Дженнифер Вайнер
Миссис Всё на свете

Джо

– Джозетта Кауфман, вернись сию же минуту!

Джо с пыхтеньем мчалась по коридору. Добежав до спальни, она захлопнула дверь и заперла на задвижку, перепугав сестру, которая лежала на кровати и читала «Близнецы Бобси на Черничном острове». Не успела Бетти спросить, что происходит, как Джо распахнула шкаф, взобралась на комод и принялась толкать свой синий чемодан с блестящими медными застежками, пока он не свалился на пол.

– Джо! – Сара яростно забарабанила в дверь.

Джо сделала вид, что не слышит, и швырнула чемодан на кровать. Внутри картонного, обтянутого синим твидом каркаса имелся эластичный голубой кармашек для нижнего белья и носков. Сестра побросала в основное отделение три пары трусиков и носки, две рубашки, свитер, комбинезон, кроссовки, коричневый кожаный жилет с золотым значком шерифа и две библиотечные книжки. В кармашек она положила яйцо малиновки, которое нашла прошлым летом и бережно хранила на прикроватном столике, завернув в носовой платок, и защелкнула золотистые застежки. Пока Бетти изумленно таращилась, а Сара стучала и ругалась, Джо взобралась на комод, открыла окно, вытолкнула чемодан на лужайку, проскользнула в щель между подоконником и рамой, оцарапав живот, и коснулась обутыми ногами земли. Схватив чемодан, сестра понеслась по дорожке на Альгамбра-стрит, пересекла Кларита-авеню и Маргарета-авеню, направляясь к Ливернойс-авеню. Мэй жила на Грэшит-стрит, в районе, который Фрида называла Черное Дно. Джо плохо представляла, где он находится, но решила, что если пойдет по Ливернойс, то наверняка рано или поздно туда доберется.

После четвертого квартала Джо перешла с бега на быстрый шаг. После пятого у нее заболела рука, и чемодан пришлось переложить в другую руку. Она брела по тротуару мимо аптек и кондитерских, чувствуя, как рубашка липнет к потной спине. Стоял май, жаркий и влажный, небо было блекло-голубого цвета, трава – ярко-зеленая. Чемодан при каждом шаге бил по ногам. Переходя Тэтчер-авеню, она услышала позади шум машины. Джо пошла быстрее, машина прибавила скорость, и кто-то окликнул ее по имени. Джо обернулась и увидела отца.

– Эй, приятель, хочешь сходить на матч «Тигров»? – позвал он, открыв окно.

Джо застыла на месте. Они с отцом прослушали по радио десятки матчей «Тигров» – сидя в машине или на заднем дворе летними вечерами, когда небо становилось оранжевым и золотым и вокруг пахло свежескошенной травой, но попасть на стадион она даже не мечтала. Особенно теперь, угодив в такую неприятную историю… Впрочем, отец мог ничего и не знать.

– Сегодня «Тигры» играют с «Янки», – сообщил Кен и посмотрел на нее с надеждой.

– Правда?! – Джо ушам своим не верила. Неужели она действительно пойдет на стадион Briggs и вживую увидит Хута Эверса и Вика Верца? Неужели она проведет целый день вдвоем с отцом?

Джо решила поискать Мэй как-нибудь в другой раз. Она обежала машину, бросила чемодан на заднее сиденье и запрыгнула на переднее, рядом с папой. Он вел легко и уверенно, скользя в потоке транспорта в час пик, и вот они уже на углу Мичиган-стрит и Трамбулл-стрит. Отец заплатил четверть доллара за парковку позади магазина пиломатериалов Брукса, прямо в тени стадиона.

– Держи меня за руку, – велел он.

Джо сунула свою маленькую ручку в большую ладонь отца, крепко сжала, и они нырнули в толпу. Пахло бензином и выхлопными газами, свежими газетами и хот-догами. Все шли быстро, словно спешили по очень важному делу. Отец подошел к окошку кассы, и Джо потянула его за рукав. Жадничать не стоило, но она никогда бы себе не простила, если бы не попыталась.

– А есть места в правой части поля?

– Думаешь, ты сможешь поймать высоко отбитый мяч? – спросил отец, и у Джо скрутило живот, потому что она поняла: без перчатки и пытаться не стоит. Та самая бейсбольная перчатка, которую она выпросила у родителей на Хануку, чтобы не одалживать постоянно у братьев Штейн, живших через дорогу, осталась дома – в ящике с игрушками у кровати.

Отец сунул руку в карман пиджака, как фокусник, достающий из шляпы кролика, и вынул перчатку. Джо подпрыгнула от радости. Они прошли по узкому темному коридору и долго поднимались все выше и выше, минуя один крутой пролет за другим. Джо крепко сжимала папину руку, чтобы не потеряться в толпе. Мужчины были в рубашках с коротким рукавом или в костюмах с ослабленными галстуками, женщины – с завитыми волосами и накрашенными губами. Джо приметила юную пару на свидании и наблюдала, как молодой человек отпил пива из пластикового стакана и передал его своей девушке. Огни на поле ослепительно сияли, сочная изумрудно-зеленая трава далеко внизу буквально светилась, стоявшие в ряд игроки казались не больше бумажных кукол Бетти. Джо переполняло счастье: она словно попала в волшебное королевство, куда стремилась больше всего на свете, к тому же вместе с отцом, который любил ее и оберегал.

Она смотрела на поле, пытаясь разглядеть хваленого Микки Мэнтла, нового игрока «Янки», и вдруг отец спросил:

– Ну что там у вас стряслось?

Сердце Джо забилось быстрее, кожа похолодела. Отец обнял ее за плечи, и теплая тяжесть его руки подействовала на девочку успокаивающе. Пиджак он снял и повесил на спинку сиденья, оставшись в белой рубашке, которая мерцала в лучах полуденного солнца.

– Я на тебя не злюсь, – добавил он.

– Зато мама злится, – сказала Джо.

Неприятности начались, стоило ей забежать домой на ланч. Был вторник, а по вторникам приходила Мэй и иногда брала с собой Фриду. Джо ворвалась в гостиную, швырнула книги на пол и поспешила на кухню. У раковины стояла веснушчатая незнакомка с обвитыми вокруг головы каштановыми косами и наливала воду в ведро. Высокая и упитанная, с мощными руками и большими розовыми кистями, одета в белую блузку и коричневые брюки. Ни шелкового шарфика на голове, ни щели между передними зубами. Вместо музыки по радио шли новости, кукурузным хлебом даже не пахло, пахло только чистящим средством с сосновой отдушкой.

– Вы кто? – спросила Джо у странной женщины.

– Джозетта Кауфман, что за манеры? – Сара сидела за столом и составляла список продуктов. На краю стеклянной пепельницы тлела сигарета.

– Виновата, – сказала Джо и повернулась к женщине: – Прошу прощения, вы кто?

– Айрис, – ответила женщина, стоя лицом к раковине.

– Вы знаете Мэй? – поинтересовалась Джо.

– Нет, мэм.

– Мэй больше не придет, – подхватила Сара.

Джо резко обернулась к матери:

– Почему?!

– У нее много дел.

– Каких таких дел?

– Других дел, – отрезала Сара таким тоном, что Джо должна была понять: больше никаких вопросов. – Мне послышалось или кто-то устроил беспорядок на полу в гостиной?

Джо вернулась в комнату, собрала книги и бросила их на полу в спальне. На кухне новая прислуга мыла пол широкими взмахами швабры.

– Мэй вернется? – спросила Джо.

Сара покачала головой.

– Можно мне к ней сходить?

– Джо, Мэй занята. Есть и другие семьи, для которых она делает уборку.

Джо закусила губу.

– А как же Фрида?

Сара отложила список и посмотрела на дочь:

– Здесь живет столько хороших детей! Почему бы тебе не поиграть с Шейлой или с Клэр? Или, может, Бетти захочет покататься с тобой на роликах?

Лицо Джо покраснело, внутри нее все забурлило и зашипело, словно кровь превратилась в кипящую лаву.

– Я хочу играть с Фридой! Можно мне с ней увидеться? Я доберусь на трамвае, если ты скажешь, куда ехать.

– В восемь лет ездить на трамвае одной нельзя. К тому же у Фриды есть с кем играть.

– Фрида – моя подруга! Она приходила ко мне на день рождения.

Месяц назад Сара не хотела, чтобы Фрида пришла на праздник. Увидев список гостей, где имя Фриды стояло под номером один, она нахмурилась. «У нее могут быть другие планы, – заметила Сара, – к тому же вряд ли Мэй захочет ехать так далеко в свой выходной». Джо отправилась к отцу, и Кен, похоже, что-то сказал Саре. В назначенную субботу Фрида в нарядном розово-зеленом платье первая позвонила в дверь и вручила Джо завернутый в цветную бумагу подарок. Они играли в «Прицепи ослику хвост» и «Утка, утка, гусь», ели мороженое и торт, и Фрида подарила Джо жилет из оленьей кожи с бахромой и золотым значком шерифа. Джо обожала этот жилет. Она была готова надевать его каждый день, если бы мать разрешила. Она просила у родителей ковбойские сапожки, которые идеально подошли бы к жилету, но вместо этого получила браслет с подвесками и набор щеток и расчесок для волос.

– Пойдем-ка со мной, – велела Сара, резко потушив сигарету. – Извините нас, Айрис.

– Да, мэм, – кивнула странная женщина.

Джо последовала за матерью в гостиную и села на диван. Сара осталась стоять.

– Ты заставила Айрис почувствовать себя нежеланной гостьей в нашем доме, – проговорила Сара.

– Мне очень жаль, – ответила Джо. – Только почему ушла Мэй? Я по ней скучаю! Я хочу ее увидеть! Я хочу увидеть и ее, и Фриду!

Сара сжала губы так сильно, что они превратились в тонкую красную линию.

– Одного полета птицы должны стаями водиться! – четко проговорила она. – Понимаешь?

Джо покачала головой. Сара скорчила привычную гримасу, означавшую «Боже, дай мне терпения!», и глубоко вздохнула.

– Итак, выражение «одного полета птицы» означает людей, похожих друг на друга. «Стаями водиться» означает, что они должны быть вместе. Таким образом, люди должны водиться с себе подобными. – Сара посмотрела Джо в глаза. – У Мэй и Фриды есть свои друзья, такие же, как и они. У тебя – свои собственные. Ясно?

Джо ничего не было ясно.

– Фрида похожа на меня! Она любит играть в кикбол, в шарики и в ковбоев! – По щекам Джо покатились слезы. – Фрида сделала мне самый лучший подарок на день рождения!

Сара сердито вздохнула и пробормотала:

– Зря позволила ее пригласить…

– Почему?! – взвыла Джо, не в силах вынести мысли о том, что ей больше никогда не играть с Фридой, не слышать из кухни музыку Мэй, не есть ее кукурузный хлеб. – Почему? – повторила она, но мать промолчала, и тогда Джо вскочила с дивана и объявила: – Я поеду к ним!

– Ты останешься дома и сядешь за уроки, – отчеканила Сара.

– А вот и нет! Я поеду к ним, и ты меня не остановишь!

– Это мы еще посмотрим! – У Сары покраснела шея, затем подбородок. – Юная леди, ты будешь сидеть прямо здесь и только попробуй меня ослушаться!

– Ты мне не начальник! – крикнула Джо, порываясь уйти.

Мать схватила Джо за плечо и отвесила ей пощечину.

Они стояли, тяжело дыша, и смотрели друг на друга. Губы Сары дрожали. Щека Джо горела и пульсировала от боли. Глаза наполнились слезами, но она не хотела доставлять Саре такого удовольствия, поэтому помчалась по коридору, влетела в спальню и заперлась. Пока Сара стучала в дверь, а Бетти таращилась, Джо побросала вещи в чемодан и выскользнула в окно.

Что бы Джо ни делала, мать всегда на нее злилась. Джо вечно оставляла вещи на полу, щипала сестру, разговаривала слишком громко или слишком шумела – будь то за едой или просто на прогулке. Джо теряла библиотечные книги и ломала игрушки. Она рвала одежду, в волосах у нее застревала жвачка. Однажды она даже оставила себе деньги, которые мать дала на цдаку^[2] в еврейской школе, и купила конфет, а ябеда Бетти на нее настучала.

Некоторые правила Джо понимала, некоторые оставались для нее загадкой. «Сядь нормально!» – велела Сара, когда Джо сидела в кресле, широко расставив ноги. «Какая разница, как я сижу?» – недоумевала Джо, и Сара хваталась за голову, стонала и говорила: «Погоди, вот вернется с работы отец!» Когда приезжал Кен, Сара вела его в гостиную и шепотом рассказывала об очередных злодеяниях Джо. Кен вздыхал и вел дочь на кухню, садился на деревянный стул с прямой спинкой и ослаблял галстук. Джо ложилась ему на колени, опускала штаны или поднимала юбку, и отец отвешивал ей десять размеренных шлепков, от которых ее ягодицы становились розовыми и болели. Сара наблюдала за происходящим с порога, скрестив руки на груди. Порка заканчивалась, Кен строгим голосом велел: «Идем со мной, юная леди», и Джо шла за ним в машину, опустив голову.

– Ты в порядке, приятель? – спрашивал отец, едва за ними закрывалась входная дверь. Джо кивала, и он вздыхал и каждый раз повторял одно и то же: – Знаешь, мне ведь гораздо больнее, чем тебе.

Иногда они просто сидели в машине, слушая трансляции спортивных игр по WJBK: «Детройтские львы» или «Россомахи» Мичиганского университета осенью, «Красные крылья» зимой, «Детройтские тигры» весной. Иногда они катались на новеньком Ford Кена, которым он управлял одними коленками, к радости и изумлению Джо. Она устраивалась впереди на длинном сиденье, покрытом искусственной кожей, и папа кружил по району или вез ее в центр Детройта, где знал самые потайные места.

Он водил Джо в Национальный банк Детройта. Там в вестибюле стояла изящная стеклянная туфелька, которую давали померить всем девочкам, и клерк вручал шоколадный батончик тем, кому туфелька была слишком мала. Иногда они отправлялись в ресторан для автомобилистов Dipsy Doodle на углу Найн-Майл-роуд и Телеграф-роуд за двойными бургерами или в кофейню Mayflower, где на бумажных меню значилось: «Идя по жизни, брат, какова бы ни была твоя цель – следи за пончиком, а не за дыркой», или ехали на автомойку Jax Kar, где рекламные щиты советовали: «Чистая машина и едет лучше». Джо обожала сидеть в темноте, пока машина двигалась рывками по темному тоннелю, и слушать, как шлепают и стучат щетки, отмывая крышу и бока. Во всех поездках Джо с отцом включали радио. Кен подпевал глубоким и мелодичным голосом The Yellow Rose of Texas, Unchained Melody или It’s a Sin to Tell a Lie.

Время, проведенное с отцом в машине, было самым счастливым в жизни Джо. В дождливые дни дворники шуршали по стеклу, навевая сон. Зимой теплый воздух из обогревателя приятно обдувал колени, в жаркие летние дни она опускала окно и наслаждалась ветром в лицо. Отцу не мешала ни короткая стрижка Джо, ни ее громкий голос, ни ее комбинезон и сползающие носки; его ничуть не тревожило, что ноги Джо почти такого же размера, как у Сары, и что за год она дважды выросла из школьных туфель. Его ничуть не раздражала ее неряшливость и забывчивость, он не ругал ее за просроченные книги и огромные библиотечные штрафы. Он не возражал против ее любимого сериала «Дымок из ствола» и не заставлял смотреть вместо него ерунду вроде «Я люблю Люси» или «Приключения Оззи и Харриет», ничего не имел против беготни с Фридой на заднем дворе, игр в ковбоев и индейцев, а также стрельбы из пневматического ружья, которое она одалживала у Дона Лафферти.

Когда становилось поздно, Кен поворачивал к дому, ловко въезжал на подъездную дорожку и вел Джо, держа руку на ее плече. «Слушайся маму», – громко велел он так, чтобы Сара слышала. Сара обычно закатывала глаза и вполголоса бормотала: «Ты ее балуешь», однако сама была счастлива, что Кен избавил ее от Джо хотя бы ненадолго. «Мать меня ненавидит», – думала Джо, но не особо расстраивалась, потому что ее любил отец, и она ощущала его любовь как пылающий в груди уголь, чувствуя его тепло даже перед лицом разгневанной матери.

На стадионе Briggs отец положил руку ей на плечо.

– Расскажи мне, что случилось.

– Я пришла домой, и Мэй там не было, – начала Джо. – Мама сказала, что ей нужно убираться в других домах и она уже никогда не вернется. Я хотела ее найти…

– А-а, – протянул отец, – ясно. Мэй живет в десяти милях от нас.

– Ну и что! – Голос Джо дрогнул. – Не ей решать, с кем мне дружить! Я стараюсь… Я так стараюсь делать то, чего она хочет, быть такой, как она хочет, только ничего не получается. – Джо опустила голову и озвучила свой худший страх: – Она меня ненавидит…

– Ну что ты, дружок! – воскликнул отец и ободряюще потрепал ее по шее. – Мама тебя любит. Ты у меня молоток!

Джо улыбнулась, когда папа заговорил с ней как ребята в школе, сморгнула слезы и стала смотреть игру.

В пятом периоде отец купил им по хот-догу, налив на сосиску Джо ровно столько кетчупа, сколько нужно. Себе он взял пива, Джо – клубничной газировки, от которой губы и язык стали ярко-красными. Джо Гинзберг, кэтчер, парень из Детройта, окончивший школу Кули, подошел к пластине, и зрители оглушительно завопили, а когда Гинзберг выбил хоум-ран, Джо вытянула руки и смотрела, как мяч летит прямо в руки болельщика всего несколькими рядами ниже, чем она.

– Чуть-чуть не долетел! – простонал отец, но Джо не расстроилась. Она и так была ужасно счастлива находиться вечером здесь, вдали от разгневанной матери. Джо допила газировку и представила, как после финального периода они с отцом садятся в машину и уезжают куда глаза глядят. Они могли бы последовать за «Тиграми», посещая все выездные игры, пока лето не кончится; они могли бы поехать к Большому каньону, во Флориду или в Калифорнию, где тепло круглый год. Ночевали бы в мотелях или купили палатку и останавливались в кемпингах, готовили еду на костре, как герои Лоры Инголлс в «Маленьком домике в прериях». Джо купалась бы в океане и каждый день носила жилет из оленьей кожи со значком шерифа, приглашала бы на вечеринки тех детей, которые ей нравятся, и никто на нее не кричал бы и не заставлял чувствовать себя слишком большой, слишком громкой или просто плохой, что бы она ни делала…

На всю оставшуюся жизнь Джо запомнила тот вечер, когда «Тигры» обыграли «Янки» со счетом шесть – пять в дополнительных периодах. Она запомнила и хоум-ран Джо Гинзберга, и как он выбил двух отбивающих «Янки». Она запомнила кислый привкус пива, которое отец дал ей попробовать, и щекочущую губы пену. Она запомнила запах папиного лосьона после бритья и папин голос, когда по дороге домой он подпевал Нату Кингу Коулу, слушая песню Somewhere Along the Way.

Свернув на подъездную дорожку, папа выключил мотор и остался сидеть за рулем.

– Мама объяснила тебе что-нибудь про Мэй? – спросил он.

– Она сказала: «Одного полета птицы должны стаями водиться». Я ответила, что я не птица.

Папа с трудом сдержал улыбку.

– Мама хочет, чтобы вам с сестрой жилось легко. Ей самой в детстве пришлось сурово.

Джо кивнула. Она слышала о том, что мама знала английский язык, а ее родители – нет, и мама говорила за них, и еще в их районе было мало еврейских семей, и другие дети ее обижали, кидались в нее грязью и гнали до самого дома.

– Мы поэтому переехали сюда? – спросила Джо. – Потому что здесь все евреи, как и мы? Потому что когда все одинаковые, всем живется легко?

Отец посмотрел на нее удивленно и задумчиво. Он побарабанил пальцами по рулю и наконец сказал:

– В еврейском районе жить удобнее, потому что школы здесь лучше. Наш старый район меняется. Теперь там уже не так безопасно. Долг родителей в том, чтобы заботиться о детях. – Он прижал Джо к себе, и она ощутила приятный запах чистого хлопка, тоника для волос и лавровишневого одеколона. – Ступай в дом и попроси у мамы прощения! Она тебя любит.

«Не любит, – подумала Джо. – Ты сам знаешь, что не любит». Тем не менее сказала: «Ладно». Отчасти ей хотелось снова пуститься в объяснения, рассказать, как она пыталась быть хорошей, следовать всем правилам, даже если иногда их не понимала. Однако гораздо больше ей хотелось, чтобы папа повернул ключ, выехал на улицу и повел машину куда глаза глядят.

1956. Бетти

К одиннадцати годам Бетти Кауфман уже знала, что ей суждено стать звездой. У нее были блестящие каштановые волосы, которые мама на ночь накручивала на тряпочки, красивые сине-зеленые глаза и изогнутые брови, а больше всего людям нравилась ее улыбка. «Улыбнись-ка нам, Бетти!» – восклицали продавщицы в сеточках для волос в датской пекарне, стоило Бетти с матерью зайти туда за миндальным пирожным, и угощали ее печеньем с посыпкой.

– Вот идет миленькая юная мисс! – говорил Стэн Данович, владелец «Мясной лавки Стэна» на Элевен-Майл-роуд, и отрезал для Бетти кусочек индейки или болонской колбасы. Мистер Кнудсен из магазинчика «Все по пять и по десять центов» насыпал ей мятных леденцов с горкой. Айрис, приходившая убираться трижды в неделю, звала ее Мисс Америка и давала поносить свои серьги-клипсы, пока занималась домом.

«Бетти – добрая и прилежная ученица, у нее много друзей», – написала мисс Киз в табеле успеваемости за четвертый класс ровными синими буквами. «Бетти – талантливая и музыкальная девочка, хорошо попадает в ноты», – сообщила родителям миссис Ламберт, учительница музыки. К пятому классу двое мальчиков поцеловали ее в раздевалке, а третий целую неделю таскал ее портфель; на зимнем концерте Бетти досталась сольная партия, и она в одиночку спела целый куплет «Зимней страны чудес».

Бетти нравилось быть девочкой. Она обожала юбки, которые развевались, когда она кружилась, ей нравилось, как смотрятся чистые белые носочки с черно-белыми кожаными туфельками. Она пришла в восторг от браслета с подвесками, подаренного на день рождения. Пока подвесок было только две: крошечная Эйфелева башня и маленькая собачка, но на Хануку родители наверняка подарят еще какие-нибудь.

Среди учеников Бетти тоже пользовалась популярностью, поэтому ничуть не удивительно, что она записалась на роль царицы Эсфирь, едва объявили прослушивания для пьесы на Пурим.

В еврейской школе каждый год ставили одну и ту же пьесу, и Бетти знала ее наизусть: давным-давно в царстве Шуш один не очень умный царь отослал свою жену в изгнание после того, как она его ослушалась, и понял, что нужно искать замену. Он устроил конкурс красоты, чтобы найти самую красивую девушку в своей стране и жениться на ней. («Разве это не глупо?» – спросила Джо, и Сара ответила: «Тогда было так принято».) Победила красавица по имени Эсфирь, чья огромная тайна заключалась в том, что она еврейка, о чем царь не знал. Став царицей, Эсфирь подслушала, как Аман, злобный советник царя, надоумил его убить всех евреев. Тогда Эсфирь открыла мужу-царю свою тайну, и поскольку тот ее любил, то изменил свое решение – помиловал евреев и вместо них казнил злодея Амана.

Ролей для мальчиков в пьесе хватало: глупый царь, чье имя, Агасфер, похоже на звук чиханья, и Мардохей, кузен Эсфири, который уговорил ее принять участие в конкурсе, и потом, когда она вышла замуж за царя, сказать ему правду, и злодей Аман, которого всегда играл мальчик с нарисованными черными усами. Всякий раз, слыша имя Амана, зрителям следовало свистеть, неодобрительно кричать, топать ногами или трясти гроггерами – самодельными шумелками, сделанными из скрученных в трубочку бумажных тарелок, наполненных чечевицей и закрепленных степлером.

Сыграть царицу Эсфирь мечтали все девочки, но уже два года подряд роль доставалась Шерил Голдфарб, которая училась в шестом классе. Ее отец был адвокатом, и Шерил жила в огромном доме в Шервуд-Форест, где селились самые богатые еврейские семьи Детройта. Сама Бетти никогда там не бывала, зато ее подруга Барбара Симоно рассказывала, что у Шерил – двуспальная кровать с розовым покрывалом и плюшевым медведем чуть ли не с нее ростом. Дважды в неделю Шерил брала уроки танцев в «Академии танца» мисс Вики на Вудворт-авеню (Бетти умоляла маму разрешить ей заниматься чечеткой или балетом, Сара лишь вздыхала, гладила Бетти по голове и говорила, что, может быть, в следующем году). Шерил носила белую шубку и муфту из кроличьего меха, и всякий раз, проходя мимо в гардеробе, Бетти быстро проводила по ней рукой, думая о том, насколько та мягче ее колючего серого пальто. В этом году Шерил хорошо выступила на прослушивании, однако Бетти проявила себя гораздо лучше. Она выучила наизусть каждую строчку пьесы и даже расплакалась в сцене, где Эсфирь падает на колени, признается царю Агасферу в том, что она еврейка, и умоляет сохранить жизнь ее народу. «Пусть мы и называем бога по-разному, все мы – его дети», – проговорила Бетти, и у нее потекли слезы. Чарли Фарбер посмотрел на нее сверху вниз с тревогой.

Когда вывесили список актеров, лицо Шерил побагровело от злости.

– Эсфирь должна играть я! – раздался вопль из-за двери класса миссис Джейкобс. – Я старше, чем она!

– Из тебя получится чудесная царица Астинь, – заверила ее миссис Джейкобс.

Астинь была первой женой царя, той самой, которой пришлось отправиться в изгнание после того, как она отказалась развлекать двор. Других женских ролей в пьесе не предполагалось. Девочка, игравшая Астинь, обычно танцевала в длинном черном парике, как у Элизабет Тейлор в роли Клеопатры, и густо подводила черным глаза. Шерил следовало радоваться, но она заорала еще громче:

– У царицы Астинь всего одна реплика! Одно слово! Это нечестно! – Похоже, она расплакалась.

«Лучше бы старалась на прослушивании», – подумала Бетти, представляя, как будет смотреться на сцене с завитыми локонами и в короне из золотой фольги.

Ученики репетировали пьесу для Пурима несколько недель. Утром праздника Бетти переволновалась и не смогла съесть ни кусочка. «Ты сыграешь великолепно», – заверила ее мать, нанося на щеки румяна, смачивая изогнутую щеточку, намазывая ее черной тушью и проводя по ресницам Бетти. В белом шелковом платье со сверкающими серебряными блестками, которое хранилось в шкафу синагоги и пахло нафталином, Бетти казалась себе очень красивой и очень взрослой.

Перед тем, как ехать в школу, отец тайком положил в багажник букет гвоздик. «Ни пуха ни пера!» – прошептала мама. «У тебя все получится!» – ободрила Джо. За кулисами на Бетти сердито зыркнула Шерил в красном платье царицы Астинь, но Бетти было все равно. Пока миссис Джейкобс называла актеров, она репетировала поклоны, улыбалась и представляла, как зрители будут хлопать после ее песни.

– Давным-давно в далекой-предалекой стране Шуш жили царь и царица, – начал рассказчик, Дональд Гиттер.

На сцену вышел Чарли Фарбер в коричневом костюме, похожем на отцовский банный халат, и в короне из фольги.

– Царицу звали Астинь, и однажды она не подчинилась приказу развлекать царских гостей, – продолжил Дональд. Это был намек на первую реплику Чарли.

– Танцуй! – повелел царь. – Или тебе придется уйти.

Рассказчик объявил:

– И, ко всеобщему изумлению, царица Астинь ответила…

Чарли выжидательно повернулся к Шерил, которая должна была выйти и сказать свою единственную реплику: «Нет!» Вместо этого Шерил пружинящей походкой вылетела на сцену, одарила Чарли широкой фальшивой улыбкой и промолвила:

– Как пожелаешь, мой повелитель!

А потом, когда царский двор и пришедшие на спектакль родители, братья и сестры актеров потрясенно уставились на нее, Шерил начала танцевать. Бетти не могла не признать, что Шерил не зря берет уроки танцев. Подняв руки над головой, Шерил подпрыгнула и покружилась, прошлась по сцене волчком и отскочила назад. Несколько раз махнув ногой, она сделала плие, посучила ногами, как в степе, и завершила свое выступление высоким прыжком, из которого плюхнулась в шпагат, неуклюже растянувшись на полу прямо перед царем Агасфером.

– Гм, – промычал Чарли.

Следующая его реплика должна была звучать так: «Коли не желаешь повиноваться, убирайся долой с моих глаз!» Вот только Астинь очень даже повиновалась и теперь преданно смотрела на него, раскрасневшись от прыжков по сцене и тяжело дыша в своем длинном красном платье.

– Видал? – спросила она. – Я станцевала, так что другая жена тебе не нужна!

По залу прокатился смех, и Бетти пришла в голову ужасная мысль: Шерил пытается затмить конкурентку! Бетти слышала это выражение миллион раз, однако понятия не имела, что оно значит. «Я не позволю ей украсть мой праздник!» – подумала Бетти. Задрав голову в золотой короне, она уверенно вышла на сцену, схватила Шерил за плечи и рывком подняла ее с пола.

– Короли не любят показухи. – Бетти улыбнулась Чарли. Тот в замешательстве поглядывал за кулисы, ожидая указаний. – Прогони ее! – прошептала Бетти, должно быть, слишком громко, потому что зрители в первом ряду засмеялись.

– Гм, – сказал Чарли.

Раскрасневшаяся Шерил уперла руки в боки и заявила:

– Я – его жена, и он меня любит!

Повернувшись к Чарли, она добавила:

– Я станцевала, так что она тебе не нужна!

– Гм, – повторил Чарли.

– Я – самая красивая девушка во всем царстве! – напомнила ему Бетти. Хвастовство в чистом виде, конечно, хотя настоящая Эсфирь действительно выиграла конкурс красоты, и Бетти не могла придумать, как еще убрать задаваку Шерил со сцены.

Наконец Чарли решил действовать. Подняв свой посох, он звучно объявил:

– Царица Астинь, я изгоняю тебя из Шуш!

– Как же так? – спросила Шерил. Чарли промолчал, и она продолжила: – Ты велел мне танцевать для двора, и я станцевала.

«Похоже, все зависит от меня», – подумала Бетти.

– Король тебя изгнал! – воскликнула она, толкнув Шерил. – Не важно почему! Ты должна делать, как он велел!

Теперь уже хохотали все зрители, и Бетти подумала: хорошо, что они смеются не надо мной.

– Не смей жениться на Эсфири! – завопила Шерил, хватая Чарли за рукав халата. – Она тебе лжет! – Царица Астинь набрала побольше воздуха, и Бетти поняла, что та сейчас скажет. – Эсфирь – еврейка! – выпалила она.

– Подумаешь! Ты тоже, – парировала Бетти.

Сидевший в первом ряду чей-то отец громко хохотал, держась за живот. Несколько матерей утирали слезы платками, старшая сестра Бетти раскраснелась от веселья.

В углу сцены миссис Джейкобс подавала Шерил отчаянные знаки.

– Ладно! – вскричала Шерил, тряхнув волосами. – Но ты еще пожалеешь!

Задрав подбородок, царица Астинь протопала за кулисы. Зрители начали аплодировать, и, хотя этого в сценарии не было, Бетти подхватила подол и изящно поклонилась.

Когда спектакль закончился, Бетти с родителями и сестрой шли по парковке, и Джо хихикала, вспоминая лучшие моменты.

– Интересно, царица Астинь и в самом деле сказала: «Ты еще пожалеешь»?

Бетти держала в руках букет гвоздик. Она словно парила, а не шла. Никогда в жизни она не была так счастлива. И вдруг, почти возле самой машины, Бетти увидела отца Шерил, мистера Голдфарба, стоявшего, скрестив руки на груди.

– Кен! – Сара коснулась плеча мужа, потому что мистер Голдфарб шагнул им навстречу. Роста он был невысокого, зато костюм на нем чуть ли не лопался, и лысина буквально пылала от ярости.

– Думаешь, ты крутая? – спросил он громким сердитым голосом, тыча в Бетти пальцем. – Взяла и унизила мою Шерил перед всеми…

Бетти отпрянула. Кен шагнул вперед и загородил ее собой.

– Думаю, ваша дочь унизила себя сама, – заметил он очень спокойным голосом.

– Шерил пять лет берет уроки чечетки и классического танца, – заявил мистер Голдфарб. – Она должна была играть большую роль!

– Думаю, зрители оценили ее танец, – мягко проговорил отец Бетти.

– Дело вовсе не в этом! – завопил мистер Голдфарб, брызжа слюной.

– Возможно, ей следовало сыграть царицу Эсфирь. На прослушивании я не был, поэтому сказать наверняка не могу. Зато я скажу вам вот что… – Бетти затаила дыхание. Отец заботливо обнял ее за плечи. – Моя дочурка в этой роли была великолепна!