Дем Михайлов
ПереКРЕСТок одиночества

Глава вторая

Сказано – сделано.

Всегда гордился собой, когда мог в буквальном смысле повторить этот замечательный девиз.

Даже если дело касается расчленения трупов.

Дыша сквозь обрывок затхлой ткани, закрывавшей нижнюю часть лица, я стоял на краю решетчатого крупноячеистого квадрата и смотрел на темные пятна на прутьях. Последний кусок мертвой плоти проскользнул сквозь решетку пару секунд назад и канул в темноту.

Дело сделано.

Но что теперь сделать с головой?

Я скосил глаза и глянул на эту проблему. Та глянула на меня, издевательски щеря рот забитый еще не растаявшим льдом.

Нет, я понимаю и уважаю еще один девиз, гласящий: «Смену сдал – смену принял». И смену я принял по идее со всеми традициями. И одна из здешних традиций – крепить черепа бывших узников на стену туалета. Если ли здесь хоть капля уважения к мертвым? Мало того что их по частям спустили в унитаз, так еще и головы на стену повесили, заставляя смотреть, как сменивший их на загадочном посту узник справляет нужду малую и большую. Будешь тут горбиться и охать во время испражнения, лопатками ощущая множество брезгливых взглядов, уставленных тебе в спину. Не знаю про загробную жизнь. Но не хотел бы провести вечность, глядя, как кто-то мучается кровавой диареей или запором.

Разрубить «свежую» голову, пропихнуть ее в решетку. Сорвать со стен черепа, раздробить, крошево – в решетку. Разве это не будет правильным поступком?

Не знаю.

Смотря с какой стороны посмотреть. Если предположить, что здешние узники проживали в среднем по десять лет… традиции вешать черепа на стены никак не меньше столетия.

Но я практик. Не вижу ценности в таких украшениях.

А еще я реалист и понимаю – гниение плоти процесс небыстрый и очень запашистый. И если я оставлю отрубленную голову гнить, то окончательно отравлю свое и без того не слишком радостное здесь существование. Самому вооружаться тесаком и начинать соскабливать с кости плоть и волосы, выковыривать глаза, срезать лицо, а затем вытряхивать мозги? Нет уж, спасибо. Это не то вечернее занятие, коим я бы хотел заняться, сидя в туалете.

Спохватившись, выбежал из клетки. Рванул к рычагу. Успел как раз вовремя. Когда вернулся, в голове уже созрело решение. Я взялся за тесак. Коротко поклонился глядящей на меня голове.

– Извини, незнакомец. Я нарушу традицию.

Не давая себе времени передумать, взмахнул тесаком. Оружие тяжелое. Брезгливость уже притуплена. Во мне одно только желание – как можно быстрее закончить начатое дело.

Я уложился в полчаса. Пришлось бегать к рычагу еще два раза. И клетка, как я решил ее официально называть, преобразилась. Не осталось черепов, не осталось отрубленной головы – все ушло в решетку. Вооружившись обрывком тряпки и парой бутылок воды, тщательно вымыл решетку. Удалил каждое пятнышко. Жаль нет хлорки – а то навел бы здесь стерильную чистоту. Закончив уборку, встал на решетку, присел и справил нужду, избавляясь от накопившихся токсинов. А заодно преодолевая вполне понятное нежелание испражняться туда, куда только что отправил бренные останки немалого количества людей. У меня нет выбора. Опять прошелся по решетке водой и тряпкой.

Когда вернулся к рычагу и опустил его, свет стал ярче. Нет. Скорее, желтее. Свет стал мирным, исчезла окончательно багровая составляющая.

Итак?

Двадцать четыре минуты?

Это уже что-то. Это уже действительно что-то. Учитывая накопившуюся усталость, мне срочно требуется отдых. Пусть и с интервалами. Зная свою выносливость, могу быть уверен, что для частичного восстановления и возвращения голове свежести мне хватит часа сна – пусть и с перерывами. Тут главное проснуться вовремя. Я жутко не хочу возвращаться к лимиту в жалкие три минуты.

Наведавшись к трубке с водой, принял душ. Тщательно отскребся, отодрал грязь. Постоял под теплым потоком воздуха, высушивая кожу. Оделся. Взял с лежака почти просохшее одеяло. Принюхался. Затхлость никуда не делась. Подгнила все же ткань. Но она сухая и удерживает тепло.

Вскоре стало ясно, что я не ошибся с прогнозами – свет и тепло непрерывно оставались со мной целых двадцать четыре минуты. Отлично. Отлично. Можно рискнуть и позволить себе крохотный отдых.

Место для сна я устроил рядом с первым рычагом. Сложил на полу тряпки, уселся на них, укутавшись предварительно одеялом. Вытянул обутые ноги. Меня вырубало. Все плыло перед глазами. Но сначала проверю одну слабенькую надежду…

Собрав телефон, вжал кнопку включения. Выждал. Экран не зажегся. Вздохнув, разобрал устройство, убрал части под одеяло. И, глядя на нависающий над головой рычаг, медленно опустил веки. Двадцать минут. Двадцать минут…

Меня ласково покачивает на теплых волнах. Тело расслабляется. Легкая дремота быстро переходит в глубокий сон. Я понимаю это на глубинном внутреннем уровне – засыпаю по-настоящему. Встать! Рывком пробуждаюсь, вздрагиваю, фыркаю, мотаю голову. Свет горит. Это самое главное. Широко открыв глаза, жду. Жду… жду… проспал примерно минут двадцать. Где-то так плюс-минус несколько минут…

Свет гаснет. Тяну за рычаг. Опускаюсь. Закрываю глаза, свет пробивается сквозь веки. Дремлю…

Я не допущу провала. Не допущу ошибки.

Перед тем как лечь спать, заметил раньше не увиденное – еще несколько надписей, расположенных прямо над рычагом. Они были скрыты буро-черной пленкой. Начав подсыхать, она частично осыпалась, и появились буквы. Отодрав пленку, я нашел несколько понятных надписей.

«Промедление с рычагом недопустимо!»

«Нет света – нет пищи!»

«Два по десять биений сердца у тебя!»

«Проспавший вернется в начало пути!»

«Лишь обнаженными руками! Только голыми ладонями!»

Последняя надпись настораживает и заставляет задуматься. Но голова не соображает. Все плывет.

Сердце стучит быстро. Думаю, после того как свет погаснет, у меня будет не больше десяти секунд, чтобы снова дернуть рычаг. Промедлю – вернусь к самому-самому началу.

Дремлю…

Дремлю…

Проваливаюсь…

Встать!

Дремлю…

Встать!

Вздрагиваю. Фыркаю. Мотаю головой. С ужасом понимаю, что я даже не дернулся – продолжаю спать! И просто вижу сон!

Встать!

Получилось…

По щекам себе, по щекам. Свет еще горит… свет еще горит…

Гаснет.

Дергаю рычаг.

Закрываю глаза.

Еще парочка таких «пересыпов» и смогу продержаться несколько часов без сна. А в целом мне надо продержаться чуть больше пяти часов. После этого интервал должен увеличиться с двадцати четырех до сорока четырех минут. А это уже счастье. Вот только будильник… как же мне нужен надежный громкий будильник!

Надежда была на телефон. Но пока он не включился. Возможно, еще включится, но надеяться на это глупо. Хочешь или нет, но мне придется придумать надежную побудочную систему из подручных материалов. Для любой подобной системы нужна какая-то энергия. Не электричество, разумеется. Я даже сомневаюсь, что в горящем сейчас надо мной освещении используется электричество. Нигде не видел подобных ламп.

Из постоянно присутствующей у меня энергии в наличии только поступающая с неизменно постоянной скоростью вода из тонкой трубки, вмурованной в стену рядом с все еще неработающей «кормильней». Я попытаюсь придумать что-нибудь с этим источником энергии…

Придумать систему автоматического опускания рычага? В принципе все на поверхности – у меня есть гиря и веревка. После срабатывания рычаг поднимается и клинится в верхней позиции. Привязать веревку и пудовую гирю… Надо попробовать.

Но не сейчас. Нет. Сейчас мне надо попробовать заснуть.

А пока дремать…

Дремать…

Встать!

Свет еще горит. В голове немного прояснилось. Во рту пересохло. Делаю пару глотков воды. Свет гаснет. Рычаг! Облегченно закрываю глаза. Пульсирующее в висках напряжение исчезло. Свет режет глаза сквозь закрытые веки. Могу прикрыть лицо краем одеяла, но горящий свет – это моя лакмусовая бумажка, потемнение означает беду. Означает – проворонил…

Предположим, телефон заработает. Но насколько хватит заряда батареи? Если выставить будильник на регулярную побудку и больше телефон не трогать, он проработает максимум сутки. Это если пребывание в воде не истощило заряд батареи. И если не было замыкания. Пока не проверю – не узнаю.

А пока дремать…

Дремать…

Яркая картинка, вспыхнувшая в мозгу, напомнила, как я заработал свой первый миллион. Незабываемый день. Все сам. Все своими руками. Все своей головой. Аккуратные пачки денег, ровным рядком лежащие на столе… купюры не слишком крупные, не слишком мелкие. Мои первые серьезные деньги. Ностальгическая картинка…

Не картинка… сон!

Я сплю!

Встать!

Встать!

С хрипом подрываюсь. Свет гаснет. Дергаюсь вверх.

Рычаг! Слышен успокоительный щелчок.

С оханьем поднялся. Хватит с меня снов. Не могу сказать, что выспался. Но только что я едва не облажался, пуская слюни на давным-давно заработанные и давным-давно потраченные приснившиеся деньги. Ради сладкого видения прошлого едва не подпортил свое будущее. Так дело не пойдет.

Выпрямиться, чемпион! Спину ровно! Щеки растереть! Воду допить! Марш умываться! Тебя ждет множество увлекательных дел!

Подобрал тряпье, аккуратно сложил стопкой на лежаке, предварительно убедившись, что он сухой. Очень тяжело понимать ценность имеющихся вещей, если у тебя их слишком много. Вот у меня сейчас почти ничего нет. И к своему имуществу я отношусь предельно бережливо. Разобранный телефон спрятал под одеяло.

Умылся. Выпил еще воды и набрал в бутылку свежей. А теперь вперед – надо попытаться узнать чуть больше об этом месте.

Начать я решил с коробочки оригинальных экстра-сильных леденцов «Друг рыбака», принадлежавшей покойнику. Соскреб слой вещества прикрывающий стык. Поддел крышку и аккуратно ее открыл, отклонив голову назад и вытянув руки на максимальную длину. Вряд ли там опасный посмертный сюрприз. Но вдруг? Трудно не озвереть, оставшись навсегда в одиночной камере. Времени много. Злоба копится. Выхода ей нет. Вот и начинает играть злая фантазия – а давай сделаем опасную коробочку, чтобы испортить жизнь следующего сменщика.

Со звяканьем крышка откинулась и повисла на петлях. Ничего плохого не случилось. Чуть помедлив, наклонил коробочку и взглянул на ее содержимое.

Несколько бумажек. Перехваченная ниткой прядь русых волос. Больше ничего.

Дальнейший осмотр показал, что одна из бумажек является фотопортретом довольно симпатичной женщины средних лет. Фотография черно-белая, пожелтевшая и потемневшая, с одного уголка подмокшая, фотобумага удивительно толстая, по краю рубчик, как у почтовых марок. Удивительно… разве в наш современный век печатают подобные фото? А в наше время вообще кто-нибудь делает бумажные фотографии? Мы живем в цифровую эпоху.

Лицо у женщины немного странное. Слишком уж толстая переносица. Трудно сказать наверняка, но прядь русых волос вполне могла принадлежать ей.

Покопавшись в памяти, вспомнил, что у обнаруженного и расчлененного мною мертвеца переносица была еще толще. Но тогда я это отнес на посмертные изменения. Я не помню подобных лиц ни у одного народа мира. Высокие скулы, миндалевидные глаза, столь толстая переносица… Редчайший признак обитателей какой-нибудь захолустной европейской рыбацкой деревушки, затерянной на побережье? Возможно. Гадать не хочу.

Еще пара бумажек.

Одна чистая. Это вырванный из блокнота лист без единой отметины карандаша.

Последняя бумага – это карта. Толстые неряшливые штрихи изображали уже знакомый мне коридор. Вернее тюремную камеру. Мою тюремную камеру. Вот отмечено каменное возвышение. Вот тут три рычага. Здесь кормильня и вода. Отхожее место. А дальше… странно!

Там, где у меня на полу лежит толстенный бугристый язык льда, переходящий в стену, на карте показано пустое пространство. А за ними едва-едва отмечено что-то вроде двух поворотов – очень похоже, что там два отходящих в стороны коридора.

Вот сейчас не понял…

Я в камере тюремной или все же в коридоре?

Ударив кулаком по столу, спрятал бумаги и фото в жестянку. Закрыл ее. Убрал под одеяло на лежаке. Дернул за рычаг и отправился в короткое путешествие. Пол подсох, воздух перестал быть столь влажным. На стенах медленно высыхала черная мерзкая пленка грязи. Мне нужно что-то вроде шпателя, чтобы счистить ее и посмотреть, нет ли каких подсказок. Это место богато своей странной, пугающей историей. Тут вон целые хроники настенные. Надо только прочитать.

Люди со странно утолщенными переносицами. Древнего исполнения фото. Совершенно не понятные надписи на загадочных языках. Тут есть над чем поломать голову…

Ледяная стена.

Стена льда.

Как не назови – препятствие серьезное.

Ледяная затычка, наглухо перекрывшая мне путь.

Глядя на преграду, я прикидывал свои действия. Лед таял. С тех пор как я постоянно дергал за рычаг, температура в моей «келье» больше не опускалась. Лед растает. Рано или поздно он растает. Вот и отлично. Получается мне нужно просто подождать. Окружающая среда на моей стороне.

Но…

Лед тает медленно.

За прошедшее время ледяной язык истончал. И чуть отодвинулся назад, оставив мокрые пятна. Вдоль стены идет тонкий желобок – и он наполовину полон талой воды, бегущей к стоку около люка. В одном месте небольшой затор. Нагнувшись, убрал мусор, брезгливо вытер руку – мусором оказался клок длинных волос. Человеческих, разумеется. Вообще, глядя на окружающий меня бардак, – который не мог быть вызван одной лишь только смертью моего предшественника – можно твердо заявить, что за чистотой он следил не слишком хорошо. Обрадованная исчезновением преграды вода с журчанием побежала дальше. Я же глянул еще разок на ледяную стену и пошел к туалету. По пути собрал всякую грязь. Скинул находки в решетку. Справил малую нужду. Покосился на тесак. Он бы неплохо подошел для рубки льда. Но его от цепи не оторвать так просто – уверен, что пытались и до меня.

Еще у меня есть пудовая гирей. Я смогу нанести ей пару десятков выверенных ударов по ледяному языку. И сделаю это. Но только не сейчас и по очень простой причине – подобный труд требует большого количества сил. Чем активней человек – тем больше сил он расходует. Потраченные силы требуют восполнения – еды. И вот с едой у меня большущая проблема…

Медленно и тщательно пережевывая откушенный кусок краковской колбасы, я задумчиво смотрел на выуженный из банки сухарь. В хлебе имелись мелкие вкрапления какой-то травы. Зеленоватые пятнышки щедро разбросаны по тесту. Какие-то специи? Наверное. В любом случае от сухаря не откажусь. С хрустом откусив, жеванул пару раз. Вкусно… правда вкусно. Многовато соли на мой взгляд. Но вкусно. А трава добавляет пряности. Сам не заметил, как сжевал весь сухарь, а рука уже потянулась за следующим. Пришлось себя одернуть. Съеденного мне хватит на несколько часов.

До следующего часа икс осталось совсем немного. Не стану тратить время на ожидание. Если смотреть на закипающий чайник, то он никогда не закипит. Еще одно верное выражение. Займись делом – и время пролетит незаметно.

Дернув за рычаг, открыл жестяную коробочку и вгляделся в карту. Вот тут крохотная отметка на одной из стен. Просто помарка? Или что-то важное? Отметка около лежака. Проверить несложно.

Проверил…

И наткнулся на настоящий тайник, скрытый за кирпичом. Стыки замазаны какой-то сложной смесью, пахнущей хлебом, пылью и смолой. Внешне ничем не отличается от остальных кирпичей. Когда лежак в поднятом состоянии, тайник вообще скрыт от взгляда. Нашел тайник банальным методом тыка. Когда один из швов поддался, все стало ясно. Через минуту кирпич я извлек. Перед тем как запустить руку внутрь, осторожно заглянул. И увидел мешковину, перехваченную веревкой, скрученной из тряпки. Вытащив сверток, моргнул – мне в лицо ударил луч багрового света, исходящий из дыры в стене. Глянул внутрь еще раз и поражено застыл – за кирпичной стеной виднелась толстая железная решетка, а за решеткой едва-едва заметно крутились две огромные шестерни. Да. Шестерни. Две огромные шестерни. Тихий металлический рокот сопровождал величественное кручение. Что за непонятный механизм? И получается, я нахожусь внутри него?

Маловато информации.

С выводами погожу.

Шестерни и решетка подсвечены багровым. Источник света непонятен. Вроде исходит откуда-то сверху.

Посмотрев еще немного, я аккуратно вставил кирпич обратно, закрывая тайник и обрывая доносящийся снаружи гул. Мигнувший багровый луч исчез. Чуть постояв у лежака, я пошел к столу, не забыв прихватить сверток. Попутно собрал расползающиеся в руках ошметки мусора – выброшу при следующем посещении туалета. Я наведу в этом месте идеальную чистоту.

Шестерни. Решетка. Багровый свет. Медленное кручение… Рычаги…

Рычаги…

Вот единственная видимая мною связь внутреннего с наружным. Я регулярно дергаю за рычаг номер один. Дергаю послушно, как дрессированная обезьянка. А снаружи горит багровый свет, и медленно кружатся шестерни… это все определенно как-то связано воедино.

Я покрутил головой в странном зашкаливающем безумном восторге.

Каждый час добавляет новых загадок. И пока ни намека на хотя бы один ответ!

Сверток опустился на стол. Обвязан тщательно. При прощупывании очень плотный. Выглядит как туго перевязанная и довольно длинная колбаса. Узел поддался легко. Под чуть сыроватой мешковиной обнаружилось два прозрачных пакета. Сквозь пластик опознав несколько предметов, я удивленно хмыкнул. Не ожидал такого.

Первый пакет содержал следующий набор предметов.

Один советский паспорт. На имя Миклакова Сергея Никитича. 1942 года рождения. С фотографии смотрел еще не достигший тридцатилетия коротко стриженный усатый парень.

Один российский паспорт. На имя Суворова Павла Александровича. 1996 года рождения. Молодой парень. Голубоглазый. Лохматая шевелюра.

Паспорт Луковии… на имя Уракагара Лудро Винича. 568 года рождения. С фотографии смотрит крепкий мужик лет сорока. Бородатый. Длинные волосы до плеч. Утолщенная переносица. На нем рубашка без воротника, ворот со шнуровкой.

Водительские права. Текст выдран с мясом. Остались корочки и налепленная фотография. С нее глядит – я уже ожидал – крепкий мужик лет под сорок. Кустистые брови. Внимательный серьезный взгляд. Удивительно широкие ноздри. Мясистые губы.

Почетная грамота. «Выдана Стеньке Парамонову в благодарность за усердную многолетнюю службу истопником в счетоводной конторе братьев Арамовых».

Наградной лист. На представление к званию Героя Советского Союза некоего Абдулова Тажира Борисовича. За совершенный боевой подвиг. Большое описание подвига. Пулеметный расчет. Героическая оборона высоты. Уничтожение большого количества вражеских солдат. Печать. Размашистая подпись.

Какая-то книжица. Непонятный текст. Буквы причем знакомые, но вот складываются в полную несуразицу. Фото в наличии. Крепкий мужик чуть за сорок. Умное породистое лицо. Высокий лоб. Волосы зачесаны назад.

Крупного формата треугольная книжица. Реально треугольная. На второй странице рисунок выполненный вручную. Изображает молодого широкоплечего парня стоящего на поросшем цветами взгорке, поднявшего руку в приветствии и улыбающегося. Парень изображен в полный рост. Рисунок очень качественный. Но это именно рисунок, а не фотография.

Так…

Я помассировал затылок. Начался бред.

Советский и российский паспорт – ладно. Наградной лист – туда же, хотя вряд ли такой документ дадут тому, кого представляют к награде. Если ввести в уравнение временную линию, то все логично. Мы появляемся здесь по одному. Кто и сколько лет тут живет подсчитать трудно, но, как бы то ни было, годы проходят. Время на месте не стоит. Даже грамота истопника вписывается в эту теорию.

Но вот паспорт Луковии? Это что за страна такая? Никогда не слышал.

А треугольный формат паспорта? С рисунком вместо фото! В полный рост! Он еще и рукой машет – я даже представил, как милиционер тамошний открывает документ для проверки и сразу добреет, видя улыбчивого парня, машущего приветственно рукой. Ага…

Бред!

И ведь все документы очень солидные. Качество бумаги. Исполнение. Печати. Подписи.

А это что?

Свиток!

Бумажный свиток. Буквы вообще непонятные. И текст идет под углом сверху вниз.

Получается каждый из здешних узников, кто попал сюда с документами, сделал свой вклад в эту коллекцию. Собрание документов можно приравнять к мемориальной доске. Или к надгробиям. Еще от них оставались черепа – но с этой традицией я решительно покончил. Документы уничтожать не стану. И если однажды выберусь отсюда, то прихвачу их с собой. Вряд ли удастся отыскать родственников, погибших здесь мужиков. Но тот же Суворов Павел девяноста шестого года рождения не мог пропасть слишком давно. Кто-то ведь его ищет сейчас. Подали в милицейский розыск, ищут хотя бы могилку. А он очутился здесь, сколько-то прожил, потом умер и оказался спущен в туалет по частям. Жутко несправедливо. Если выберусь – отыщу его родственников и извещу. Чтобы души их не томились.

А меня кто-нибудь ищет сейчас?

Уверен, что нет.

Я всегда дистанцировался от приятелей и девушек. Не позволял сближаться с собой, не позволял втянуть себя в неизбежные дрязги, скандалы, ссоры, измены и прочие «прелести» большой компании тех, кто уверенно называет себя настоящими друзьями. Поэтому никого не удивит, если я не выйду на связь в течение месяца. Я, бывало, и раньше уезжал, когда чувствовал, что телу и разуму требуется отдых.

Собрав документы, отложил их в сторону и взялся за перетянутую тремя резинками толстую пачку бумажных денег. Разноцветная кипа разномастной бумаги. В глаза сразу бросились треугольные купюры сине-зеленой расцветки. Думаю, их можно уверено соотнести с треугольным паспортом.

Рубли советские. Купюра в двадцать пять. В рубль. Трешка. Еще рубль.

Рубли российские. Тут купюр побольше. Все мелочь бумажная затертая.

Луквы. Удивительное название для денежной валюты. Здравствуй, Луковия. Всего двадцать луквов в трех купюрах оранжевого и светло-зеленого цвета. На деньгах изображена женщина с пышной высокой прической и важно надутыми губами.

Деньги, стилизованные под бересту. Будто срезали с березы полотно коры, нарезали на одинаковые прямоугольники, после чего выжгли каллиграфическим почерком цифры и буквы.

Что в небольшом тряпичном мешочке?

Там горсточка монеток.

Чуть подумав, добавил к общей сумме собственные деньги. Пачка стала чуть толще. Бесполезная бумага. Но ведь сберегли же ее. Равно как и удостоверения личности.

А это что?

Среди монеток отыскались орден и медаль. За боевые заслуги. И за героическую оборону Луковии. Судя по внешнему виду и весу последней награды, она была отлита из золота. Медали начищены до блеска.

Встрепенувшись, вернулся к денежным купюрам и осмотрел их пристальней. Бумажки потертые, долгое время переходили из рук в руки. Надорванные края. Загнутые уголки. Пара неразличимых пометок карандашом. Чей-то телефонный номер, наспех написанный ручкой. А ниже пометка «отдать долг Саше». Потрепаны все купюры без исключения. Исполнение очень качественное. Это не на принтере распечатано для прикола. Пачка настоящих денег. Отбросив деньги, я сходил к рычагу, затем вернулся и, усевшись на стол, стиснул виски ладонями, глядя на лежащие у ног удостоверения и денежные знаки.

Нет таких стран, как Луковия. Не существует страны, где денежные купюры стилизованы под древесную кору с выжженными цифрами. Не помню современных государств использующих треугольные паспорта и монеты. А мужчина и женщина с утолщенными переносицами? Странные имена? Рисунок в паспорте вместо фото – да еще и в полный рост! И с пригорком!

Если бы хоть в одной стране мира вместо фотографий в паспорта вклеивали рисунки владельцев… об этом курьезе знал бы весь мир. Уверен – на моей планете, в моем мире, подобных паспортов нет. Равно как и страны Луковии. Я не спец. Но Луковия… нет такой страны.

И что теперь думать?

А ничего не думать.

Вернее – размышлять можно и даже нужно, но так, чтобы эти размышления никоим образом не мешали моему выживанию. Мне нельзя сейчас размазываться мысленной кашей. Мне нужна сосредоточенность. Я должен сфокусироваться на одном – стабилизация своего положения.

Выживание.

Выживание во главе угла.

И этим все сказано.

Я продолжил осмотр. Вскрыл второй сверток. И от удовольствия прищурился так сильно, что, наверное, стал похож на улыбчивого Будду.

Второй сверток содержал сокровища.

Две иголки. Одна вполне современная на вид. Другая из темного металла, чуть искривлена, вместо ушка какой-то «зацеп» для нитки. Есть и намотанная на что-то длинная серая нитка. Небольшой клубочек.

Перочинный нож с источенным от постоянной заточки тонким лезвием. Только лезвие и рукоять. На черной пластиковой рукояти с обеих сторон вытянулась в прыжке белка.

Полпачки лоперамида. «Лоперамид». Это лекарство я знаю. От поноса. Настоящий подарок. При отсутствии пищи и лекарств – понос страшная болезнь. Может свести человека в могилу очень быстро.

Горстка пуговиц. Сорок две штуки. И снова в голове мысленная каша – очень уж разные пуговицы. Металлические со звездами. Пластиковые. Деревянные. Костяные. Да. Деревянные и костяные. Среди пуговиц нашлось и несколько одежных крючков.

Две молнии. Одна короткая, как на моих джинсах. Другая подлиннее, вполне подойдет для мужской куртки. Молнии отпороты бережно. Аккуратно смотаны.

Ключи. В смысле – от замков врезных и навесных. Штук двадцать. Разные. Парочка крохотных медных. Некоторые, наоборот – в половину моей ладони длиной.

Полная на треть аптекарская бутылочка. Внутри мазь. На этикетке изображена церковь, но вместо креста ее купол венчает символ солнца – диск со множеством волнистых лучей. Перед церковью стоит добродушно улыбающийся пузатый священник. Витиеватая надпись гласит «Мазь от хворей иерарховых». Никаких сведений о дате выпуска и сроке годности.

Открыл. Понюхал. Запах смутно знакомый. Что-то дегтярное. И одновременно очень сильно напоминает запах мази Вишневского. Может, она и есть? Но запах немного отличается. Тут присутствует что-то ментоловое и цветочное, если меня не обманывает нос. Под названием от руки приписано «Заживляет. Очищает».

Закрыв бутылочку, продолжил осмотр.

Телефон. Сотовый. «Самсунг». Сенсорный. На вид устаревший – такие были в ходу лет десять назад. Но может и до сих пор кто-то пользуется – не каждому по карману перейти на современную модель. Вжал кнопку включения. Подержал зажатой. Телефон остался мертв. Либо сломан. Либо, что наиболее вероятно, в аккумуляторе не осталось ни капли энергии.

Три автомобильные свечи зажигания. Новенькие. Три штуки. До сих пор лежат в картонных футлярах. СССР.

Четыре многожильных медных провода. Похожи на автомобильные.

Колода игральных карт. Очень потрепанные. Пересчитал. Тридцать три штуки родные. Еще три вырезаны из серого картона. Восстановленные карты – это туз пик, шестерка буби и валет крести. Сразу представил, как одинокий узник сидит на лежаке и час за часом раскладывает пасьянс или в одного играет в дурака.

Карманные часы. Серебряные. Немного повозившись, разобрался и открыл крышку. Блестящее стекло без единой щербинки. Обычный круглый циферблат. Римские цифры. Стрелки. И надпись понятными мне буквами, складывающимися в абракадабру.

Тоненькая книжка. Сказки народные. Крупный шрифт. Яркие картинки. Всего четыре сказки. И все мне незнакомы. Первая сказка про морского чертенка, решившего стать добрым волшебником. Вторая про то, как зверята строили дружно укрытие для охромевшего оленя, опасающегося злого охотника. Закрыл книгу. Но проверил название издательства. Из технической информации в первую очередь удивил тираж – сорок тысяч экземпляров. Немало. А название издательского дома: «Издательский дом Трумарион».

Огрызок толстого карандаша. Судя по цвету грифеля, именно им нарисованы три игральные карты.

Деревянное распятие. Иисусу выцарапали на груди крест и отрезали нос. Глубокие надрезы на бедрах и локтях. Жестоко… кому-то явно срывало крышу. И кто-то был очень обижен на Бога.

Пряжка от ремня. Алюминиевая.

Губная помада. Красная. Непочатая. Вот это странновато. Но кто сказал, что сюда не могли замести гея? Или шедший домой муж купил по просьбе жены помаду, но до дома так и не добрался. Помада пересохла.

На этом перечень моего нового имущества заканчивался. Негусто. Но хоть что-то! Мне досталось богатство накопленное поколениями здешних узников, что тщательно сберегли свои пожитки. Сохранили от сырости.

Вопрос…

От сырости ли прятали вещи в тайнике?

Обычного целлофанового пакета вполне бы хватило, что защитить вещи от сырости. А холод им не страшен. Хорошенько запакуй и оставь на столе. Ничего плохого не случится. Но узники предпочли прятать вещи в тайнике, прикрытом лежаком. А единственный на него намек – крохотная пометка-помарка на карте в жестяной коробке из-под мятных леденцов. Не хочу строить из себя гения, но далеко не каждый обратит внимания на эту точку, выглядящую как обычное случайное пятнышко. Что еще опасней – попавший сюда узник может для начала сбрендить от свалившегося на голову несчастья. И в припадке бешенства может запросто разорвать карту в клочки. И тогда все – указание на секретное хранилище окажется утерянным навсегда.

Неужели все эти игры в великую тайну оправданы?

Кого опасались узники?

Опасались ли?

Неужели сюда может прийти кто-то с… с проверкой? С досмотром?

Кто? Некий тюремщик?

Опять множество вопросов и никаких ответов.

И снова я отложу эти вопросы на потом.

Упаковав находки, завязал сверток. Сходил к лежаку и спрятал все в тайник. Поднял и закрепил лежак. Глупо пренебрегать мудростью прошлых сидельцев – быть может и есть причина так осторожничать. Поэтому пока последую их примеру. Помимо чужих вещей, убрал в тайник и собственные предметы. На лежаке остались только одна игла и длинная серая нитка. Возможно, у меня появятся позднее мысли о практичном использовании остального «богатства», но сейчас надо заняться починкой рубашки – где-то я все же зацепил рукав.

Отметил в голове факт, что вино и запас сухарей стояли открыто. То есть за запасы еды и питья опасаться не стоит. А вот любые другие предметы стоит поберечь от чужого ока.

Еще факт – за мной никто не наблюдает в текущий момент. Эта мысль грызла меня уже давно – что-то где-то в стене и под потолком установлены камеры. И кто-то прямо сейчас смотрит, как я тут пресмыкаюсь, пытаясь выжить. Но нет. Никто не наблюдает. Почему я в этом уверен?

Тайник.

Будь тут видеокамеры и некий Наблюдатель, смотрящий за экранами, – местонахождение тайника было бы известно ему.

Я все же убрал вещи в прежний тайник. И продолжал придерживаться прежнего мнения – глупо пренебрегать мудростью предыдущих сидельцев. Если кто-то и приходит сюда с досмотром, этот «кто-то» осматривает камеру самолично. Без помощи видеокамер. Где-то открывается некая дверь. Входит ОН.