Джетт Свон
Австралия. Полная история страны

Глава пятая
Покорение мира

Все пошло не так, но нельзя же останавливаться

К 1800 году стало окончательно ясно, что проект «Каторжная колония» оказался убыточным. Кораблестроительство, на которое возлагалось столько надежд, здесь организовать не удалось, даже канаты и паруса изготавливать было не из чего, не говоря уж о корабельном дереве. Никаких ценных ресурсов на тот момент обнаружено не было, успехами в развитии сельского хозяйства колонисты похвастаться не могли, а свободных поселенцев не хватало, несмотря на то что их приток понемногу возрастал.

В общем, получилось так, что, стремясь сократить расходы на содержание осужденных и получить от них максимум пользы, британское правительство собственными руками повесило себе на шею новую обузу. В этой далекой Австралии, которую явно создал дьявол для того, чтобы поиздеваться над людьми, всё шло совсем не так, как в Северной Америке. «И у коршуна, и у курицы есть крылья и клюв, но это совершенно разные птицы», – говорят австралийцы. Североамериканский опыт нельзя было бездумно проецировать на Новую Голландию – следовало сначала отправить туда большую экспедицию для досконального изучения этих мест. А то ведь получается, что решение о создании колонии было принято на основании сведений, полученных от бывалого моряка Джеймса Кука, который вряд ли разбирался в кораблестроении дальше заделки пробоин и замены сломанных во время шторма мачт, и ботаника Джозефа Бэнкса, который, при всей своей образованности, в фермерстве явно ничего не смыслил.

Можно ли было закрыть убыточный проект в самом начале, году этак в 1791-м, когда местные обстоятельства уже успели хорошо проясниться? Вряд ли. Прежде всего нужно было руководствоваться геополитическими соображениями: то, что оставят одни, могут занять другие. К концу XVIII века Британия уже оправилась от поражения в войне с североамериканскими колониями и снова примеряла на себя одежды Владычицы мира. Вдобавок в 1802 году прозвенел первый «звонок» от французов, которыми с конца 1799 года правил молодой и крайне амбициозный консул Наполеон Бонапарт: во время очередного исследовательского плавания лейтенант Мэтью Флиндерс столкнулся с французской экспедицией у южных берегов материка.

Туссен Антуан де Шазаль де Шамерель. Портрет капитана Мэтью Флиндерса. Ок. 1806–1807 гг.

Кстати говоря, именно Мэтью Флиндерс дал Австралии ее нынешнее имя. Он начал использовать название Terra Australis^[33] в судовых журналах, а затем перенес его в свой знаменитый труд A Voyage to Terra Australis^[34], который был опубликован в 1814 году. Публикация закрепила новое имя материка, звучавшее для британского уха куда приятнее Новой Голландии.

Официальное признание «новоголландского» проекта ошибочным непременно повлекло бы за собой вопрос «Кто виноват?». Главным «виновником» случившегося можно было считать сэра Джозефа Бэнкса, ведь именно он расписывал перед членами парламентской комиссии достоинства Новой Голландии и рекомендовал начать колонизацию этих мест. Но Бэнкс был одним из самых авторитетных британских ученых, президентом Королевского общества и вдобавок – советником Георга III, имевшим большое влияние на короля. Против столь влиятельной особы не очень-то хочется выступать. А другим «виновником» сочли бы Уильяма Питта-младшего, потому что премьер-министр традиционно отдувается за действия всех «портфеледержателей» в его правительстве. Стал бы Питт объявлять о том, что его правительство совершило крупный промах, начав отправлять каторжников в Новый Южный Уэльс? Вряд ли. Да и вообще в подобных случаях людьми обычно движет уверенность в том, что со временем все как-нибудь наладится (и чаще всего так оно и происходит).

Британские чиновники и офицеры, находившиеся на службе в далекой колонии, делали свое дело, не вдаваясь в ненужные подробности. Колонизировать так колонизировать. Осваивать новые территории – так осваивать.

В долине реки Хоксбери, впадавшей в океан в тридцати километрах к северу от Сиднея, обнаружились плодородные земли, которые британцы начали осваивать с 1794 года. Здесь на фермах работали не только осужденные, но и солдаты, охранявшие границы поселения от набегов туземцев. В 1793 году для ускорения колонизации всем, кто служил в колонии, вплоть до рядовых солдат и низших клерков, было дано право на получение земельных наделов, размер которых начинался с пятидесяти акров ^[35]. Надо сказать, что солдаты хозяйничали успешнее каторжников, поскольку их мотивация была гораздо выше: они надеялись продолжить заниматься сельским хозяйством после выхода в отставку и потому старались на совесть, обрабатывая свои участки, в то время как труд каторжников, по большей части, был принудительным.

Война на реке Хоксбери

Давайте поставим себя на место аборигенов и представим такую ситуацию. Ваше племя живет здесь испокон веков, с того самого дня, когда небесный владыка Байаме создал первых людей из красной земли гор. У вас есть земля, которую дал вам владыка Байаме для проживания и пропитания. На этой земле есть места, в которых хорошо растет батат – одна из основных составляющих вашего рациона. Однажды с юга приходят большие белые люди и сажают свои растения (кукурузу) на тех полях, с которых вы привыкли собирать батат. Кому принадлежит урожай – вам, исконным владельцам этих земель, или пришельцам, которые начали хозяйничать здесь без спросу? Разумеется, вам, и двух мнений по этому вопросу быть не может.

А теперь поставьте себя на место цивилизованных британцев. Ценой тяжких трудов вы возделали «ничейную» землю, вырастили на ней урожаи кукурузы, но не смогли собрать его целиком, потому что добрую половину увели у вас буквально из-под носа наглые дикари. Можно мириться с подобным самоуправством? Разумеется, нет, и двух мнений по этому вопросу быть не может.

Неизв. художник. Аборигены пронзают копьем губернатора Артура Филиппа. Ок. 1790

Война на реке Хоксбери и ее притоке, реке Непин, стала первой между колонистами и аборигенами, конкретно – народом даруг. Она представляла собой цепочку отдельных конфликтов и растянулась более чем на двадцать лет – с 1794 по 1816 год. До 1804 года стычки носили малочисленный характер и нередко заканчивались «малой кровью». Никакой статистики, разумеется, не велось, но принято считать, что за первые десять лет конфликта погибло от 30 до 40 аборигенов и около 20 британцев. Столкновения проходили по одной и той же схеме: группа туземцев нападала на ферму, колонисты давали отпор, но от преследования благоразумно воздерживались, поскольку не знали здешних мест за пределами зоны своего хозяйствования и вообще опасались стычек в лесу, где врагам помогала сама природа.

В 1803 году совпали два обстоятельства. Во-первых, третий губернатор Нового Южного Уэльса Филип Гидли Кинг (тот самый офицер, которому Артур Филлип в 1788 году поручил командование экспедицией на остров Норфолк) решил резко увеличить освоение земель в долине Хоксбери. Площадь новых земель составила около 4 500 акров ^[36], а в следующем году Кинг выделил для освоения 20 000 акров ^[37] и еще половину от этого количества распределил в виде грантов между свободными поселенцами.

Правила расчета «грантовой» земли изменялись, но в среднем за каждые три фунта стерлингов, вложенных в колонию, выдавалось сорок акров, причем живность, которой в те времена недоставало, оценивали более щедро, нежели сельскохозяйственный инвентарь и прочие «неодушевленные» грузы. При таком подходе самая малоимущая поселенческая семья могла рассчитывать на 200 акров земли ^[38], но на деле переселенцы получали больше. Денежные средства, имевшиеся у поселенцев, при расчете площади грантов не учитывались – имели значение только материальные сельскохозяйственные «атрибуты». Благодаря такой практике поселенцы старались привезти как можно больше живности и инвентаря, а наличных денег, крайне необходимых для развития хозяйства, имели мало. Такой подход привел многих к скорому финансовому краху, но тем не менее практика расчета наделов оставалась прежней. Кроме того, 200 акров земли выдавалось за каждого взрослого человека, прибывшего в колонию не за счет казны (таким образом поселенцев поощряли к привозу большого количества работников).

Роберт Дайтон. Портретный рисунок Филиппа Паркета Кинга, его жены, а также их детей – Элизабет и Анна Мария. 1799

Активность Кинга по освоению земель «стимулировалась» из Лондона, постоянно требовавшего от губернаторов снижения расходов по содержанию колонии, в первую очередь – перехода на полное продовольственное самообеспечение. Пускай большую часть провизии доставляли не с берегов Альбиона, а из Кейптауна или с Таити, это все равно обходилось очень дорого.

Во-вторых, в 1803 году случилась сильная засуха, сильнее сказавшаяся на аборигенах, у которых не было запасов продовольствия и возможности его получения извне. Участились нападения на поля и фермы колонистов. Нападали не из мести или желания прогнать незваных гостей (к тому времени уже стало ясно, что эта задача невыполнима), а ради пропитания. Многие нападения совершались большими группами в несколько сотен воинов. Для охраны поселений губернатору пришлось направить в долину Хоксбери дополнительные отряды солдат. Теперь британцы не только защищались, но и сами нападали на лагеря аборигенов в ходе ответных карательных акций.

Решительные меры позволили навести порядок, и в 1806 году могло показаться, что в этих неспокойных местах наконец-то воцарился прочный мир. Но не тут-то было, в 1812 году грянула очередная засуха, приведшая к новой серии конфликтов. Война приобрела особую остроту в апреле 1814 года, когда аборигены разгромили несколько ферм подряд. Дальше события развивались по нарастающей: то британцы застрелят мальчика-аборигена, воровавшего кукурузу, то туземцы убьют работавших в поле колонистов. Однако к началу 1815 года страсти улеглись, и этот год в целом оказался спокойным. Но британцы уже не обольщались, они понимали, что новая засуха снова разожжет пожар войны. Засуха случилась очень скоро – в январе 1816 года, а в марте аборигены, ограбившие одну из ферм, убили четверых колонистов, которые бросились за ними в погоню. Буквально на следующий день была ограблена другая ферма, а вскоре дело дошло до нападения аборигенов на административный центр в Гленрое. Ежедневно что-то происходило – то убийство фермеров, то нападение на правительственный фургон, то очередной захват продовольствия.

В апреле 1816 года пятый губернатор Нового Южного Уэльса Лаклан Маккуори, решительный, как и положено шотландцу, отправил против аборигенов несколько батальонов, которые предприняли карательные акции в трех направлениях – в долине Хоксбери, в долине реки Непин и на отдаленных пастбищах, с которых аборигены регулярно угоняли скот.

Некоторые историки называют эти карательные акции «резней» – и не слишком грешат против правды. Аборигенов более не устрашали, их истребляли и изгоняли из родных мест. Не пострадали лишь единицы – те «ренегаты», которые служили проводниками у британцев. Как впоследствии выразился Джон Данмор Лэнг, один из лидеров прогрессивного австралийского общества середины XIX века, «всех вод Новой Голландии не хватило бы для того, чтобы смыть кровь с рук уважаемых членов общества колонии Новый Южный Уэльс». Но так или иначе, а в долину Хоксбери и на лежащие рядом земли навсегда пришел мир.

«Новые лорды»

У раздачи наделов военным и гражданским служащим была крайне неблагоприятная изнанка. С одной стороны, темпы колонизации ускорились и доля собственного продовольствия в Новом Южном Уэльсе стала неуклонно расти, что не могло не радовать. С другой – была создана почва для злоупотреблений, которые привели к образованию касты «новой австралийской аристократии», державшей в своих руках и бразды правления, и лучшие земли, и все финансовые рычаги. Такое положение скорее тормозило развитие Нового Южного Уэльса, нежели способствовало ему. Каторжники стали чем-то вроде рабов на плантациях «новых лордов», с которыми не могли конкурировать свободные поселенцы. Короче говоря, вышло по пословице – «Развели огонь, чтобы сварить похлебку, но не заметили, как сожгли дом». Классическим примером «нового лорда» может служить капитан Джон Макартур, казначей Новоюжноуэльского корпуса. К 1801 году он владел состоянием в 20 000 фунтов, в частности, более чем 1 000 гектаров земли. И это при том, что в 1791 году Макартур прибыл в колонию с пустыми карманами.

Дэвид Октавиус Хилл. Портрет Фрэнсиса Гроуза. XIX век

Злоупотребления начались в 1792 году, сразу же после того, как колонию покинул заболевший губернатор Артур Филлип. До прибытия в 1795 году нового губернатора – коммодора Джона Хантера, который в свое время был заместителем Филлипа, а затем вернулся в метрополию, – губернаторские обязанности в должности вице-губернатора исполнял командир Новоюжноуэльского корпуса майор Фрэнсис Гроуз. Гроуз начал с того, что раздал своим офицерам крупные земельные наделы и предоставил им монопольное право на портовую торговлю (себя он тоже при этом не обделил).

Самым выгодным и востребованным товаром в Новом Южном Уэльсе стал ром, позволявший колонистам хотя бы на время отвлечься от тяжелой жизни. Прибыль от торговли ромом доходила до пятисот процентов, а спрос на него был настолько велик, что ром практически превратился в неофициальную валюту колонии. Сначала он завозился из Калькутты, а затем было налажено его производство в Сиднее из местного сырья. Новоюжноуэльский корпус в Сиднее прозвали «Ромовым корпусом», поскольку торговля ромом стала не побочным, а основным занятием офицеров. Впрочем, с равными же основаниями его можно было назвать и «Шерстяным корпусом», поскольку другой важнейшей статьей доходов офицеров был экспорт в метрополию шерсти овец-мериносов, разведению которых положил начало все тот же Джон Макартур, бывший весьма предприимчивым человеком, настоящим «двигателем прогресса» (правда, вектор этого прогресса был направлен не столько на благо общества, сколько на наполнение карманов самого Макартура).

Губернатор Хантер вступил в конфронтацию с Гроузом, Макартуром и другими офицерами. Больше всего его беспокоила жестокая эксплуатация осужденных на фермах «новых лордов». Это было не только несправедливо и незаконно, но и опасно, поскольку грозило бунтами и вообще подрывало авторитет власти. Однако Гроузу и его подручным удалось дискредитировать Хантера перед вышестоящим начальством при помощи искусно составленных анонимных писем, в которых рассказывалось о мнимых злоупотреблениях губернатора. В 1800 году Хантер вынужденно ушел в отставку. Сменивший его Филип Гидли Кинг пытался обуздать вконец зарвавшееся офицерство, но не преуспел в этом, а только испортил отношения с военной верхушкой. Кинг понимал, что сидит на пороховой бочке, которая рано или поздно взорвется, и потому в 1805 году подал прошение об отставке, что было верным решением: если не можешь ничего сделать, то лучше уйти.

Ромовый бунт

Преемнику Кинга Уильяму Блаю было установлено удвоенное жалованье – 2 000 фунтов в год против 1 000, которую получал Кинг. Слухи о неблагоприятном положении дел в Новом Южном Уэльсе явно успели докатиться до метрополии, и таким образом правительство пыталось заставить нового губернатора действовать энергично и честно.

Неизв. художник. Арест губернатора Уильяма Блая. 1808

Блай сразу же начал принимать меры по наведению порядка в колонии. До поры до времени все было спокойно, но как только он попытался пресечь незаконную торговлю ромом, произошел переворот, вошедший в историю под названием Ромового бунта: 26 января 1808 года майор Джордж Джонстон во главе четырехсот солдат захватил Дом правительства и арестовал Блая. Не нужно рисовать в воображении картины внезапного штурма, осуществленного под покровом ночи: солдаты шли арестовывать губернатора днем, строевым шагом, да еще и пели при этом оскорбительную песню о «старом дураке». Короче говоря, у кого ром – у того и власть.

В течение двух лет низложенный губернатор содержался под стражей, а его обязанности исполнял Джонстон, которого офицерская верхушка назначила вице-губернатором. В январе 1810 года новым губернатором стал генерал Лаклан Маккуори, прибывший в Сидней вместе с Семьдесят третьим (шотландским) пехотным полком. Джонстона и Макартура вызвали в Лондон, где они были преданы военному трибуналу. Наказание за мятеж, которое понес только Джонстон, оказалось на удивление мягким: он был всего лишь отправлен в отставку. Макартур же был оправдан. Говорили, что этому в равной мере поспособствовали его связи и его щедрость. Однако сразу же возвращаться в Новый Южный Уэльс Макартур поостерегся, потому что у губернатора Маккуори могли возникнуть к нему некоторые судебные претензии. Он вернулся лишь в 1817 году и сразу же вступил в конфронтацию с губернатором.

Роберт Додд. Мятежники обращают лейтенанта Уильяма Блая, часть офицеров и экипажа в дрейф с корабля Его Величества «Баунти». 1790

«Ромовый корпус» за участие в мятеже был расформирован. Часть его солдат влилась в Семьдесят третий полк, а остальные вернулись в метрополию, где были распределены по разным полкам. Освобожденный из-под ареста Блай тоже вернулся в Великобританию. К слову, этот вне всякого сомнения достойный человек дважды становился жертвой мятежа. Первый случай произошел в апреле 1789 года, когда взбунтовалась команда военного корабля «Баунти» (Bounty), на котором лейтенант Блай был капитаном. Блая и еще восемнадцать членов команды, отказавшихся участвовать в мятеже, посадили на небольшой баркас и пустили «плыть по воле волн». Спустя семь недель им удалось пристать к острову Тимор. Не совсем точно, но очень ярко об этих событиях рассказывает картина 1935 года «Мятеж на “Баунти”», в которой Уильяма Блая сыграл Чарльз Лоутон, а его антагониста, лейтенанта Флетчера Кристиана – блистательный Кларк Гейбл.

Колонизация Тасмании

При всех своих недостатках Филип Гидли Кинг приложил много сил для развития колонии, начиная с освоения различных промыслов и заканчивая разведыванием новых территорий. При нем были открыты Бассов пролив, разделяющий Австралию и Тасманию (Землю ван Димена), а открывающиеся в него заливы – Западный Порт и Порт-Филлип. В 1803 году Кинг начал колонизацию Тасмании: следовало торопиться, пока остров не захватили французы. Первые годы оказались для тасманийских поселенцев крайне тяжелыми, им приходилось рассчитывать только на себя, поскольку британское правительство считало, что снабжением новой колонии должны заниматься власти Нового Южного Уэльса, а губернатор Кинг считал наоборот. Первый урожай на Тасмании был собран только в 1807 году, а до той поры поселенцев выручали эму, мелкие кенгуру-валлаби и… тюлени, обитавшие не только здесь, но и на южном и западном побережье Австралии.

Последние чистокровные тасманийцы. Ок. 1860

Надо сказать, что киты и тюлени до тридцатых годов XIX века служили в колонии основным источником дохода. Китовый жир и тюленьи шкуры шли на экспорт (в Китай и другие страны), а тюленье мясо, за неимением лучшего, могло употребляться в пищу, однако оно не прижилось в рационе австралийцев.

Аборигены уходили из тех мест, где появлялись белые люди. Если большая площадь материка давала возможность для переселения, то коренным жителям относительно маленькой Тасмании укрыться было негде, и к восьмидесятым годам XIX века на острове не осталось ни одного аборигена из некогда обитавших здесь двадцати тысяч. Сохранились лишь записи тасманийских песен, сделанные на восковых цилиндрах в 1903 году. Их напела Фанни Кокрейн Смит, одна из последних тасманиек, родители которой как «непокорные туземцы» в 1834 году были переселены на остров Флиндерс, лежащий в Бассовом проливе к северо-востоку от Тасмании. Фанни Смит дожила до 1905 года и умерла своей смертью. После нее осталось 11 детей, но их нельзя считать чистокровными тасманийцами, поскольку они были рождены от англичанина Уильяма Смита, бывшего каторжника.

Глава шестая
Жизнь колонистов

Дефицит женщин

К началу XIX века число колонистов перевалило за 5 000. Половина проживала в Сиднее, а другая половина – за его пределами.

Поселенцы с аборигенами. XIX век

Главной бытовой проблемой колонии стала острая нехватка женщин – по одной на четырех мужчин. Исправить это несоответствие власти не могли, потому что такова была доля женщин среди осужденных преступников, а свободные женщины преимущественно приезжали сюда с мужьями. При этом многие из мужчин не желали связывать себя семейными обязательствами, предпочитая пользоваться услугами дам легкого поведения, в том числе и аборигенок. Проституция официально осуждалась, но особо не преследовалась, поскольку жесткая борьба с ней неизбежно привела бы к всплеску гомосексуализма, считавшегося гораздо большим грехом. Так, например, Артур Филлип предлагал отдавать содомитов на съедение новозеландским маори.

Администрация не запрещала колонистам жениться на аборигенках, исходя из принципа «Маленькая рыбка лучше, чем пустая миска» ^[39]. Однако такие смешанные браки были крайне редки. Прежде всего им препятствовала разница во взглядах и укладах, да и в обществе они подвергались резкому осуждению: муж аборигенки становился изгоем, вплоть до того, что не мог посещать церковные службы. Аборигены, в свою очередь, тоже воспринимали смешанные браки как нечто недостойное. Одно дело – оказывать сексуальные услуги на возмездной основе и совсем другое – становиться собственностью белого человека.

В исторических и литературных источниках часто можно встретить упоминания о доброжелательных отношениях между колонистами и аборигенами, но все они носили единичный характер и не становились правилом. Отдельная семья фермеров могла делиться с туземцами пищей или, скажем, обедать за одним столом с работниками-аборигенами, но общей картины это изменить не могло. Надо отдать коренным австралийцам должное: неблагодарностью они не отличались, те колонисты, которые дружили с аборигенами, могли не опасаться нападений с их стороны. Расовое неравенство было ликвидировано только в 1967 году, когда во всех штатах аборигены получили гражданские права в полном объеме.