Денис Александрович Игумнов
Рассказы на закуску

Передвигается Генрих с трудом, ему мешает вдруг ставшая неудобной одежда. Он подходит к зеркалу и немного наклоняется вперёд, чтобы лучше себя рассмотреть. Оттуда, из глубины стеклянного небытия, на него глядит грубое размалёванное лицо дешёвой шлюхи. – "О боже! Кто это?.. Неужели это я?!" – его обуревает трясучий ужас. Взгляд Генриха падает ниже и то, что он раньше принимал за задравшуюся майку, оказывается женским топиком, из которого наружу выпирают настоящие женские сиськи. Он, мгновенно пропотев, хватает себя за промежность. Больно, но не это пугает. Нету! Его хозяйство пропало! Фантастический кошмар.

Какой-то злой шутник из Генриха сотворил мускулистую бабу. И теперь его будут звать Генриетта. Откуда-то, из давно забытого эпизода беспутной юности вылезают слова – "Иди к сладенькой Генриетте"– и в конце смачный смешок, больше похожий на издевательское предупреждение – "Уиах!". – В наступившей панике мозг бросался непонятными образами и фразами. Про Генриетту он вроде бы слышал в одном из старых ужастиков. Да, точно, там старая мёртвая бабка шла по подвалу и предлагала свои сомнительные услуги героям фильма. "Брррр. Что же делать-то, мать твою?". Напряжение прорывается наружу и он, или теперь точнее – она, сгребает разом со столика всю косметику и начинает выть:

– Ууууу! Уууу ууу у!

В ответ на его призывные вопли входная дверь открылась и в номер вошли пять весьма сердитых, самодовольных тайцев. Без лишних слов один из них коротко прикрикнул. Генрих сразу заткнулся. От окруживших его людей исходила такая угроза, что он решил поберечь силы и не спорить с ними. Он бочком отошёл к стене, так чтобы оказаться поближе к выходу. Другой таец, самый старший на вид среди них, пытался ему что-то втолковать на плохом английском языке. Генрих не слушал. Он вообще себя слабо контролировал, он знал только одно – ему во что бы то не стало надо выбраться отсюда. Не дождавшись окончания монолога тайца, Генрих рванул с места к двери. К сожалению, двигался он не так бодро, как раньше. Широко раздвигать ноги мешала боль, к тому же пришедшие к нему в гости местные жители оказались весьма расторопными тюремщиками. Стоящий ближе всех к нему сделал подшаг, преградил путь и круговым движением ноги влепил ему по ляжке отличный лоу-кик. Нога мгновенно отсохла и Генрих сполз по стене вниз. Его ещё пару раз пнули, прежде чем их главный схватил бывшего Генриха за волосы и отвесил пощёчину. Погрозил строго пальцем, призывая внимательно выслушать всё, что ему говорилось. Вот тогда-то он услышал то, что предназначалось для его ушей изначально. Смысл короткой речи главного сутенёра сводился к простой истине – Генрих стал их собственностью и теперь будет играть в частном подпольном борделе роль пожизненной проститутки, редкой диковинки из Европы, служащей для утех иностранных туристов и богатых тайцев. Его жизнь изменилась. Или приспосабливайся, или умри.

Добро пожаловать в мир любви, прокаченная Генриетта.

Много читаешь, умнее не станешь? (Хи Хи Хи)

Глава 1. Знакомство

– Отпустите его.

В словах мальчика десяти-двенадцати лет звучала неприкрытая угроза. Напротив него двое мальчишек, примерно его возраста, потешались над третьим. Самый старший из двух хулиганов, не по годам толстый, заплывший жиром боров, держал жертву за шиворот и протяжно рыгал ему в лицо – "Брэээээ!". – Его спутник, с длинными сальными волосами, второгодник, крепкий и ловкий, отвешивал мальчику пендели и при каждом раскате отрыжки своего приятеля ржал, изображая из себя второразрядного монстра из малобюджетного фильма ужасов. Услышав слова, адресованные к ним, хулиганы остановили свою жестокую игру, и, немного растерявшись от того, что кто-то смел им перечить в их родной школе, повернулись на голос, но жертву из рук не выпустили. Увидев того, кто отдал им приказ (слова, произнесённые с такой затаённой уверенной злобой, могли быть только приказом), они сразу погрустнели. Жирный, словно жалуясь, сказал:

– Иван, чё ты лезешь? Это наши дела. Иди своей дорогой. – Слова были правильные, вот только интонация подводила, делала их просящими.

– Ваши дела стали моими. Валите отсюда.

– Ладно, ладно. Мир, – произнёс вертлявый. – В другой раз поговорим. Пошли, Санёк.

– Ага, в другой раз увидимся. Чао, мальчики, – с издёвкой произнёс защитник униженных и оскорблённых.

Боров оттолкнул от себя мальчика и тот, не удержавшись на ногах, влетел в стену и упал. Его защитник подошёл к нему и помог подняться.

– Спасибо, – поблагодарил мальчик. – Без тебя мне бы не жить. Завтра всё начнётся сначала. Они в моём классе учатся.

– Не боись, разберёмся. Я тебя знаю, ты в пятом «А» учишься. Тебя зовут… – Иван напряг свою память и выдал: – Слава Яковлев.

– Точно.

– А меня…

Но договорить он не успел, Слава его перебил:

– Кто же Ивана Алёхина не знает. Рад знакомству, – и утерев нос, Слава протянул свою худенькую ладошку для рукопожатия.

Знакомство состоялось.

Мальчик Слава выглядел тщедушным, тонкокостным и красивым словно девочка. Его же спаситель, наоборот, мог гордиться высоким ростом среди сверстников и пользовался заслуженным авторитетом, добытым им в многочисленных драках. От компаний школьных хулиганов он держался подальше, с ними он скучал, – не те интересы, не те забавы. Иван предпочитал оставаться одиночкой, в нужный момент используя свои физические данные, полученные им в генетической лотерее от родителей, для отстаивания своей независимости. В школе его уважали и боялись. А вот злоба в нём никогда не бурлила: когда он дрался, он будто бы работу выполнял – нужную, важную, но не любимую. Родившись мальчиком с добрым сердцем, он старался при каждом удобном случае защищать более слабых сверстников. За своё великодушие Иван никакой благодарности не ждал. Учился он на тройки: классические школьные предметы, за исключением биологии, его не интересовали.

Заметив, что хулиганы вытряхнули портфель мальчика Славы на пол и расшвыряли по сторонам его содержимое, Иван помог собрать учебники. Наткнувшись на одну очень толстую книгу в сером матерчатом переплёте, явно художественного содержания, Иван её поднял и протянул Славе, пытающемуся привести себя и портфель в порядок.

– Какая толстая. Про что книга? – спросил Иван просто из вежливости и немного заинтригованный размером книги.

– «Графиня Монсоро», Дюма. Не читал?

– Не-а.

– Да что ты? Книжка высший класс. Я её уже второй раз перечитываю. Хочешь дам почитать?

– Да нет, – с опаской посматривая на её толщину, ответил Иван.

– Бери-бери. Потом мне спасибо скажешь, – настырно суя ему книгу в руки, советовал Слава. – Начнёшь читать – не оторвёшься. Тебе точно понравится. Там про настоящую любовь, честь и дружбу.

Поддавшись на уговоры, а больше не желая расстраивать спасённого им мальчика, желающего ему сделать что-то приятное, Иван согласился и взял книгу на почитать. Книга ему действительно понравилась, она стала его первой литературной любовницей, но далеко не последней в длинном ряду произведений человеческой мысли. Иван совершил для себя настоящее открытие.

Мальчики подружились и до семнадцати лет держались вместе. Иван шуточно называл своего друга Профессором, а Слава в свою очередь именовал его Героем. Окончив школу, Слава поступил в МГУ на физмат, а Иван вместе с семьёй переехал в Сочи. В следующий раз они встретились только через девять лет.

Глава 2. Встреча

Иван Алёхин к своим двадцати пяти годам, после машиностроительного техникума отслужив в армии, в танковых войсках, возмужал, превратился в высокого красивого парня с узкими бёдрами и широкими печами. Белёсые от рождения волосы потемнели и приобрели приятный пшеничный оттенок. С армейских времён Иван привык к коротким волосам и носил причёску ёжиком, выбривал затылок и голову с боков. Зелёные глаза запали глубже в воронки глазниц и оттуда мерцали неломким взглядом холодных, вмёрзших в череп изумрудов. Его мальчишеские густые брови остались в прошлом, словно сгорев в пламени сражения. Рот стал шире, а пухлые губы стали сочными, ещё более соблазнительными для противоположного пола. Щёки впали, резко обозначив носогубные складки, придав его лицу выражение сурового вызова. Подбородок, без характерной ямки, потяжелел и окончательно оквадратился.

Характер Ивана оформился: он, от природы человек не глупый, приобрёл житейский опыт. В первую очередь он понял, что беспощадным надо быть прежде всего к себе, а уже после этого требовать что-то с других. С ним осталось его любопытство ко всему новому, привитое ему лучшим другом детства – Стасом. Переехав в Сочи, он открыл для себя чудесный мир любви. Часто и быстро влюбляясь, Иван, так же быстро охладевал к предмету своей недавней страсти. Он держал свои чувства под жёстким контролем, отлично понимая, что сильные эмоции могут дать человеку очень много, но и забрать могут ещё больше, если он не умеет, как следует, справляться с этим всепожирающем любовным пожаром. Для Ивана за обожанием новой женщины всегда следовало разочарование, переходящее в презрение.

Не проходящее же влечение он испытывал только к книгам, стихам и в последнее время распробовал вкус фильмов разных стилей и направлений, объединённых наличием в них непримиримых конфликтов между героями и являющие собой пример триумфа воли над предлагаемыми безвыходными обстоятельствами. Сравнительно новым увлечением для него стало увлечение спортивными машинами. Средств на приобретение настоящего спортивного кара у него пока не хватало. Но он поставил перед собой цель и будучи по натуре упёртым, целеустремлённым, планировал купить машину в ближайшие три года. А имя машина-мечты – форд «Мустанг», в свободной продаже отсутствующая, ибо в нашу страну из Пендосии напрямую не поставлялась, а попадала в Россию частным порядком.

Сейчас Иван работал заведующим распределительным центром городской овощной базы. Место досталось ему не просто так, пришлось пахать день и ночь, начинать свой подъём по карьерной лестнице с простого грузчика, чтобы через три года дослужиться до полновесного хозяина склада.

Вроде бы всё в жизни складывалось хорошо, но чего-то не хватало. Ярко светило солнце, совсем рядом шумело тёплое море, несли улыбки на длинных гладких ногах прекрасные загорелые девушки. Каждый летний сезон в изобилии прибывали новые свободные женщины на отдых. Любовь с ними, конечно, тянула исключительно на одноразовую. Зато её, этой одноразовой любви, было много, разнообразие на любой вкус. С годами всё это превращалось в пресный гарнир, а отсутствие главного блюда на духовном столе – настоящей любви, сказывалось острее. Книги и фильмы по-прежнему выручали. Жаль только их герои, многократного изученные им с разных сторон, стирались, как изображение на старых монетах. Их образ тускнел, замыливался, произносимые киногероями слова уже так не трогали, а новые книги почему-то не захватывали, не дарили ощущения сопричастности к действию происходящему на страницах. Только книги и фильмы, которые Иван прочитал, увидел до двадцати одного года, могли оставить в душе борозду и при повторном просмотре, к сожалению, со временем, всё менее глубокую. Иван тосковал, и чтобы забыться посвящал себя полностью работе.

В один из обычных будних трудовых дней, на излёте лета, во влажных, быстро сгустившихся сумерках Иван возвращался домой. Припарковав свой Опель на охраняемой стоянке за полкилометра от дома, Иван не спеша топал домой, наслаждаясь пропитавшимся морской солью воздухом развлекающегося последние летние дни курорта. От побережья доносилась какофония весёлых звуков заканчивающегося праздника. Алёхин неделю назад расстался со своей очередной пассией, и как никогда ощущал себя полностью свободным вольным стрелком. Ещё год назад в схожих обстоятельствах, Ивана подбрасывало бы от распирающей энергии нереализованных планов, а сейчас только лишь щемило в левой половине груди и не хотелось идти домой. В его жизни явно чего-то не хватало. Отсутствие присутствия.

Иван шёл по тротуару и уже подходил к подъезду, когда его обогнала длинная чёрная лаковая иномарка представительского класса. Проехав несколько метров вперёд, машина затормозила, точнее – моментально встала, как вкопанная. Пассажирская дверь открылась и из салона вылез маленький человек в аккуратном полосатом костюме, немного напоминающем гангстерский прикид тридцатых годов прошлого века. Лицо остренькое, умненькое, не потерявшее с годами своей наивной красоты. В глазах красавчика «гангстера» летали озорные искорки. Этот суетливый человечек, прилизанный, вычищенный до блеска будто медный самовар, встал поперёк дороги Ивана и тихо так, с сиплым придыханием, словно заговорщик, произнёс:

– Здравствуй, Ваня.

Алёхин застыл, узнавание друга парализующем ядовитым шипом ударило в солнечное сцепление. Он покачнулся и на всю улицу заорал:

– Профессор! Родной ты мой человек! Славиииик!

Друзья бросились навстречу объятьям. Со стороны могло показаться, что они готовы вцепиться в глотки друг другу, так резки, порывисты, выглядели их движения, но кончилось всё звонкими похлопываниями по спинам и крепким мужским рукопожатием.

Сидели в ресторане на берегу моря. Стол ломился от принесенных блюд и по-праздничному нарядных бутылок. Иван и Слава стремились наверстать вынужденные годы разлуки. Они и сами не понимали, как так получилось, что связь между ними оборвалась неожиданно, а главное, как им казалось – навсегда.

Рассказывали про свою жизнь, работу. Больше говорил Иван. Многословностью он никогда не отличался, а сейчас плотину прорвало. Друзья поменялись местами. Если раньше всегда первым начинал говорить Слава (он был великолепным рассказчиком, интеллектуальным заводилой), то теперь он предпочитал отмалчиваться. Единственное, что Слава позволил о себе поведать, это то, что он состоялся как учёный и успел сделать карьеру на поприще исследований и открытий. Вячеслав Яковлев в своём научном мире дослужился до профессора физико-математических наук. Теперь его детская кличка себя полностью оправдывала. Он стал самым молодым профессором в стране.

Нашёл профессор Ивана не просто так поностальгировать, вспомнить прошлое. Особенно учитывая, как Яковлев это самое школьное прошлое не любил. Пожалуй, положительное исключение в эмоциях о том времени составлял сидевший рядом с ним слегка захмелевший человек. Но даже его Слава предпочитал не вспоминать, слишком тягостные воспоминания о своей беспомощности тащил за собой любой образ из его (слава богу!) прошедшего безвозвратно тягучего серого детства. Именно Слава, выбравшись из клетки школы, решил оборвать все старые связи, забыть. Это далось ему необычайно легко: до поры до времени он вычеркнул из памяти слабость детства, депрессию юности, а с ними и единственного друга стёр, как лишнюю формулу, начерченную мелом судьбы на доске жизни.

Вячеслав очень изменился, его дух заматерел, мысли приобрели ясную чёткость, а характер алмазную прочность. Трудился он в закрытом научно-исследовательском институте, занимающемся пограничными, непонятными и закрытыми для официальной науки проблемами. Яковлев был руководителем сразу нескольких тем, сведённых его разумом в единую систему создания его собственного фантастического детища. Институт, цеха экспериментального производства, общежития работников и собственные подсобные хозяйства НИИ были объединены Яковлевым в один комплекс. Секретный объект за номером 646 прописался под Екатеринбургом, городом хотя и крупным, но серым и негостеприимным.

Месяц назад Яковлев закончил секретный проект, финансируемый государством. Установка готова, осталось найти надёжного, преданного делу добровольца с развитым воображением, отвечающего строгим требованиям, предъявляемым к испытателю, на которого можно положиться, как на себя. Вот тогда-то Яковлев впервые за девять лет вспомнил о своём единственном друге детства. Найти Алёхина при теперешних возможностях Яковлева, не составляло труда. Теперь Яковлев сидит здесь рядом с морем, а тёплый ветерок обдувает его и его друга. Профессор смотрит на своего товарища и чувствует, как в сердце червячком ворочается что-то похожее на раскаянье.

Посидев ещё часа два, в волю наевшись и напившись, друзья покинули ресторан. Заночевать решили у Ивана дома.

На следующее утро Иван встал около семи часов, бодрый и свежий, как будто и не было вчерашних обильных возлияний. Отжавшись свои традиционные двести раз от пола, он пошёл на кухню. Жил Иван в своей трёхкомнатной квартире один. Её он взял в кредит год назад и до сих пор не успел окончательно обставить. Обстановка напоминала военный лагерь: ничего лишнего, одна необходимая настоящему мужчине функциональность. Разве только Иван успел к сезону оборудовать квартиру системой кондиционирования и во всех её помещениях всегда поддерживалась его любимая температура – восемнадцать градусов. Свежо. На кухне, сидя за столом, его уже поджидал Яковлев.

– О! Ты чего вскочил? Спал бы, рано ещё. Суббота, выходной, – сказал, Иван, открыв дверцу холодильника. – Это меня могут на переборку вызвать, а ты отдыхай.

Алёхин вытащил холодную бутылку минералки, отвинтил колпачок и с наслаждением стал глотать обжигающую льдом, колющуюся пузырьками газа воду.

– Присядь-ка, Ваня, – серьёзно предложил Яковлев.

Иван Алёхин улыбнулся, сел на табуретку и слегка сгорбился.

– Я знал. Ты ведь не просто повидать старого друга приехал, да? – грустно проговорил он.

– Ты прав. Хитрить мне с тобой нет никакого смысла. Ты мне нужен.

– Значит, ты не так соскучился по мне, как я по тебе. Я ведь пару раз писал тогда тебе. Ответа так и не получил.

– Да брось ты. Пару раз. Не очень-то ты был настойчив. Детство кончилось, ты это лучше меня знаешь. А твоя тяга к знаниям, книгам и героям осталась. А?

Лицо Ивана изменилось, поменяло свою здоровую окраску, присущую на сто процентов здоровому мужчине, на бледность заключённого концлагеря.

– Вижу, я прав. Ты единственный кого я знаю, кто так искренне любит книги. Да есть люди, читающие больше и быстрее тебя, есть лучше тебя воспринимающие печатную информацию, есть больше фанатеющие от действующих на их страницах героев. Но я не встречал ни одного человека, так искренне умеющего сопереживать выдуманным персонажем, как ты. Ты же всегда желал им воплотиться в жизнь – продлить их жизненный цикл существования дальше – со страниц в реальный мир. По тебе этого не было видно, но я-то это всегда знал. Видел по твоим глазам. Смысл твоих ожиданий таился в твоих словах, между ними и вообще отдельно от них. К тому же ты сказочно одарён от природы. Увидев тебя сегодня, я очень обрадовался, что ты сумел преумножить данное тебе природой, а не протранжирить в бесконечных пьянках и оргиях. Ты мне нужен, на тебя одного я могу положиться, Ваня.

– Допустим. Что из этого? – расслабленно, как-то вяловато сказал Алёхин. Такая манера реакции знающим его людям говорила о крайней сосредоточенности Ивана, а некоторым наиболее близким могла и внушать опасения. А Яковлев знал его лучше, чем кто-либо другой.

– Ха! Хочу предоставить тебе шанс воплотить все твои тайные желания в жизнь. Заполнить себя, снова почувствовать себя так, как ты чувствовал себя, когда прочитал свою первую книгу, перевернул последнюю страницу и расстался с её героями. Только теперь всё будет наоборот и грусть превратиться в радость.

– Профессор, я всегда верил в тебя. Пускай мы не такие закадычные друзья, как прежде, но долг платежом красит. Ты ввёл меня в красочный мир книг, и тебе предначертано быть в нём моим проводником. Показать выход из тупика. Давай отрабатывай.

Глава 3. Ротаут

Машина выглядела как ультрасовременный печатный станок. Три прямоугольные коробки разной высоты, общая длинна которых составляла не менее ста метров, прилегали вплотную друг к другу. Крутились валы, работали направляющие. Где-то над серединой сурового агрегата будто висели в воздухе (а на самом деле удерживались с тыла серой стойкой, сливающейся с окружающим её цветом стен, потолка, пола) два цилиндра с коническими крышками. Цилиндры располагались под наклоном сорок пять градусов друг к другу. Они вяло крутились и иногда, словно спотыкаясь, подпрыгивали в механической отрыжке. Через их прозрачные боковые стенки можно было рассмотреть внутренности машины – шестерни, провода, реле, трубы, сосуды с вязкими жидкостями, вибрирующие головки рычагов и ещё бог знает что. Вся эта чертовщина угрюмо гудела, предупреждая о неведомой опасности, спрятанной внутри её.

Друзья шли вдоль машины, а за ними следовала свита в белых и синих лабораторных халатах – научные сотрудники, наладчики, доктора и прочая научная шушера, в большом мире науке, в своём большинстве, считающаяся мракобесами и колдунами от разных лжеучений. Те, кто ставил под сомнения все фундаментальные теории гениальных физиков, химиков, математиков и биологов прошлого, нацеливались на реванш и руководил их амбициями профессор Яковлев, не такой же как они сумасшедший, но такой же зажжённый – не провидец, а гениальный мастер.

Экскурсия происходила по цеху, располагающемуся на последнем подземном этаже экспериментального института.

– Я так понимаю, мне нужно попасть внутрь. А как мне туда влезть? – поинтересовался заинтригованный Иван.

– Сюда, сюда. Это и есть моё детище. Я назвал его Ротаут.

Яковлев забежал вперёд, оказавшись с левого торца машины и показал на что-то рукой. Подойдя ближе, Алёхин увидел дверцу, чугунную с виду и похожую на дверь топки котельной.

– Выглядит как-то не оптимистично. Ты как считаешь? – пробубнил под нос себе Иван.

– Так получилось. В путешествие ты должен отправиться вперёд ногами, – словно оправдываясь, объяснил Слава. – Извини.

– Мне, как разумному подопытному кролику и твоему школьному другу, полагается знать всё. Рассказывай как можно подробнее. Повтори-ка ещё раз принцип действия этого монстра.

– Нет проблем, Герой. Машина отправляет пилота в мир, созданный фантазией людей искусства, являющихся своеобразными приёмниками и трансформаторами информации, идущей к нам из множества миров многоярусной вселенной. Вообще-то голоса муз говорят с каждым, но слышат их единицы. Так вот, творцы их слышат и переносят на доступные для всех остальных людей носители – страницы книг, кадры кинофильмов, холсты картин. Это и есть закодированные пути к неизведанному.

По сути, творцы создают подмиры, прокладки между нашим миром и множеством параллельных. В теории эти прокладки реально существуют, и персонажи в них живут в рамках и по правилам данным им их творцами. Осталось проверить, что на практике. Миры прокладки функционируют, питаясь энергией читателей и зрителей, слушателей. Герои произведений черпают из этого источника всю их жизненную силу.

Вначале мы думали отправить туда одного из творцов, так как считали, что он быстрее других найдёт дорогу. Но потом, ставя лабораторные эксперименты при участии настоящих писателей и художников, до нас дошло: они очень ограничены в своих возможностях собственным даром творить. Любой художник обречен попадать только в мир, созданный им самим, а значит такой мир будет лишён связей с остальными, и мы не сможем проникнуть дальше. А наша главная цель пробиться через корку фантазийных миров в настоящие параллельные миры многоуровневой вселенной.

Ты Ваня, пройдя через важные для твоего разума и твоей души реальности, созданные творческой энергией людей искусства, должен будешь пронзить броню призрачных представлений людей о вселенной и выйти с другого конца. В идеале ты окажешься в мире, как в зеркале, отражающем наш. Но может быть и так, что ты очнёшься от сна творчества в месте, которому и придумать название-то будет трудно. Возможно, моя установка выдаст билет тебе в один конец. В искусственных мирах ты будешь обладать знанием, мистической силой героя, а вот оказавшись в чужом мироздании, ты снова станешь обычным человеком, вполне смертным. Потеря волшебной силы, кстати, тебе будет знаком, что ты достиг цели путешествия и пора возвращаться назад.

С выдуманными героями можешь развлекаться, как тебе будет угодно, а вот в параллельном мире надолго не задерживайся, не зачем рисковать. Получив бонус в виде общения со своими любимыми персонажами, быстрее двигай обратно. Как это сделать и как перемещаться между произведениями, тебе подскажет подсознание. Моя машина произведёт первичную настройку, а дальше ты всё будешь делать сам.

– Слушай, Проф, значит путешествует только мой разум, а тело будет гореть в этом вашем научном крематории? – решил внести окончательную ясность в свою участь Алёхин.

– Не совсем так. Точнее – совершенно не так. В реальности останется только твоя энергетическая оболочка – биополе, поддерживаемое через создаваемую машиной связь с биосферой земли. Твоё же тело отправляется в предполагаемую нами неизвестность. Исчезает. Для твоего успокоения скажу, что эксперименты на животных прошли успешно. Все вернулись обратно.

– Ну отлично. Успокоил, – Иван покивал головой и скорчил ироничную усмешку.

В свите профессора, повсюду за ним таскающейся по цеху, выделялся один тип. Выглядел он необычно противно. Сальные, свалявшиеся в грязные сосульки волосы, заискивающая улыбка дефективного деревенского дурачка. Среднего роста, но тощий до неприличия дистрофан. С самого начала экскурсии его показной интерес, направленный на личность Ивана, раздражал. И сейчас, не выдержав в самом конце, Алёхин, указав на это недоразумение природы, спросил:

– Слушай, а кто вон тот придурок? Пялиться на меня, словно я редкое насекомое, которое он хочет заполучить себе в коллекцию.

– Где? – оборачиваясь, посмотрел на своих чудо-сотрудников Яковлев. – А-а… Не обращай внимания, это Костя Сладкин. Немного блаженный, как, впрочем, и все мы тут. С фантазией у него всё в порядке, но мозгов у него маловато, зато он исполнительный, хоть и неряха страшный.

– Скажи ему, чтобы на меня не пялился. У меня руки так и чешутся, напоследок, перед переходом ему в зубы дать.

– Ладно, чего ты? Он безвредный. Мы его Козявкиным зовём. Не совсем правильно, но что делать, таковы люди: им нужны те, на ком можно вымещать. – Яковлев сделал неопределённый жест в направлении свиты и Костя, втянувшись за спины коллег, исчез из поля зрения нервного героя. Расправившись с досадным препятствием, Проф продолжил. – Итак, эксперимент безопасен на 99,99%, бояться тебе нечего. Ты станешь первым ротонавтом в истории.

– Это я уже слышал. Я же сказал тебе, что готов рискнуть.

– Тогда заканчиваем смотрины. Иди, отдыхай, тебя проводят в твою комнату. И завтра на восходе солнца отправляемся в путешествии.

– Не отправляемся, а отправляюсь, Проф, – уходя под ручку с симпатичной девушкой лаборантом из свиты, ехидно заметил Иван. Он и здесь успел снять себе приключение на ночь.

Цех временно опустел. О Косте Сладкине все забыли, а зря. Оставшись один, он, мерзко потирая ручонки, испачканные в чернилах, побрёл к Ротауту. Забравшись на него, он снял одну из защитных панелей, обнажив электронное сердце машины, переплетённое из разноцветных проводов, контактов, реле, процессоров. Из кармана Козявкин достал прибор, похожий на счетчик Гейгера, только на ручке, от его корпуса дохлыми белыми червями вились два провода с зажимами крокодильчиков на их концах. Козявкин воткнул их в соответствующие гнёзда и, прежде чем нажать на кнопку, осклабился и произнёс:

– Хи Хи Хи. Слава мне. Слава, Козявкину!