Денис Александрович Игумнов
Стальной Кваки

Мрак

Раскалённый металл влип в локтевую ложбинку, кожа недовольно фыркнула, откликнулась жгучей болью. Закопчённая на газу огненная ложка на секунду прижалась, чтобы обжечь, заставить Игоря Маркова проснуться. Последний год с ним творилось что-то непонятное. По утрам он никак не мог освободиться от сетей Морфея, чтобы встать приходилось собирать волю в кулак, и всё равно ему никак не удавалось разлепить глаза. Все его сто шестьдесят килограммов (в последнее время он заметно похудел) отборного филе качались по комнате, грозя завалиться на бок, в любую неподходящую секунду погребая под собой предметы нехитрой мебели и дешёвой китайской бытовой техники.

Чёрт с ними с потерями вещей, отвечающих за бытовой комфорт, не это беспокоило Игоря, упав, он вполне мог не подняться, а так и остаться лежать, покоясь в острых угловатых обломках на полу, отключившись в сон. Забытьё обыкновенно длилось недолго – всего каких-нибудь четверть часа, совсем не принося облегчения. Игорь не отдыхал, а мучился. Из него вытекали силы, просачиваясь сквозь сосуд тела в тлен оборотной стороны мироздания.

Единственным способом проснуться после ночи кошмаров, в которых к нему являлись мёртвые маньяки, отправленные им собственноручно в ад, оставался болевой шок. Как правило, Марков брёл на кухню, брал стальную ложку, раскалял её в синем пламени конфорки газовой плиты и жёг себя. Боль пробивала панцирь сонливости, доставая до сути душевного ливера. Игорь возвращался в реальность, вырывая себя из зыбучего песка сонливости за шкирку. Заряда бодрости, полученного от ожога предплечья, хватало до вечера: следующим утром всё повторялось заново. Так замыкался круг.

Попал в зависимость от ежедневных мазохистских процедур Марков в начале прошлой осени, когда ему Илья Гришин предложил принять участие в секретном проекте, реализуемым странным триумвиратом государственных структур – министерством юстиции, МВД, и отдельным, независимым ни от кого подразделением боевых исследований РХБЗ. Причём первую скрипку в этой компании играл руководитель отдельного батальона боевых исследований некий доктор Королёв. Доктора мало кто имел честь видеть воочию, зато слухи об этой полумифической личности расцветали буйным цветом болезнетворной плесени, поселившейся в извилинах головного мозга закрытой части общества, непосредственно имеющей отношение к государственному управлению.

Илья Гришин, сделав головокружительный карьерный рывок по лестнице чиновничьих должностей в последние два года, приложил руку к созданию всероссийской службы по борьбе с серийными убийцами, став первым её главой. Оказавшись причастным к расследованию большинства преступлений на почве мании смерти, он попал в поле зрения тех, кто задумал прорыв в понимании происхождения людей, одержимых убийствами ради собственного удовольствия. Илья подозревал, что в команду доктора его мобилизовали по желанию самого Королёва. Доктор дал Гришину широкие полномочия по набору линейных сотрудников, подчинённых напрямую ему. Таких высших командиров, как Гришин, в проекте «Держатель» ещё принимало участие пять человек и у каждого в подчинении находилось по семь офицеров, под которыми ходили сорок солдат-сотрудников-лаборантов.

Проект по изучению серийных душегубов имел конечные цели, неизвестные никому, кроме Королёва. Только доктор владел исчерпывающей информации, остальные же участники проекта, в том числе и Гришин, довольствовались приказами и алгоритмами действий. Тем не менее, Илья, смекнув, что возможен прорыв (правда, не известно куда) в понимании природы зла, предложил должность своего заместителя охотнику на маньяков, в прошлом известному одному Илье убийце, партнёру по уничтожению нечисти – Игорю Маркову. Из МЧС Игорь перевёлся в МВД, отслужил несколько месяцев в районном отделении полиции. По протекции Гришина его взяли в угрозыск, а оттуда выдернули прямо в проект «Держатель».

Вот с той поры у Маркова начались проблемы с психикой. Ещё до того, как он очутился на объекте, он заболел. Имея дар провидца, его подсознание само настроилось на ритмы излучения, исходящие от объекта, заработав синдром, предшествующий душевному заболеванию, – перегрев нервной системы. Нарколепсия стала побочным эффектом щита, выставленного против повреждающего воздействия возможно летального характера для человека способного чувствовать тонкие миры.

Игорь никогда не думал, что его дар может когда-то сыграть против него. Однако это случилось. Приехав на объект, он понял причину своего плохого самочувствия. Единственный корпус объекта – куб серого цвета с двойной оранжевой полосой, с гранями по двадцать метров каждая, спрятали от любопытных граждан в пустынной области восточносибирского плато. Вокруг куба на десятки, если не на сотни километров простирался тоскливый пейзаж в блеклых серо-зелёных тонах, накрытый, как москитной сеткой, пепельным, будто пыльным небом.

Добраться до объекта можно было единственным способом – используя вертолёт, для этого в ста метрах от здания построили вертолётную площадку. Проживая на объекте двенадцатый месяц, Марков так и не забыл того нарастающего гула, заглушившего шум винтов вертолёта, ворвавшегося к нему в голову при подлёте к кубу. Гул образовывали сотни разрозненных голосов, вопящих от ужаса, ярости и боли. Некоторые из них принадлежали жертвам, а остальные – душегубам. Игоря словно втянуло в себя липкое ядовитое облако материализовавшегося психоза, ему стоило титанических усилий справиться с состоянием близким к помешательству. Поставив блок, он заглушил до навязчивого шёпота крики, но лишь по прошествии нескольких недель он смог от них избавиться окончательно. К сожалению, справившись с голосами, он потерпел поражение в битве за глубинные изменения психики. Боль, превращая руки в сплошной не проходящий розовый ожог, хоть как-то купировала приступы, но не лечила. Оставалось терпеть, ожидая конца – логического завершения программы удивительных опытов страшного доктора Королёва.

После года карантина в единственной общей камере на объекте содержались девяносто восемь маньяков убийц. Сегодня к ним привезли пополнение в количестве двух особей не совсем их вида. Два заслуженных авторитета, приговорённые к пожизненному заключению за убийства, совершённые ими уже в тюрьме. Первый – Кривов Сергей Степанович, восьмидесятого года рождения, по кличке Гроб. В последней ходке он не поладил с таким же, как он, вором в законе: в результате – не понравившегося ему авторитета посадил на нож, а вместе с ним под раздачу попали двое подручных его врага. Не типичное преступление для вора, совершённое им импульсивно, на острие момента, а не продуманное, и значит, отданное на исполнение в чужие руки, стало для Гроба фатальным. На воле за ним, за его группой, числились многочисленные преступления, в том числе – с десяток убийств, но ему удавалось выходить сухим из воды, потому что он предпочитал чужой кровью руки не марать, а на зоне не подфартило. Мало того, что ему дали пожизненное, переведя в особую тюрьму, можно сказать, для смертников, так его ещё и через два с половиной года притащили сюда, официально объявив о его смерти в результате продолжительной тяжёлой болезни. Амба.

Второй авторитет рангом пониже, Григорий Шубин, известный в криминальных кругах Ростова, как Шуба, оказался замешан в похищении людей с последующей безжалостной расправой над заложниками. С непосредственным участием Шубы в убийствах доказали три эпизода. Трёх смертей хватило, чтобы суд ему вынес приговор в виде пожизненного лишения свободы. Дальше история Шубы, как две капли воды, походила на историю Гроба: та же болезнь, фиктивная смерть и, как апофеоз карьеры уголовника, куб в Сибири.

Везли двух матёрых криминальных волков по отдельности, двумя рейсами, и, хотя они прибыли на объект в один и тот же день, их развели. Гроб сразу же отправился в общую камеру, а Шубу на сутки поместили в бронированный закуток отстойника. С появлением эти двоих на объекте стартовала активная фаза эксперимента.

Игорь Марков, закончив ритуал ежедневной встряски, обработав свежий ожог мазью, основательно подкрепился яичницей из шести яиц с беконом, сыром и луком, запив её большой чашкой чёрного кофе без сахара. После яичницы он доел вчерашние сырники, выпил стакан свежевыжатого гранатового сока. Продукты на завтрак выдавались персоналу в столовой вечером. Обед же вместе с ужином службисты принимали совместно в обеденном зале. Утолив немного голод, облачившись в ненавистную форму цвета детского поноса, Игорь отправился на службу.

Идя по слепым коридорам, освещёнными голубоватым холодным светом светодиодных ламп, он проходил мимо закрытых дверей номеров, в которых в эту самую минуту его сослуживцы, недавно проснувшись, только собирались на работу. Игорь первым из утренней смены приходил на своё место в аппаратной. Привычка, зависящая от болячки. В аппаратной ему нравилось находиться больше, чем где это ни было на объекте, потому что в одной из её стен имелось окно. Скорее – не окно, а окошко, но всё же лучше, чем ничего. У него в номере, как и в прочих помещения куба, окон не предусматривалось вовсе, изначально. Можно, конечно, было выйти на крышу, подышать свежим воздухом после обеда или ужина, но из-за общей загруженности работой осуществить вылазку на божий свет не всегда удавалось, отчего Марков зачастую ощущал себя крысой, запертой в лабиринте, окружающим клоаку, в которой проживали демоны, дожидаясь часа триумфа доктора кукловода.

Приняв смену, Игорь уселся в кресло за пультом. Пока его подчинённые не прибыли, он просматривал ночные записи, знакомился с отчётом офицера, сдавшего ему пост. Конструкция куба предусматривала одно общее помещение для заключённых в центре, которое окружали бронированные стены. В камере имелся один вход, защищённый стальной дверью метровой толщины, за которой шёл коридор безопасности, заканчивающийся такой же сейфовой дверью. Остальной объём четырёхэтажного куба занимали жилые, подсобные и прочие помещения служебного назначения, опоясывающие клоаку с заключёнными со всех сторон. Под самой крышей ютилась аппаратная (пункт слежения за всем происходящим в камере); кухня, готовящая исключительно для зеков – по особым рецептам, медицинская лаборатория, порт выдачи пищи. Продукты питания, как и предметы личной гигиены, поступали в клоаку сверху в корзинах, опускаемых на тросах из порта выдачи. Дверь же камеры открывалась, когда прибывал новичок. Пока в клоаке никто кони ни двинул, но если бы такое случилось, то дверь всё равно бы осталась заперта. Труп из камеры предусматривалось эвакуировать посредствам транспортных корзин: механизмы подъёмников рассчитывались на значительный спускаемый-поднимаемый вес груза.

Клоака – камера площадью восемьсот квадратных метров, с потолками высотой под десять метров, вмещала в себя сотню коек с индивидуальными тумбочками, две закрытых параши, одну душевую. На стенах висели телевизионные экраны и аудио колонки. Подъём в семь утра, отбой в десять вечера. Питание трёхразовое. Можно сказать – тюремный стандарт страны, если бы не повышенная калорийность предлагаемой маньякам пищи. Ну да это были просто цветочки периода годового карантина, нажористые ягодки эксперимента ждали чертей впереди.

Через час, когда смена Маркова заступила на пост в полном составе, поступил сигнал, оповещающий о том, что вора Гроба запускают в клоаку. Игорь дал распоряжение второму оператору и тот приказал заключённым, отойдя от двери, собраться в противоположном от неё конце камеры. Опасные девианты, как послушные бараны, с готовностью исполнив приказание, столпились в одном, указанным им охраной углу.

Многотонная дверь плавно, без скрипа распахнулась, повинуясь суставам пневмоприводов. Из квадратного зрачка дверного проёма неторопливо вышел человек небольшого роста в клетчатой, как здесь всем полагалось носить, робе. Начинающего лысеть вора Гроба природа наградила длинным приплюснутым носом, наползающим на верхнюю губу, маленькими злыми тёмными немигающими глазками паука, раздвоенным подбородком и впалыми, как у больного чахоткой, щеками. Жилистый, плавно двигающийся, но готовый в любую минуту к прыжку Гроб, дождавшись, когда за ним закроется дверь, миновав туалетный сектор, даже не посмотрев на две свободные койки, стоявшие ближе всех к правой параше, пошёл прямо в конец камеры – ни на кого не обращая внимания.

Стоило двери встать на место, как кровавые жители клоаки пришли в движение, занимая свои места. Гроб остановился у последней койки в левом ряду, на которой, ссутулившись, сидел боров Женя, известный на воле, как парковый маньяк. На его счету числилось семь задушенных им в разных парках культуры и отдыха столицы девушек. Обрюзгший, немытый, нечёсаный Женя с сильными руками, большими ножищами, казался шире Гроба в плечах минимум в два раза. Выходило так, что он и сидя был почти одного роста с вором.

– Забирай вещи, освобождай койку.

– А? – Женя не понял, чего этому покрытому синими узорами доходяге от него нужно.

– Пошевеливайся.

Поняв, что от него ждут, Женя, тут же рассвирепев, прорычал:

– Пошёл в пиз*у, сука.

Гроб, готовый к подобному развитию событий, с места в карьер прописал непонятливому пациенту болезненные процедуры. Схватив борова за жирный загривок левой рукой, вор застучал правым кулаком по сальному блину его хавальника. Выдав пулемётную очередь, он стащил потрясённого, кровоточащего Женю с койки, попутно угощая ударами острых коленок, на пол. Душитель вознамерился встать, что стало для него второй роковой ошибкой за это утро. Ногами Гроб действовал не менее удачно, чем руками. Потерявший сознание мешок с дерьмом Гроб оттащил за шиворот к очку, оставив там лежать, уткнувшись лицом в вонючую дыру. Преподанный вором урок усвоили все. Кто-то струхнул, кто-то затаил злобу, но никто не рискнул вякнуть вслух что-то против. В самом деле, кому какое дело до этого Жени? Хрен с ним. Злорадство от просмотренного маньяками представления довлело над всеми остальными испытываемыми ими в момент избиения паркового душителя чувствами. Нажрись говна и сдохни.

На следующий день в хату зашёл второй уголовный авторитет – Шуба. Вся примитивная иерархическая структура, сложившаяся за год, рухнула в одночасье. Тандем авторитетов за неделю вбил свои порядки в камере. Они из-за того, что их офоршмачили менты, офоршмачили уже тем, что насильно запихнули в эту косячную клоаку, объединили два бешенства в одно, сделавшись полновластными тиранами в этом королевстве гнусных тварей. Не все безоговорочно признали их власть. Те маньяки, которые проглотили злобу, после первой расправы осуществлённой Гробом, заранее предугадывая, чем всё может закончиться, затаились до поры до времени, выжидая удобный момент.

После смены власти в клоаке, следуя программе, рацион питания заключённых изменили. Их стали кормить не просто высококалорийной пищей, но и стали добавлять в неё продукты, способствующие увеличению полового влечения, такие как: морские моллюски, мёд, орехи, грибы моховики; сдабривая прочие продукты порошками травок, приводящие мужские половые органы в полную боевую готовность. В соки, молоко, чай, кофе, на тюремной кухне подмешивали кровь северного оленя, сдобренную порошком пантов. Одновременно со сменой диеты в клоаке зажглись телевизионные панели. С перерывами на сон и принятие пищи на экранах демонстрировались фильмы и ролики. Вначале перечень доступных клетчатым зрителям стилей ограничивался ужасами и эротикой, но постепенно список направлений произведений неоднозначного искусства расширялся, пополняясь, день ото дня, такими творческими плевками в суть человека божьего создания, как порно (день ото дня тяжелее, извращённее), документальной хроникой увечий и аварий. На колонки несколько раз за день подавали агрессивные музыкальные композиции, призывающие к насилию, групп, проповедующих крайние меры в общении с себе подобными, да и вообще с любым социумом.

В ночь на одиннадцатые сутки от пришествия Гроба в клоаку произошёл первый инцидент, которого, как догадался из получаемых сверху инструкций Игорь, ждал Королёв. Ераськин Николай, мерзкий детоубийца, пользуясь тем, что на ночь основной свет в камере выключали, а интенсивность свечения вспомогательных светильников, вмонтированных в стены на уровне колен, приглушили до отсвета красных углей умирающего костра и, вероятно ничего не зная про инфракрасные системы слежения, около двух часов поднялся с койки. На цыпочках пройдя мимо четырёх коек, он остановился у койки прыщавого Миши Белова, самого юного, двадцати двухлетнего преступника в клоаке, угодившего в неё за серию из сорока изнасилований, совершённых им с особым цинизмом, семь из которых окончились смертью жертв в основном из-за вагинальных разрывов с последующей обильной кровопотерей. Бог шельму метит, вот и Белову досталось от небесного вседержителя не только на орехи: по всему его худому телу распространились колонии жутких, отвратительных, красных, подтекающих жёлтой слизью прыщей. Размер червоточин варьировался от чёрных точек до фурункулёзных шишек. Но сей тошнотворный факт не остановил наполненного – сверх всякой меры, сатанинской благодатью Ераськина.

Подкравшись, один маньяк набросился на другого. Накрыв Белова, Ераськин ударил его сложенными в замок руками в висок. Двух ударов хватило, чтобы вывести жертву из строя на время акта отвратительного мужеложства. Закончив, Ераськин вернулся на место. Через пару минут он уже храпел, как и не вставал.

Утром, дежурный сержант показал запись изнасилования Маркову.

– Что будем делать, товарищ лейтенант?

– Выполнять инструкцию, – не раздумывая ответил Игорь.

По инструкции полагалось не вмешиваться ни в какие разборки заключённых. Всё фиксировать, ничего не предпринимать, никого не наказывать. Самое забавное в таком подходе заключалось в том, что записи всех актов насилия предписывалось демонстрировать всем заключённым. Днем, следующим за ночью удовлетворения огня пылающей похоти в чреслах Ераськина, видеоотчёт о его подвигах пустили крутиться по всем мониторам клоаки. Эффект ролика превзошёл ожидания. Дистрофика насильника Белова сделали общей шлюхой. Поняв, что никакого наказания за гомосексуализм не последует, маньяки пустили следующей ночью прыщавого Мишу по кругу. Позже, через несколько дней сексуальной деградации, распаренные порнухой черти не стеснялись придавливать шлюху и днём. Воры, как и некоторая часть маньяков, в шабаше не участвовали, осуждали, но насилию не препятствовали.

Проблема состояла в том, что на всех одной шлюхи не хватало, как её дырки ни растягивай. После недели такой жизни Белов лежал на мокрой от чужой мерзости и собственной крови койке без движения и почти без дыхания.

Тем, кто решился не дожидаться естественной смерти камерной подстилки, стал суровый маньяк Глебов. Рассудив, что урвать надо успеть, а от половых утех с живым «прыщом» он удовольствия не получит, он дождался, когда под утро основная часть стаи успокоиться, забывшись тревожным сном, и полез на шлюху. Но полез не просто так: как истинный комбайн, которому было безразлично, кого мучить-убивать, он припас щепку, выломанную им из швабры. Такая двадцатисантиметровая страшная заноза с треугольным основание и тонким, словно у портняжной иглы, концом.

Заглянув в опухший от побоев фейс, Глебов, выставив вперёд нижнюю челюсть, осклабился. Веки шлюхи подрагивали, Белов не спал и не бодрствовал, он грезил в бреду. Схватив его за горло, Глебов облизнул пересохшие от волнения губы. Давно он ничего подобного не испытывал. Хорошенько прицелившись, размахнувшись, Глебов засадил обломок швабры между век левого глаза. Чпок! Белов взмахнул лапками. Маньяк поднажал на деревяшку занозы. Хрустнуло, заноза поразила мозг. Тело, два раза дёрнувшись, расслабилось.

– Ха ха ха ха, – тихо, по-детски заразительно рассмеялся убийца.

Теперь маньяк мог приступить к главному – к насыщению. Перевернув тело, положив его поперёк койки, он пристроился к покойнику сзади. «Ыф Ыф Ыф Ыф…», – натужные звуки посмертного осквернения последовали за смертью педошлюхи.

После того, как вывели на всеобщее обозрение ролик с некрофилией Глебова, те маньяки, которые пользовались Беловым, осерчав на убийцу, набросились на него с кулаками. Он не растерялся, дал отпор. Недолго бы продлилось его сопротивление, если бы в конфликт не вмешались воры. Они завернули драку, надавав люлей самым активным, и не потому, что им импонировал некрофил, а потому что они так утверждали свой авторитет.

Увидев запись драки, начальник сектора куба Илья Гришин, вызвав Маркова к себе, сказал:

– Отлично. Королёв доволен. Пора переходить на следующую стадию воздействия. Подогреем их ещё малость. Да?

– Ох, не знаю. Зачем такие сложности? Кончить их всех… и всё.

– Тогда смысл эксперимента пропадёт.

– А ты знаешь в чём его смысл?

– Нет. Доктор просто так развлекаться не станет. У него далеко идущие планы.

– Знаю, что далеко. Только не пойму, насколько и куда.

– Ладно, не ворчи, иди исполняй регламент.

Марков, придя в аппаратную, отдал соответствующие указания. В обед из порта, как приложение к корзине с обедом, в клоаку спустилась корзинка поменьше, наполненная бутылками со спиртными напитками. Распределением продуктов заведовали воры: увидев алкоголь, они все бутылки заграбастали себе. На счастье маньяков, алкоголь стал поступать три раза в сутки: с каждым приёмом пищи к ним спускали вино-водку-пиво. Вскоре такой алкогольный трафик контролировать ворам стало бессмысленно. С этого момента хата не просыхала. Алкоголь делал своё дело, черти набирались агрессии из бутылки; каждый день вспыхивали драки.

Следующим подарком маньякам стали запрещённые на воле вещества. Вначале их ублажали кодеином, эфедрином, а затем убийц начали подкармливать галлюциногенами – ЛСД, псилоцибином, кетамином, циклодолом. Затем дали экстази, за которым последовали спиды – амфетамин со своим младшим братом метом. Под галлюциногенами черти в основном вели себя тихо. Редко кто срывался с цепи, стараясь раскокать себе черепушку или прогрызть вторую дыру соседу в заднице. С экстази они становились раскованными, податливыми, велись на всякую чушь. А вот тяжёлые стимуляторы окончательно превратили их в животных. Воры не знали, что от них ждать, напрягаясь при каждом случайном взгляде. Нападение могло произойти в любую минуту.

Убийства стали нормой после того, как в клоаку закинули первую партию героина. Может так совпало, но Хмурый с метом до такой степени не ужился, что перед ужином Василий Титов, любитель потрошить старушек, что-то не поделил с Владимиром Приходько – маньяком с двадцатилетнем стажем, на совести которого весели жерновами жутких расправ тридцать пять женщин, замученных им до смерти в подвале его загородного дома. Марков так и не понял из-за чего всё же вспыхнула ссора. Два убийцы стояли отдельно ото всех, разговаривали, как это ни странно, про природу. Потом резко замолчав, уставились друг на друга. Прошло десять секунд, и маньяки сцепились. Их окружили. Растащить не пытались, наблюдали. Воры тоже решили не вмешиваться. Сегодня бы их не послушались. Маньяки под кайфом – это те же демоны – только без рогов и копыт.

Приходько удалось повалить Титова. Геронтофил делал попытки встать, а его обратно запинывали ногами. Оба не чувствовали боли. Приходько со сломанной челюстью, лишившись одного глаза после первого же пропущенного им скачка Титова, завалив обидчика, методично топтал в бубен упавшего маньяка, превращая его отнюдь не привлекательное личико хронического пропойцы в рекламный плакат кашицы из перемолотых в мясорубке гранатовых зёрен. Алые брызги крови, хрипы, глухие надёжные шлепки ударов вызывали у зрителей экстаз. Толпа бесновалась молча, раскачиваясь в едином порыве транса, как заросли камышей на ветру. Их зрачки горели демоническим огнём, сизые языки ласкали сухие губы, они хотели большего, чем просто насилия, они призывали смерть.

Практически ничего не видящей Титов, которому кровь заливала глаза, от которого только и ждали, когда он сдохнет, вслепую, наугад нашарил пятку Приходько. Пальцы захлопнулись, как челюсти аллигатора. Титов дёрнул, уронив Приходько. Накатившись на него, он выхаркал ему на подбородок сгусток кровавой мокроты, мешающий ему свободно дышать, а освободив рот, вгрызся в шею. Орудуя клыками, словно матёрый волк, он, стянув лоскут кожи, оторвал три куска мяса и подставил глотку под струю бурлящей крови, ударившей из разорванной артерии. Титов захлёбывался – Приходько кончался.

Обескровленное тело поверженного маньяка по требованию громкоговорителей администрации куба погрузили в корзину транспортёра. Никто из руководителей проекта «Держатель» не хотел, чтобы покойник смердел в камере, а с этими душегубами такое случалось частенько: их тела начинали разлагаться с космической скоростью сразу после смерти. Сами маньяки знали об этом, поэтому насчёт эвакуации груд тухнувшего мяса не возражали.

Потеряв сон и остатки здравомыслия, упиваясь-наглатываясь-накалываясь вусмерть всякой дурманящей дрянью, бесовские отребья получили возможность любоваться своими «подвигами» и «подвигами» себе подобных в записях, транслируемых теперь круглосуточно на телеэкранах. При задержании у многих из серийных убийц полицейские изъяли видео дневники – хронику их преступлений. Место художественных ужасов и порно занял снафф и подпольные записи зверской педофилии. Настоящие уголовники – Гроб и Шуба, такому развороту событий не обрадовались. Насмотревшись на творившуюся вокруг содомию, они, вооружившись стульями, пошли бить плоские экраны. Раз они не могли контролировать поток кайфа, то хотя бы уничтожат картинки, будоражащие больное воображение их ненормальных соседей.

У воров ничего не вышло. Экраны висели высоко, а стулья, пущенные уголовниками, отскакивали от них – не причиняя вреда. Телевизоры имели защиту в виде дополнительного ударопрочного, прозрачного стекла как раз на тот случай, если их захотят принудительно выключить.

В какой-то момент маньяки стали сбиваться в нестойкие шайки ради нападения на одиночек, и с целью поиметь с них удовлетворение своих желаний. Расправившись с жертвой, компашка, как правило, распадалась, чтобы образовалась новая, руководствующаяся теме же желаниями. Кто не успел до отбоя прибиться к такой временной мини семейке, рисковал не только своей жопой, но и жизнью. Простого извращённого коитуса маньякам было мало, чтобы успокоиться, накормить зверя, они любое изнасилование непроизвольно заканчивали убийством.

После восьмой смерти в клоаке настало время для следующего этапа эксперимента. В посылки с едой и дурманом сотрудники проекта в порту стали подкладывать предметы холодного оружия – ножи, заточки, бритвы, удавки, свинчатки, дубинки. Первыми тему просекли авторитеты короли, которые, после потери контроля, номинально решали вопросы, но которых пока трогать не решались. Оружие в таком количестве в хате – это уже слишком. Смекнув к чему это может привести, авторитеты забрали под себя тему. Всё попадавшее в клоаку холодное оружие они забирали, что стало началом их конца.

Уследить за всеми ножами-заточками, появляющимися в клоаке, оказалось невероятно сложно. Увидев, что оружие достаётся ворам, Марков приказал подбрасывать ножи в камеру в разное время, не привязывая их появление к часам принятия пищи. На пятую такую диверсию со стороны охранников воры среагировали. Гроб заметил, что его старый знакомый – боров Женя, подобрал с пола что-то, блеснувшее стальным зеркалом, моментально спрятав его себе за пазуху. Гроб, растолкав толпящихся в проёме и танцующих рубилово маньяков, наглотавшихся экстази, направился прямиком к Жене. Подойдя на расстояние в несколько шагов, он окликнул Женю:

– Эй ты, скотина! А ну покажи, что там у тебя.

Гроб требовал так, что от его повелительного голоса парковый маньяк втянул голову в плечи, но на провокацию не поддался. Замотав головой, он ответил:

– Нету у меня ничего.

– Ну…

За картиной экспроприации контрабанды наблюдал, сидя на койке, Демьян Второв, маньяк, ставший в клоаке серым мастером, дёргающим за нитки, направляющим события. В ученической тетради Демьяна, которую у него изъяли при задержании, чернели шестьдесят семь крестиков, обозначающих число его жертв. Он являлся организатором большинства нападений, совершённых слепленными им семейками на один раз. Такой же с виду, как и все, он любил и умел сливаться с толпой, вперёд не лез, говорил тихо и по месту, зная, когда что конкретно сказать, и что предпринять. Наблюдая за тем, как Борова прессует вор, он понял – пора. Легко встав с койки, так, что она ни скрипнула, он ночным бесшумным мотыльком подлетел со спины к Гробу в тот момент, когда тот охаживал пинками бока Жени. Не останавливаясь, Второв, на ходу достав тонкий, как игла, нож-стилет, плавно, даже будто бы нежно, впихнул его под левую лопатку Гроба. Вор выпрямился, став похожим на часового, стоящего на посту, обернулся, но убийцу своего не увидел. Второв уже ушёл в сторону. Женя, показав язык упавшему на спину вору, достал нож и набросился на труп, в бешенстве кромсая и пиная обидчика. Почти сразу к нему присоединились стоявшие поблизости маньяки. Им давно не терпелось выместить злобу накопленного напряжения вынужденного подчинения.

Пока глумились над телом вора, пришла очередь авторитета Шубы. Он всё видел, но ничего поделать не мог. По знаку Второва потеха с покойником прекратилась, маньяки, образовав толпу, пошли на Шубу. Авторитет, вооружившись ножами, прижался к стене. Сопротивлялся он не долго, но свирепо. Ему удалось зарезать одного нападающего и отменно покалечить троих. Умер он от побоев: авторитета разорвали. Расчленив тело Шубы, куски плоти разбросали по клоаке, за исключением тех кусков, которые приглянулись местной парочки людоедов. Человеческое парное мясо зашло в их желудки без соли. Особенно людоеду Володе – двухметровому типу с длинной челюстью, узким лбом и с кислым взглядом, понравилась печень Шубы. Он вонзал зубы в тёплую мягкую тёмно-красную печень, тянул на себя, отгрызал, наслаждался сочной горечью, ликовал.

Не такой короткой оказалась дорожка, ведущая в ад, для Гроба. Трупом завладел некрофил Глебов, утащив его в дальний угол, разложил на койке раком. Сношался с мертвецом он несколько часов подряд, не уставая, и ни на что другое не реагируя. Маркову, наблюдавшему за творящимися с самого утра в камере безобразиями, это надоело. Его приказ отогнать некрофила от тела, чтобы затем забрать труп и останки трупа Шубы, охранники выполнили. Несколько резиновых пуль, выпущенных из бойниц, идущих под самой крышей клоаки, выбили из извращенца дух. В динамиках прозвучало требование погрузить покойников в начавшую опускаться в камеру корзину. Маньяки, в первый раз проигнорировав голос невидимого надзирателя, вместо того чтобы начать уборку, набросились на бесчувственного Глеба. Некрофила постигла участь многих его жертв: раненного маньяка затрахали до смерти.