Джо Аберкромби
Немного ненависти

За его спиной снова раздался тот странный звук, похожий на выдох, когда распахнулся следующий люк в настиле эшафота.

_{* * *}

Орсо небрежно набросил шляпу на бюст Байяза, мысленно поздравив себя с тем, как восхитительно залихватски она легла на лысую голову легендарного кудесника.

Огромное пространство салона заполнилось эхом от его каблуков, когда он пустился через море сверкающих плиток мозаики к крошечному островку мебели в середине. Королева Союза расположилась на кушетке, угрожающе прямая, вся обсыпанная бриллиантами. Она словно росла посередине сиденья, как великолепная орхидея в расписном горшке. Едва ли стоило упоминать, что, хотя Орсо знал ее всю свою жизнь, царственные манеры этой женщины каждый раз поражали его заново.

– Мама, – проговорил он на стирийском. Ее раздражало, когда с ней говорили на языке страны, которой она правила, а по долгому опыту Орсо знал, что раздражать королеву Терезу не стоило практически никогда. – Я как раз собирался к вам зайти, когда меня нашел Горст.

– Ты, должно быть, принимаешь меня за какую-то особенную дурочку, – сказала она, поворачивая к нему лицо.

– О нет, что вы! – отозвался Орсо, наклоняясь, чтобы коснуться губами густо напудренной щеки. – За вполне обыкновенную.

– Право же, Орсо, твой акцент становится все более ужасным.

– Что поделаешь? Стирия чуть ли не целиком перешла в руки наших врагов, так что у меня почти нет возможности практиковаться.

Королева двумя пальцами сняла с его камзола едва заметную пушинку.

– Ты нетрезв?

– Ума не приложу, с чего мне быть нетрезвым. – Орсо демонстративным жестом взял со стола графин и налил себе бокал вина. – Я вынюхал как раз необходимое количество жемчужной пыли, чтобы уравновесить действие шелухи, выкуренной мной с утра. – Он потер нос, все еще сохранявший приятное онемение, и поднял бокал, салютуя матери: – Еще бутылочка-другая, чтобы сгладить шероховатости, – и мне обеспечено приятное плавание вплоть до самого обеда!

Королевская грудь, сдерживаемая корсетом – настоящим произведением искусства, могущим поспорить с любым из чудес новой эры, – величественно приподнялась: королева вздохнула.

– Праздность – черта, которую люди до определенной степени ожидают видеть в кронпринце. Когда тебе было семнадцать, она выглядела вполне обаятельной. В двадцать два это начало несколько надоедать. Но сейчас тебе уже двадцать семь, и положение кажется мне отчаянным.

– Ох, мама, вы даже не представляете! – Орсо упал в кресло, столь дико неудобное, что ощущение было, словно его пнули в зад. – Уже много лет я пребываю в состоянии полнейшего стыда за самого себя.

– Почему бы не попробовать найти себе дело, которым ты мог бы гордиться? Тебе не приходила в голову такая мысль?

– Приходила, и оставалась там на целые дни. – Он критически нахмурился, подняв свой бокал против одного из огромных окон и изучая вино на просвет. – Но в таком случае мне придется его делать, а ведь это так утомительно!

– Честно говоря, твоему отцу не помешала бы поддержка. Он слабый человек, Орсо.

– Да, вы никогда не устаете твердить ему это.

– И сейчас трудные времена. Последняя война закончилась… не очень хорошо.

– Она закончилась очень даже неплохо, если тебя зовут король Яппо Стирийский.

– Однако тебя… зовут… по-другому! – Его мать выговаривала каждое слово с ледяной четкостью.

– К сожалению для всех заинтересованных лиц.

– Ты смертельный враг короля Яппо и законный наследник всего того, что он и его трижды проклятая Талинская Змея у тебя украли, и сейчас самое время, чтобы ты начал принимать свое положение всерьез! Наши враги повсюду. В том числе и внутри границ Союза.

– Я знаю. Только что присутствовал при повешении трех из них. Двое крестьян и пятнадцатилетняя девчонка. Она обмочилась. Никогда не чувствовал большей гордости за себя.

– В таком случае, надеюсь, ты явился ко мне в достаточно восприимчивом настроении.

Мать Орсо дважды резко хлопнула в ладоши, и в помещение вошел лорд-камергер Хофф. Важный, с выпирающим из-под жилета животом и тощими как палки ногами, затянутыми в тесные брюки, он больше всего походил на призового петуха, ревниво обходящего двор фермы.

– Ваше величество!

Он поклонился королеве так низко, что практически обмахнул кончиком носа мозаичный пол.

– Ваше высочество!

Орсо он поклонился не менее низко, но каким-то образом сумел вложить в это движение выражение безграничного презрения. Или, возможно, Орсо просто увидел в его подобострастной улыбке отражение собственного презрения к себе.

– Я буквально просеял весь Земной Круг в поисках наиболее подходящих кандидатур. Смею ли надеяться, что среди них может оказаться будущая Высокая королева Союза?

– Ох, ради всего святого! – Орсо бессильно запрокинул голову, устремив взгляд на восхитительную потолочную роспись: народы мира, преклоняющие колена перед золотым солнцем. – Неужто снова смотр невест?

– Обеспечить престолонаследие – не шутка! – провозгласила его мать.

– В любом случае, не смешная.

– Кончай паясничать, Орсо. Обе твои сестры исполнили свой династический долг. Ты думаешь, Катиль хотела переселиться в Старикланд?

– Ее пример не может не вдохновлять.

– Или что Карлотта так уж хотела выходить замуж за канцлера Сипани?

По правде говоря, та была в восторге от этой идеи, но мать Орсо любила представлять, будто все вокруг только и делают, что жертвуют собой на алтарь долга – как, по ее уверениям, поступала она сама.

– Конечно же, нет, мама.

Тем временем двое лакеев уже осторожно пропихивали в комнату огромную картину, лишь с трудом не заклинив раму в дверном проеме. С полотна очаровательно улыбалась бледная девица с абсурдно длинной шеей.

– Леди Сифрин дан Харнвельд! – провозгласил лорд-камергер.

Орсо глубже забился в кресло.

– Неужели мне действительно нужна жена, у которой расстояние от подбородка до сисек измеряется в милях?

– Художественная вольность, ваше высочество, – объяснил Хофф.

– Назови свою мазню искусством, и тебе сойдет с рук все что угодно.

– Во плоти она вполне презентабельна, – заметила королева. – А ее родословную можно проследить до самых времен Гарода Великого.

– Дама чистейших кровей! – ввернул лорд-камергер.

– Породистая как лошадь, и ума в ней не больше, – отозвался Орсо. – Если у нас и король, и королева будут идиоты, это уже перебор, вы так не считаете?

– Следующая! – проскрежетала его мать.

Вторая пара лакеев едва не столкнулась с первой, так они спешили внести изображение двусмысленно улыбающейся стирийки.

– Графиня Иштарин Аффойская уже зарекомендовала себя как политик, к тому же она обеспечит нам ценных союзников в Стирии.

– Судя по ее виду, она скорее обеспечит меня половым заболеванием.

– Мне думалось, ты уже приобрел иммунитет благодаря постоянным контактам с возбудителями, – парировала королева, отсылая портрет прочь изящным взмахом кисти.

– Какая жалость, мама, что я больше никогда не вижу, как вы танцуете.

Она танцевала превосходно. Порой можно было даже подумать, что ей это нравится.

– Твой отец такой увалень; как партнер он никуда не годится.

Орсо печально улыбнулся:

– Он старается как может.

– Мессела Сивирина Систус! – провозгласил камергер. – Младшая дочь императора Дантуса Голтуса…

– То есть он даже не удостоил нас старшей дочери? – гневно вопросила королева прежде, чем Орсо получил возможность выдвинуть собственные возражения. – Нет, не думаю, что она нам подходит!

И так шло все дальше и дальше. Орсо отмечал, как утро плавно переходит в вечер, по неизменно уменьшающемуся уровню вина в графине, отвергая один цветок женственности за другим:

– Как я могу потерпеть, чтобы жена была выше меня ростом?

– Эта еще худшая пьяница, чем я сам!

– По крайней мере можно не сомневаться в ее плодовитости: мне известно по меньшей мере о двух ублюдках, которых она выносила.

– Что это у нее на лице – нос или член?

Он почти жалел, что не остался на повешении. Там он хотя бы теоретически мог положить конец происходящему, против матери же он был совершенно беспомощен. Его единственным шансом было переждать, пока она угомонится. В конце концов, число женщин в Земном Круге должно быть конечно.

Наконец последний портрет вытащили прочь из комнаты. Лорд-камергер остался перед ними, ломая руки:

– Ваше величество! Ваше высочество! Я с прискорбием…

– У вас все? – спросил Орсо. – Уверены, что портрет Савин дан Глокты не притаился нигде в коридоре?

Даже на расстоянии он ощутил холод неудовольствия королевы:

– Я тебя умоляю! Ее мать – невежа-простолюдинка, да еще и пьяница в придачу!

– Зато от нее много радости на вечеринках. К тому же, что ни говорите о леди Арди, но архилектор Глокта пользуется у людей уважением. Точнее, они испытывают перед ним крайний ужас.

– Этот ничтожный червяк! – скривилась королева. – Калека и палач.

– Палач – но наш палач, верно, мама? Наш. К тому же, насколько я понимаю, его дочь сумела сколотить себе баснословное состояние.

– А где источник этих денег? Торговля! Сделки! Инвестиции!

Королева произнесла это с таким презрением, словно речь шла о преступной деятельности. Впрочем, как знать, может быть, предприятия Савин и в самом деле были противозаконными. Орсо вовсе не исключал такой возможности.

– Ох, бросьте, мама! Деньги, постыдно добытые торговлей, так же способны залатать дыры в казне, что и доблестно выжатые из нищих крестьян.

– Она слишком стара! И ты-то уже не молод, а она еще старше тебя!

– Зато у нее безупречные манеры, а ее красота до сих пор считается образцовой. – Он расслабленно махнул рукой в направлении двери. – С нее бы получился портрет получше, чем с любой из этих драных кошек, и живописцу даже не пришлось бы ничего приукрашивать. К тому же «королева Савин» очень даже неплохо звучит!

Он беззаботно рассмеялся.

– Ты это специально делаешь, только чтобы меня позлить? – В голосе его матери звучала ледяная ярость.

– Что вы! Совсем не только для этого!

– Обещай мне, что не будешь иметь никаких дел с этой амбициозной мерзавкой!

Орсо откинулся на спинку кресла, озадаченно подняв брови:

– С Савин дан Глокта? Ее мать простолюдинка, отец палач, сама она заработала свои деньги предпринимательством… – Он вытряс из графина в свой бокал последние капли. – …Не говоря уже о том, что она, черт побери, в самом деле практически старуха!

_{* * *}

– О-о! – захлебывался он. – Ох, черт!

Выгнув спину, он отчаянно вцепился в край стола, свалил на пол стакан с перьями и ударился головой о стену так, что штукатурка дождем посыпалась ему на плечи. Он мучительно пытался вывернуться, но она держала его за яйца. В буквальном смысле.

Он запрокинул лицо, едва не проглотив язык, закашлялся и снова прошипел сквозь зубы отчаянное: «Черт!» Наконец он всхлипнул и обмяк, задергался и обмяк снова, слегка подрагивая ногами в последних болезненных спазмах.

– Ч-черт… – выдохнул он.

Савин с поджатыми губами осмотрелась по сторонам, потом взяла бокал Орсо, до половины налитый вином, и сплюнула в него. Он заметил, что даже в этих обстоятельствах она держала бокал за ножку самым элегантнейшим образом. Проведя языком по передним зубам, она снова сплюнула и поставила бокал обратно на стол рядом со своим.

Орсо посмотрел на свое семя, плавающее в вине.

– Это… это даже в чем-то отвратительно.

– Я тебя умоляю! – Савин прополоснула рот вином из собственного бокала. – Тебе-то приходится только смотреть на него.

– Что за высокомерное презрение! Придет день, мадам, когда я стану вашим королем!

– И твоя королева, надо думать, будет сплевывать твою сперму в золотую коробочку, чтобы потом раздавать ее по праздникам ради всеобщей пользы. Мои поздравления вам обоим, ваше высочество!

У Орсо вырвался дурацкий смешок.

– Не могу понять, почему такое совершенное существо, как ты, тратит свои силы на такого олуха, как я?

Она задумчиво выпятила губы, словно пытаясь разгадать загадку, и в один странный, глупый момент он едва не спросил ее. Слова вертелись на кончике его языка. Никто не подходил ему лучше, чем она. Она обладала всеми качествами, о которых он мечтал для себя. Такая проницательная, такая дисциплинированная, такая решительная. Кроме того, было бы неплохо сделать это только ради того, чтобы увидеть выражение лица матери.

Он едва не спросил ее. Но обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков.

– Мне приходит на ум только одна причина, – ответила она, задирая юбки и всползая на стол рядом с ним.

Проелозив потным задом по кожаной обивке, он соскользнул на пол. Ноги все еще плохо держали, штаны мотались вокруг лодыжек. Он откинул крышку коробочки, высыпал горстку жемчужной пыли на тыльную сторону ладони, вынюхал половину и предложил ей остальное.

– Пусть никто не говорит, что я думаю только о себе, – заметил он.

Зажав одну ноздрю, Савин втянула в себя порошок. Мгновение она моргала, глядя в потолок, ее ресницы трепетали, словно она готовилась чихнуть. Потом она снова откинулась назад, опершись на локти, и придвинула к нему свои бедра.

– Давай, приступай к делу.

– Похоже, ты сегодня совсем не романтически настроена?

Она запустила пальцы ему в волосы и довольно болезненно пригнула ему голову, направив себе между ног:

– Не знаю как у кого, а у меня мало времени.

– Вопиющая наглость! – вздохнул Орсо. Она взгромоздила ногу ему на плечо. Он провел ладонью по ее обнаженной коже, слыша ее вздох, чувствуя ее содрогание. Мягко поцеловал голень, потом колено, потом бедро. – Будет ли конец требованиям моих подданных?

Ломатели

– Что это вообще за имя такое – Вик?

– Уменьшительное от «Виктарина».

– О-очень изящно! – насмешливо фыркнула Гриз. Они были знакомы не так давно, но Вик уже начинала от нее уставать. – Готова поручиться, у тебя еще и ублюдочное «дан» перед фамилией! Ну как, ваша милость, я угадала?

Она шутила – но для того, чтобы развеселить Вик, требовалось что-нибудь значительно более смешное. Она взглянула Гриз прямо в глаза.

– У меня действительно когда-то стояло «дан» перед фамилией. Мой отец был мастером-распорядителем королевского монетного двора. У него были огромные апартаменты в Агрионте. – Вик кивнула в том направлении, где, по ее представлениям, располагалась крепость, хотя определить стороны света в этом затхлом погребе было непросто. – Прямо рядом с дворцом. Такие большие, что у нас в холле стояла статуя Гарода Великого – в натуральную, мать ее, величину!

Стоило видеть озадаченное выражение на круглом лице Гриз, освещенном мелькающим светом из крошечного оконца под самым потолком, за которым топали сапоги, стучали копыта и грохотали тележные колеса.

– Что? Ты выросла в Агрионте?

– Ты плохо слушаешь. В Агрионте располагались апартаменты моего отца. Но когда мне было восемь лет, он наступил кому-то на любимую мозоль, и его забрала инквизиция. Как я слышала, вопросы ему задавал сам Костлявый.

Это сообщение окончательно изменило атмосферу. Гриз несколько съежилась, а Огарок, моргая, принялся вглядываться в тени по углам, словно за пыльными стеллажами мог прятаться сам архилектор с дюжиной практиков.

– Мой отец был невиновен, во всяком случае в том, в чем его обвиняли. Но после того, как за него взялся Костлявый… – Вик припечатала стол ладонью, и Огарок подпрыгнул так, что едва не ударился головой о потолок. – Признания посыпались из него как из дырявого мешка. Ему пришили государственную измену и отправили в Инглию, в северные лагеря.

Вик криво ухмыльнулась, хотя настроение у нее было отнюдь не веселое:

– И поскольку никто не любит разделять счастливые семейства, мою маму выслали вместе с ним. А также моего брата, моих сестер и меня. Лагеря – вот где я выросла, Гриз! Так что никогда не сомневайся в моей преданности делу, слышишь, никогда!

В наступившей тишине было слышно, как Огарок нервно сглотнул.

– И как там, в лагерях?

– Прожить можно.

О, сколько грязи, боли, голода, смертей, несправедливостей и предательств пряталось за этой фразой! Черная мгла промозглых рудников, испепеляющий жар горнов, зубовный скрежет ярости и безнадежные всхлипы отчаяния, засыпанные снегом тела… Усилием воли Вик сохранила бесстрастное лицо, запечатав прошлое внутри себя, словно задвинув крышку гроба, кишащего трупными червями.

– Прожить можно, – повторила она более твердым тоном.

Когда лжешь, нужно, чтобы ложь звучала так, словно ты сама в нее веришь. Вдвойне – если лжешь самой себе.

Дверь, взвизгнув, распахнулась, и Гриз резко повернулась в ту сторону. Однако это всего лишь наконец-то пришел Сибальт, за плечом которого маячил Мур, огромный и суровый. Упершись кулаками в столешницу, Сибальт испустил тяжелый вздох. Его благородное лицо прочертили скорбные складки.

– Что случилось? – севшим голосом спросил Огарок.

– Они повесили Рида, – сказал Сибальт. – И Кадбера. И его дочку.

Гриз недоверчиво уставилась на него.

– Но ей же всего пятнадцать!

– За что? – спросил Огарок.

– Просто за разговоры. – Сибальт положил руку на щуплое плечо мальчика и крепко сжал. – Просто за то, что организовывали людей. Убеждали рабочих держаться друг за друга и говорить одним голосом. Теперь это считается изменой.

– Значит, пора завязывать с разговорами, черт возьми! – рявкнула Гриз.

Вик была разгневана не меньше, чем они. Но лагеря научили ее, что любая эмоция – это слабость. Если тебе больно, спрячь свою боль и думай о том, что делать дальше.

– Кого они могли знать? – спросила она.

– Это все, о чем ты думаешь? – Гриз сунула толстый кулак ей под нос и потрясла им. – О своей гребаной безопасности?

Вик посмотрела на кулак, потом ей в глаза.

– Если они знали какие-то имена, они их выдали.

– Только не Кадбер! Он никогда не выдаст!

– Даже когда его дочь начнут жечь каленым железом?

Гриз промолчала. Выражение гнева на ее лице постепенно сменилось потрясением и ужасом.

– Повторяю: если они знали какие-то имена, они их выдали. И кучу других заодно, потому что когда у тебя кончается правда, ты начинаешь врать что придется.

Мур покачал своей огромной, как валун, головой:

– Только не Рид.

– Рид, Кадбер, его дочь, ты, я, кто угодно! Инквизиция явится за всеми, о ком они знали, и это будет очень скоро. Итак, о ком они могли знать?

– Только обо мне. – Сибальт устремил на нее спокойный, ровный взгляд. – Я сам постарался, чтобы обо мне знали.

– В таком случае тебе нужно убираться из Адуи. Ради твоей собственной безопасности и ради безопасности дела.

– Что это ты тут раскомандовалась? – Гриз наклонилась к ней, тыча пальцем. – Кто ты такая, мать твою растак? Ты здесь самая новенькая!

– Может, поэтому я вижу более ясно, чем вы.

Вик опустила руку на пряжку пояса, за которой был спрятан медный кастет. Несмотря на массивное телосложение, она не считала Гриз такой уж большой угрозой. Тем, кто много кричит, обычно требуется больше времени, чтобы раскрутить себя на что-то большее. Однако Вик была готова уложить ее, если понадобится. А если Вик кого-то укладывала, можно было не сомневаться, что поднимется он не скоро.

К счастью для Гриз, Сибальт мягко положил ей руку на плечо и придержал:

– Вик права, мне нужно убираться из Адуи. Сразу же, как только мы нанесем удар.

Мур вытащил грязный бумажный свиток и развернул его на столе. Это была карта города. Сибальт постучал пальцем в районе Трех Ферм, недалеко от места, где недавно начали рыть канал:

– Литейная на Горной улице.

– Только там уже нет никакой Горной улицы, – сказал Мур в своей медленной, тягучей манере. – Все дома снесли, чтобы построить литейные мастерские.

– Там устанавливают новые машины, – сказал Сибальт.

Огарок кивнул:

– Да, я видел, когда проходил мимо. Говорят, из-за этих машин двести человек лишатся работы.

– И что? – спросила Вик, хмурясь. – Мы собираемся их сломать?

– Мы собираемся взорвать их к чертовой матери! – откликнулась Гриз. – Гуркским огнем!

Вик озадаченно моргнула.

– У вас есть гуркский огонь? И много?

– Три бочки, – ответил Сибальт. – Как ты думаешь, этого хватит?

– Если заложить в нужных местах, может, и хватит. Вы знаете, как его использовать?

– Не особенно. – Сибальт ухмыльнулся ей. – Но это знаешь ты. Вы ведь использовали гуркский огонь на рудниках, верно? В Инглии?

– Верно. – Вик посмотрела на него, сощурившись. – Откуда он у вас?

– Какая тебе разница? – рявкнула Гриз.

– Разница в том, надежный у вас источник или нет. Разница в том, сработает это или нет. Потому что иначе он может взорваться слишком рано, и наши ошметки разлетятся по всем Трем Фермам.

– Ну, ты можешь не волноваться, потому что мы получили его из Вальбека, – сообщила Гриз, лучась самодовольством, словно королевский портной. – Прямиком от самого Ткача…

– А ну цыц! – прикрикнул Сибальт. – Лучше никому из нас не знать больше, чем необходимо. Не беспокойся, порошок что надо.

Гриз впечатала кулак в свою мясистую ладонь:

– Нанесем удар за простого человека, а, братья?

– Точно, – прогудел Мур, медленно кивая огромной головой. – Зажжем искру!

– И из нее разгорится пожар, – закончил Сибальт.

Вик придвинулась вперед.

– Если мы это сделаем, будут пострадавшие. Будут убитые.

– Только те, кто этого заслуживают, – сказала Гриз.

– Когда начинают убивать, дело редко останавливается на тех, кто этого заслуживает.

– Ты что, испугалась?

– Если ты не боишься, это значит, что ты либо сумасшедшая, либо дура. Ни те, ни другие не годятся для выполнения таких задач. Нам нужно обдумать каждую деталь.

– Я там подрядился халтурить, – сообщил Мур. – Могу нарисовать план местности.

– Хорошо, – отозвалась Вик. – Чем больше планирования, тем меньше риска.

Гриз фыркнула, показывая свое отвращение.

– Ты только и думаешь, что о гребаном риске!

– Это необходимо. Мы должны представлять, что делаем, а не лезть в дело вслепую, только потому что устали и не можем придумать себе лучшего занятия. – Она обвела взглядом четыре лица, казавшиеся незнакомыми в неверном свете погреба: – Вы ведь все этого хотите, верно?

– Еще бы! Можешь не сомневаться, – отозвалась Гриз.

– Это то, чего я хочу, – подтвердил Сибальт.

– Угу, – пророкотал Мур.

Последним она посмотрела на Огарка. Мальчишке было, наверное, не больше пятнадцати, и за все эти годы ему едва ли довелось хотя бы три раза нормально поесть. Он немного напоминал Вик ее брата. Эти тощие запястья, торчащие из обтрепанных, слегка коротковатых рукавов. Эти попытки сохранять каменное лицо, хотя страхи и сомнения так и лились из его больших влажных глаз, словно лучи маяка.

– Грядет Великая перемена, – наконец сказал он. – Вот чего я хочу.

Вик зловеще улыбнулась.

– Что ж, если я чему-то и научилась в лагерях, так это тому, что одних разговоров недостаточно. – Она поняла, что ее пальцы сжались в кулак. – Если ты чего-то хочешь, то должен быть готов за это бороться!

_{* * *}

После она какое-то время еще сидела сверху, оседлав его, прижавшись грудью к его груди, перехватывая его дыхание. Целуя его губу. Покусывая ее. Потом со вздохом соскользнула с него, перекатилась на бок и легла рядом на узкой кровати, прикрыв голые плечи одеялом. Теперь, когда они закончили, стал ощущаться холод; по углам небольшого оконца в свете уличных ламп виднелись морозные узоры.

Оба лежали молча. Он смотрел в потолок, она – на него. Снаружи грохотали телеги, торговцы расхваливали свой товар, пьяница на углу ревел что-то нечленораздельное, давая выход своей бессмысленной боли и ярости. Не обращаясь ни к кому в отдельности, но одновременно ко всем и всему вокруг.

Наконец он повернулся к ней:

– Прости, что я не вмешался, когда Гриз…

– Я могу сама о себе позаботиться.

Сибальт хмыкнул.

– И получше многих! Я извиняюсь не потому, что думаю, будто ты нуждаешься в моей помощи. Я извиняюсь за то, что не смог ее предоставить. Лучше, если они не будут знать, что мы… – он скользнул ладонью вверх по ее ребрам, потирая большим пальцем старый ожог на ее боку, подыскивая правильное слово для обозначения их взаимоотношений, – …что мы вместе.

– Мы вместе, пока мы здесь. Но там… – она мотнула головой в сторону покореженной двери в перекошенном дверном проеме.

Там каждый стоял сам за себя.

Он нахмурился, глядя на небольшую прореху в грубой простыне между ними, словно это была бездонная пропасть, которую невозможно преодолеть.

– Прости, что не могу сказать тебе, откуда у нас гуркский огонь.

– Лучше, чтобы никто не знал больше, чем необходимо.

– Но он сработает как надо.

– Я тебе верю, – сказала она. – И верю тому, что ты говоришь.

На самом деле Вик не верила никому. Она научилась этому в лагерях, параллельно с искусством лгать. Лгать она научилась так хорошо, что могла взять крошечный кусочек правды и растянуть его, распластать, словно ювелир, делающий амальгаму из золотого слитка, пока он не покроет целое поле лжи. Сибальт не сомневался в ней ни на мгновение.

– Жаль, что я не повстречал тебя раньше, – сказал он. – Все могло бы пойти по-другому.

– Но этого не случилось. Так что давай довольствоваться тем, что мы имеем, ладно?

– Судьбы свидетели, Вик, с тобой трудно иметь дело!

– Все мы далеко не такие трудные люди, как кажется.

Ее рука скользнула ему за затылок, сквозь темные, пронизанные сединой волосы. Крепко держа его за голову, Вик взглянула ему прямо в глаза и спросила еще раз:

– Ты уверен, Коллем? Уверен, что ты этого хочешь?

– Чего мы хотим, на самом деле не так уж важно, не так ли? Принимая во внимание вещи более серьезные, чем наши с тобой судьбы? Мы можем заронить искру, от которой разгорится большой пожар. Придет день, и настанет Великая перемена. И такие люди, как мы с тобой, Вик, смогут сказать свое слово.

– Великая перемена, – повторила она, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно она верит в сказанное.

– Когда дело будет сделано, мне придется покинуть Адую.

Вик молчала. Это лучшее, когда тебе нечего сказать.

– Ты могла бы поехать со мной.

Надо было ей промолчать и здесь тоже. Вместо этого она спросила:

– И куда мы отправимся?

По его лицу разлилась широкая улыбка. И при виде нее Вик тоже улыбнулась – впервые за долгое время. Казалось, что ее губы уже разучились изгибаться в этом направлении.

Каркас кровати заскрипел, когда он потянулся к полу рядом с кроватью и достал из своих вещей потрепанную книжку – Марин Глангорм, «Жизнь Даба Свита».

– Ты опять за свое? – спросила Вик.

– Ага, опять.

Книжка раскрылась на гравюре, занимавшей весь разворот – сама собой, как будто ее часто открывали на этом месте. Одинокий всадник, вглядывающийся в даль поверх бескрайнего пространства травы под бескрайним небом. Сибальт вытянул руку с книжкой, глядя на изображение так, словно это был вид, открывающийся перед ними из окна.

– Дальние Территории, Вик, – прошептал он, словно эти слова были магическим заклинанием.

– Я знаю, – фыркнула она. – Под картинкой написано.

– Только представь себе: трава без конца. – Он говорил наполовину в шутку. Но это означало, что на вторую половину он говорит всерьез. – Место, где ты можешь уйти так далеко, как только заведет тебя мечта. Место, где ты сможешь родиться заново. Разве это не прекрасно?

– Да, наверное. – Она поняла, что тянет руку к изображению, словно ее пальцы могли коснуться чего-то помимо бумаги, и отдернула ее обратно. – Но это всего лишь чей-то рисунок в книжке, полной выдумок, Коллем!

– Знаю, – отозвался он с грустной улыбкой, словно понимая, что хотя играть в такие мысли и приятно, но это всего лишь игра, не больше. Он захлопнул книжку и кинул ее обратно на дощатый пол. – Рано или поздно приходит пора отказаться от того, чего ты хочешь, и попытаться извлечь максимум из того, что у тебя есть.

Она перевернулась и легла спиной на его живот. Они лежали молча, под теплыми одеялами, в то время как мир снаружи продолжал жить своей жизнью, и свет от горнов с другой стороны улицы бросал внутрь комнаты оранжевые отблески через мутные стекла.

– Когда мы зажжем эту искру… – прошептал он ей в ухо громким шепотом, – …все изменится.

– Не сомневаюсь, – отозвалась Вик.

Снова молчание.

– Все изменится в том числе и между нами.

– Не сомневаюсь, – снова сказала Вик, переплела свои пальцы с его пальцами и крепко прижала его руку к своей груди. – Так давай же брать то, что можем. Если я чему-то и научилась в лагерях, так это тому, что не стоит заглядывать слишком далеко вперед.

Потому что велика вероятность, что ты не увидишь там ничего хорошего.