Дженнифер Е. Смит
Непотопляемая Грета Джеймс

Воскресенье

Глава 6

Грета просыпается в темноте. Светятся только красные цифры на будильнике – 3:08. Она привыкла к такому моменту неопределенности: проснувшись, первые несколько секунд она с трудом вспоминает, где, в каком отеле и в каком часовом поясе находится. Но отсутствие окон и шум моторов внизу дезориентируют ее больше обычного. Прошло двенадцать часов со времени посадки на теплоход, но она впервые действительно чувствует, что вокруг море.

Она берет телефон и щурится на загоревшийся экран. Пришло сообщение от Люка: «Забрал свою куртку. Оставил ключ».

Так-то вот. Ни тебе «до свидания», ни подписи. Просто конец.

Впрочем, она не ставит ему это в вину. У нее ушло несколько недель на то, чтобы ответить на просьбу Люка передать его любимую кожаную куртку, которую он забыл, когда паковал вещи, и которую, как она втайне надеялась, он оставит ей. Какое-то время она ходила в ней по квартире. Куртка все еще пахла его сигаретами.

А теперь она смотрит на его имя на экране телефона, раздумывая, стоит ли удалить его из избранных контактов. Но не делает этого. А переключается обратно и позволяет своему пальцу зависнуть над строкой «Джейсон Фостер».

Она ничего не слышала о нем со дня похорон. Тогда, промчавшись мимо поминающих маму гостей внизу, она обнаружила его в своей спальне, перебирающего струны ее первой гитары, которую папа купил ей столько лет тому назад. Они не виделись долгое время, почти два года, и Грета не знала, что он приехал на похороны. Она смотрела, как его темные пальцы касаются изгиба инструмента, медленно передвигаясь по красному дереву, и по ее рукам побежали мурашки. Казалось, он трогает не гитару, а ее саму.

Мама Греты умерла за двадцать четыре минуты до того, как самолет коснулся земли. Прослушав голосовое сообщение от Эшера, Грета села и прижалась головой к прохладному иллюминатору, ее сердце сжималось в груди, как кулак. Она просидела так до тех пор, пока бортпроводник не положил осторожно руку на ее плечо, и она поняла, что в самолете не осталось пассажиров, кроме нее.

В это время Люк по-прежнему был в Германии. Он попытался улететь, когда Грета сказала ему о маме, но, как только улетела она, разразился мощный ураган и многие трансатлантические рейсы были отменены. Он пропустил похороны – ее отец настоял на том, чтобы они состоялись как можно скорее, и становилось очевидным, что он вообще не сможет побыть с ней. И не имело никакого значения, что он казался подавленным, когда звонил, чтобы сообщить эту новость. Она даже не слишком расстроилась по этому поводу. Люка можно было упрекнуть много в чем, но она знала, что никогда не простит ему именно этого.

А теперь в ее комнате сидел Джейсон Фостер – первый мальчик, которого она полюбила, и мужчина, к которому она возвращалась после очередных распавшихся отношений.

У них сложились на этот счет определенные правила. Они никогда не встречались «официально» и не использовали друг друга как прикрытие. Они не брали на себя никаких обязательств и не испытывали никаких ожиданий по отношению друг к другу. Им было хорошо и весело вместе – ничего больше. И это срабатывало: Грета постоянно путешествовала и, казалось, никогда не привяжется к кому-то надолго, а Джейсон очень много работал и никогда не хотел ничего постоянного.

Но сейчас ее бойфренд застрял за океаном, а ее мать только что умерла, и вся ее жизнь обернулась кошмаром.

Джейсон был здесь, а Люк нет. Они пошли навстречу друг другу, не сказав ни единого слова, но Грета помнит: в тумане горя, измождения и шока ей подумалось, что это совершенно неизбежно. В какой-то момент она могла сказать ему о Люке, а потом этот момент остался в прошлом, руки Джейсона обнимали ее, и с этим ничего нельзя было поделать.

Потом они лежали на ее кровати и смотрели на сияющие в темноте звезды. Джейсон уронил голову на подушку и разглядывал полку с детскими книжками. Затем взял одну из них, зачитанную, в мягкой обложке, и она положила руку ему на плечо.

– Что? – повернулся он к ней с ленивой улыбкой. – Боишься, что я обнаружу твой дневник? Держу пари, он называется «Все о Грете Фостер».

Ее глаза стали круглыми.

– А тебе хотелось бы этого?

– Да ладно, – поддразнил ее он. Он высветлил волосы по бокам, это делало его моложе, и то, что она видела его в своей детской кровати – с самоуверенной улыбкой и ямочками на щеках, вызывающими у нее дрожь, – заставило ее почувствовать, что время эластично и все ее подростковые фантазии неожиданно обернулись реальностью. Он пощекотал ее бедро, и она опять задрожала. В его голосе звучал смех, когда он прошептал ей на ухо: – Ты захотела выйти за меня замуж в тот день, когда грузовик подкатил к дому. Признайся!

Грета покачала головой:

– Ничего подобного.

– Признайся.

– Ну хорошо, – с улыбкой сказала она, сдаваясь, – если только чуть-чуть. Но потом я выросла.

Он снова положил голову на подушку и задумчиво посмотрел на звезды.

– А ты когда-нибудь думала, а что было бы…

– Что?

– …Если бы мы и в самом деле поженились?

Грета посмотрела на него, слишком удивленная, чтобы ответить.

– И остались бы здесь, – продолжил он.

– В Колумбусе? – возмутилась она. – Ни за что на свете.

Он улыбнулся:

– Не знаю. Иногда я вижу это: небольшой дом по соседству; дети, дотемна играющие в салки, как это делали мы; семейные застолья, барбекю и все такое.

Она знала, что он всего лишь прикалывается, что в эти выходные воздух как никогда пропитан ностальгией, но ей было неприятно слышать это. Джейсон – единственный знакомый Грете человек, который, как и она, стремился вырваться из этого места, из здешнего образа жизни. В старшей школе он с головой погрузился в учебу, что в конце концов привело его в Колумбийский университет, там он удвоил усилия и закончил курс лучшим учеником выпуска. Позже он стал первым черным финансовым директором в хедж-фонде, и, чтобы занять эту должность, ему пришлось работать вдвое больше коллег, всех этих самодовольных белых парней, чьи отцы являлись клиентами или играли в гольф с теми, кто были ими. Но для него это не просто работа, а Нью-Йорк – не просто место, где он жил. Это его мечты, которые он лелеял, сидя на крыльце маленького желтого дома, соседнего с тем, где они лежали сейчас в кровати. Он уехал и воплотил их в жизнь.

– Ты же никогда не покинешь Нью-Йорк, – сказала Грета, все еще пытаясь осмыслить его слова. – Верно?

Его карие глаза внимательно смотрели в ее глаза.

– Может, при определенных обстоятельствах и покину. А ты?

– Не знаю, – ответила она, не понимая, о чем, собственно, они говорят – о географии или о чем-то большем. В голове у нее все перепуталось. Внизу продолжались поминки, а наверху горели пластиковые звезды. Ей хотелось поцеловать его и в то же самое время убежать прочь. Хотелось заплакать и спастись бегством. Она не могла разобраться в своих чувствах. Ей это вообще почти никогда не удавалось.

– Нам, наверное, нужно вернуться к гостям, – наконец сказала она, он выглядел разочарованным, но все же приподнялся на локтях.

– Пожалуй, ты права, – кивнул он.

Они по одному спустились вниз, после того как разгладили рубашки, поправили прически и привели в порядок все, что привели в беспорядок. Только Грета вошла в кухню, как папа взмахом руки подозвал ее к себе. Он уже разговаривал с Джейсоном, который улыбнулся ей заговорщической улыбкой.

– Смотри, кто пришел, – сказал Конрад, хлопая Джейсона по плечу. Прошло всего несколько дней со смерти мамы, а он уже выглядел по-другому – бледный и седой, но Грета видела, что он прилагает усилия, чтобы играть роль, какую обычно играла Хелен, когда к ним приходили гости. – Так мило с твоей стороны, что ты приехал на похороны, сынок. Для нее это значило бы очень много.

– Я не мог не приехать, – серьезно кивнул Джейсон. – Она из тех людей, которые дороги мне.

– Ты все еще работаешь в банке? Знаю, вы двое вращаетесь в совершенно разных кругах, но все же иногда видитесь в Нью-Йорке?

– Нет, – сказал Джейсон в тот самый момент, как Грета сказала: – Иногда.

– Я недостаточно клевый парень, чтобы регулярно общаться с рок-звездой, – продолжил Джейсон – сплошное обаяние и ямочки на щеках. – Как я понимаю, на твоих концертах бывает мало людей в деловых костюмах.

Грета приподняла брови:

– Ты бы знал это наверняка, если бы пришел хоть на одно мое выступление.

– На них не достать билеты, – улыбнулся он.

– Тебе повезло – ты можешь получить их по знакомству.

Их взгляды скрестились, и Грета почти забыла, что рядом стоит папа, но тут он поднял бутылку с пивом.

– О, – вздохнул он, повернувшись к ней, – не так давно звонил Люк. Ему наконец удалось сесть на самолет, так что завтра утром он будет здесь.

Грета опустила глаза в пол, но чувствовала, что Джейсон смотрит на нее.

– Прекрасно, – очень тихо сказала она, а потом ее папа пошел помогать Эшеру с едой, и они снова остались наедине. Она приготовилась к любым его словам, но он всего лишь – с чрезмерно официальным видом – взял ее за руку.

– Мне действительно очень жаль твою маму, – сказал он, крепко сжав ее пальцы, а затем развернулся и пошел в соседнюю комнату, оставив ее на кухне одну.

Они разговаривали тогда в последний раз. Весь остаток дня он избегал ее, а к тому времени, как на следующее утро объявился Люк, уставший от длинного перелета, Джейсон уже улетел в Нью-Йорк.

Грета кладет телефон, потом снова берет его. В Огайо седьмой час вечера, а это значит, что ее брат сейчас с детьми. Она начинает набирать его номер, но затем вспоминает, что связь в море ограничена, и вместо этого печатает сообщение: «SOS. Двенадцать часов прошли. Миллион остался».

Его ответ приходит через несколько секунд: «Четверо из нас пяти с ангиной. Хочешь поменяться?»

Грета пишет: «Трудно быть любимчиком». Она говорит так каждый раз, когда он жалуется на свою жизнь, на ту самую жизнь, какую папа так отчаянно хочет для нее. Но она не слишком сочувствует брату, потому что, честно говоря, ангина лишь немного хуже той ситуации, в которой она оказалась.

Приходит еще одно сообщение: «Как папа?» – «Как обычно». – «Я рад, что ты с ним». – «Я тоже», – пишет Грета, но тут же удаляет написанное. Дело в том, что она рада, что папа не один, но подозревает, что им обоим хотелось бы, чтобы на ее месте был другой человек. «Надеюсь вы, ребята, скоро поправитесь», – пишет она.

Он заканчивает переписку пожеланием «Bon voyage!» Грета спускает ноги с кровати. Она несколько минут сидит в темноте, прислушиваясь к звукам теплохода, а затем берет гитару, надеясь, что соседи уже спят.

Она начинает играть, очень тихо, ее пальцы быстро перебирают струны. Когда она была моложе, ее учителя все время пытались добиться от нее, чтобы она следовала мелодии, она же отклонялась от курса, не осознавая при этом, что для нее весь смысл заключался как раз в экспериментировании. И даже теперь критики часто спорят о том, к какому направлению можно отнести ее музыку: к инди, року, попу или фолку. По правде говоря, в ее музыке есть всего по чуть-чуть и в то же время нет ничего похожего на это. Она играет нечто свое.

Ее веки снова становятся тяжелыми. «Колыбельная», – думает она, прижимая ладонь к все еще вибрирующим струнам, и мелодия заканчивается протяжным глухим звуком. Грета осторожно убирает гитару в футляр и заползает под одеяло.

Когда она снова просыпается, часы показывают 9:21 утра. Грета должна была встретиться с папой в одном из ресторанов двадцать минут тому назад. Она собирает волосы в небрежный пучок на макушке и торопливо одевается – натягивает легинсы, черные ботинки и джинсовую куртку поверх майки с изображением Pink Floyd, в которой спала. Прежде чем покинуть каюту, она по привычке хватает солнцезащитные очки и, выходя в коридор, надевает их.

Она едет на лифте с парой стариков, таких древних, что им приходится держаться за золотой поручень. Женщина – маленькая и сгорбленная, с коричневой кожей и глубокими морщинами, с хилым ореолом серебристых волос – смотрит на Грету тяжелым взглядом, а затем пальцем показывает на ее лицо.

– Ты очень бледная, – хмуро говорит она.

Грета кивает, потому что так оно и есть. Она пошла в мать, чьи родители были из Шотландии. У нее такие же русые волосы, как и у Хелен, такие же веснушки на переносице и такой же бледный цвет лица, который во многих журналах называют фарфоровым, ее брат шутит, что люди должны думать, что по крайней мере один из их предков был унитазом.

– Обязательно пользуйся солнцезащитными средствами, – продолжает женщина, – если небо серое, это не значит, что оно не может навредить тебе.

– Буду пользоваться, – соглашается Грета, когда лифт останавливается на пляжной палубе и старики начинают выбираться из него.

– Ты же не хочешь выглядеть как я, когда тебе будет восемьдесят девять, – бросает женщина через плечо, и Грета улыбается:

– Я буду счастлива дожить до такого возраста.

В ресторане она видит папу и остальных членов их команды. Они сидят за угловым столиком под картиной, изображающей гризли, их тарелки уже пусты. Папа, увидев ее, поднимает бокал с шампанским, а Тодд протягивает ей такой же, когда она выдвигает стул. У него на шее уже висит бинокль, значит, он готов к предстоящему дню. Грета, нахмурившись, смотрит на бокал.

– А не рано ли?

– А я-то думал, ты рок-звезда, – дразнит ее Дэвис, и Грета, делая глоток, чувствует пузырьки в горле.

– По какому поводу пьем? – интересуется она.

– Ну, – просияв, отвечает Мэри, – сегодня утром мы получили письмо от Джейсона.

– А это сам по себе повод, – шутит Дэвис.

Мэри так взволнованна, что даже не закатывает глаза при этих его словах. А радостно смеется:

– У них вчера вечером состоялась помолвка! – говорит она, и, когда становится ясно, что Грета не понимает, что происходит, Мэри делает большие глаза: – Джейсон и Оливия.

Какое-то мгновение Грета смотрит на нее. Она никогда не слышала об Оливии и чувствует, как в ее пустом желудке плещется шампанское. Ей нужно как следует сосредоточиться, чтобы оно не вышло наружу.

– Вау, – наконец выдавливает из себя она, стараясь изобразить некое подобие улыбки, – это… вау. Поздравляю вас обоих.

– Мать и отец жениха! – Мэри улыбается Дэвису, который отвечает ей тем же. – Звучит.

– Кстати, – вступает в разговор Элеанор, и ее лицо светлеет от пришедшей ей в голову мысли, – они прислали фото колец?

– Я не смогла загрузить его, – отвечает Мэри. – Но, думаю, он купил его на блошином рынке, так что, кто знает…

– Ну она сказала да, – говорит Конрад, – а это очень важно.

Мэри счастливо вздыхает:

– Это правда.

– Как долго они вместе? – спрашивает Грета, стараясь говорить как слегка заинтересованная подруга детства, а не как женщина, которая время от времени спала с их сыном последние десять лет.

– Наверное, год, – отвечает Дэвис. – Она милая девочка и понравится тебе.

– Я просто счастлива, что он наконец устроил свою жизнь, – радуется Мэри, и Грету впервые не заботит обращенный на нее взгляд Конрада, в котором ясно читается, что ей следует подумать о том, чтобы сделать то же самое. Она слишком занята осознанием происходящего: Джейсон Фостер женится.

Все годы ее подростковой тоски по нему и той химии, которую они обнаружили в своих отношениях позже, она не могла представить себя с ним в таком вот качестве. Это было нереально. Джейсон работает на сорок втором этаже огромного международного банка. Он каждый день ходит в костюме и ездит в офис на черных машинах и предпочитает находиться у себя дома, а не в разъездах, и его гламурная квартира вся блестит, и белое ковровое покрытие в ней так безупречно, что Грета боялась пить там красное вино. Ее жизнь – маленькая захламленная квартира с увядшими растениями, постоянные разъезды и поздние вечера в барах с едва знакомыми музыкантами, ночи, когда она просыпается с мелодией в голове и пытается осветить комнату экраном мобильника, – не для него. У них ничего не получилось бы.

И все же мысль о том, что он женится на ком-то еще, подобна для нее удару в живот. Ей приходит в голову, что если они вместе уже год, значит, он наверняка был с Оливией в тот день, когда Грета обнаружила его в своей прежней спальне. Она понимает, что и ее есть в чем упрекнуть – она тоже была с другим человеком. Но у них все шло к концу, неважно, понимал это Люк или нет. Джейсон же продвигался к предложению руки и сердца. И разве он не занял более высокое, чем она, место в конкурсе на самого ужасного человека в мире?

Это особенно странный вид потери, когда что-то, чего ты вроде бы и не хочешь, забирают у тебя. И тупая боль поднимается в ней откуда-то изнутри, из такого места, о существовании которого она даже не подозревала. Она думает, что, может быть, это печаль, слабая разновидность горя. Но, если уж начистоту, то такое чувство ближе к смятению или даже к ревности, хотя она не знает толком, к чему или к кому. Она не хочет жить подобной жизнью. Только не сейчас. И не с ним. Но почему ее так сильно расстроила эта новость?

Ее папа что-то говорит ей, и она моргает, глядя на него:

– Что?

– Мы идем в спа, – повторяет он, – записались на десять часов.

– Зачем? – удивляется она.

Ее папа любит пиво, рыбалку, любит посмотреть бейсбол. Грета никогда в жизни не слышала, что он посещает спа; и вообще, он, облаченный в пушистый халат, – это так же странно, как если бы он появился к завтраку в костюме клоуна.

– На какой-то массаж, – отвечает он, глядя на Тодда, на голове у которого новехонькая шляпа с логотипом круизного теплохода. – Так ведь? Это идея ребят. Я понятия не имею, на что подписался.

– Тебе понравится, – заверяет его Элеанор, роясь в сумочке в поисках вишневой помады. – Тебе нужно расслабиться и отвлечься.

Улыбка Конрада кажется немного замороженной, но он кивает:

– Надеюсь, у меня станет меньше болеть спина.

– А ты пойдешь? – спрашивает Мэри Грету. – Мы не были уверены, что ты захочешь. Может, ты предпочитаешь отдохнуть от всех нас, старперов.

– Спасибо, нет. Сейчас я быстренько позавтракаю и присоединюсь к вам позже.

– Держи, – говорит Конрад, протягивая ей лист бумаги. Это список сегодняшних мероприятий, и он обводит синей ручкой несколько пунктов. – У нас в десять спа, днем обед в «Адмирале», в два лекция и лотерея в три…

– Лотерея? – скептически приподнимает бровь Грета.

Он игнорирует ее замечание.

– Затем в шесть мы, как предполагается, сможем посмотреть на морских львов. Надо будет выйти на прогулочную палубу, чтобы не пропустить это зрелище.

– А еще, если повезет, мы увидим морских птиц, – с энтузиазмом добавляет Тодд, – их часто видят в этих местах.

– И если повезет, мы увидим морских птиц, – спокойно соглашается Конрад. Все эти годы они были друзьями, но Тодд мало преуспел в том, чтобы обратить в свою веру других и заставить их заинтересоваться птицами. – Затем ужин в «Портсайде» и фортепианный бар на ночь.

– Вау, – изучает список Грета, – вот это план.

– Ты можешь принять участие в чем захочешь, – говорит он, вставая из-за стола. – Это на твое усмотрение.

– Держи! – Мэри вручает ей рекламный проспект с расписанием на день. – Посмотри, что тебя заинтересует, и присоединяйся к нам, о’кей?

Грета кивает:

– Конечно. Желаю хорошо провести время в спа.

Они уходят, и Грета сидит одна за столом с чашечкой кофе и смотрит на гризли. Его огромная лапа прижимает к камню серебристую рыбу, их обтекает река. У рыбы дикий взгляд и понятно, что она лихорадочно бьется о камень, хотя изображение, разумеется, неподвижно. И Грету снова начинает тошнить. Она заставляет себя отвести взгляд от медведя.

Буклет, лежащий на столе, довольно толстый. Она вяло просматривает фотографии и описания разных событий – жонглеры и фокусники, гипнотизеры и мимы, лекторы и историки, до тех пор пока не натыкается на знакомое лицо. На одиннадцатой странице помещена фотография Бенджамина Уайлдера – автора бестселлера и преподавателя истории в Колумбийском университете.

И это почему-то смешит ее. На фото он так серьезен, так похож на профессора – у него очки с толстой оправой и невероятно сосредоточенное выражение лица. Под фотографией – его биография, где говорится в основном о его нашумевшем романе «Дикая песня», в котором, видимо, излагается вымышленная версия жизни Джека Лондона, автора «Зова предков» и «Белого клыка», а также много чего еще. Грета смотрит на список мероприятий, который дал ей папа. И видит, что назначенная на два часа лекция называется «Джек Лондон: образы Аляски».

Со старшим поколением Грета собирается лишь посмотреть на морских львов. Но когда она встает, чтобы подойти к шведскому столу, все же засовывает буклет в карман куртки. Так, на всякий случай.