Дем Михайлов
Запертый

– Мы уходим! Мы уходим, Амос! – проблеял с пола Тенк, не сводя глаз с отвертки у меня в руке.

– Ты же такой крутой, – удивился я, приподнимая вооруженную руку. – Ты же такой сильный… давай, Тенк, отними отвертку, повали меня, отпинай. Ты же всегда напоминал мне, насколько сильнее меня. Да? Ты ведь круче меня, сурвер?

– Амос… слушай… не знаю, что случилось…

– Три минуты, – улыбнулся я, и из-под пластыря на щеке вытекла теплая струйка крови. – Если не уложитесь… я сдохну, но вас кончу!

– Ты кем себя возомнил, гнида? – прошипел с пола темноволосый, явно успев очухаться и понять, что рана была пустячной. – Сын алкаша и дохлой уборщицы! Одно мое слово – и парни тебя… АГХ!

Отвертка вошла ему в рот. Я бил изо всех сил, бил снизу вверх, но удар был неумелым. Может, поэтому он оказался таким разрушительным. Конец отвертки ударил под нижнюю губу, пробив ее насквозь и разорвав, следом пробороздив десну, скользнув по зубам и, пройдя через рот, вонзившись в нёбо, после чего, сделав и там неплохую кровавую канаву, уйдя дальше к глотке, рвя и вспарывая все на своем пути. Сомкнувшиеся зубы Пелле клацнули на жале отвертки, а я, резко ударив коленом, врезал ему по нижней челюсти. Пара зубов, что держала мою отвертку, с хрустом сломалась. Я сделал шаг назад. Зажав рот руками, Пелле беззвучно закрутился на полу, отбивая пятками частый ритм. Глянув через плечо, я скользнул безразличным взглядом по трем возникшим в дверном проеме ошарашенным лицам и спокойно предупредил:

– Отвертка – мой рабочий инструмент. Не отдам.

– Привет, Амос, – тихо произнес Марк, старший из Охраны этого участка бассейного комплекса. – Убери отвертку, а? Ты ведь хороший парнишка…

Глянув в его морщинистое и вечно усталое лицо, я спокойно кивнул. Шагнув к единственному столу, аккуратно опустил на него окровавленную отвертку, а затем уселся на стул и замер, уронив руки на столешницу.

– Вот дерьмо… – бормотал сидя у ног подоспевшей Охраны икающий Тенк, глядя на бьющегося от боли Пелле. – Вот дерьмо… вот дерьмо…

Встав рядом со мной, Марк посмотрел на меня, внимательно изучил взглядом затылок и прикрытую пластырем щеку, повернувшись, оглядел остальных участников, ненадолго задержав взор на толстой заднице у кровати. Только затем, оглядев и запомнив обстановку – само собой, не пропустив бутылки и пепельницу, забитую окурками сигарелл – он глубоко втянул ноздрями воздух и тихо сказал, опустив руку мне на плечо:

– Ты ведь понимаешь, что придется пройти с нами.

– Пошли, – кивнул я. – Но двери я закрою.

– Конечно. Вас тут живет…

– Один я, – тихо и нехорошо улыбнулся я. – Здесь живу один только я. Только я плачу арендную плату, убираюсь, чищу и ремонтирую. Нет, я не курю табак. Нет, я не курю тасманку. Да, я готов пройти все анализы, что потребуются. Нет, я не принимал участие в этой вечеринке в моем доме. Я также не знал о ней и не разрешал ее.

– Твои слова услышаны и записаны, сурвер, – мне показали экран сурвпада с красным квадратом. – Ты подтверждаешь сказанное?

– Да, офицер. Подтверждаю каждое слово. Как и то, что не я ударил первым. Меня пытались избить и прогнать из собственного дома. В этом я обвиняю сурвера Пелле Джейкобсона и его друга Тенка Борга. Готов подтвердить это под присягой как на допросе, так и на суде. И я сразу требую возмещения своих убытков. Это мое право сурвера.

– Твои слова записаны и услышаны, сурвер. Вставай, Амос. Вставай. Я уже наслышан о твоем сегодняшнем дне, так что прокатим тебя со всем почетом.

– Я дойду, – качнул я головой. – Никому не хочу быть обязанным.

– Считай это еще одним бонусом за смелость – ты ведь подстригся, а? Не испугался Шестицветика?

– В жопу Шестицветик, – сонно пробормотал я. – Так им и передайте. Сурвер Амос послал весь Шестицветик в задницу! Хорошо?

– Пошли, пошли, герой. Ты просто устал. Решим по-быстрому проблему – и вернешься домой отдыхать. Ты заслужил.

– Рефивыодыдва, – встав, едва слышно предложил Пелле.

Изорванный рот не подчинялся, через рваную губу лилась кровавая слюна, ему было очень больно, но при этому ему явно было плевать на боль. Если судить по его искаженному лицу, то можно смело предположить, что он уже просек ситуацию и понял, чем ему конкретно все это грозит. Тут накопился целый список. Так что его невнятное предложение можно было понять по становящимся все испуганней глазам.

Курение в неположенном месте, пребывание в чужом жизненном пространстве без разрешения, курение тасманки, нападение на хозяина помещения – первый удар был его – оскорбления, попытка выгнать меня из собственной квартиры… Это не просто запятнает его ауру – это уничтожит ее.

– Нет, – усмехнулся Марк. – Нет, парни. Такого… – он еще раз осмотрел задымленную комнату. – Такое я замять не могу. Вся улица уже на ушах. Отправляемся в околоток.

У Тенка нервно задергался угол рта, и он умоляюще взглянул на меня.

Его испуг понятен. Он принадлежит к боковой ветви рода Якобс. Дальняя ветвь. Личные чернорабочие могущественного клана Якобс. А Коллин Якобс… их нынешний лидер и глава семьи всегда в первую очередь требует полного порядка на территориях рода. Так что Тенка ждет двойной суд и двойной приговор. И если по первому приговору он отделается черными записями в ауре, то вот по второму – негласному и непубличному – ему вполне могут переломать руки, чтобы впредь неповадно было косячить. Плюс заставят пару лет работать бесплатно где-нибудь в самом темном углу Шестого уровня Хуракана, он же Х-6.

– Почему ты все еще в моем доме, Тенк? – спросил я, отворачиваясь.

– Да уйду я! Уйду!

– Я устал, – признался я старшему из патруля Марку. – Может, пошлете их на хрен отсюда, и на этом закончим?

– Ценю твое сурверское желание быстро прервать конфликт… но не могу, – развел руками охранник, глядя на окурок, источающий сладкую вонь тасманки. – Не могу.

Скорее не хочет. Дурь вдыхал Пелле. Один из клана Якобс. Это дело точно замнут. А чтобы замять, Якобс, конечно, поощрит здешнюю Охрану неплохими бонусами. Так что просто глупо спускать все на тормозах. Или, как любила говорить мама Галатеи, когда еще была здорова и сама вела семейный бизнес – это попросту невыгодно, детки.

Глава третья

– Да он отверткой ударил! В живот! Это покушение на убийство!

– Двое на одного. В его доме. И вы двое – под наркотой и бухлом! Опомнись, Пелле! Он вернулся с работы, он чист как стеклышко, и вы сами признали, что сначала он велел вам убираться прочь. И это ты ударил первым! Мой тебе совет, сынок – покайся! Проси решить все миром. Выплати компенсацию.

– Но… да он нас на хер послал! Долбаный Анус! Кем эта тварь себя возомнила? Кто-то храбрый мимо проходил и пернул – а он вдохнул?!

– Думай, что говоришь, Пелле! Сурвер! Думай! Думай!

– Думать?! Да я внятно говорить могу только после того, как мне зашили губу и вкололи обезбол! И это сделал он – ваша жертва!

– Губу тебе зашили?

– Прикалываешься?! Стебешься?! Думаешь на тебя управы нет, коп?!

– Полегче, сынок.

– Я тебе не сынок! А этот гад… долбаная дырка в сраной жопе… он уже вон сидит в уголке тихонько и дрожит! Храбрость прошла, да, гнида?! Что ты сделал с моим лицом?

– Он в своем праве, ты, недоумок! – не выдержав, рявкнул уже совсем седой охранник с короткими по-военному стриженными волосами, идеально выбритый и в отутюженной одежде. – А черт… сорвался…

– Да все нормально, Брент, – тихо произнес вошедший в помещение неприметный с виду мужичок.

При виде его Пелле поперхнулся, выпустил на подбородок кровавый сгусток и затих, съежившись на стуле. Вот и Якобс – один из младших. По чину, а не возрасту. Дуглас Якобс собственной персоной. Он же тот, кто ведал арендой жилых помещений вокруг бассейного комплекса. Несмотря на небольшой рост, субтильность телосложения и лысоватость вкупе с небольшим брюшком, это было очень серьезный сурвер, что пользовался всеобщим уважением и у многих вызвал липкий холодный страх. Дуглас Якобс многое мог… но, в целом, он был мужиком справедливым.

– Всем доброго вечера, – все так же тихо и бесцветно поздоровался Дуглас Якобс и указал на стоящий у двери стул. – Не против, если я посижу в уголке и послушаю?

Кто бы рискнул ему отказать…

– Присаживайся, сурвер, – кивнул седой патрульный. – Чаю?

– Выпью с благодарностью, сурвер.

Как они церемонно-то… но это тоже часть древней традиции, что постепенно умирает, хотя многие старшаки по-прежнему свято блюдут ее. У нас вообще слишком много традиций, и молодняк тихо радуется, что они уходят в прошлое – даже в нынешние времена тяжеловато жить и лавировать в нашем мирке, стянутом жесткими ободами правил и обычаев.

Встав, я шагнул к раковине у стены. Прежде чем открыть воду, подставил под тонкую трубку стакан – еще одна традиция, что требовала беречь каждую каплю чистой воды. Теплая и противная застоявшаяся вода в трубах? Плевать! Пей такую! Не вздумай слить пяток литров драгоценной влаги в канализацию ради глотка прохладной воды!

Я выпил весь стакан, пользуясь возможностью пить бесплатно. У Охраны много привилегий, и кран с питьевой водой – одна из них. Выпив, налил себе еще и вернулся на табурет, неотрывно при этом глядя на притихшего Пелле. Он ответил злобным взглядом, но что-то разглядел в моих глазах и снова сник, зябко передернув плечами и уставившись в пол.

– Продолжим, – предложил старший охранник.

– Ты бы не мог ввести меня в курс дела? – бесцветно попросил Дуглас Якобс, доставая из бедренного кармана просторных штанов небольшую серебряную фляжку, а следом портсигар и медную зажигалку. – С вашего позволения, сурверы.

И снова – кто бы тебе рискнул запретить.

Впрочем, ничего особо криминального в курении в общественных местах нет – если никто не против. Системы вентиляции справляются, циркуляция воздуха у нас нормальная, а курение весьма популярная привычка. Как и жевание и нюханье табака.

– Амос? – в мою сторону протянулся портсигар.

Глянув на ровные ряды дорогущих сигарелл, я отрицательно качнул головой. Хотелось бы покурить, но я не хочу ни в чем никому быть обязанным. Деньги у меня есть. Куплю потом в магазинчике Галатеи пару штук.

Кашлянув, патрульный заговорил и, к моему вялому удивлению, он начал не с момента разборок у меня в квартирке, а, считай, с самого начала – конфликта между мной и Роппом. Причем перечислялись только сухие факты, говорилось как есть, без преуменьшения и преувеличения. Когда патрульный добрался до происшествия у парикмахерской, Дуглас Якобс поморщился:

– Шестицветик… начинает создавать проблемы.

– Наш карантин так никогда не кончится, – поддакнул один из патрульных.

– Я поговорю с ними, – произнес Якобс, и сразу стало ясно, что с сегодняшнего дня Шестицветик прекратит свои протесты против стрижки наголо.

Все патрульные, я и сам Якобс, между прочим, были подстрижены под машинку. Только Пелле, Тенк и отпущенные за ненадобностью уже опрошенные девки могли похвастаться длинными волосами. Но сейчас Пелле явно не был рад своим длинным патлам – он аж накрыл голову ладонями, то и дело бросая украдкой взгляды на стриженного Якобса.

Продолжив, патрульный столь же равнодушно описал произошедшее у меня дома. И когда он закончил, в околотке повисло напряженное молчание.

– Нехорошо, – нарушил тишину Дуглас Якобс, сделал большой глоток из своей фляжки, следом глубоко затянулся и, выпустив в потолок струю сизого дыма, повторил: – Нехорошо…

– Да мы… – подскочил Пелле.

– Пасть закрой, – с легкой улыбкой тихо попросил Дуглас, и Пелле с хрипом поперхнулся, опять брызнув кровавой слюной.

Взгляд представителя могущественного рода перебрался на меня, и стало ясно, что сейчас мне придется четко высказать свою позицию. Я был к этому готов и сразу заговорил ровным спокойным голосом:

– Тенк – пусть валит.

– Я выплачу тебе половину арендной платы, – кашлянул Тенк, прикрывая ладонью пробитое ухо. – Выплачу каждый динеро.

– Нет, – качнул я головой. – Ты мне ничего не должен.

Деньги мне были нужны. Но если я позволю Тенку заплатить – а он запросто найдет деньги, одолжив их у своего кореша Пелле – получится, что он как бы имел право находиться в моей квартире, и тогда уже я стану виноватым. Это соображение вместе с выводом и решением будто само появилось у меня в голове – разум сработал четко и быстро. Я не позволю Тенку стать соарендатором.

Странно… откуда во мне эта звероватая хитроватость и подозрительность?

– Тенк пусть валит, – повторил я. – Претензий к нему не имею, если он их не имеет ко мне. Эй, Тенк, ты имеешь ко мне претензии?

– Н-н-н-н… – заерзал парень, беспомощно оглядывая присутствующих и явно боясь глядеть на своего дружка Пелле. – М-м-м-м…

– Ты не мычи, – мягко посоветовал ему Дуглас. – Ты отвечай. У тебя есть претензии к Амосу Амадею?

– Нет! – вякнул Тенк и обреченно сморщился.

Он только что благополучно вырулил из поганой ситуации, оставив в ней единственного виноватого – Пелле Джейкобсона. Он предал друга. И этот его поступок вызвал у меня широкую издевательскую улыбку. Такую широкую, что ее заметили все без исключения. Тенк съежился еще сильнее, попытался забиться в угол поглубже, но его дерганье остановил один из патрульных, с намекающей улыбкой указав на дверь:

– Ты свободен, сурвер Тенк. Но завтра тебе предстоит явиться в главный участок нашего уровня и дать объяснения по поводу раскуривания тасманки. Думаю, ты понимаешь – тебя ждет наказание, сурвер.

– Понял, – опустив голову, Тенк поднялся и засеменил к выходу. – Я понял…

За курение наркоты вроде тасманки наказание было одно – общественные работы. Уже завтра Тенк получит свой приговор и начнет искупать преступление тяжкой работой на благо Хуракана – чистить полы в коридорах маленькой щеткой, мыть общественные туалеты и заниматься прочими подобными делами.

– Пелле, – произнес Якобс, и обладатель этого имени вздрогнул, затравленно глянув на меня.

– Не прощу, – ответил я, понимая, к кому обращены слова Дугласа. – Он… он назвал мою мать дохлой уборщицей.

Мои зубы противно хрустнули, когда я плотно сжал челюсти, чтобы не сорваться и не уподобиться Пелле, начав оскорблять его ни в чем неповинных родителей.

– М-м-м… – сморщившись, Пелле закрыл лицо руками и забубнил: – Да вырвалось у меня… просто вырвалось! Я не хотел такого ничего! Не о родителях! Только не о родителях. Особенно о мертвых…

Оскорбление чьих-нибудь предков – тяжкий проступок для любого сурвера. Мы четко знаем свои родословные, свои протянувшиеся сквозь столетия подземной жизни корни, ведущие к тем, кто построил убежище и закрылся в нем, спасаясь от радиоактивного кошмара. Оскорбить мою мать или отца – значит, оскорбить всю линию моего рода.

– Не прощу, – повторил я и снова поднялся, опять нацелившись на кран с бесплатной питьевой водой.

Вода у нас и так почти дармовая, но к чему платить за то, что можно законно взять бесплатно? Это еще один неписанный закон сурверов, прекрасно сочетающийся с нашим главным кредо «выжить любой ценой».

Я произносил слова спокойно, даже с какой-то легкой отстраненностью, но внутри меня все кипело, казалось, что я только что выпил пару стаканов серной кислоты и теперь почему-то должен сделать вид, что ничего этакого не случилось и для меня вполне нормально вливать в себя такое. Но мне удалось сохранить спокойное выражение лица, я сумел обуздать рвущиеся наружу эмоции. Сумел сдержать дикий злобный визг… и, вспомнив лицо матери, я сумел удержать руку и не метнуть стакан в голову Пелле. Но он что-то почувствовал и невольно дернулся в сторону, смотря на меня с мутным удивлением.

Да все они на меня так смотрели.

Они никак не могли поверить, что трусливая крыса Анус вдруг осмелился показать характер. Уже два часа мы тут маринуемся. Прибывший медик обработал раны Пелле и Тенка, осмотрел меня и вколол мне бесплатных витаминов в качестве поддержки жертвы преступления… а они все еще не могли поверить, что трусливый ушлепок Амос может быть таким смелым. И это они еще не подозревали, что сейчас я изо всех сил себя сдерживаю, стараясь не дать чему-то мерзкому и жестокому вырваться наружу и натворить бед.

– Амадей, – подавшись вперед, Дуглас Якобс опять щелкнул зажигалкой, неспешно подкурил очередную сигареллу, выпустил дым и сквозь его мутную пелену заговорил, пробивая сизую мембрану своими словами: – Мы все понимаем, что парни неправы. Пелле особенно неправ. Он сильно ошибся, когда вздумал оскорбить твою мертвую родительницу. Я знал ее лично. Она была отменным сурвером. И просто хорошим человеком. Я знаю и твоего отца… – заметив передернувшую мое лицо судорогу ненависти, он понял, что эту тему развивать не стоит. – Знаю и тебя. Ты, как и все здешние мальчишки Шестого, рос на моих глазах, бегал по нашим улицам.

В этот момент мне следовало сказать, что я, конечно, знаю, что все эти годы славный Дуглас Якобс внимательно и заботливо, как и все остальные из его великого рода, наблюдал за нами, всегда готовый прийти на помощь. Но я промолчал, выжидательно глядя на могущественного сурвера.

– Ты всегда умел уйти от конфликта…

Он хочет сказать – я всегда умел убегать. Я очень рано научился быстро бегать, чтобы суметь убежать от своих злобных преследователей, обожавших избивать меня. Я снова промолчал. Со скукой отставил пустой стакан. Вернулся на свой стул. В околотке опять повисла напряженная тишина. Только что на глазах всех присутствующих произошел сбой – я не «влился» в речь идущего мне на встречу Якобса, я не даю ему знаков, что готов замять конфликт. И ведь пока это дело не внесено в электронные базы данных – я уверен в его желании решить все миром. Я уверен и в том, что род Якобсов очень не хочет попадания очерняющих их дочернюю ветвь сведений в базы данных, где они быстро станут известным всем в Хуракане, у кого есть доступ. А таких немало.

Якобсы очень сильно пекутся о своей репутации.

Как и все наши великие роды.

– К-хм… – чуть помедлив, Дуглас решил попробовать еще раз, но я его опередил, равнодушно произнеся:

– Я не говорил, что настаиваю на официальном продолжении дела. Пелле… знаешь… ты тоже вали на хрен. Но… я твоих слов никогда не забуду. Запомни это, – подняв лицо, я заглянул в его бегающие глаза. – Я никогда не прощу. Ты тронул мою маму. Ты тронул память о ней… За это я тебя… – замолчав, я медленно растянул губы в улыбке, прислушиваясь к болезненному и одновременно приятному пульсированию в разбитом затылке. – Да… да… я бы хотел, чтобы ты сдох прямо сейчас… ничего криминального – просто мечта усталого и больного сурвера… ты не против?

– Послушай… слушай, Амос…

– Я не прощу, – повторил я и, нащупав взглядом дверь, встал. – Господа сурверы… у кого-нибудь есть претензии ко мне?

Все молчали. Выждав несколько секунд, я удовлетворенно кивнул:

– У меня тоже нет никаких официальных претензий. Закончим на этом?

Быстро сориентировавшись, старший патрульный кивнул:

– У Охраны нет никаких претензий к сурверу Амадею Амосу.

– Хорошо, – улыбнулся я, сделал шаг к двери, вдруг остановился и повернулся к еще одному из патрульных, что все это время сидел себе тихонько за дальним столом помещения и не отрывался от пластиковых листов со служебной информацией. Хотя, конечно, младший патрульный слышал и запоминал каждое слово. Но мне на это было плевать, и обратился я к нему по другой причине. – Эй, Кнут…

– М? – дернулся тот и удивленно вскинул голову. – О… Амос. Как ты? Голова болит?

– Болит, – согласился я. – Кнут… уже шесть лет прошло. Я устал ждать. Отдавай прямо сейчас. – стоя посреди участка, я вытянул руку ладонью вверх и выжидательно уставился на патрульного Кнута Гамсона, моего бывшего однокашника, моего бывшего друга детства, который в свое время быстро понял главную истину – не стоит дружить с трусами и неудачниками, зато можно и нужно их использовать.

Тишина…

Кнут с застывшим лицом неотрывно смотрит на меня, я на него. Между нами пространство целой комнаты и пяток явно удивленных зрителей.

– Слушай, Амос… давай поговорим чуть позднее… дело ведь личное…

– В жопу твое личное, – со вкусом произнес я, четко выговаривая каждое слово. – Кнут Гамсон, какого хрена? Шесть лет назад я выиграл в ежегодной лотерее новенький налобный фонарь Супернова производства Россогор. Он был надежно запечатан. Я до сих пор помню большую красную звезду на упаковке. Ты взял у меня его показать своему отцу – фанату Россогора. Взял на полчаса. И больше я тот фонарь не увидел… Знаешь… это даже смешно. Ведь сегодняшний день начался с того, что я потребовал фонарь, и меня за это ударили головой о стену. Ты тоже хочешь ударить меня головой о стену?

– Да ты чего… слушай… сказал же – давай поговорим чуть позже. Дело личное. Только между нами.

– Прямо сейчас ты отдашь мне мой фонарь марки Супернова. Отдашь его запечатанным. В упаковке с красной звездой. Следом ты выплатишь мне компенсацию за аренду моего фонаря на протяжении шести лет. Сколько раз я просил тебя вернуть мой фонарь? А ты всегда красиво отшучивался. И ведь мы оба уже через неделю после того, как я отдал тебе фонарь, знали, что ты меня поимел, да, Кнут?

– Амос… мы же друзья…

– Друзья? – изумился я. – Разве друзья так поступают? Шесть лет… и смех за моей спиной. Да? Фонарь! Прямо сейчас! Вместе с деньгами! Или я пишу официальное заявление о воровстве!

Багровый от смущения и злости Кнут начал на глазах белеть.

Еще бы. По нашим сурверским законам во Внутренней Охране не может служить сурвер с запятнанной аурой. Во Внешней – на периметре и внешней ауре – может. И если отслужит там пять лет верой и правдой, пятна с его ауры исчезнут, репутация восстановится и можно опять подаваться в патрульные тихих коридоров. Вот только я знал Кнута – он трус. Прямо трус. Как я. И во Внешнюю Охрану он не пойдет. Так что конец карьеры…

– Ты взял чужую вещь и не вернул? – с нескрываемой брезгливостью осведомился старший патрульный с вечно усталым лицом. – Ты сделал это, сурвер?

– Я… не… а доказательства? Пусть докажет!

– Хорошо, – кивнул я, и по моему лицу расплылась широкая ухмылка. – Я рад, что ты пошел этим путем, Кнут.

– Вот ты тварь!

– Я тварь, – согласился я, и моя ухмылка стала шире. – Я та еще тварь… ты даже не представляешь, насколько я сейчас хочу уничтожить твою жизнь. Офицер! Я, сурвер Амос Амадей, подаю официальную жалобу на сурвера Кнута Гамсона, младшего патрульного Шестого уровня убежища Хуракан! Шесть лет назад он обманным путем забрал у меня фонарь Супернова.

– Шесть лет прошло, Амос! Да у тебя силой всегда все забирали! А я попросил!

– Вот ты и признался, – рассмеялся я и почувствовал, как из-под повязки на затылке потекла теплая кровь. – Так ты брал или нет мой фонарь, сурвер? Будь мужиком! Да или нет?!

– Будь мужиком, сурвер, – повторил мои слова вставший Дуглас, закладывая руки за спину. – Ты брал чужую вещь? Ведь ты может и хотел ее вернуть, но просто все время забывал…

– Да, – с хрипом выдохнувший Кнут с радостью схватился за протянутую соломинку. – Я брал! Но не воровал! И не забирал! Я просто забыл вернуть!

– И вернешь? Мой запечатанный новехонький фонарь…

– Д-да…

– Возвращай, – кивнул я, и ловушка захлопнулась.

Где ему взять новый налобный фонарь? Они у нас дико популярны – особенно среди сурверов моей профессии. Наверняка мой фонарь он давно продал или с выгодой поменял на что-нибудь.

– Я… – взгляд Кнута заметался между присутствующими. – Я…

– Дай ему несколько часов, сурвер, – предложил мне Дуглас, и по его довольным глазам я понял, что если соглашусь, то свой фонарь получу.

Поэтому я коротко кивнул и, не глядя больше на патрульного, перешагнул порог и покинул околоток. Меня никто не остановил.

А им и незачем меня останавливать. Умный, одновременно знакомый и незнакомый голос в моей голове уже успел мне рассказать, что всем, кроме Пелле и Кнута, ситуация очень даже выгодна. Дело не получит огласки, виновный Пелле окажется на далеких задворках, где будет пахать изо всех сил, Дуглас Якобс с легкостью найдет фонарь Супернова и отправит мне, тем самым делая очередного патрульного обязанным роду Якобс. Само собой, что и остальные патрульные не останутся без неофициальных премиальных за свое согласие не раздувать шум.

Проклятье… почему я раньше так не сделал?

Ответ пришел сразу – потому что я трус.

На второй вопрос ответа не нашлось – что мне делать с таким количеством налобных фонарей?

Уверен, что дело еще не закончено. Со мной еще захотят побеседовать патрульные, может быть, заглянет кто-то из посыльных рода Якобс. Чтобы убедиться, что конфликт исчерпан. Но это будет потом. А пока у меня есть время чуток отлежаться.

С трудом переставляя налитые усталостью ноги, я плелся по улице Хуракана к Манежу, бездумно глядя в пол, а в голове роились ленивые и столь же усталые мысли.

Великие роды Хуракана.

Раньше их было больше. А сейчас осталось пять – что тоже немало на наши сурверские головы. Хотя тут как посмотреть – многие искренне верят, что, если бы не жесткость и деловая хватка великих родов вкупе с их вечной конкуренцией друг с другом, Хуракана бы давно не стало.

Грубо говоря – все наше убежище держит на плаву застарелая вражда и конкуренция между старыми матерыми и родовитыми рыбинами. Великие роды не позволяют себе и остальным расслабиться. И это всем нам идет на пользу. Честно говоря… я с этим полностью согласен, хотя никогда и никому не высказывал своего робкого и явно никому не нужного мнения.

Пять великих семей Хуракана…

Якобс. Юрьев. Тарос. Сантос. Денвер.

Якобс – один из самых могущественных родов. И самых разносторонних – они делали деньги из всего. При этом род Якобс поднялся с самых-самых низов. Они стартовали с максимально низкой ступени, что к тому же была сантиметров на сорок погружена в дерьмо. И это без всяких шуток. Все в Хуракане знали историю семьи Якобс, передавая ее потомкам – дабы каждый сурвер знал, что можно родиться без серебряной ложки в жопе и все равно чего-то достичь. Изначально небольшая семья Якобс отвечала за канализационные стоки Шестого уровня. Затем им доверили стоки Пятого уровня. И так несколько поколений семья Якобс старательно строгала сынов и дочерей, прилагая все усилия для их правильного воспитания и обязательного взращивания в них деловой жилки. Постепенно в их владении появились первые рыбные хозяйства, огороды и сады, затем открылись продуктовые лавки Якобс… Так и родился один из поныне существующих безусловно великих родов, имеющих огромное влияние на нашу жизнь. Как у нас с уважением говорят про таких – их имя с гравитацией. Их имя имеет воздействие…

Юрьевы – тут и говорить нечего. Их род ведет начало от одной из управленческих ветвей знаменитой корпорации Россогор. Юрьевы и по сей день занимают огромное количество управляющих должностей Хуракана. Само собой, они не забывают и про бизнес, старательно богатея от поколения к поколению. На них же вся медицина – Юрьевым принадлежат лучшие специалисты в этой области. И они же управляют всеми нашими медицинскими учреждениями – а это, считай, владеют.

Тарос и Сантос – производство и ремонт того оборудования, без которого наша жизнь была бы невозможна. Они чинят компрессоры и насосы, занимаются трубами и проводами. В их владении пусть уже древние, но все еще функционирующие 3D-принтеры. Еще они плавят металл. Эти два рода работают рука об руку, но при этом конкурируют во всем. Тарос больше по металлу. А Сантос неплохо создает все пластиковое. В целом, их за глаза называют токарями и слесарями. Но только за глаза.

Денвер… это электроника. А электроника – это важно… очень важно. Починить сурвпад или комп, установить и наладить программное обеспечение, разобраться с помехами и даже написать новый программный код под те или иные нужды – это все род Денвер. Они единственные из родов, кто предпочел сгруппироваться в одном месте, заняв чуть ли не половину Третьего уровня. Там же их магазины – с безумными ценами. Там же их мастерские, где обеспеченный сурвер всегда может проапгрейдить свой сурвпад, налобный фонарь или иное устройство. Род Денвер пользуется заслуженным уважением, хотя его влияние меньше чем у Юрьевых и Якобс.

Совсем недавно у нас был еще один славный древний род с гравитацией. Но его участь была решена, когда остановился, а лучше сказать умер наш реактор. Как только стало ясно, что наш собственный реактор не заработает, все долгое влияние рода Вальтеров закончилось. Их репутация разбилась вдребезги. Из уважаемых и сплоченных в единую семью энергетиков они превратились в нечто разобщенное. Род умер. Официально их никто не обвинял, но после пережитого нашими предками испуга былого влияние роду Вальтер уже не возродить. Хотя… если только им удастся снова запустить реактор и вернуть Хуракану былую независимость и самообеспечение…

Энергия…

Откуда мы ее берем? Хотя тут надо сказать иначе – кто столь щедрый дает нам ее? Вышестоящие знают. Но делиться ответами не спешат.

Размышлять над столь абстрактными вещами, как чужая генеалогия, я перестал, когда увидел у своей двери незнакомого парня. Невольно замедлил шаг, напрягся, но тут же снова ускорился, когда парень с улыбкой произнес:

– Срочная доставка Якобс! Подарки прибыли, сурвер Амос.

– Спасибо, – произнес я начавшими отекать губами. – Спасибо… фонарь?

– Запечатанный новехонький фонарь «Супернова» в фирменной упаковке с красной звездой. И семьдесят две монеты. Как я понял – это тебе оплата минимальной аренды фонаря за шесть лет?

– Что-то вроде, – устало усмехнулся я, принимая достаточно увесистую коробку. – Надо же… я стал богат.

– Это не богатство, сурвер. Минимальная аренда? Как по мне, ты мог вырвать больше…

– Ну, – пожал я плечами. – По моим меркам вполне себе сокровище. Спасибо.

– Фонарь принят, деньги тоже, претензий к младшему патрульному Кнуту Гамсону ты не имеешь. Все верно, сурвер Амадей Амос? – мне в лицо уставился экран с красным квадратом.

– Все верно, – хмыкнул я, осторожно потирая залепленную пластырем щеку. – Претензий к сурверу Кнуту Гамсону больше не имею. Конфликт исчерпан.

– Увидимся, – коротко кивнул парень и убежал.

Убежал в буквальном смысле – резко ускорившись, перешел на стремительный бег, быстро исчезнув из виду.

– Я тоже, – пробормотал я ему вслед. – Я тоже хотел так бегать…

Хотел… чего я только не хотел. И ничего не достиг. Ничего не добился.

Войдя внутрь, я свалил все вещи прямо на пол. Постояв над фонарями и деньгами несколько минут, я вдруг понял, что в моей голове абсолютная пустота. Хотя нет – там было кое-что помимо пустоты. Жжение в разбитом затылке. И эта боль, это напоминание о произошедшем, заставляло меня держаться на новом уровне агрессии. Да. Я был зол. Не впервые в жизни это уж точно. Сколько раз я порой бил себя кулаками по ногам или пинал стены, вымещая на себе и предметах бессильную злобу… Но впервые я познал сладость четко направленной агрессии на кого-то другого… на кого-то живого… и речь не о животных – как раз их я любил. Я познал радость мщения… и эта радость мне так понравилась, что я… да… я хочу продолжения. Я больше не хочу быть тихой мышью, что прячется от любого шороха. Я не хочу быть… ничтожеством.