Джавид Алакбарли
Рудольф Штейнер
А ещё моей маме удалось чудом найти какую-то книгу Андрея Белого, который когда-то сотрудничал со Штейнером. Её она буквально проглотила за три дня. Это стоило ей немалых трудов. Ведь она обожала Блока и ненавидела Белого за то, что он пытался стать его соперником. Её слегка успокаивал лишь факт того, что отец Белого, профессор математики Бугаев, занимался когда-то математическим анализом поэзии и достиг в этой области немалых успехов. Ну, конечно же, ровно в границах того, насколько можно рациональными методами постичь нечто иррациональное. Для неё всё это означало лишь то, что никогда не надо терять надежду. Может быть, Белый и не был таким уж плохим человеком. Во всяком случае, идеи Штейнера тот воспринимал с восторгом, восхищением и даже, порой, с поклонением.
А ещё родители переводили с английского кучу литературы. Иногда особо каверзные тексты отдавали профессионалам. Заказывали всё новые и новые книги. Ходили по мастерским, пытаясь изготовить необходимые приспособления для очередного этапа гимнастических упражнений. Всё это было непросто. Над ними посмеивались. Иногда вызывали на весьма провокационные разговоры:
– Вы же должны понимать, что всё это просто бесполезно. Работа на обогрев космоса. Пожалейте себя. Лучше думайте о мальчике. Не обделяйте его.
Они и думали о мальчике. То есть, обо мне. Ведь каждый день их борьбы чему-то да и учил меня. Прежде всего, стойкости и преданности. Умению любить. Всего не перечислишь. Несомненным было одно – я поневоле оказался участником очень непростого процесса по вытаскиванию из болота бегемота. И прекрасно понимал, что это, ох какая нелёгкая работа. Но она мне нравилась. И это было самое главное.
А ещё каждый божий день мы все вместе дружно осваивали эвритмию. В доме звучала разная и всякая музыка, и моя сестра под неё двигалась. Танцевала. Пыталась выявить ритмы своего тела. Даже самые маленькие её успехи нас безмерно радовали. Так я узнал, кто такая Айседора Дункан. Да ещё проникся пониманием того, какую роль в формировании балета нового века сыграл всё тот же Штейнер.
***
Когда мне было четырнадцать лет, я впервые в Германии столкнулся с так называемыми Вальдорфскими школами. Оказалось, что по любым показателям учащиеся этих школ опережают тех, кто учится в обычных школах. Я удивился тому, что в стране, где в своё время разразилась целая война против Штейнера, его школы вновь обрели право на существование. Оказывается, то название «Вальдорф-Астория» носили табачные фабрики. И первые штейнеровские школы были созданы именно для детей рабочих с этих фабрик.
В этих школах не было авторитарности. Там порой работали люди, у которых даже не было формального педагогического образования. Но там было нечто такое, что их ученики не могли получить в обычной школе. По абсолютно новым принципам, вопреки всем канонам прусской системы образования, учителя этих школ находили ключи к душам детей. А дальше, наверное, вступали в силу какие-то ещё не известные миру законы педагогики, а может быть, ещё что-то. А в результате получался тот продукт, который не могли выдать на-гора обычные школы.
Кто-то из великих людей называл Рудольфа Штейнера безумным волшебником, а кто-то считал его современным пророком. Но при всём этом были и такие люди, которые были уверены в том, что он масон, а к тому же ещё и шарлатан. Мне трудно даже сейчас сказать, кто же был прав. Видимо, всё было не так уж просто. Было ещё немало личностей, считающих, что этому мыслителю удалось достичь синтеза мировых религий и вернуть людям веру в природу. Звучит всё это очень красиво, но мне самому трудно оценить, так это на самом деле или нет. Но я точно знал одно – в нашей семье он смог сотворить маленькое чудо. Чудо, сотворённое доктором Штейнером и упорным трудом моих родителей, всего лишь доказывало, что без традиционной медицины можно порой достичь тех целей, которые обычным врачам казались просто недосягаемыми. В принципе и в целом.
Когда моя сестра научилась плавать, это был ещё один шаг вперёд. Огромный шаг. А потом она пошла в школу. Как все обычные дети. И даже проучилась какое-то время вместе с ребятами, у которых с их хромосомами всё было в порядке. Спустя несколько лет мои родители всё же нашли какую-то Вальдорфскую школу и решили отправить её туда.
Я ездил вместе с ними на собеседование. Какая-то очень серьёзная учительница задавала моей сестре несколько раз один и тот же вопрос:
– Девочка, скажи пожалуйста: сколько будет два плюс три?
Моя сестра молчала. Тогда учительница вновь и вновь повторяла свой вопрос. Мои родители только переглядывались. Я уже был готов, чтобы обратиться к сестре и попросить её, чтобы она хоть что-то сказала. По-моему, у всех окружающих было такое мнение, что она даже не умеет говорить. И вдруг в этой напряжённой тишине прозвучал голос моей сестры:
– Five.
В ту же секунду в этой комнате заговорили буквально все. Не хочется сегодня вспоминать все эти детали. Но решение этой комиссии было однозначно. Её взяли в эту школу.
Именно здесь какой-то профессор из Германии, разглядывая рисунки детей, отобрал её цветочную композицию под названием «Астры». Он и поставил руководство школы в известность, что художественные наклонности этого ребёнка надо развивать. Потом моя мать встречалась с ним. Его слова просто поразили её:
– Вы знаете, я не генетик и не психолог. Я художник и преподаватель живописи. И я вижу только одно. У вашей дочери есть талант. Всё свидетельствует о том, что она может стать очень необычным художником. Без скидок. Мы не должны говорить о том, что она художник с синдромом Дауна. Не нужно ударяться в какое-то сюсюканье по поводу того, что вот она такая несчастная, больная, а посмотрите, как же она рисует.
Извините, мне абсолютно всё равно, есть у неё этот злополучный синдром или нет. Но то, что она делает – поражает. А ещё я хотел бы получить у вас разрешение на то, чтобы напечатать какие-то её работы в виде открыток. Сугубо в благотворительных целях.
Мама, конечно же, согласилась. Она ведь всё время старалась найти в моей сестре что-то, что помогло бы внести некий смысл в её существование, наполнить её жизнь чем-то очень интересным, прежде всего, для неё. И когда вдруг все кругом заговорили о таланте девочки как художника, они с отцом, по-моему, просто растерялись. Учить её живописи? Но где и как? Ведь многие уверяли нас в том, что её талант, так классно вписывающийся в контент примитивной живописи, очень легко уничтожить рутинной учёбой. К тому же у неё изначально оказывается была масса врождённых способностей таких, скажем, как интуитивное понимание сочетаемости цветов. А сможет ли всё это сохраниться в процессе обучения? Не убьёт ли учёба все её неординарные способности? Но, в конце концов, отец с матерью всё-таки смогли найти очень достойных учителей. И через сравнительно небольшой отрезок времени мы получили просто фантастический результат.
Тогда мы собрали все её работы и напечатали альбом. Друзья помогли нам его издать и даже перевести на английский, французский, немецкий, русский и японский языки. Когда мы напечатали эти книги, то стали рассылать в различные ассоциации для детей с синдромом Дауна. К нам начали поступать различные отклики. Это были большие и маленькие письма, личные впечатления каких-то педагогов, стихи и даже профессиональные отзывы искусствоведов.
