Деклан Доннеллан
Актёр и мишень. Как раскрыть свой талант на сцене
3. Страх
Итак, если мишень так важна, как же получается, что мы оказываемся отрезаны от нее? Ответ очень прост. От мишени нас отрезает страх. Страх отрезает нас от нашего единственного источника энергии; именно так страх истощает нас. В процессе репетиций основная масса энергии уходит на то, чтобы справиться с проявлениями страха; и страх всегда, без исключения, разрушителен. Чем активнее страх охотится в репетиционном помещении, тем больше страдает наша работа. Из-за страха становится трудно возражать. Страх – причина не только ссор, но и фальшивого консенсуса. А ведь на репетиции нужна здоровая рабочая атмосфера, чтобы каждый мог рисковать и ошибаться. Страх подрывает взаимное доверие, лишает нас уверенности в себе и парализует работу. А на репетициях нам необходимо чувствовать себя в безопасности, чтобы спектакль мог быть опасным.
Прежде чем Ирина сможет призвать себе на помощь правила мишени, ей сперва придется очень внимательно разобраться, в чем конкретно заключается воздействие на нее страха. Данная глава может показаться ненужным отступлением, но даже мишень не в силах помочь нам, пока мы не посмотрим в глаза проявлениям страха.
Так что же это за страх такой? Его сложно охарактеризовать, ведь он – амальгама бессчетного количества личностных переменчивых эмоций, он постоянно меняет форму, словно стая рыбок. Страх связан узами родства с сомнением и со стыдом. Как все ярлыки, само слово «страх» – это бессильное обобщение. Шекспира бесконечно интересовал этот феномен; некоторые из его величайших пьес описывают страх. Страх – это то, что мешает нам осуществить задуманное, именно страх тормозит и подталкивает Макбета, Троила и Гамлета.
Нельзя смешивать этот страх с тем чувством, которое охватит любого из нас, если в комнату ворвется безумец, размахивающий ружьем. Наш страх приходит в маске: одна из излюбленных его личин – надменность, еще одна – манерность. Иногда мы сознаем, что одержимы страхом, но чаще паразит невидим для носителя. Каждый раз, когда мы испытываем зажим, можно смело предполагать, что страх вдоволь насосался крови и прекрасно себя чувствует.
Тем не менее Ирине не стоит отчаиваться: актерский страх – это бумажный тигр, это волшебник из страны Оз, теряющий силы, стоит лишь разоблачить его. Легко сказать: «Не переживай!». Эта фраза вообще входит в пятерку самых контрпродуктивных советов. Но на самом деле переживать нет нужды. А как иначе, если переживания являются корнем нашей проблемы? Разумно будет принять некоторые меры предосторожности. Но переживания всегда неразумны.
Страх можно преодолеть. Но прежде всего нам нужно осознать наш страх и увидеть его. Гораздо лучше хладнокровно подготовиться к встрече со страхом, чем потом судорожно вырываться из его удушающей хватки. Только увидев страх, его можно осознать, диагностировать и победить. Нижеследующее может пригодиться.
Голод
Страх сродни дьяволу. Хорошая новость – он не существует, плохая новость – именно поэтому нам от него не избавиться. Дьявол мелькает на границах нашего периферийного зрения, этим он и силен. Он располовинивается и подмигивает нам слева и справа, не входя в зону нашего зрения полностью, но и не исчезая из нее целиком. Его самое страстное желание – развести вас с мишенью: «Не трудись на что-либо смотреть, – шепчет он. – Потому что мы все смотрим на тебя. Переживай только на свой счет. Переживай, потерпишь ли ты, актер, поражение. Сочтут ли тебя, актера, хорошим артистом или плохим? Покажешься ли ты талантливым? Красивым? Желанным? Или тебя снимут с роли? И унизят?»
Если дела идут настолько плохо, полезно вспомнить, что сказал в пустыне дьяволу Христос: «Встань позади меня, Сатана!» Сила дьявола в том, что он нам мерещится. Так что самое разумное – переместить его за спину. Только за нашей спиной нам его уже не рассмотреть, и тогда мы способны двигаться вперед. Дьявол, конечно, приложит все силы, чтобы вновь и вновь возникать на периферии нашего зрения. Мы пугаемся, что он захочет одним прыжком встать у нас на пути, но в этом и заключается его главный блеф. Если дьявол выпрыгнет на дорогу лицом к лицу с нами, он сразу исчезнет. Его власть в том, чтобы убедить нас: один взгляд на него, как на Медузу Горгону, парализует нас. Но нет, на самом деле стоит нам увидеть его ясно, и он повержен окончательно. Похожим образом нам никогда не удастся избавиться от страха. Можно только неустанно загонять его пинками нам за спину.
Расщепление времени
Все проблемы зажима разрешаются в «сейчас».
Страх не существует в «сейчас». Поэтому ему приходится изобретать ложные временные измерения и царить там. Страх расщепляет единственное реальное время, настоящее, на две фальшивые временные зоны. Одну половину он называет прошлым, а вторую половину – будущим. Выжить страх может только на этих двух территориях. Он правит в будущем под личиной тревоги и в прошлом – под личиной вины.
Страх обманом заставляет актеров бросить мишень в настоящем времени и бежать с ним в прошлое или в будущее. И в результате – зажим. Все актерские зажимы берут начало в прошлом и в будущем, хотя последствия зажима проявляются в настоящем. Очевидный пример – «страх белого листа». На самом деле артисты редко забывают текст, если живут настоящим. Но как только Ирине приходит мысль: «Господи! Кажется, я не помню, что я говорю дальше», – она начинает предсказывать будущее и покидает настоящее время. «Я забуду текст», – предупреждает будущее, а в реальности заставляет Ирину забыть текст сейчас.
Еще один классический рецепт катастрофы – мысль: «Последний кусок я сыграла ужасно, но следующий постараюсь сыграть хорошо!» Именно та секунда, когда я даю отставку настоящему, чтобы пофлиртовать с прошлым или с будущим, дает страху шанс. Страху не жить, если артист существует в настоящем.
Жить настоящим
Должен ли артист стараться существовать в настоящем? Ответ – нет. Дело в том, что стараться существовать в настоящем нам не удастся, ибо мы и так существуем в настоящем. Так что мы можем? Можем ли мы помочь делу двойными отрицаниями? Например, можем ли мы попытаться не уходить от настоящего? Сложность в том, что любое «попытаться-постараться» ведет актера к концентрации, поток внимания отключается, и вот мы уже отрезаны от мишени.
«Существовать в настоящем тяжело, а оставаться в настоящем еще тяжелее!» Эти два заблуждения навязывает нам страх.
На самом же деле мы и так существуем в настоящем, изменить этот факт нам никак не дано. Но мы можем представить, что мы покинули настоящее. И правда, мы научились так изощренно лгать себе, самовнушением убеждая себя, будто мы не в настоящем, что эту привычку трудно переломить. Но некоторые принципы могут нам в этом помочь. Первое: я уже живу настоящим, так что постараться жить настоящим я не могу. Когда я стараюсь заставить себя жить в настоящем времени, значит, страх блестяще применяет свои уловки. Постараться что-то сделать – значит сконцентрироваться, значит уйти с улиц домой. Страх часто использует именно этот трюк, заставляет нас усиленно стараться стать… тем, чем мы и так уже являемся. Представьте: вы пришли в гости, уселись удобно на диван, и тут вбегает хозяин дома и неожиданно начинает настаивать, чтобы вы присели. На ваше возражение: «Я и так уже сижу!» он просто орет: «А ты постарайся сидеть лучше и сильнее!» И вот если вы решите, что вменяем он, а не вы, и постараетесь выполнить его пожелание, попытаетесь «сидеть лучше и сильнее», потому что вы явно каким-то образом сидите недостаточно хорошо и сильно, и вот вы стараетесь и стараетесь… а хозяин раздражается и орет все больше и громче, то вся эта безумная сценка – именно то, что происходит, когда мы стараемся существовать в настоящем.
Мы сами запутываем себя до обморока, и тогда страху остается только победоносно утащить нас за пятки.
Часть лекарства от зажима – спокойно вспомнить, что вы и так существуете в настоящем и что никто и ничто не в силах выкрасть вас из настоящего. Даже лично вам не удастся вбежать с хлороформом в руках и утащить себя прочь. Худшее, что может произойти – вы сами ввергнете себя в заблуждение, убедив себя, что выпали из настоящего. Мы не можем усилием воли переместить себя в настоящее. Мы можем только совершить открытие, что мы существуем в настоящем. Это подарок, который никто не сможет у нас отнять или украсть. Только мы сами способны убедить себя в том, что мы его потеряли.
«Правил нет…»
У страха нет власти над мишенью, но он может убедить вас, что мишень вас покинула. Для этого ему необходимо заставить вас думать, что правила мишени не существуют, и вот он старается поочередно скрыть каждое правило.
1. Мишень есть всегда
Атака страха на первое правило проста и пагубна. «Мишеней не существует. Это ложь». Страх шепчет: «Ты один, совсем один. Тебе не на кого положиться, кроме себя».
2. Мишень существует вовне и на измеримом расстоянии
Расстояние полезно, оно необходимо нам, чтобы видеть. Если мы встанем на место мишени, мы никогда ее не увидим. Страху нужно скрыть второе правило, гласящее, что мишень всегда существует во внешнем мире и на измеримом расстоянии. Он подтачивает наше восприятие внешнего мира и расстояния, убеждая вас, будто воображение существует исключительно внутри нас. «Все, что я представляю, находится внутри меня. Мое воображение существует внутри меня. Все, что я воображаю, у меня в голове». Эта мрачная логика делает свое злое дело. И вот уже между вами и мишенью нет столь необходимого расстояния. Животворная дистанция исчезла, и вы впечатываетесь в окружающий мир, как человек, прижатый лицом к стене. Нет расстояния; нет возможности видеть.
3. Мишень существует прежде, чем понадобится вам
Страх также подрывает третье правило – что мишень уже существует. Страх умудряется одурачить вас, расщепляя время на две зеркальные параллели: так, пока едешь в лифте, видишь бесконечное количество отражений самого себя. Эти зеркала, прошлое и будущее, отвлекают вас настолько, что уже не разглядеть грустно машущую вам мишень. Затем страх звонит старым друзьям в правительстве: вина, долженствование и наказание помогут ему держать вас в узде. Он навьючивает вам на плечи ответственность и цепляет на шею оковы долга. «Только ты, – шепчут они все, – можешь придумать мишени; ничего не существует, открывать нечего. Ты обязан все придумать, все оживить энергией и все контролировать. Ты один в ответе абсолютно за все. Ты в ответе даже за то, чего не происходит. Ты всех подводишь. И почему ты такой ленивый/безмозглый/пустой/несообразительный/ бесталанный?» Нет более строгого моралиста, чем страх, и все моралисты не чужды страху.
4. Мишень всегда конкретна, и
5. Мишень все время меняется
Теперь страху нужно размыть четвертое правило, гласящее, что мишень всегда конкретна. То, чего мы боимся, действительно всегда кажется очень конкретным. Но это воображаемое несчастье лишь кажется ужасающе реальным. Настолько ужасающе, что мы даже не позволяем себе приблизиться и повнимательнее рассмотреть его. Итак, мы до ужаса боимся, что… – что? Стоит задать себе этот простой вопрос. Вопрос настолько очевиден, что, как правило, мы даже не даем себе времени ответить на него. Что же такое ужасное мы сотворим? Упадем со сцены? Плохо сыграем? Насколько я знаю, никто еще не умер только потому, что провалил роль. Страх, кажущийся пугающе реальным, вянет при ближайшем рассмотрении. Конечно, неприятно играть плохо. Но в то же время мы неизбежно зачастую играем плохо, с этим приходится смириться. Именно страх заставляет нас играть плохо. Страх плохо сыграть оказывается самоисполняющимся пророчеством. Таким же образом чувство вины всегда делает нас безответственными.
Страху, что все пойдет из рук вон плохо, нельзя позволить выйти из берегов. Неужели земной шар действительно взлетит на воздух, если я сыграю так себе? Найти в себе силы взглянуть в лицо опасениям – лучший способ уменьшить эти опасения. Страх всегда старается помешать нам пристально вглядеться в него или во что бы то ни было. В припадке паники полезно вспомнить простой способ успокоиться: просто уделить внимание окружающему миру. На самом деле, только внимание дарует покой.
Иначе мы, до ужаса страшась того, что можем увидеть, ни на что не обращаем внимания и обрекаем себя на хаос.
6. Мишень всегда активна
Финальным рывком, направленным на уничтожение любого движения, страх наступает на пятое и шестое правила мишени: что мишень всегда активна и переменчива. «Как бы не так! – шипит страх. – Мишень пассивна, неподвижна и неизменна!» Когда я жалуюсь, что мой партнер словно деревянный и никак не хочет играть сцену по живому, мы можем быть уверены, что страх жив-здоров и вовсю творит свое черное дело. «Я от него не получаю ничего взамен!»
Неподатливый партнер отнюдь не вдохновляет; но дело по-настоящему и всерьез плохо, если у меня хватает сил и времени отслеживать качество игры партнера. Полезно спросить себя: кто из нас двоих при этом не поддается на живую игру, уж не я ли?
Когда артист разочарован игрой партнера («Я не верю, что Джульетта любит меня достаточно, чтобы я мог сыграть эту сцену»), ему важно увидеть Джульетту, любящую его вполне достаточно. Дело актера – поверить в любовь Джульетты, не дело актрисы – убедить его в этой любви.
Схожим образом жалуясь: «Я слышу только собственный голос, и звучит он монотонно и скучно!», я могу не сомневаться, что страх вовсю занят саботажем. Естественно, если прислушиваться только к собственному голосу, то покажется, что он звучит странно. Голос – это инструмент для конструктивных действий, а не для обобщенного самовыражения. Чтобы как следует использовать слова, мне необходимо представить, что слышит и чего не слышит мой партнер. Я должен представить, какие смыслы доходят до него, а какие нет. Я должен быть занят только мишенью. Моя забота – мишень, и только она. Как только я начну прислушиваться к собственному голосу, я запутаю и того, к кому обращаюсь, и самого себя. Слова мои будут звучать фальшиво. И действительно, слова мои становятся фальшивыми, как только теряется связь между ними и мишенью. Самые умные слова звучат неразборчивой галиматьей, когда они оторваны от мишени. В реальной жизни такое сложно себе представить, потому что в реальной жизни, как правило, когда мы теряем мишень, у нас заканчиваются слова.
Опасность в том, что, репетируя, мы выучиваем наизусть большие куски текста, написанного кем-то другим. Но это не снимает с нас обязательств связывать эти слова с окружающим миром. Нам может казаться, что эти слова имеют какое-то значение сами по себе. Но даже самый блестящий текст совершенно непонятен, если не связан с внешним миром и отрезан от мишени. На самом деле, каждое слово должно быть вызвано к жизни окружающим миром. Любой текст звучит бессмыслицей, когда он отрезан от мишени. Возможно, это одна из причин, почему мы морщимся, слыша собственный голос, записанный на пленку.
Когда все вокруг кажется мертвым, это обман. Страх одурманил нас, и мы уже не видим подвижной и изменяющейся мишени.
Третий глаз
Страх расщепляет вас на две очередные иллюзорные половинки – вы и другой «вы», осуждающий. Вы делающий и вы смотрящий. Этот второй, следящий за вами «вы», безжалостный судья, он осуществляет непрерывный критический комментарий. «Как я играю?.. Правда?.. Да что ж такое… Неужели все так плохо?» И вам никуда не спрятаться и не скрыться от этого третьего глаза.
В результате вы ошибочно решаете, что вы сами и есть мишень, что в мире не существует ничего, кроме вашего третьего глаза. Он парит вовне вас и отвлекает от любой другой мишени. Кажется, что вы в полном одиночестве, в компании фальшивой мишени. И эта оторвавшаяся от тела часть вас парит над головами зрителей и, подмигивая, дразнит вас: «Кошмарно играешь», или, что случается реже: «Гениально, старик!». Вы становитесь лучшим другом самому себе, то есть единственным своим другом. «Кто еще мне нужен, если у меня есть я?» В этом страстном романе нет места третьему, и страх призывно улыбается вам.
Отступление: Нарцисс, Эхо и Медуза
Нарцисс и Медуза пострадали из-за третьего глаза. Боги наказали Нарцисса за то, что он все время любовался своим отражением в воде. Боги превратили его в цветок и приговорили вечно смотреться в сверкающие воды ручья. Но боги наказали Нарцисса не за то, что он проигнорировал любовь нимфы Эхо, и не за одержимость собственной красотой. Кстати, сумей Нарцисс поверить в свою истинную красоту, ему могло бы повезти куда больше.
За что же боги наказали Нарцисса? Проблема в том, что он увидел в воде что-то еще. Нарцисс поймал в воде свой взгляд, смотрящий на него. На самом деле Нарцисс увидел… как его глаза видят его. И как только он увидел, как он сам себя видит, живое действие видения превратилось в пагубное состояние. Нарцисс случайно наткнулся на способ ослепить себя: он злоупотребил даром видения, направив взгляд не на внешний мир, не на самого себя, а на сам процесс видения. Нарцисс сам парализовал свою способность видеть.
Медузу Горгону постигла похожая участь. Взор ее обращал жертву в камень. В щите Персея она узрела, как ее глаза видят. И смертельный взгляд Медузы поразил ее саму – она парализовала себя, а не Персея.
Артист допускает ровно ту же ошибку, считая, что его отношения с окружающим миром – это его собственность, внутреннее состояние. Способность видеть – это не мое ценное имущество, это жизненно необходимый ресурс, которым я делюсь со всем, что вижу. Теперь бедный Нарцисс мерзнет в садах всего мира каждый март. Всякий раз, чувствуя себя парализованными, нам полезно вспомнить его историю. Гораздо полезнее безоглядно заняться мишенью, чем заниматься собой.
Мифы про Эхо и Нарцисса придумали не как трогательные сюжеты для фресок. Любая история имеет тенденцию работать не совсем так, как мы того хотим, – эту тему мы еще рассмотрим чуть позже.
Второй нелегкий выбор: свобода или независимость
Пришло время обдумать второй нелегкий выбор: свобода или независимость. Выбирать вам. Можно выбрать или или, но не то и другое сразу, ибо одно неизменно уничтожает другое.
Свобода – все, а независимость – ничто. Независимость – порождение страха. Жажда независимости встречается часто. Мы не хотим зависеть от того, что может не оправдать наших надежд. Но отрицать всякую зависимость – безумие. Нам нужен окружающий мир. Нам нужны кислород, пища, стимулы. Нам нужны мишени. Свобода – это тайна. Как и существование в настоящем, свобода дается нам изначально. И как бы порабощены мы не были, внутри нас все же теплится искорка свободы, делающая нас людьми. Но, как ни странно, перспектива реальной свободы нередко страшит нас. Свобода, как и жизнь настоящим, кажется слишком огромной и удручающе ненадежной. «Моя свобода – это не моих рук дело. Следовательно, я не в силах ее контролировать. Но есть то, что я могу породить и, следовательно, могу контролировать, – оно никуда от меня не денется. Так что я изобрету искусственную свободу, назову ее «независимость» и посажу на цепь. И она станет слушаться меня во всем».
Доктор Франкенштейн тоже так думал…
Нужда и ненависть
Многие актерские проблемы обусловлены элементарным парадоксом: мы ненавидим то, в чем больше всего нуждаемся. Самое полезное дается нам изначально; но мы боимся, что родник иссякнет. Именно поэтому мы отвергаем эти дары и изобретаем суррогат. Эти менее ценные копии по крайней мере наши, мы их сами сотворили. Мое собственное создание не посмеет бросить меня в беде или причинить мне вред… или посмеет?
Не спорю, реальность в ответе за многое, так что мы стараемся проводить в ней как можно меньше времени. Мы не в силах контролировать реальность, но мы можем контролировать собственные фантазии. Правда, наши фантазии не существуют, то есть на самом деле мы ничего не контролируем. Но иллюзия контроля крайне ободряет. И за это ободрение мы платим поистине невообразимую цену.