Джеймс Фенимор Купер
Два адмирала

Глава XVII

Это было пустяком для моряка, но человек, привыкший к земле, должен был немного побледнеть.

Лорд Байрон

Лишь только сэр Джервез вступил на дек «Плантагенета», как тотчас же был подан сигнал, чтобы командиры судов собрались на флагманский корабль, и спустя десять минут все они, за исключением только тех, суда которых были в открытом море, находились уже в каюте вице-адмирала и внимательно слушали его.

– Мой план, господа, – продолжал главнокомандующий, объяснив сперва свое намерение преследовать и атаковать неприятеля, – весьма прост, и каждому из вас очень легко его выполнить. Теперь отлив, и крепкий шестиузловый ветер начинает дуть с юго-запада. Поставив реи «Плантагенета» поперек, я снимусь с якоря. Суда, которые будут сниматься с якоря вслед за нами, должны заботиться, чтобы удержать в виду судно позади и впереди себя. Дело состоит в том, чтобы очертить сколь возможно обширнейшую линию, держа, однако, суда друг от друга на сигнальном расстоянии. К закату солнца я укорочу паруса, и вся линия должна сдвинуться так, чтобы судно от судна находилось не далее французской мили; последние суда, которыми будет командовать Блюуатер, снимутся с якоря по его распоряжению. Кто первый увидит неприятеля, тот должен новость эту, равно как и направление, по которому идут французы, передать в ту же минуту впереди и позади себя идущим судам. В таком случае вы все сдвинетесь к тому судну, откуда будет дано известие; прошу только, господа, не крейсировать в стороны по своему усмотрению, подобно проклятым корсарам; я этого терпеть не могу, как вам известно. Теперь, господа, прощайте! Может быть, все мы никогда больше не увидим друг друга. Бог да сохранит вас! Пожмем друг другу руки и – к своим шлюпкам, ибо «Плантагенет» мой уже готов пуститься в путь.

Прощальная сцена, в которой радость была смешана с печалью, миновала, и капитаны разъехались. С этой минуты все умы эскадры были заняты одним только отплытием.

Хотя Блюуатер и не присутствовал при описанной нами сцене в каюте, но он живо рисовал ее в уме своем, оставаясь на утесе, чтобы наблюдать за дальнейшими движениями эскадры. Так как Вичерли ушел в замок, а Доттон стоял в отдалении, облокотясь о сигнальную мачту, то контр-адмирал остался один с лордом Джоффреем.

Менее чем через час «Плантагенет» мало-помалу совершенно скрылся за горизонтом, и тогда «Карнатик» в свою очередь поднял якорь, распустил паруса, вышел из линии эскадры, взял в бейдевинд и пошел по следу флагмана. Мы заметим здесь предварительно, что за «Карнатиком» последовал «Перун», за ним «Блейнгейм», потом «Ахиллес», далее «Йорк», «Элизабет», «Дублин» и, наконец, «Цезарь». Но прежде чем все эти суда двинулись в путь, прошло несколько часов; мы тотчас расскажем о всем происшедшем на берегу в течение этого времени. Но чтобы читателю нашему легче было понимать будущие события нашего рассказа, мы прежде опишем ему все обстоятельства, при которых суда сэра Джервеза пришли в движение.

В то время, когда марсели «Плантагенета» начали скрываться за горизонтом, «Карнатик», «Перун», «Блейнгейм», «Ахиллес» и «Уорспайт» вытянулись в линию на расстояние друг от друга около двух французских миль и подняли столько парусов, сколько суда в состоянии были выдержать. Адмирал на своем судне более всех укоротил паруса и явно позволял «Карнатику» приблизиться к себе, – вероятно, потому, что небо в наветренной стороне приняло довольно грозный вид, – и в то же время позволив фрегату «Хлое» и шлюпу «Бегуну» пройти впереди себя одному с наветренной, а другому с подветренной стороны. Когда «Дувр» поднял якорь, с марсов его уже не было видно и верхних парусов «Плантагенета», хотя корпус «Уорспайта» можно было видеть даже с его палубы. Он двинулся с места, поставив фок, взяв два рифа марселей и риф грота; потом, распустив грот-брамсель, пошел в бейдевинд, надеясь при столь небольшой парусности не отставать от своих товарищей; пенившаяся под его носом вода и крен его ясно показывали, какое сильное давление претерпевали его паруса. К этому времени «Йорк» снялся с якоря, и так как уже наступил прилив, то он вынужден был идти другим галсом, чтобы отойти от берега к востоку. Это обстоятельство совершенно изменило построение флота. Но обратимся теперь к тому, что происходило на берегу, и расскажем в надлежащем порядке.

Едва ли нужно говорить, что Блюуатер должен был провести на утесах несколько часов, чтобы видеть отплытие поодиночке судов всей эскадры. Обещав сэру Реджинальду возвратиться к обеду в замок, он весьма обрадовался, увидев около себя Вичерли, который только что вышел из жилища сигнальщика, и поручил ему передать свое извинение гертфорширскому баронету; заметив перемену погоды, он почел долгом остаться в виду моря. Доттон, услышав поручение контр-адмирала и переговорив с женой, подошел к нему и пригласил в свое скромное жилище к обеду. На это Блюуатер с радостью согласился; когда его позвали к столу, он к большому своему удовольствию увидел, что он будет обедать с одной только Милдред, которая, подобно ему, упустила обычный час обеда, не явившись к столу по причинам, ей одной известным; теперь же, по приказанию матери, она должна была хотя немного подкрепить себя пищей.

– Недавние происшествия в замке, сэр, сильно взволновали бедное дитя, – сказала миссис Доттон, будто желая оправдать свою дочь. – Верите ли, она не ела ничего с самого утра. Я уверила ее, что вы не рассердитесь, если она будет обедать вместе с вами.

Блюуатер взглянул на бледное лицо девушки и, казалось, был поражен удивительным сходством ее в эту минуту с Агнесой Гедуортс. Последние два года своей жизни милая подруга его также не знала счастья – и томный вид и слезы Милдред с мучительной верностью воскресили в его воспоминании умершего друга.

– Боже мой! – шептал он. – Оба эти очаровательные создания родились на свет для одних только страданий! Сделайте милость, добрая миссис Доттон, оставьте в стороне всякие извинения; поверьте словам моим, что в целой Англии вы не найдете другой девушки, общество которой было бы мне так приятно, как общество моей милой соседки.

Милдред силилась улыбнуться и успела поблагодарить контр-адмирала дружеским взглядом. Миссис Доттон оставила их одних за трапезой; хозяйственные обязанности отозвали ее в кухню.

– Позвольте мне, дитя мое, предложить вам рюмку этого истинно превосходного портвейна, – сказал Блюуатер. – Если бы вы крейсировали столько, сколько я у берегов Португалии, вы знали бы тогда цену этому напитку. Я не знаю ни одного адмирала, который имел бы такое же прекрасное вино.

– Вероятно, это последняя бутылка, сэр, которая у нас с давнего времени хранилась на всякий случай, – отвечала Милдред, и слезы невольно покатились с ее темных, длинных ресниц. – Это подарок доброго сэра Вичерли.

При этих словах выражение грусти пробежало по лицу Милдред.

– Мой отец думает, сэр, – сказала она, – что теперешняя прекрасная погода сменится сильнейшим ветром.

– Хороша ли, дурна ли она будет, мы, моряки, всегда должны встречать ее грудью, даже и в этом узком месте.

– Ах, сэр, вы ведете ужасную жизнь! Живя здесь, на утесах, я привыкла сострадать морякам.

– Может быть, вы сожалеете о нас в том, в чем мы наиболее счастливы. Из десяти моряков девять всегда предпочтут бурю – штилю. Наступающая ночь, кажется, будет именно такой, какие сэр Джервез Окес любит до безумия. Он счастливейший человек при реве страшной бури, завывающей в снастях его судна.

– Из всего, что я слышала сегодня после обеда о внезапном отплытии вашей эскадры, я заключаю, что вам предстоит большое сражение. Я предполагаю, сэр, мне кажется, то есть оно само собой следует, что нашему новому баронету, сэру Вичерли, нельзя будет участвовать в предстоящем сражении?

Милдред задала этот вопрос с большой робостью и старалась казаться беспечной, но Блюуатер чувствовал, какое необыкновенное усилие должна была она преодолеть, чтобы сделать этот вопрос.

– Нелегко удалить молодого, смелого моряка от участия в таком сражении, какое нам предстоит ныне, – отвечал он. – Окес предоставил мне устроить все это дело, и я думаю, что мне придется уступить желанию молодого человека.

– Так он просил вас, сэр, чтобы вы приняли его на свое судно? – спросила девушка, дрожа всем телом.

– Конечно. Всякий, кто только носит мундир, поступил бы точно так же. Правда, сэру Вичерли весьма неудобно оставить в настоящее время Вичекомб, где ему предстоит также немалая борьба, но страсть к военному ремеслу всегда одержит верх над всеми другими страстями. Между нами, моряками, говорят, она сильнее даже любви!

Милдред не отвечала на это; но ее бледные щеки и трепещущие губки обнаруживали чувства, которых ее простодушие не умело скрыть, и Блюуатер снова раскаялся в своем неуместном замечании. Желая, чтобы девушка могла оправиться, он завел другой разговор, который не касался более Вичерли. Когда они встали из-за стола, Милдред удалилась к своей матери, а Блюуатер вышел снова на утесы.

Уже вечерело; раскинутая перед Блюуатером беспредельная поверхность вод имела тот дикий и грозный вид, который всегда придают океану ветер и волны, когда умирающий мало-помалу дневной свет уступает место ночному мраку. Скоро ветер еще более усилился, и контр-адмирал, стоя на краю утеса, увидел, что «Элизабет» стала уклоняться под ветер, взяв все рифы марселей, два рифа нижних парусов и два тяжелых своих стакселя, чтобы облегчить действие руля. Огни «Дувра» и «Йорка» только что начали виднеться сквозь увеличивающийся мрак, и скоро стало ясно видно Блюуатеру, что последнее из этих судов, находясь в полутора милях ниже канала, шло по направлению его, чтобы повернуть потом к ветру; первое же направилось более к югу, ибо оно переменило уже галс и последовало за флагманом. В это время «Плантагенет» находился уже в море за пятьдесят миль, борясь с сильным юго-западным волнением, которое ветер гнал в устье канала по направлению из Бискайского залива и Атлантического океана.

Блюуатер, чувствуя себя сильно освеженным ветром, который навеял на него какой-то особенный, морской запах, застегнул доверху свой сюртук. В это время на якоре оставались только два судна – «Дублин» и «Цезарь», и опытный глаз контр-адмирала скоро заметил, что на последнем из них Стоуэл приготовил уже все, чтобы при первом приказании тотчас же поднять якорь и выйти в море.

– Кажется, и наша очередь скоро придет, сэр, – сказал Джоффрей, отсутствующий некоторое время и снова подошедший к адмиралу. – Досадно только, что эти молодцы с «Плантагенета» будут хвастаться, если им первым удалось встретиться с неприятелем, между тем, как мы лежим себе здесь под защитой берега, подобно красивой яхточке какого-нибудь джентльмена.

– Ну, этого нечего бояться, Джоффрей. Если наш авангард отойдет к утру так далеко, что встретит их, то мы будем на наветренной стороне. Признаюсь, сэр Джервез никогда еще не ставил такой славной западни, как сегодня. Однако у «Элизабет» много работы; кажется, ей начинает дуть встречный ветер. Если ее еще более отнесет, тогда она должна будет переменить галс. Это приведет в большой беспорядок арьергард нашей линии!

– А что, в самом деле, пришлось бы нам делать, сэр, в подобном случае? С нашей стороны было бы непростительно оставить сэра Жерви на произвол судьбы.

– Ну, мы постараемся этого не сделать, – отвечал Блюуатер, смеясь над нежной заботливостью мичмана, которая простиралась так далеко, что он забыл даже все уважение к главнокомандующему и назвал его насмешливым прозвищем матросов. – Я вовсе не думаю, чтобы французы были так близко к западу, чтоб могли до утра встретиться с нашими передовыми судами. Но вот, к моему удивлению, сюда идет сэр Реджинальд, который, вероятно, захочет поговорить со мной наедине. Сойдите к пристани и посмотрите, там ли моя шлюпка. Помните, Джоффрей, вы отправитесь со мной; отыщите также сэра Вичерли Вичекомба и скажите ему, что если он не будет готов в надлежащую минуту, то лишится уже возможности попасть к нам на судно.

Джоффрей приложил руку к виску и пошел с утесов, чтобы исполнить приказания своего адмирала.

Глава XVIII

Это была прекрасная лесть, в которую искуситель облек свою приятную отраву. Его слова проникли в сердце Евы, хотя этот голос глубоко удивил ее.

Мильтон

Едва ли не само предчувствие руководило Блюуатером, когда он, увидев приближающегося приверженца Стюартов, удалил от себя мичмана. Отношения его по настоящую минуту с сэром Реджинальдом достаточно убедили его, что он принадлежит с ним к одной и той же партии.

Было уже почти темно, мыс опустел. Ветер стремительно ударял в выдающуюся часть мрачной скалы и порой врывался в расщелины утесов, между тем как зловещие облака, носясь по воздуху, то совершенно закрывали, то снова на мгновение неясно открывали бледное сияние месяца, придавая тем всей картине что-то тревожное, дикое.

– Отыскивая вас в этих местах, я догадался, где должен быть в такую минуту истинный моряк. Если глаза мои меня не обманывают, сэр, то там, на рейде, стоит на якоре не более трех судов.

– Ваши глаза, сэр Реджинальд, видят очень верно. Адмирал Окес ушел в море уже несколько часов тому назад и увел с собой почти всю свою эскадру, исключая те суда, которые вы видите и которые должны последними сняться с якоря.

– Скажите, пожалуйста, уж не государственная ли тайна – столь внезапное отплытие такой огромной силы? – спросил баронет, вперив в Блюуатера выразительный взгляд. – Мне говорили, что ваша эскадра будет ожидать приказаний из Лондона?

– Да, так сначала намеревался наш главнокомандующий; но, узнав, что граф Вервильен двинулся в море, он оказался вынужденным изменить прежние свои планы.

– Из нескольких намеков, которые нам удалось сделать сегодня между собой, я осмеливаюсь думать, что как бы широка ни была пропасть, отделяющая нас в наших духовных делах, мы все-таки имеем с вами одинаковый образ мыслей насчет известного вам политического дела.

– Признаюсь вам, сэр, я сделал то же заключение; если я ошибся – очень сожалею.

– Так что же заставляет нас говорить обиняками когда само время требует решительности и откровенности? Я якобит, адмирал Блюуатер; признанием этим я подвергаю опасности и жизнь и состояние свое; но я смело вверяю их вашему великодушию.

– Они не могут быть безопаснее ни в чьих руках, сэр; чтобы дать вам верную поруку в том, что ваша откровенность не будет употреблена во зло, я скажу вам, что я охотно отдал бы свою жизнь, если б только жертва эта могла возвести снова на наш престол низверженную династию.

– Благородно, мужественно и откровенно, как я и ожидал от моряка! – воскликнул сэр Реджинальд.

Баронет взял руку Блюуатера и пожал ее от чистого сердца. Потом оба они с минуту прохаживались в молчании и глубокой задумчивости.

– Внезапное появление принца у шотландских берегов, – начал сэр Реджинальд, – всех нас немного удивило, хотя мы и знали прежде о подобном его намерении. Может быть, он сделал очень хорошо, что вступил на свою землю без всяких чужестранных войск и, можно сказать, бросился в объятия своих подданных, вверяясь их великодушию, верности и мужеству. Мы слышим отовсюду, что его королевское высочество делает чудеса в Шотландии, между тем как его приверженцы в полной деятельности в Англии, хотя теперь, на время, они и принуждены быть осторожными и благоразумными.

– Я от всего сердца рад это слышать! – сказал Блюуатер. – Я опасался, что его внезапное появление застанет всех приверженцев его не приготовленными и поразит робостью.

– Далеко от этого, мой добрый сэр. Мы довольно сильны, чтоб управлять народом, если бы нам найти только тех, которые в состоянии были бы предводительствовать нами. Все, в чем мы теперь еще нуждаемся, – это в нескольких главнейших лицах государства.

– И неужели таких людей нет у вас?

– Кажется, мы можем положиться на большую часть высшего дворянства, но все они из опасения действуют слишком осторожно. Тех, кто бы мог подать нам пример верности и истинного патриотизма, мы должны отыскивать в рядах храбрых воинов и ревностных моряков.

– Если так, скажите мне только слово, укажите мне место, где будет водружено знамя, и я явлюсь к вам при первой возможности!

– Этого-то я и ожидал от вас, адмирал Блюуатер! – отвечал обрадованный баронет. – Но вы, сэр, не этим могли бы оказать нам истинную услугу в столь важную минуту.

– Я носил оружие с малолетства, сэр Реджинальд, на службе, которая едва ли принесет много пользы в настоящую войну. У принца Эдуарда нет флота, да я и не думаю, чтоб он был ему нужен.

– Ваша правда, мой дорогой сэр, но этот флот есть у короля Георга! Что касается того, нужен ли он нам, то позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь, скоро для нас будет важней всего иметь свободное сообщение с твердой землей. Без сомнения, граф Вервильен вышел в море именно с этой целью.

Блюуатер невольно вздрогнул при этих словах своего собеседника. Мысль об измене, скрывающаяся в последнем замечании баронета, никогда еще не приходила ему в голову, и душа его, исполненная чести, отвратилась от подобного поступка при одном намеке. Сэр Реджинальд, при своей опытности, тотчас же заметил, что чувства нового его друга немало были встревожены неожиданным его намеком, и потому он решился быть несколько осторожнее.

– Как я должен понимать вас, сэр Реджинальд Вичекомб? – спросил контр-адмирал. – Какая связь может существовать между мной и морскими силами короля Георга, если я вздумаю оставить его службу? Флот Георга едва ли станет помогать Стюартам; по крайней мере, он будет повиноваться своим офицерам.

– В этом нет ни малейшего сомнения, адмирал Блюуатер! А между тем какую завидную славу приобрел себе Монк, возвратив престол своему законному государю и избавив таким образом свое отечество от всех ужасов междоусобной войны!

– Все это очень справедливо, сэр; но я скорее встретил бы Карла у Дувра, вооруженный не запятнанным мечом, чем сопровождаемый целой армией.

– Неужели и тогда, если бы ваша армия с радостью последовала бы за вами и была бы готова не менее вас служить своему законному государю?

– Ну, подобное обстоятельство могло бы еще извинить этот поступок. Впрочем, солдаты и моряки всегда находятся под влиянием образа мыслей своих высших начальников.

– Кстати, скажите мне, пожалуйста, отчего вы остались здесь одни, и каким образом делится власть двух адмиралов, если они служат вместе?

– Не знаю, понимаю ли я вас так, как надо, сэр Реджинальд. Я остался здесь для того, чтобы последним сняться с якоря; сэр Джервез предводительствует нашей эскадрой, имея целью построить линию поперек канала и тем не пропустить Вервильена к западу.

– К западу! – повторил баронет с иронической улыбкой, хотя темнота и не позволяла контр-адмиралу хорошенько разглядеть выражения лица своего собеседника. – Так адмирал Окес думает, что французский флот идет в этом направлении?

– Так нас известили; но разве у вас есть причины думать, будто неприятель имеет какое-нибудь другое намерение?

Баронет не отвечал и, казалось, погрузился в глубокое размышление. Он решился, наконец, опутать Блюуатера, по возможности, своими сетями; находчивость, которая никогда не оставляет людей решительных, внушила ему в эту минуту план, который скорее всякого другого мог быть успешным. Так как ему было уже известно отвращение Блюуатера к вмешательству иностранцев в предстоящую борьбу, то он и вознамерился на этом самом основании задеть в контр-адмирале ту струну, которая должна была отозваться в глубине души его.

– Конечно, у нас есть свои известия, – отвечал он, будто неохотно высказывая свои сведения, – но преданность Карлу заставляет хранить их еще в тайне. Впрочем, кажется, всякий имеет право делать свои предположения и заключения. Видите ли, герцог Кумберлендский, собрав свои германские вспомогательные войска, намерен перевезти их в Англию ближайшим путем. Неужели смышленый неприятель допустит подобную подмогу, когда хороший флот дает ему возможность воспрепятствовать этому? Ясно, что нет; и потому, если принять в соображение время, в которое граф Вервильен вышел в море, его неведение о присутствии вашей эскадры в канале и все другие обстоятельства, сопровождающие этот случай, то нельзя не предполагать, что цель его – воспрепятствовать германским полкам соединиться с английскими.

– Это, кажется, довольно основательно, а между тем «Деятельный» сообщил нам сигналами, что французы идут к западу, и притом легким западным ветром.

– А разве флоты не делают, подобно армиям, ложных движений? Разве граф Вервильен не мог держаться к западу до тех пор, пока суда его были в виду берега, и потом, пользуясь ночным мраком, снова уклониться к востоку и под английским флагом пуститься по каналу?

– Едва ли, сэр Реджинальд, – отвечал, улыбаясь, Блюуатер.

– Да что же может воспрепятствовать ему в этом, дорогой мой адмирал? – спросил сэр Реджинальд. – Одна только встреча с сэром Джервезом, скажете вы. Но вы не ответили мне еще на мой вопрос – каким образом адмиралы делят между собой власть, находясь в одной эскадре?

– Так же, как воины на берегу. Старший приказывает, а младший повинуется.

– Это так, но вы не вполне отвечаете на мой вопрос. У вас одиннадцать линейных кораблей и два адмирала – какая же часть из этих судов находится, собственно, под вашей командой и какая под командой сэра Джервеза?

– Под командованием вице-адмирала состоят шесть кораблей, а под моим – остальные пять. Каждый из нас имеет свои фрегаты и мелкие суда. Но приказание, отданное главнокомандующим кому бы то ни было из капитанов, должно быть тотчас же исполняемо, каково бы оно ни было.

– А вы, – начал с новым жаром сэр Реджинальд, – в каком отношении находитесь к этим капитанам?

– Если я отдам кому-нибудь из них свое приказание, оно должно быть исполнено; но часто бывают такого рода обстоятельства, что на мои приказания отвечают мне, что уже последовали совершенно противоположные приказания от главнокомандующего. Но к чему все эти вопросы, сэр Реджинальд?

– Имейте маленькое терпение, мой дорогой адмирал. Скажите мне, какие суда находятся, собственно, в вашем распоряжении?

– Мои «Цезарь», «Дублин», «Элизабет», «Йорк» и «Дувр». К ним надо еще прибавить фрегат «Друид» и военный шлюп «Гнат». Моя команда состоит из восьми судов.

– Какая превосходная сила в столь критическую минуту! Но где же все эти суда? Я вижу только четыре и куттер, и из них только два больших.

– Огонек, который вы замечаете вдоль берега к западу, принадлежит «Элизабет»; а вот тот сильный, в канале – «Йорку». Фонарь «Дувра» исчез далее к югу. А, вот и «Дублин» пустился уже в путь!

– И вы пуститесь, адмирал Блюуатер?

– Если не захочу отстать, то через час. При нынешнем положении дел, я уже думал, не лучше ли будет отозвать назад последние суда и собрать их в сомкнутую эскадру; увеличивающийся ветер заставляет думать, что они потеряют вице-адмирала и что к утру вся линия будет разбросана и в большом беспорядке. Чтобы суда могли действовать согласованно, нужно чтоб ими управлял один человек.

– С какой же целью вы соберете все поименованные вами суда в сомкнутую линию? – спросил с живостью баронет.

– С самой простой: чтоб они удержались все вместе и были бы в зависимости от моих сигналов. Этого распоряжения требует от меня мой долг, как от командующего.

– А имеете ли вы здесь, на мысе, возможность привести в исполнение свой план?

– С моей стороны было бы непростительно пренебречь столь важной предосторожностью. Мой сигнальный офицер лежит вон там, под своим плащом, а два сигнальщика готовы отдать все нужные сигналы; я предвидел это обстоятельство, и теперь в самом деле сигнал становится необходимым. Если отдавать его, то отдавать сию же минуту. Огонек «Йорка», отдаляясь более и более, становится едва заметным. Да, сигнал будет подан, этого требует благоразумие; вы увидите, каким образом мы командуем своими отдаленными судами.

Блюуатер не мог сообщить своему собеседнику более приятного известия. Между тем сэр Реджинальд не смел предложить контр-адмиралу открытую измену, которую замышлял; но он рассчитывал, что если контр-адмирал удержит свои корабли от присоединения к кораблям сэра Джервеза, то это ослабит последнего так, что он не в состоянии будет завязать дела с французами. Правда, Блюуатер действовал по соображениям, совершенно противоположным этим желаниям; но так как оба наши собеседника шли тем же путем до известного пункта, то интриган баронет надеялся убедить своего нового друга продолжать его и далее.

Быстрота есть воинская добродетель; в морской же службе она необходима. Лишь только контр-адмирал решился исполнить свой замысел, как тотчас же призвал нужных к тому людей. Лорд Джоффрей, возвратясь уже на высоты, выслушал приказания адмирала, которые и передал немедленно лейтенанту и сигнальщикам. Приготовленные фонари зажгли в ту же минуту и подняли на сигнальную мачту. Вскоре затем были пущены три ракеты и сделан выстрел из пушки, стоявшей на утесе. Не прошло и минуты, как на «Цезаре» повторился выстрел из тяжелого орудия, и на мачте его показался отданный адмиралом сигнал. «Дублин» же, находясь на довольно близком расстоянии, не теряя ни минуты, сделал то же самое.

– Теперь очередь «Элизабет»! – закричал Блюуатер. – Не может быть, чтоб она не слышала наших выстрелов и не увидела сигнала.

– «Йорк» впереди нее, сэр! – воскликнул мичман. – А посмотрите: он уже поднял сигнал.

Однако не прошло и минуты, как выстрел и фонари «Элизабет» возвестили, что и она увидела сигнал контр-адмирала.

– Боюсь, – сказал Блюуатер после нескольких минут наблюдения, – что нам не собрать больше своих судов; одному из них придется попытать счастья отыскать главнокомандующего. А это что значит?

В эту минуту показался во мраке слабый, отдаленный свет, и все стали напрягать слух, затаив дыхание. Скоро глухой, слабый отголосок выстрела возвестил, что даже «Дувра» достигло быстро переданное приказание.

– Что это значит, сэр? – спросил сэр Реджинальд, наблюдавший за всем этим с напряженным вниманием.

– Это значит, что вся моя дивизия находится еще под моей командой. Что, моя шлюпка у берега, лорд Джоффрей Кливленд?

– Точно так, сэр!

– Хорошо. Господа, отправимтесь на корабль; «Цезарю» пора сняться с якоря и выйти в открытое море.

Все присутствующие покинули немедленно сигнальную станцию, спеша к лодкам и оставляя Блюуатера и сэра Реджинальда позади себя. Для баронета настала теперь критическая минута; он был так близок к своей цели, что неудача была бы ему вдвойне обидна. А потому он решился не отставать от адмирала, пока была еще хотя малейшая надежда на успех.

– У вас теперь, адмирал Блюуатер, огромная игра в руках, – начал баронет. – Будучи верно сыграна, она может упрочить триумф правого дела. Кажется, я знаю замысел Вервильена, знаю, что его успех возвратит Стюартам трон их предков! Тому, кто любит их, должно хорошенько обдумать свои дела и намерения прежде, чем он воспрепятствует столь славному результату.

Слова эти были сказаны с такой же смелостью, как и хитростью. Впечатление, произведенное сэром Реджинальдом на Блюуатера, было довольно значительно. Опытный искуситель представил ему приманку в самом обольстительном виде; притом же контр-адмирал чувствовал, что ему стоит только задержать свои суда, чтобы всякое сражение стало решительно невозможным. Выдать своего друга превосходящей силе – он не мог и не хотел; но с прискорбием мы должны сознаться, что в голове его мелькала мысль о возможности оказать искателю приключений в Шотландии большую услугу, не причиняя этим вице-адмиралу и авангарду флота существенного вреда.

– Я желал бы, чтоб мы не ошибались в назначении графа Вервильена, – сказал он. – Я ненавижу все германские союзы и, кажется, скорее оставлю службу, чем стану конвоировать или перевозить хоть одного из этих лоскутников в Англию.

В этом случае сэр Реджинальд вполне доказал свое искусство в интригах. Он дал мыслям и чувствам Блюуатера такое направление, которое, как он хорошо видел, могло привести его к достижению всех его желаний.

– Я не понимаю ничего в морском деле, – отвечал он скромно, – но знаю, что граф везет нам вспомогательное войско. Мне вовсе не пристало давать советы человеку с вашим опытом в том, как располагать такой силой, какая у вас под командой; но один из друзей правого дела, который теперь на западе и который последнее время находился при принце, говорил мне, что принц наш обнаружил чрезвычайное удовольствие, когда узнал, как много вы можете принести ему пользы.

– Так вы думаете, что мое имя достигло королевского слуха и что принцу известны мои настоящие чувства?

– Одна только ваша необыкновенная скромность, сэр, могла заставить вас сомневаться в первом, что же касается последнего, то спросите у себя, что могло побудить меня сблизиться с вами и отдать в ваши руки и мою жизнь и мою тайну?

Люди возвышеннейших правил и даже величайшей твердости души всегда увлекались лестью сильных; это исторический факт. Политические чувства сделали Блюуатера равнодушным к ласкам лондонского двора, между тем как его воображение, его рыцарская привязанность к поэтической древности и ее нравам, которые были основанием его якобизма, наконец, его симпатия к Стюартам делали его самой легкой добычей красноречия сэра Реджинальда. Неудивительно после этого, что он слушал ложные уверения сэра Реджинальда в пылу удовольствия, с трепетом сердца, которые давно уже были ему чужды. На время чистая душа его была заглушена этими обманчивыми, новыми для него чувствами.

Между тем они достигли пристани. Время было весьма дорого во многих отношениях, и прощание продолжалось недолго. Сэр Реджинальд говорил немного, зато последним своим пожатием руки контр-адмирала он хотел разом высказать все, что у него находилось на сердце.

– Господь да сохранит вас! – прибавил он. – Будьте верны и счастливы! Помните «законного государя и права рождения»! Господь да сохранит вас!

– Прощайте, сэр Реджинальд; когда мы опять увидимся, будущее, вероятно, будет нам видно яснее. Но кто это, как бешеный, бежит сюда к нашей лодке?

Среди глубокого мрака едва можно было заметить, что кто-то с невероятной быстротой приближался к нашему обществу; находясь от адмирала футах в двух или трех, все увидели, что это был не кто иной, как Вичерли. Он услышал выстрелы и скоро увидел поднятые сигналы. Догадываясь об их причине, он кинулся из парка, где тихо прогуливался, желая охладить свое волнение, и с возможной быстротой пробежал все расстояние до берега, опасаясь опоздать на судно. Он прибыл еще вовремя, и через минуту шлюпка отошла уже от утеса.