Джавид Алакбарли
Бомба
Спектакль же, на который собиралась пойти моя подопечная вместе со мной, отличался как от классической версии, так и от современной. Всё это пыталась мне объяснить Фрау, пока мы сидели в машине, направляясь в театр. По такому неординарному случаю, как наша вылазка в оперу, она даже надела настоящее вечернее платье и выглядела настолько фантастически хорошо, что невозможно было поверить, что ей так много лет.
Всю дорогу она комментировала историю успеха этой известной испанской группы «Фламенко», которую привлекли в этот проект. По замыслу постановщиков, во всех массовых сценах оперы эта группа должна была петь и плясать, подчёркивая то, что, это, всё-таки, чисто испанская история. Пока Фрау пыталась довести всё это до моего сведения, я понимал лишь одно. Здесь, опять же, налицо были такие явные нестыковки, что я уже не мог молчать и рискнул всё-таки высказаться.
– Начнём с того, что вся эта якобы испанская история была придумана и написана французским писателем. И звали его, как всем известно, Проспер Мериме. И оперу по либретто, опять же, французских литераторов, написал всё-таки француз. Напрасно испанцы пытаются всё это представить как свою национальную историю.
А ещё я говорил о том, что, если верить всему тому, что излагается в интернете, эту величайшую оперу на её премьере ожидал ужасный конфуз. Она просто провалилась. Благопристойная публика была глубоко оскорблена всем этим сюжетом. Их шокировал, в первую очередь, сам факт того, что Кармен была не очень благовоспитанной особой и подавала совсем не лучший пример, на что способна женщина, одержимая сильными страстями.
Словом, всё это сочли тогда в Париже просто дурным тоном. Хлопать всему этому французы явно не захотели. Вот и провалилась опера.
Пока я всё это рассказывал, Фрау просто закатывала глаза, демонстрируя всем своим видом, что она абсолютно не согласна со мной. Ехать нам надо было больше часа, и всё это время она сполна использовала, чтобы взорвать мои мозги своими абсолютно сумасшедшими оценками этой оперы. Музыковеды, наверное, упали бы в обморок от её слов.
– Этот твой Мериме был скучнейший тип. И написал такую же, как он сам, нудную историю о том, как он сначала повстречал разбойника благородного происхождения, потом цыганку-воровку, затем услышал их историю любви. Ровно столько, сколько у него заняла вся эта история, в его рассказе было отведено на какие-то этнографические размышления на тему о том, кто такие цыгане, откуда они взялись в Европе, на каком языке говорят и т. д. Но всё же, в итоге, в сухом остатке, он подарил нам три ярких образа. Это, конечно же, всем сегодня известный любовный треугольник: Кармен – Хозе – Эскамильо. И всё.
Бизе же из всего этого сделал оперу, в которой образ Кармен – это абсолютная доминанта. Он убрал всё то мелкое, обыденное, заземлённое, что было в новелле Мериме. В оперной Кармен нет хитрости, вороватости и, наконец, нет даже вульгарности. Просто есть женщина, попавшая в роковую ловушку страсти. И она яростно отстаивает своё право на свободу. Своё право на любовь. Своё право на то, чтобы быть личностью, а не игрушкой в руках мужчины. Феминизм ещё не родился, а Кармен уже учила всех женщин тому, что самое главное – это то, что хочет она. И своё право на осуществление этих своих желаний, она готова отстоять любой ценой. Даже ценой собственной жизни. Именно Бизе насытил своей гениальной музыкой, яркими красками, кровью и плотью все эти три образа: красавица-цыганка, безумно влюблённый Хозе, отказавшийся от всех своих амбиций и желаний во имя своей любви к Кармен, и знойный Тореадор.
Роковая страсть и мелкая интрига, будни повседневной жизни и возвышающиеся над нею любовные страсти, быт цыган и романтика их песен и танцев – всё это переплелось у Бизе в такое притягательное шоу, что опера ни на минуту не отпускает слушателей из своих объятий. Держит их в напряжении до самого последнего момента. Именно этим великий Бизе отличается от добротного литератора Мериме. Всем хорош Мериме, но до уровня Бизе ему, конечно же, далеко. Если ты этого не понимаешь, то тебе незачем слушать эту оперу. Можешь сейчас же выйти из машины и топать в своё общежитие. Можешь снова заливать водой свои презервативы и мечтать только о том, чтобы тебя никогда в жизни не настигла бы такая любовь, которая сжигает человека дотла.
Да, это было сурово. Но выдав мне всю эту галиматью, Фрау тут же пожалела меня:
– Нет, нет, нет. Извини меня. Я, как всегда, не знаю меры. Прости. Я же должна принимать во внимание, что ты молод и глуп. Это же хорошо, что ты просто дурачок. Не гадина, не вредина, не подлец и негодяй, а всего лишь такой хороший дурачок. С тобой нескучно. Как только мы приехали в этот оперный театр, я пережил ещё одно потрясение. Оказалось, что, сохранив классическое здание театра как фасад и разместив в нём фойе, архитекторы смогли здесь в глубине двора поставить железобетонную коробку, вмещающую почти две тысячи зрителей. Я ведь был уверен, что это будет такой камерный перфоманс. Фламенко же терпеть не может больших пространств. С одной стороны, масштабы, размеры и дизайн этого помещения просто поражали. С другой стороны, меня пугало то, что фламенко здесь просто «потеряется».
Конечно же, Фрау забронировала нам прекрасные места. Но почему-то в последний момент она отказалась пересаживаться в театральное кресло. Осталась в своей инвалидной коляске. Сказала, что так ей комфортнее. Мне досталось место рядом с ней. Вернее, даже два места. Ведь ещё одно наше кресло, которое предназначалось Фрау, так и осталось пустым. Когда я осмотрел зал, то был поражён тем, что средний возраст, сидящих в нём, явно переваливал за цифру семьдесят. Я ещё никогда не видел, чтобы в оперном театре было такое количество инвалидных колясок. Это и впечатляло, и пугало.
К тому же весь зал мне казался некой чёрной дырой, способной поглотить всё и вся на белом свете. Бледные лица, потухшие взоры, скорбь и боль в глазах встречались здесь так часто, что казались просто общим выражением лица всех собравшихся на этот спектакль. Энергетика этого зала была не просто нулевой, она явно была отрицательной. Когда в какой-то момент я заглянул в лицо сидящей рядом со мной старушки, то мне показалось, что это явно какой-то энергетический вампир, способный высосать из меня всю мою энергию. Словом, люди в зале напоминали мне Дементоров из «Гарри Поттера». Это уже было очень серьёзно. Тут я не выдержал и спросил Фрау:
– Вам не кажется, что мы, вообще-то, напрасно сюда пришли?
– Посмотрим, посмотрим. Начало многообещающее. Этот зал пахнет старостью и большими деньгами. Если всем этим людям захотелось сегодня сюда прийти, то это явно не случайно. Видимо, это всё же не совсем обычное представление.
И тут я обнаружил, что через два ряда от нас сидят Паоло с Алисой. И ещё какая-то девушка, красота которой просто поражала. Даже на расстоянии. И она была очень похожа на Паоло. А с ними рядом, в такой же инвалидной коляске, как у Фрау, сидела бабушка Алисы. Я знал, что её бабушка находится в том же доме престарелых, что и Фрау. Вот и сейчас, увидев, что я с кем-то здороваюсь, моя спутница повернулась и поприветствовала Алисину бабушку. Это было просто замечательно. Ведь я же знал, что они терпеть не могут друг друга.
Когда-то эта бабушка была профессором московской консерватории. Неудивительно, что Алиса с детских лет знала биографии всех знаменитых композиторов и пошла учиться в спецшколу для одарённых детей. У девочки оказались весьма приличные музыкальные способности и феноменальная память. По тому, что она мне рассказывала во время нашего короткого романа, Алису порой силой отрывали от музыкальных занятий и отправляли погулять, поболтать с друзьями и просто повалять дурака.
Её бабушка, рано разглядевшая в Алисе ее талант, всё же через некоторое время поняла, что талант-то есть, но навряд ли он настолько яркий, что позволит внучке засверкать на сцене. А влачить существование аккомпаниатора или заурядного преподавателя музыкальной школы Алиса не хотела. Амбиции и талант явно оказались не соответствующими друг другу. Это был именно тот вариант, когда несостоявшиеся музыкантши идут в музыковеды. А потом они превращаются либо в музыковедьм, либо в мужиковедов. Случай с Алисой надо было бы, конечно же, отнести ко второму варианту. Хотя, наверное, когда она состарится, то тоже превратится в музыковедьму. Я говорю это не со зла. Точнее, это говорю не я, а это моя обида на Алису подаёт свой голос.
В своё время из рассказов Алисы я понял, что бабушка всё время единолично вершила её судьбу. Кратковременный юношеский роман её родителей завершился быстрым разводом. Во всей этой истории долгосрочным оказался лишь тандем: бабушка – внучка. Её мать, сделавшая успешную политическую карьеру, практически вспоминала о дочери от случая к случаю. Отец же был учёным, погружённым в свои научные изыскания. За все эти годы он ухитрялся общаться с дочкой по весьма странным правилам: он всего лишь раз в неделю появлялся в материнской квартире на Чистых Прудах, целовал свою дочь, вручал ей очередную игрушку и т.д. А потом почти тут же забывал о её существовании. Спустя годы он, как этнический немец, уехал в Германию. Мать и дочь забрал с собой. Вот, пожалуй, и вся информация, которая поневоле сохранилась у меня где-то на задворках моего сознания за три месяца общения с Алисой.
