Дем Михайлов
Низший 5

Глава первая

Тук-тук. Тук-тук-тук.

Едва слышный трескучий звук проник сквозь стену яранги и разбудил меня.

Тук-тук… тук-тук…

Улыбнувшись в темноте, мягко убрал с мокрой от ночного пота груди женскую руку и осторожно поднялся с меховой постели. Нащупав одежду, неспешно оделся, выполз из теплой иоронги, не забыв запахнуть полог. Поежившись, глянул на едва теплящийся костерок в центре шатра и вышел наружу. Протяжно зевая, закрыл косоватую дощатую дверь и, обойдя обложенную камнями ярангу, уселся у еще одного желто-синего костра. Мирно посвистывал закипающий чайник на треножнике, с едва слышным гудением вырывался из почти скрытых в земле сопел горящий газ. Сидящий на вытертой от старости белой оленьей шкуре старый Гыргол, не обратив на меня внимания, продолжил свое занятие.

Тук-тук. Тук-тук-тук…

Роговой рукоятью старого источенного ножа он умело выколачивал из оленьих костей сладкую мякоть мозга.

Тук-тук… тук-тук…

– Будешь?

– Ага – кивнул я, подавая вперед и сгребая пару самых больших бело-красных кусков.

Сгреб и резко припал к земле, пропуская над головой нацелившийся на мое горло разрезавший воздух нож. Выпрямившись, запихнул вкуснятину в рот и принялся неспешно жевать, глядя, как старик вытягивает из лежащей рядом кучи новую кость.

– Как моя внучка?

– Она тебе не внучка – равнодушно ответил я, задирая голову и смотря в ночное небо усеянное десятками ярких звезд.

Когда опустил лицо, увидел, как старик поспешно убирает руку с рукояти короткого гарпуна.

Тук-тук. Тук-тук.

– Я забочусь о ней как о родной – покачал седой головой Гыргол – Забочусь о каждом из племени.

– Ты мелкий диктатор любящий сладко пожрать – фыркнул я и требовательно протянул руку – Еще.

– Сейчас, сейчас.

Тук-тук. С треском стучала рукоять ножа по перебитой кости, беззвучно шлепались на шкуру и траву куски костного мозга.

– Вас принесли сюда беспомощными. Умирающими. Отравленными. Мы спасли вас. Моя внучка – самая красивая в племени! – обогрела тебя своим телом. Я слышал ее стоны.

Забирая очередную порцию мозгов, заодно прихватил кусок оленины, снял с пояса нож. Старик дернулся, его рука дрогнула и вместо кости, он ударил рукоятью ножа себя по большому пальцу, зашипел от боли. Прожевав мозги, я уцепил зубами кусок мяса, резанул ножом снизу-вверх, отрезая у самого кончика носа. Снова неспешно зажевал.

– Каждый день мы кормили вас горячей похлебкой с монялом.

– Кормили – кивнул я – Поили.

– Я так думаю – ты неблагодарный.

– Я так думаю – ты трусливый старик привыкший повелевать покорным племенем и боящийся всего нового.

– Вы пришли оттуда! – Гыргол ткнул пальцем в землю – Оттуда! Что ждать от вас хорошего? Я так думаю – ничего! И подарков не подарили…

– И снова ты прав. Нечего от нас ждать хорошего. Мы вылезли из жопы мира. Вылезли окровавленными ошметками дерьма! Прямиком из вонючей жопы! Каких подарков ты от нас ждешь?

– Но я мудр и стар. Я понял и принял. Вы отравлены и слабы. Мы помогли вам. И что я получил взамен? Обещание смерти?

– Да.

– Ты пообещал убить меня! Перерезать мне глотку!

– Я дал тебе выбор и дал тебе время принять решение – поправил я – Ты уже стар. Уходи в Смертный Лес. Прокатись сам на аттракционе, куда ты любишь посылать других стариков. Ощути – каково это. Если не уйдешь до полудня – я убью тебя сам, а тело оттащу в Смертный Лес и брошу у колючих ветвей Доброй Лиственницы.

– Ты говоришь нашими словами, но они не значат для тебя ничего! Ты чужак! Я так думаю.

Прожевав очередной кусок, я фыркнул:

– Эвтанизируй себя. Вдруг тебе понравится?

– Мы были добры к вам!

– Они были добры к нам – я ткнул пальцем через плечо, указав на три десятка яранг стоявших на высоком песчаном берегу метрах в двадцати от невидимого, но слышимого мягкого прибоя, выбрасывающего бурые водоросли и куски льда.

– Я их вождь!

– Ты приказал бросить нас в Смертный Лес. Ты думал мы не слышим. Но я услышал каждое твое слово!

– Вы чужаки!

– Ты испугался.

– Да… – старый Гыргол опустил голову, уронил бессильно нож – Да…

– И попытался убить нас.

– Нет! Просто отправить…

– В гребаный Смертный Лес – прямиком в объятия сучьей роботизированной Доброй Лиственницы! Ты хотел бросить нас в колючий мусорный совок, что отправил бы нас прямиком обратно в жопу.

– Прямо вниз! Разве не оттуда вы пришли? Разве не там вам место? Доброе Древо не убивает – всего лишь сгребает вниз!

– Ага – зло усмехнулся я – Прямиком в могилу, да?

– Я так думаю – никто не знает куда!

– Так и узнай. Сходи в Смертный Лес. Прокатись на совке. Посмотри, что там внизу. А как надоест – возвращайся.

– Ты все еще хочешь убить меня?

– Да.

– Я так думаю…

– Тебе стоит подумать над кое-чем другим, старый вождь. Подумай над тем почему мое обещание убить тебя встретило общее молчаливое одобрение всего твоего народа! Подумай над тем почему никто не возразил мне! Почему все отвели от тебя взгляды! Почему никто не попросил пощадить их старого мудрого вождя Гыргола! Вот над чем тебе стоит подумать. И у тебя есть время до полудня.

Убрав нож, поднял кусок невыделанной кожи и с ее помощью снял с газового костерка закипевший котелок. Открыв матерчатый мешочек, выудил оттуда несколько кусков дробленного плиточного чая и бросил их в кипяток. Туда же отправил горсть сероватого сахара из старой костяной шкатулки. Поднявшись, подхватил котелок и шагнул прочь, уходя из зыбкого круга огня и от опустившего голову старого глупого Гыргола.

Увязая в песке, спустился до усыпанного ледяным крошевом водорослевого пояса. Отыскал оставленные шкуры и улегся. Покрутил котелок в холодном песке. И замер, лежа на боку и глядя на шумящее холодное море несущего соленые воды под звездным небом.

Как красиво.

Как почти по-настоящему…

Я вернулся мыслями к событиям недавнего прошлого. К моменту, когда мы только-только здесь появились. Ну или чуть позже – когда я наконец-то окончательно пришел в себя…

В те мгновения, когда нас поднимали наверх под удивительно спокойную присказку «я так думаю», мне все же не удалось удержаться в сознании. Я отрубился. Но продолжающая работать походная паучья аптечка умудрялась возвращать меня на мгновения обратно, и я начинал дергаться – ощущая хватку на руках, слыша удивленные возгласы, женские удивленные вскрики. Тогда-то я и услышал врезавшийся в память сварливый голос Гыргола – требующего либо бросить нас обратно в дыру, либо же оттащить в какой-то Смертный Лес и отдать Доброй Лиственнице. Затем темнота. То ли аптечка исчерпала свой невеликий ресурс, то ли мой организм попросту отказался реагировать на бодрящую химию, но я отрубился.

Пришел в себя часами позже. Не сразу открыл глаза, не сразу показал, что очнулся, некоторое время прислушиваясь к медленно и спокойно разговаривающим женщинам вокруг. Пальцы тихо ощупывали удивительное мягкое ложе. Потребовалась пара минут, чтобы окончательно убедиться – я лежу на шкуре. Или на ее прекрасной имитации. Но запах… запах говорил, что шкура настоящее. Как и все вокруг.

Рискнув приоткрыть глаза, незаметно огляделся и… перестал разыгрывать из себя разведчика, медленно усевшись и уставившись на окружающее пространство широко раскрытыми глазами.

Я находился в большом шатре. В центре едва слышно шипел желто-синий костерок, булькал вместительный котел, в воздухе витал запах вареного мяса, крови, чего-то растительного и чего-то чуток подгнившего. В паре шагов от меня сидели две по пояс обнаженные женщины, занимающиеся штопкой рваной одежды – я узнал свою черную футболку и штаны. Прежде чем на меня наконец обратили внимание, успел разглядеть их одежду – что-то вроде стянутых до пояса меховых комбинезонов – длинные прямые черные волосы, чуть раскосые спокойные глаза, широкоскулые лица.

Это было лишь начало.

Обрадовавшиеся моему пробуждению женщины мигом оказались рядом и мне в рот воткнулась ложка полная темного густого супа с волокнами мяса и какой-то растительности. Вкусно. Горячо. Удивительно.

Настолько удивительно, что я от легкого шока и тотального непонимания – где я?! – покорно сожрал целую тарелку похлебки, выпил горячего сладкого чая и лишь затем поинтересовался судьбой своих бойцов.

Меня успокоили – все живы. Отлеживаются в соседних шатрах. Показать?

Я кивнул.

Мне помогли подняться, помогли впихнуть задницу в починенные штаны, накинули на голые плечи мягкую шкуру, подвели к дощатой двери и распахнули ее передо мной. В лицо ударил яркий свет. В спину мягко толкнула женская рука. Шагай, гоблин. И я шагнул.

Шагнул. И примерз к земле. Да. К земле. Не к стальному полу. Не к решетке. Не к токсичной луже дерьма и кислоты. Нет. К земле. К серому крупному песку, если точнее.

В лицо бил солнечный свет. В глазах плескалось свинцово серое море. В ушах шумел прибой и кричали грязные белые птицы, бродящие по песку и что-то клюющие. На мгновение мне почудилось, что я оказался в борделе нимфы Копулы и стою перед тем экраном с несуществующим миром.

Но нет…

Не экран.

Настоящий берег. Настоящее море. Настоящий ветер. Солнце…

Мимо прошел настоящий олень. Гребаный олень!

Ноги подкосились, и я мягко осел на песок. Успокаивающе забубнили женщины, в четыре руки оглаживая мою голову, щеки, массируя шею, удивленно что-то спрашивая – язык понятен, но я просто не слышу. Сознание не принимает ничего кроме окружающего мира.

И лишь через несколько минут в голове возникла трезвая злая мысль – нет! Не верю сука! Что-то тут не так! Эта мысль разом изгнала вялость, придала сил и снова поднявшись, я оглядывался уже с предельной внимательностью, перестав изображать из себя восторженного щенка собаки динго, впервые выпершего свою задницу из темной норы и узревшего мир.

И эта решимость тут же дала плоды. Мне хватило минуты, чтобы понять – нет, не свершилось. Мы по-прежнему заперты среди стальных стен. Вот только размеры стен потрясают.

Высокий берег – песок и галька. На нем несколько десятков шатров из выделанных шкур. Кое-где на песке сами собой горят почти невидимые в солнечном свете костерки. Вокруг костров и котлов суетятся женщины, лениво сидят поодаль полураздетые мужчины, с нескрываемым интересом наблюдая за мной.

Что за берег?

Это какая-то вытянутая коса, тянущаяся на несколько километров в стороны от… от стойбища? Лагеря? Поселения?

С трех сторон коса окружена серым морем. А сзади… сзади, примерно в километре от стойбища, виднелись деревья. Самые настоящие на вид хвойные деревья. Но все они какие-то изломанные, припавшие к земле, стелющиеся. Будто кто наковальню уронил на небольшой лесок.

Позднее я узнал, что та рощица называется Смертным Лесом и туда уносят всех умерших. Туда же отправляются те, кто не хочет больше жить. Там, на небольшой полянке, растет Добрая Лиственница. Стоит сесть под нее и пробыть там чуть больше минуты – колючие ветви оживут, мягко сомкнутся вокруг пожелавшего умереть и утащат его в открывшуюся у корней темную дыру. Как только дыра закроется, дерево ласково запоет старую-старую погребальную песню – вроде бы. Ведь никто не понимает того языка, на котором поет Добрая Лиственница. Почему жутковатое дерево называют добрым? Потому что вонзающиеся в тело колючие ветви по неизвестной причине не причиняют боли.

Что за Смертным Лесом?

Стена. Стальная стена окрашенная снизу в темный, медленно светлеющая кверху, а затем голубеющая и медленно переходящая в высокий небесный свод, что находился метрах… ну наверное метрах в двухстах, а может и выше над моей ошеломленной головой.

Далеко от нас под потолком ярко полыхало слепящее солнце. Легкий ветер ерошил волосы, обдувал лицо, принося с собой запах соли, йода и гниющих водорослей.

Такой вот почти настоящий мир…

Мир с названием.

Мне с гордостью сказали название этого места и удивились, когда услышали мой захлебывающийся горький смех.

Край Мира – вот как называлась эта песчано-галечная вытянутая коса поросшая обильно мхом и прижатыми к земле деревьями. Остров прижавшийся к замаскированной стене. Остров с высоким берегом, с цветущей тундрой в центре и Смертным Лесом у стены. Кое-где пятна снега и льда. А еще тут имелась бурая Скала-Мать, к которой здешний люд относился с огромным уважением и благоговением. Еще бы нет – ведь это умело обрамленные диким камнем технические блага и достижения цивилизации.

Три медблока. Несколько торгматов. И ящики, дарующие оленят и спящих новых сыроедов, что приходят на смену умершим.

Сыроеды – так называли себя жители фальшивого северного острова. Еще они называли себя спасенными, сохраненными и этносом.

Спасенный-сохраненный этнос сыроедов живущий на Краю Мира.

Что я сказал, услышав это?

Ничего действительно стоящего. Но что еще ожидать от грязного гоблина? Мы то не этнос, живущий на Край Мира. Мы вылезли из Задницы Мира, едва не сдохнув при этом.

Высказавшись, вырвавшись, я окончательно пришел себя и взглянул на море. За горизонтом – смутные очертания земли. Вроде бы горы, вроде бы лес. Расстояние от острова до земли, что выглядит чуть ли не материком, не особо велико. По сторонам – скальные непрерывные гребни вздымающиеся из воды и тянущиеся к той далекой земли. Этакий огромный прямоугольник океана с высокой каменной рамкой. В одном месте скальная стена приподнята, образовав что-то вроде покоящейся на двух каменных колоннах высокой арки. Куда она ведет? Не знаю. Из моря в моря…

Вот такой вот чудесный мир…

Зрительно «нажравшись», я вернулся в темную ярангу, рухнул на постель и отрубился, проспав еще несколько часов. А как проснулся – начал расспрашивать охотно отвечающих женщин, а затем и присоединившихся мужчин. От них и узнал все это дерьмо про Край Мира, Смертный Лес, Скалу-Мать, этнос сыроедов и старого мудрого вождя Гыргола – вот про него рассказывали уже с крайней неохотой.

Спустя три часа расспросов я думал, что меня уже ничем не удивить. Но как раз тут-то и началось самое интересное и удивительное. И попав в струю, я продолжал расспрашивать, а доброжелательные, хотя и несколько медлительные сыроеды с готовностью отвечали.

У них не было шрамов на руках и ногах, комплект конечностей выглядел полученным при рождении. Но я все же спросил. Меня не поняли. Я уточнил. И наткнулся на неприкрытое испуганное изумление, а затем и первый эмоциональный вопрос-ответ с добавлением пары здешних ярких словечек, звучащий примерно так: «Как это твою мать у тебя могут забрать собственные руки-ноги, вместо них выдать другие, а потом и те забрать, если не платишь за них. Охренели что ли?!».

Поразительно… но чудеса на этом не кончились.

Вы кто, островитяне?

Мы сыроеды. Мы сохраненный этнос номер семнадцать.

Есть ли зеленые буквы перед глазами?

Случается, что и мелькают. При рождении так точно, а потом бывает и за всю жизнь ни разу. Хотя вот у старейшины Гыргыра и прочих до него – зелень письменная почаще перед взором появляется. Ну так вождь же. Высокая персона. Он получает сведения от Матери-Скалы – о прибытии новорожденных оленят, о появлении новых сыроедов после того, как погребены старые, о начале новой кочевки. Получив известие сам, вождь извещает и остальных сыроедов.

Ага…

Новорожденные оленята?

Ну да. Приходится выкармливать некоторое время. Но на ягель переходят быстро.

Прямо маленькими появляются?

Само собой. А какими еще? Даже оленям расти надо.

Но ведь сыроеды появляются и взрослыми.

Собеседники закивали – бывает так чаще всего. Но и дети ведь появляются.

Как это?! Дети?! Реально?!

Конечно! Вот она, она, он, а там еще те трое – все появились детьми в возрасте от двух до десяти лет. Тоже выкармливали всем племенем и воспитывали. И в этом особая радость, ведь стойбище прекрасно, когда яранги полны детских голосов.

Ну да, ну да… а что насчет памяти? Не стерта?

Стерта. У всех. Видать таково веление Матери-Скалы позаботившейся, чтобы сыроеды не помнили былой горестной жизни. Да и зачем помнить темное прошлое? Лучше жить светлым настоящим.

А с чего взяли что прошлое было темным?

А как иначе? Было бы светлым – кто бы его стирал из памяти людской?

Ясно. Память стерта, руки и ноги свои от рождения, взамен умерших изредка появляются новоприбывшие дети. Понятно. А чем живете? Откуда шкуры понятно. А инструменты?

Торговые автоматы Матери всегда полны! И каждый сыроед может в любой момент купить все необходимое на святые баллы сэоб.

Как-как? Какие баллы?

СЭОБ.

И что это?

Мне пояснили охотно – это единственная здешняя валюта, что каждый день начисляется на внутренний золотой счет каждого сыроеда.

Золотой счет?

Ну да. Как захотел – глянул на него, посчитал сколько монеток сэоб накопилось. Выглядит как желтого цвета куцая строчка перед глазами:

Баллы С.Э.О.Б.: 15

И что за сэоб? Знаете?

На это ответить нетрудно. СЭОБ – баллы соответствия этническому образу бытия.

Что за хрень?

Не хрень, а сэоб! Святые монеты доброй Матери. И платят их за правильную жизнь. Жизнь сыроеда. Ведь сыроед что делать должен? Правильно. Рыбу гарпунить и ловить прибрежными сетями, на песцов охотиться, съедобные травы и ягоды тундры собирать, олешков пасти, шкуры выделывать, яранги ставить и разбирать, сказки у костров рассказывать, вкусное свежее мясо в булькающем кипятке варить, веселые песни петь. Вот настоящая самобытная жизнь сыроедов. За нее и платят монеты сэоб.

Ла-а-адно… Кочевка? Куда кочуете, этнос семнадцать? И зачем?

Как зачем? Хотя вы здесь чужие и пока многого не знаете. Кочевка необходима – олешки прожорливы, весь ягель вокруг быстро подъедают. Оттого надо всем племенем собираться, яранги разбирать, на нарты грузить и отправляться в место побогаче.

Услышав это, я встал и ненадолго покинул ярангу. Прошелся вокруг стойбища, заодно проведав бойцов и гниду. Огляделся. Вернулся в ярангу и уверенно заявил – что-то вы темните, сыроеды. Тут остров припертый к стене. Куда кочуете нахрен?! На дно морское?

Мои слова сыроедов огорчили. Но в тупик не поставили. Один из разговорчивых стариков хрипло посмеялся и, закурив трубку, спокойно пыхнул в мою сторону дымом вперемешку с пояснением – кочевка сегодня. Сам и увидишь. Начало когда? Хочешь сейчас и начнем?

Хочу!

Так сходи к вождю Гырголу. Тут все от его слова зависит. Как он скажет – так и начнем. Не слабо?

Мне?

Сцапав кусок мяса, хлебнув солоноватого бульона, я снова покинул шатер и в сопровождении доброго десятка островитян быстро отыскал сидящего на вытертой шкуре седого вождя, занятого выстукиванием мозгов из оленьих костей. Тут-то, в начале беседы, я и узнал тот голос, что требовал бросить нас обратно в стальную яму или же оттащить под ветви Доброй Лиственницы в Смертном Лесу. Тут-то ко мне и вернулась ревущая яростная ненависть, что кипела в душе от самого моего рождения в дерьмовом мире и немного поутихла при виде пасторальной островной жизни сыроедов. Не притронувшись к старику и пальцем, я повернулся к «рядовым» и уточнил про объятия Лиственницы. Выслушав, окончательно поняв функцию, заодно узнав про Добровольную Смерть, я кивком поблагодарил рассказчиков и буднично пообещал убить старого вождя к завтрашнему полудню. Если не хочет умереть в боли – пусть уходит в Смертный Лес и заползает под колючие ветви дерева убийцы. И что там насчет кочевки? Не пор ли начать?

Охреневший от моей угрозы вождь не сразу собрался с мыслями. Махнул безвольно рукой – начинайте мол. И, растеряв всю важность, жалобно заглянул в глаза стоящих вокруг членов племени – защитите ведь любимого вождя? Ответа он не получил. Островитяне ушли к ярангам. Я потопал следом, не оглянувшись на получившего приговор старика.

Меня, как больного, усадили на небольшой пригорок. Вскоре рядом оказались остальные бойцы. И гнида с трещиной на заднице – что разошлась аж до затылка. Хлебая чай и бульон, греясь под накинутыми шкурами, мы тихо разговаривали и во все глаза наблюдали за действиями сыроедов. А те не медлили, явно стараясь начать кочевку как можно скорее.

Быстро и споро с яранг сняли шкуры, свернули, уложили на землю. Следом разобрали каркас шатров и разместили его на подтащенных санях. Сверху уложили шкуры. Стянули все веревками. На другие сани уложили пожитки, усадили пару совсем уж седых и щуплых стариков. Следом мужчины отправились к центру острова и живо пригнали оттуда всех оленей. Я уж думал – запрягать будут. И в тысячный раз задался мыслью – куда сука кочевать?! Остров! Может я все еще брежу?!

Оленей пригнали. Неожиданно зазвучала громкая и веселая, если не сказать жизнеутверждающая песня, к которое присоединилось все племя. Едва слышно послышался вой донесшийся от Смертного Леса. Песня зазвучала веселей. Гыргол торжественно махнул рукой – тронулись! Но никто никуда не пошел. Хотя все сыроеды дружно зашагали – на месте, вглядываясь при этом вдаль.

Мотали башками олени, лениво бродя по снесенному стойбищу. Привстав, я изумленно смотрел на центр острова – на жалкие остатки съеденных трав и мха. И смотрел по очень простой причине – земля крутилась! Твердь земная разделилась на десятки прямоугольных кусков, что попросту провернулись вокруг оси и снова сошлись. В центре острова появился огромный участок нетронутой цветущей тундры, от чьего разноцветье радовался и страдал одновременно привыкший к серой стали мира взор. Снова послышался хриплый короткий вой. И тут же зазвучали над стойбищем радостные и вроде как даже усталые после «долгой» дороги голоса: Добрались! Пришли! Вот тут и остановимся! Кочевка удалась. Славное место!

Охренеть…

Охренеть…

Я снова и снова повторял это простое душевное слово, глядя, как оленей гонят к богатому пищей участку тундры, как туда же идут женщины торопящиеся собрать ягоды и травы, как мужчины, устало и показушно разминая онемевшие после кочевки ноги, опять стаскивают с нарт стариков и шкуры, начинают возводить каркас шатров, ставя яранги на том же самом сраном месте!

Вот и вся кочевка…

Охренеть…

Глядя на улыбающиеся лица, на нарочитые позы, на богатую меховую этническую одежду, на то, как что-то бормоча «разводят» сами собой снова вспыхнувшие костерки.

Большое и хорошо поставленное театральное представление с названием «Кочевка сыроедов» – вот что тут только что было, мать его. Никто никуда не кочевал.

И находись я, например не здесь, среди участников гребаной клоунады, а сидя перед экраном, показывающим вот это все… что бы это было? А что тут думать. Наверняка там имелось бы конкретное название: «Обычаи и быт этноса сыроедов». С плывущими по низу экрана поясняющими субтитрами – вот сыроеды кочуют, вот режут олешков, вот строят яранги, а вот и поют… Еще бы и хорошо поставленный голос диктора звучал: «Культура сыроедов насчитывает уже тысячелетия. Она сложилась в условиях скудной и суровой природы Севера, где каждый день был посвящен выживанию. Сыроеды сумели приспособиться к жизни там, где до них не жил никто… и прочее бла-бла-бла»…

Сука…

Весь этот остров – музейный экспонат.

Живой музейный экспонат.

Вот куда мы выползли из стального мира – прямо в музейную витрину, оказавшись внутри игрушечной театральной постановки.

Монеты сэоб.

Теперь понятно почему здешняя валюта называется так длинно и своеобразно.

Баллы соответствия этническому образу бытия. Пой, танцуй, гоняй оленей, трахайся в яранге, собирай ягоды, уходи на Добровольную Смерть в Смертный Лес, снова трахайся в яранге, лови рыбу, жри рыбу, выколачивай мозг из костей, трахайся в яранге… и на твой золотой счет будут регулярно падать звякающие монетки сэоб.

Вот дерьмо…

Это какое-то сраное реалити-шоу…

Но раз есть шоу – кто-то должен и смотреть его? Должны быть и зрители, что, сидя на удобных диванах перед огромными экранами почесывают волосатые пуза, смотрят на улыбчивых сыроедов и лениво думают – вот ведь гребаные тупые дикари, хотя вон та стройная раскосая девчонка вполне ничего, а посмотреть бы еще не только на то, как она расчесывает темные волосы сидя у костра, но и на то как она обнаженная прыгает вон на том мускулистом бугае…. Нет ли ночного платного просмотра по тройному тарифу? И рука зрителя начинает сильнее мять волосатое пузо нависшее над растянутыми трениками…

Дерьмо…

Но состояние общей охренелости только прибавило трезвости и энергии.

Дождавшись, когда стойбище вернется к первоначальному виду, подсев рядом с занятыми штопаньем шкур женщинами, я опять начал расспросы.

Кто вы по статусу?

Добровольно низшие?

Ответом было недоуменное – это еще что? Ну нет. Мы Этнос-17 (добровольно сохраненный).

А есть ли ранги и рабочие нормы?

Это еще что? Нет. Хотя старый вождь Гыргол рангом повыше. Может многое. Он же еще и шаман – взял на себя обязанности, когда старого шамана отправил в последний путь, а другого назначать не стал.

Ага…

А есть ли запреты?

Какие еще запреты? Они сыроеды – свободное племя. Ходят, где хотят, рыбачат, кочуют.

Ну да, кочуют – с улыбками маршируют на месте, изображая кочевку и, похоже, даже не соображая, насколько страшно это выглядит со стороны.

Улегшись на починенную шкуру, глядя в покрашенное небо, я чуть помолчал, пытаясь систематизировать услышанное и понял, что систематизировать особо нечего. И так все понятно. Хотя… ответ на следующий вопрос меня действительно интересовал – кому принадлежал хриплый вой, что раздался до и после так называемой кочевки?

Иччи. Дух-защитник Смертного Леса.

Кто?

Иччи. Дух Смертного Леса в обличье старого черного волка. Мы называем его просто Иччи, хотя это и относится ко всем духам природы. Но тут ведь только один Иччи. Хотя кое-кто раньше считал его не иччи, а деретником. И те, кто видел Иччи своими глазами вполне могут согласиться с тем, что иччи давным-давно превратился в Деретника.

Помассировав виски, я попытался разобраться и задал еще пару вопросов.

Кто такое иччи?

Дух природы. Благожелателен к сыроедам.

А что иччи делает в Смертном Лесу? Воет и все?

Иччи важен! Подает сигналы о том, что можно приступать к кочевке. И он же говорит, когда большой поход пора завершать. А еще иччи помогает ушедшим в лес старикам добраться до Доброй Лиственницы, если им самим сил не хватило. Иччи следит за Смертным Лесом, не давая его ломать и корчевать, отгоняет от Доброй Лиственницы глупых зверей, что суются куда не надо, иччи же изредка подходит к оленям и забирает одного – самого хилого и больного. Очищает лес и тундру от падали. Унесет тело умершего в тундре и незамеченного соплеменниками. Еще иччи защищает сыроедов.

Защищает от кого?

От всего. Мы сами не видели. Но старики бают – иччи может покинуть лес и с рыком явится в стойбище, готовый защищать сыроедов от любой угрозы.

Так. Ладно. Кто такой деретник?

Злой дух, что вселился в чужое тело.

То есть деретник вселился в иччи?

Да.

С чего так решили?

Потому что зло не может существовать в добром теле – тело борется против такого присутствия, терзая само себя.

Выслушав, я чистосердечно признался – нихрена не понял.

Так сходи к Смертному Лесу и погляди. Увидеть Деретника легко. Войди в лес. Сядь у любого дерева и подольше посиди без движения с закрытыми глазами. Но не скрещивай руки на груди! Ни в коем случае! И не ложись! И не подходи к Доброй Лиственнице, если только жизнь не наскучила тебе или же не хочешь вернуться обратно вниз – туда, куда дерево сгребает стариков и не хотящих жить.

Ага…

Потратив на раздумья пару минут, я поднялся, подхватил шкуру и потопал через стойбище, по пути порывшись в своих вещах и прихватив нож, пустую бутылку и пару таблеток «шизы». Пройдя мимо единственного источника питьевой воды острова – сбегающей по боковой стене Матери-Скалы звенящей струи водопадика-ручейка – наполнил бутылку и продолжил путь к быстро приближающемуся Смертному Лесу.

Под ноги смотреть не забывал. Несколько раз нагибался, срывая полные пригоршни разноцветного разнотравья, растирал между ладонями, с наслаждением вдыхая запах живой природы. И заодно убеждался – тут без обмана. Все настоящее. Хоть что-то реальное внутри огромное и фальшивой музейной витрины.

Лес начался не внезапно. Сначала тундра пошла большими кочками поросшая желтым колючим кустарником. Я заметил шмыгающих в траве небольших пушистых зверьков, порхающих бабочек, пернатую задницу поспешно смывшейся птицы. Природа…

Дальше появились деревца, что выглядели насквозь больными, изломанными, потоптанными. Искривленные стволы почти горизонтальны, ветви с частыми округлыми листочками стелются по земле. Но все это деревья с пятнистыми бело-черными стволами. А за ними уже идут деревья помощней и помрачней – хвойные с бугристыми стволами. Они растут близко к друг-другу, а дальше их заросли становятся только гуще. Еще шаг – и ты понимаешь, что шагаешь уже по пусть не слишком высокому, но все же лесу.

Здесь я первый раз увидел его след. На свободной от травы мокрой земле глубоко отпечатался след звериной лапы. След размером чуть больше моей ладони. Сразу стало ясно, что волк – не выдумка. А еще стало ясно что это охрененно здоровая зверюга. Постояв над следом, озираясь, я двинулся дальше.

Мягко ступая по бурой хвое, я углубился в лес еще метров на двадцать и, увидев впереди полянку, медленно опустился под одно из деревьев и прижался к стволу спиной, не отрывая взгляда от поразительного дерева, растущего посреди свободного пространства.

Это дерево отличалось от других всем, кроме внешней болезненности. Крупнее прочих. Заметно крупнее. Растет особняком. Толстый могучий ствол искривлен в нескольких местах, отчего шел то параллельно земле, то уходил от нее свечой. Толстые ветви покрыты богатой и яркой изумрудной хвоей. Настолько яркой, что за хвоей почти незаметны черные изогнутые шипы исходящие из нижних ветвей, образовавших что-то вроде шатра над землей. Под шатром небольшое земляное возвышение покрытое высокой зеленой травой мягко колышущейся под легким ветерком и выглядящей очень мягкой – так и хочется прилечь. Вот она Добрая Лиственница, что не доставляет явившемуся за смертью старику боли.

Никакой дыры в земле я не заметил, но это вполне логично – зачем показывать обреченному могилу, что по сути и не могила вовсе, а нечто вроде мусорной ямы.

Ведь под нами что?

Правильно. Под нами мерзкий сучий стальной мир. Как не крути – мертвое тело сыроеда или животного отправится именно туда, где и будет утилизировано. Превратится в размолотый паштет, что стечет по трубам и добавит гущи в вонючую жижу. А если однажды вытечет из прохудившейся трубы – изольется дождем на улица Дерьмотауна, чьи жители и знать не знаю о живущих над ними сыроедах.

Впрочем, не совсем «над ними». Сидя под деревом, я медленно чертил подобранным прутиком – настоящим прутиком! – схему нашего почти хаотичного передвижения, заставляя разум припомнить каждый поворот и примерную длину каждого отрезка. Чертил я начиная от финальной точки путешествия – чтобы привязать систему ориентации к острову сыроедов.