Deirdre May Moss
Поезд до Дублина

– Здорово, правда? – я, объятая кардинально новыми ощущениями, даже сначала не услышала голос отца из-за спины. – Говорил же, тебе придётся по вкусу. Только не расслабляйся, – на этих словах я встрепенулась и наконец обернулась полностью. – Это ещё не финиш.

– А где же тогда финиш? – мои глаза сощурились.

Папа пробежался глазами по окружавшей нас панораме, для большей точности сверился с наручными часами, и лицо его вдруг приняло озабоченное выражение.

– Ох, чёрт, – оставив вопрос без ответа, он схватил меня за запястье и чуть ли не силой выволок из объятий деревьев, кустов и невесомого сумеречного духа. – Скорее. Если не поторопимся – рискуем опоздать, и тогда всё будет насмарку.

Отец, такой большой, сильный и мускулистый, сейчас, почти как горный козлик, ловко скакал по камням всё выше и выше, я же из последних сил старалась за ним поспевать. И, вроде бы, у меня почти получилось нагнать папу, но тут ноги как назло меня подвели. Кеды, которые я непредусмотрительно надела, оказались жутко скользкими, и при каждом шаге то и дело норовили сбросить меня куда подальше. И именно в тот момент они почему-то решили показать себя во всей красе. Стоило мне ступить на очередную импровизированную ступеньку, носок мой предательски поехал в неведомые дали, и я совершенно неэстетично шлёпнулась плашмя, разбив при этом коленку.

От моего вопля, наверное, проснулись и подумали о надвигающемся конце света не то что все птицы, но и люди по ту сторону холмов. Было очень больно, я лежала, ощупывая пальцами уже ставшую влажной рану и не видя возможности встать, когда ко мне откуда-то сверху подлетел не на шутку встревоженный папа.

– Господи, как ты умудрилась? – он сел на корточки и, подхватив за подмышки, попытался привести меня в сколько-нибудь вертикальное положение. – Сильно болит? Идти можешь?

Я не отвечала, только смотрела в сторону, а глаза мои меж тем вовсю слезились. И из-за этого было дико стыдно, ведь я всё-таки была уже взрослой и ничуть не плаксой. Колено болезненно ныло и конденсировало на себе кровяные капельки, подобные сверкающим в предрассветной заре рубинчикам, но я решила терпеть, вот ещё.

– Мёрфи, – папа с укором, однако не без явной нервозности, заглянул мне в глаза. – Не глупи. Ответь. Вдруг у тебя перелом? А если не скажешь, то нога может срастись неправильно и кривой стать. Не поскачешь тогда уж по камням-то.

– Ничего у меня не перелом! И ничуточки не больно! – резко, с жаром выпалила я. – Дурацкие кеды!

Отец по-доброму усмехнулся.

– Вижу я, как тебе не больно. Ну, давай сюда своё колено, – он достал из кармана штанов чистый носовой платок в голубую клетку и промокнул им рану. – Держи так, герой.

– А я не плачу! И идти тоже могу, вот! – я держалась гордо, но платок всё же приняла.

– Не плачешь, это молодец, – папа взъерошил мои тогда ещё недлинные, свалявшиеся за ночь вихры и, поразмыслив с секунду, вынес предложение. – Слушай-ка, садись лучше – я тебя довезу, – он повернулся спиной и поставил руки таким образом, чтобы мне удобнее было вскарабкаться к нему на спину.

Но я оставалась непреклонна.

– Нет! Нет-нет-нет! Я сама, – и, прихрамывая и стиснув зубы от ощущения, словно мою ногу кто-то снова и снова полосует лезвием, я поковыляла по камням. Однако и папа не собирался так просто отступать. Он снова встал передо мной и спешно объяснил:

– Да дело не в этом. Я вижу, что ты очень мужественно себя ведёшь. Ты умница, это понятно. Просто так мы точно нескоро доберёмся, а посмотри, – кивок в сторону намечающейся вдалеке, у горизонта, пламенно-лиловой зари, уже настоящей, – совсем скоро рассвет. Давай, отбрось на время все принципы и скорее садись.

Крыть было нечем. Всё, что мне оставалось – это не без боли взобраться на отцовскую широкую спину и, придерживая одной рукой платок, а второй – обнимая папу за шею, подобно настоящему рыцарю с боевым ранением, поскакать к вершине.

Успели как раз вовремя. Стоило мне только спустить ступни на густую траву, сплошь покрывавшую всю площадку, куда мы прибыли, наша лощина озарилась первыми несмелыми, как бы прощупывающими границы дозволенного лучиками восходящего солнца. Они появлялись постепенно, словно облизывая всё на своём пути, издалека, откуда-то со стороны тех поселений, что наблюдались нами ранее. Если же брать в расчёт саму долину, то я и папа оказались одними из первых объектов, попавших под постепенно распаляющееся солнце. Стоит ли говорить: это обстоятельство привело нас в неописуемый восторг!

– Хэхэ-э-э-й! Лю-ю-ю-юди!! – кричал папа. Нас всё равно никто бы не услышал. Ведь те, кто уже не спал (а таких в выходной день было очень и очень мало), вряд ли пошли бы сейчас на прогулку в холмы. А если бы кто и услышал – что же, пусть. В конце концов, чего стесняться, когда торжество под острой приправой юности души так и рвётся наружу, заставляя любить всех, весь мир вокруг?

– Мы первые! Первые! – вторила отцу я. Осознание того, что мы одни такие безумные, которые спозаранку упорхнули невесть куда, чтобы встретить рассвет, будоражило мою детскую кровь и заставляло только сильнее пылким, молодым сердцем влюбиться в жизнь. Про коленку я напрочь забыла и прыгала, танцевала, заливаясь счастливым смехом и чувствуя себя совершенно превосходно.

– Посмотри, – папа подхватил меня на руки, невзирая на то, что мне уже шесть, и я довольно тяжёлая. – Вон там, – могучий палец перед моим лицом указал в самую гущу деревни, туда, где…

– Наш дом! – ахнула я в ещё большем восхищении. Жёлтенький, яркий, он выделялся среди по большей части белых и коричневых деревянных построек и выглядел, словно канарейка в стае воробьёв. – Там, наверное, сейчас мама спит.

– Уповаю на это, – хмыкнул папа. – Ей-то мы не сказали, куда идём. Ох и влетит же нам, если до будильника не вернёмся. Небось, весь дом на уши поднимет и сама перенервничает.

Отчего-то кадр с отчитывающей нас мамой вместо вполне оправданного страха вызвал у меня лишь новую волну хохота. Я, переполненная новыми потрясающими впечатлениями, заливалась, отчаянно трясясь, прямо у папы на руках, а он, не сумев устоять, скоро тоже подхватил от меня смешинку. Так мы и стояли, нет, парили надо всем нашим крохотным-громадным миром, поминутно тыча в какое-нибудь здание пальцем и предполагая, что же там может делаться. Я и папа общались словно старые друзья, хотя кем, как не ими, мы являлись? Машины на дороге встречались нашим радостным улюлюканьем, а когда по рельсам заколесил привычный товарняк, мы и вовсе зашлись в срывающемся на визг «Чух-чу-у-у-ух!». И самым приятным во всей этой обстановке было то, что я и папа на этой живой стене были абсолютно, совершенно одни, и никто в целом мире не мог вмешаться и прервать момент триумфа двоих отчаянных скалолазов Хьюго и Мёрфи Уолшей.

Когда мы немного отошли от эмоций, папа поставил меня на землю и гордо, как будто это были его владения, а он был король, изрёк:

– Вот она, волшебная сила природы! Восторженная, трагичная, ввергающая в панику – одним словом, величественная! Она плачет – значит, и ты заплачешь. Она смеётся – и ты будешь смеяться. А что делать, куда деваться? Всё-таки природа всесильна, – выждав с минуту, отец продолжил. – Да хоть туда вон глянь, – он ткнул пальцем в руины старой, поросшей пушистым, сочным мхом, наверное, ещё древнекельтской крепости. – Вроде бы хотят люди подчинить себе природу. Ан нет, берёт хозяюшка своё! Всё-таки вот, видать, кто владычица земного шара. Не зря её матерью зовут – и есть ведь мать всего живого.

– И наша? – спросила я, изучая уже совсем посветлевшее, прозрачно-голубое высокое небо с редкими перистыми облаками.

– Выходит, что так. И всех животных, и растений, и грибов, и микробов у нас с тобой на руках. Ведь и они, пусть маленькие, а всё – живые.

– Вот это да, – я опёрлась на шершавый, холодный с ночи большой камень, который украшал наш смотровой пункт. – Получается, что и мох вот этот, – моя рука бережно обвела хрупкие стебельки, произрастающие из самого сердца валуна, – мой брат? Чуднó как-то, – заключила я и вновь засмеялась.

Жаль, что я тогда, будучи несмышлёным ребёнком, не имела никакого понятия, насколько большую роль сыграет это место в моей дальнейшей судьбе.

Домой мы с папой брели уже совсем утром, сонные, но страшно довольные. Обратная дорога, как оно обыкновенно и бывает, показалась гораздо короче и легче пути ввысь, и потому идти было легко, к тому же нога моя почти не давала о себе знать, лишь иногда отзываясь неприятными покалываниями на особо грубую поступь. Когда мы снова пересекали луга, ловко лавируя между болотами, я задала внезапно пришедший на ум вопрос:

– Кстати, а почему ты взял меня? Ладно Грейди и Марти, они маленькие, но ведь есть Лу и Рэй. Почему меня? Ещё и одну?

Папа смерил задумчивым взглядом приближающиеся домики.

– Я толком и ответить-то не могу. Ты, Мёрфи, – это просто что-то другое. Не подумай, что остальных я люблю меньше, нет, – поспешно добавил он. – Просто по-другому. Всех вас мы с мамой любим по-разному. Ни меньше, ни больше. Ведь каждый из вас – индивидуальность, а согласись, сложно любить людей одинаково, когда они совсем не похожи друг на друга. Вот так. А всё же мы с тобой так много вместе пережили…

Тогда я думала, что однозначно поняла, что он имеет ввиду.

Уже перед самым домом я и папа с облегчением заметили, что занавески спальни на нижнем этаже были задёрнуты, а значит, мама ещё спала. Так же, как и вышли, как ниндзя, мы просочились в прихожую и, плотно притворив дверь, скинули наконец влажные от росы куртки с налипшими поверх листьями. Спать, как ни странно, уже не хотелось, поэтому мы, протопав прямиком на кухню, принялись рыскать в холодильнике и по шкафчикам в поисках завтрака. Не отыскав ничего со вчера, папа принял безоговорочно одобренное мною решение сделать свои замечательные фирменные бутерброды (берёшь белый хлеб, режешь его вдоль, мажешь кетчупом, майонезом или горчицей, а лучше – всем сразу, сверху кладёшь салат, помидоры, огурчики, колбасу, посыпаешь тёртым сыром, несколько минут в духовке – и вуаля, вкусный перекус готов).

– Слушай, – подала я голос, наблюдая, как подрумянивается корочка у мягкого хлеба и как потихоньку плавится сыр в духовом шкафу. Мне в голову пришла идея, и страшно хотелось ею поделиться.

– А? – отцовские карие глаза встретились с моими, зеленоватыми.

– Я тут подумала… Давай назовём то место Страной солнца? Просто мне кажется, оно именно там живёт. Там и на душе светло сразу становится.

Папа качнул головой.

– Почему нет? В конце концов ты права, где ему ещё жить? А там и тепло, и удобно, и камень такой замечательный. Точно, хорошо придумано, – он выставил вперёд руку с большим пальцем вверх. – Выходит, теперь это у нас Страна солнца.

– Ага, – довольно кивнула я и тут же ланью вспрыгнула на ноги, взволнованно подскочив к отцу с просьбой. Даже не знаю, что на меня вдруг нашло. – Пообещай мне, пожалуйста.

– Что? – папино лицо при виде моего тоже стало немного встревоженным.

– Что мы никогда-никогда отсюда не уедем.

– В смысле, из долины?

– Да, – и, осмотрев дом вокруг, я прибавила. – И из деревни тоже, – и папа без колебаний обхватил мой протянутый мизинчик своим.

– А куда нам ехать? Что с тобой делать, обещаю.

Глава 5.

Честно говоря, я не встречала ещё ни одного человека, который не любил бы такой праздник, как Рождество. А в детстве оно, как правило, воспринимается ещё более ярко и, соответственно, более волшебно. Предрождественская суета, когда закрываются магазины, и мы, разумеется, отложив все покупки на самый последний момент, с огромными пакетами и в дикой спешке скачем от одной лавочке к другой, те редкие деньки, когда прекращается дождь и может даже выпасть снег, и – куда же без него! – Санта Клаус на волшебной оленьей упряжке и всегда с подарками для тех, кто весь год вёл себя хорошо (ну или хотя бы сносно).

А если по факту, наша семья была одной из тех немногих, кто больше радовался Новому году. В особенности, папа. Просто ни для кого не секрет, что Рождество – это праздник семейный, поэтому оно из года в год становилось прекрасной подоплекой для вторжения в логово Уолш маминых родителей. Нет, мы как дети не имели абсолютно ничего против, ведь бабушка каждый раз приносила свой восхитительный пудинг (она была настоящим асом в готовке), а у дедушки в сумке всегда находился большой пакет конфет для любимых внуков. Но вот для папы прибытие старшего поколения на территорию нашей крепости равнялось катастрофе, ведь это, без сомнений, означало, что долгожданные выходные медленно, но верно накрываются для него медным тазом. И тяжкие думы посещали отца неспроста – бабушка на протяжении всего празднества не упускала ни одного шанса подколоть или осудить его, будь то хоть слишком громко ударившаяся о тарелку вилка или сгоревшая индейка. В один прекрасный момент мне даже начало казаться, что любимая её фраза – это «Конни, ну и за кого ты замуж вышла? Ничего ж не умеет, пропащий человек». Хорошо, что у мамы тоже не была кишка тонка, и она, пусть иногда резко, то и дело осаждала бабушкин поток красноречия и вставала на защиту мужа. Дедушка в этом плане вёл себя лояльнее, будучи человеком по натуре пусть не мягкотелым, но всё же добрым. Он, в отличие от жены, не питал к папе никаких негативных чувств и даже часто выходил с ним покурить. За что же бабушка так невзлюбила отца – сказать трудно. Может, из-за своей излишней педантичности, которую папа на дух не переносил, может, из-за того, что у них слишком сильно не сходились мнения по поводу различных вопросов. Не мне, в любом случае, судить. Но факт таков – в Рождество, в этот светлый, ангельский праздник, обстановка в нашем доме неминуемо накалялась.

То ли дело Новый год! Тогда и пабы бывали открыты, и магазины работали, и бабушка не радовала папу своим присутствием. Мама, организованно взяв всех нас с собой и отправив мужа к друзьям, сама ходила навещать родителей через всю деревню, благо, путь был близким. И вот этот ужин, в отличие от рождественского, проходил как по маслу. Никто не ругался, не спорил, ничего никому не доказывал. Одним словом – сказка.

Вдобавок, в наш любимый праздник мы ужинали дважды. По приходу домой, когда уже начинало смеркаться, нам предстояло ещё и приготовиться к семейной трапезе – запечь гуся, достать приготовленный заранее сид-кейк и под всеобщие овации водрузить его на стол, сварить картофельное пюре на гарнир (у мамы оно всегда получалось просто замечательным – воздушным, как облака, молочным и очень-очень вкусным, без единого комочка, таким она была перфекционистом), слетать в магазин за несколькими большими коробками сока, которые в канун праздника найти было не очень то и легко, да разграбить запасы Лу, пока он не видит. Дело в том, что наш старший брат до безумия обожал сладкое и на протяжении каждого года старательно складировал купленные на карманные деньги конфеты, батончики, шоколадки и печенье в дальнем ящичке шкафа, за одеждой, видимо, на чёрный день. И однажды тайничок совершенно случайно приметила Рэй. Она ждала до самого праздника, несколько месяцев (вот уж где настоящая сила воли!) прежде, чем доложить обо всём «штабу младших», то есть донести сладкую новость до меня, Грейди и Марти. Мы, к сожалению, выдержкой как у старшей сестры не отличались, поэтому немедленно составили план захвата и раскулачивания. И в итоге так уж получилось, что тот самый чёрный день, к которому Лу так старательно готовился, наступил в Новый год, потому что мы вчетвером, терпеливо выждав, когда старший уйдёт из дома, с голодом диких волков набросились на его сбережения. Когда же на грохот, топот и дружное шебуршание в «штаб старших» наведалась мама, она застала просто форменную идиллию: её дети, все чумазые и в крошках, ровненько усевшись вокруг горы сладостей, призывают Сахарного духа. Ну, так могло показаться со стороны, мы-то, объевшись до рези в животах, просто медитировали, а точнее, буровили жадными взглядами оставшиеся вкусности, на которые, увы, в нас уже не хватало места. Комната тогда выглядела знатно: фантики и обёртки валялись разноцветными конфетти буквально повсюду, ведь мы в порыве поистине животного голода даже не смотрели, куда их швыряем. Какой-то смельчак даже посягнул на кровать Рэй, неприкосновенную святыню, на которой сидеть-то лишний раз запрещалось, дабы не смять покрывало. Однако старшая сестра махнула рукой и устраивать кровавые разборки не стала – во-первых, она была сытая и потому довольная, и во-вторых, как тут найдёшь виновника, когда он, скорее всего, даже не в курсе, что что-то натворил? Да и наконец, стоит ли оно того?

Как бы то ни было, мама нас, что удивительно, ругать не стала, наоборот, удивилась Лу, который всё это время так спокойно сидел на несметных богатствах, и заявила, что это даже правильно, что мы его раскулачили, ведь он всё равно один столько был не съел. Она сгребла в подол все не поместившиеся в наших бездонных желудках сладости, и заручилась отнести их на праздничный стол, когда внезапно подала голос маленькая Марти:

– Разве мы не могли просто попросить?

Мама на это только усмехнулась и покачала головой.

– Не думаю, что он бы дал. Ты же знаешь Лу: тот ещё актёр – талантище! Как сделает невинное лицо, как притворится – вот, мол, и нет у меня ничегошеньки – ты и поверишь. Нет уж, – деловито заключила мать, жуя мармеладку. – Как говорится, накопил – теперь делись, – И уже в коридоре она шутливо прибавила. – А ещё за вас, юные борцы за справедливость, сейчас такая битва на мировой арене начнётся!

– Ай! Это ещё почему? – отозвалась Рэй, потирая запястье, за которое Грейди усердно тянул в попытках поднять сестру на ноги.

– Ну, вы – те самые, кто сумел построить настоящий коммунизм.

И наши пиры продолжались вплоть до того самого момента, как Лу поступил в колледж и съехал от нас. Потому что хоть он и был блестящим хранителем секретов, хоть и мог ограбить главный банк страны и при этом не выдать себя одним лишь неловким движеньицем, но с вниманием у братца явно не заладилось, так как он не замечал ничего, совсем ничего, просто продолжал из года в год копить сладости, которые не смог съесть в течение дня. Конечно, под Новый год набиралась немаленькая такая кучка и мы четверо, покатываясь со смеху, бессменно выгребали её из недр шкафа и относили на стол, предварительно набив себе полные карманы. Лу же, тем не менее, обстоятельство «чего-то там знакоменького» на столе вообще не смущало, так как он, видимо, думал, что в его отсутствие мы успели ещё раз добежать до магазина или откопали оставшиеся ещё с Рождества залежи. Регулярное опорожнение тайника тоже благополучно проходило мимо его глаз, и потому вся остальная семья радовалась и пользовалась ситуацией, как могла.

Однако новый 1983 год, который имел место задолго до установления сахарной традиции, отложился у меня в памяти на всю жизнь, вплоть до мелких подробностей. Тем утром 31 декабря Лу, появившись к завтраку, угрюмо объявил, а точнее, просипел, что у него болит горло и кружится голова.

Мама тотчас отложила красивую голубую ленту, которой она перевязывала свёрток с подарком для бабушки и подскочила к сыну.

– Ну-ка, дай посмотреть. – она заглянула в широко открытый братов рот, потом приложилась ладонью к его лбу и ужаснулась. – Да у тебя всё горло опухло! И температура, прямо чувствую! Признавайся, сколько мороженого вчера слопал?

– Да не ел я! – попытался возразить Лу, однако сделать это вышло только шёпотом.

– Ага, вижу-вижу, не ел он. Значит, без шапки опять гулял – твёрдо отрезала мама и вынесла, наконец, приговор. – Всё, сегодня никаких друзей. Сиди дома лечись.

На старшего в тот момент было жалко смотреть. Его редкие бровки вскинулись кверху и сложились домиком, как будто он сейчас заплачет, а тёмно-русая прядка из отросшей чёлки, которая обычно придавала брату некоторое сходство с хулиганом, упала на лицо и только усилила в глазах окружающих его трагическое выражение.

– Но… Мам! – снова попытался возопить к родительской совести Лу и снова всё было тщетно. Кажется, он уже успел в полной мере пожалеть о сказанном по неосторожности. – Там… У Брайана сегодня такая вечеринка! Все пацаны придут!

Он ходил за мамой хвостиком туда-сюда по кухне и чуть ли не на коленях просил отпустить его в гости к школьному приятелю, но мать оказалась крепче камня. Она только неумолимо мотала головой и всё твердила:

– Нет, нет и ещё раз нет! Всё. Нагулялся уже вчера. Вот заболеешь ещё по-крупному, и что я с тобой делать буду? В больницу на Новый год лечь захотел? Видимо, да, к этому стремишься. Ещё и друзей всех перезаражаешь, – она устало вытерла лоб тыльной стороной ладони и, резко развернувшись, случайно влетела в Лу. Тот ощутимо пошатнулся, однако на ногах устоял. – Вот видишь, даже с ног валишься. Головокружение налицо. Нет, – мама нашла в ящике градусник и вручила больному, – сегодня ты точно никуда не идёшь. Иди за стол, заодно померяй температуру. И не вздумай плутовать!

Лу только горько вздохнул и отправился к обеденному столу, где я и Рэй, поднявшиеся раньше всех, уже уплетали бутерброды с яйцом. Вяло махнув нам в знак приветствия, брат приземлился рядом, пододвинул к себе тарелку с горячими тостами и сердито сунул градусник под мышку.

– А у вас, девочки, ничего не болит? – осведомилась мама из другого конца кухни. Помещение было небольшим, потому кричать не приходилось. – А то мало ли, Лу ведь заразный.

Мы с сестрой переглянулись и утвердительно помотали головами.

– Неа, – коротко отчеканила Рэй и принялась за ароматное какао.

Правда, у меня отрицание получилось неубедительным, ведь я с самого утра чувствовала некоторую слабость и ломоту в всём теле, а кроме того, страшно першило горло. Потому мне пришлось приложить массу усилий, чтобы не хлопнуться лицом прямо в яичницу, и, разумеется, от маминого намётанного глаза такое состояние укрыться не смогло.

– Так, – она в два шага преодолела полупериметр стола и чуть вскинула мою голову за подбородок, заставив меня обнажить неравномерные ряды только ещё растущих коренных зубов и собственно глотку. Пару секунд мама сосредоточенно вглядывалась в недра моей ротовой полости, а затем беззлобно усмехнулась. – Ну вот, ещё одна. Эх ты, – обратилась она к Лу, – рассадник инфекции. Иди-ка лучше к себе, я всё туда принесу. А то вот, уже и Мёрфи заболела.

На самом деле, в этом не было ничего необычного. В детстве иммунитет у меня оставлял желать лучшего, и папа нередко шутил, что я переболела «всем, чем только можно, кроме чумы». Будучи совсем маленькой, я даже улицу почти не видела, потому что по большей части сидела дома с очередной болячкой. А горло, уши и, в особенности, нос – это вообще была отдельная тема. Я, не имея никакого медицинского образования, могу сейчас без проблем работать фармацевтом узкой специализации, так как капли для носа со всеми их свойствами я, благодаря незабываемому детству, выучила прочнее, чем таблицу умножения.

И мама, естественно, была в курсе сбойной работы моей иммунной системы, поэтому даже не удивилась тому, что меня вот так легко скосило под Новый год.

– Нос заложен? – только поинтересовалась она, скорее, для галочки, ведь ответ был заведомо определён.

Я в знак согласия качнула головой и побулькала ноздрями. Что есть – того не отнять. Стоило лишь малюсенькой заразе обосноваться у меня в организме, стоило только ночь поспать с открытой форточкой когда-нибудь, кроме лета, – и всё, пиши пропало.

– Ладно, ступайте тогда вместе, что уж вам терять, – мама сунула мне большое цветастое блюдо, накидала на него хрустящих тостов с горкой, вручила Лу тарелку со свежей яичницей, банку абрикосового джема и моё початое какао. – Не съедите – значит не съедите, я с запасом, чтоб вы мне тут не шныряли со своими микробами. Остальное потом донесу, вместе с лекарствами, вон, тут ещё детей накормить надо, – она в суматохе кивком указала на вновь прибывших Грейди и Марти. Сестрёнка была ещё совсем малышкой и с трудом держалась на ножках, то и дело норовя схватиться за смешную, сделанную под скелет пижаму Грейди.

– Вообще-то мы уже взрослые! Ну, по крайней мере, я, – важно отметил младший брат.

– Был бы взрослый – не просил бы меня ночью лечь с вами на диване, – не моргнув глазом, возразила я. – Или-таки страшно?

– Нисколечки, – отпарировал тот. –Мне самому не страшно, я смелый. Я вон, – Грейди чуть замялся, но быстро нашёлся, – за Марти боюсь. А если из окна полезут воры и захотят её украсть? Я не смогу их победить.

– А я что, смогу? – хмыкнула я. – Мне, между прочим, только шесть.

– Может и сможешь. Ты уже большая и в школу ходишь, – не отступал братишка. – И вообще – вон папа тоже с мамой спит, а он взрослый и ни-че-го-шень-ки не боится, – он специально разложил на слоги слово «ничегошеньки» для пущего эффекта. – Так что же получается, ему можно, а мне – нет, что ли?

– Ну всё, ребята, хватит спорить. Ты, Мёрфи, вообще болеешь, – вмешалась мама в ответ на мой многозначительный кашель. – Нате вот вам, – она всучила мне ещё и свежесваренное какао для Лу, а сверху на тосты насыпала клубничного печенья. – Надеюсь, не упадёт башня. Идите пока в карантинную, ну, к Лу и Рэй в комнату, и по дому не слишком разгуливайте. К бабушке с дедушкой, получается, тоже лучше сегодня не ходить… Ну ничего, – поспешно добавила мама при виде наших притухших глаз. – Я им скажу – вы к ним в другой день наведаетесь.

И мы, новоиспечённые больные, стараясь по пути не растерять провиант, поплелись к лестнице. Настроение у меня было так себе, ведь теперь ни на ужин сходить, ни просто погулять было нельзя. А ещё – Новый год! Вот уж угораздило так угораздило.

Зато Лу, как ни странно, быстро отошёл и пребывал в лёгком и приятном расположении духа.

– Эй, чего ты дуешься? – со стуком поставив еду на прикроватную тумбочку, он взъерошил мне волосы. – Ты что, разве не понимаешь, что мы теперь на льготном пакете?

– А? – я подняла с мягкого коврика Рэй печенье, которому всё-таки удалось сбежать с блюда.

– Вот тебе и «А», – брат невозмутимо прыгнул на свой незастеленный диван. Из-за его плохой, как у всякого больного, координации движений получилось комично: приземлившись на одно плечо, Лу повалился на постель плашмя, словно морская звезда. – Нас же теперь никто работать не заставит! Ни убираться, ни готовить, ни ёлку наряжать…

– Я хочу ёлку наряжать! – так уж сложилось у нас в семье, что ель мы ставили не на Рождество, как принято, а на Новый год. Не знаю, с чем это связано, но папа исправно каждый раз приносил зелёное ароматное дерево, мы размещали его в зале (правда, ёлка при этом занимала треть комнаты) и всей семьёй, кто был в доме, а не разошёлся по друзьям-знакомым, наряжали. И из года в год, мне по каким-то, вроде, ясным, а вроде бы, и весьма мутным причинам было жалко эти самые ели. С одной стороны, и папа всегда рассуждал «Чего их жалеть, всё равно они уже продаются, им не поможешь, а так хоть дом украсят», и мама никогда не относилась к данному вопросу столь же трепетно. Но почему-то меня вид бедных, сбитых в пучки, перевязанные тугими бечёвками, ёлочек, которые обыкновенно бывали выставлены у нас в деревне на продажу, таких молодых, гибких и смиренно склонивших свои тонкие верхушки в ожидании неминуемой гибели, доводил чуть ли не до слёз. Возможно, я, как и бывает с маленькими детьми, в какой-то мере драматизировала, коверкала увиденное, но сердце моё, совсем ещё ребяческое, не могло оставаться равнодушным к такой тирании. «Им бы ещё расти и расти, годами, веками. А теперь их просто выбросят на помойку». Я пыталась говорить об этом, даже однажды, доведя до абсурда, притащила выброшенную соседями маленькую ёлочку домой. Но мама тогда сказала, что она вся осыпается, и мы ей уже не помощники, а затем просто вынесла деревце на улицу, на холод. Мне, юной девчушке, это показалось чудовищно несправедливым.

Поэтому на сей раз я решила хоть что-нибудь изменить. Хоть что-то, что в моих силах.

– Эй, Лу, – я тихо – громче не могла из-за горла – позвала брата.

– Фево? – смачно откусив многоэтажный бутерброд собственного авторства, прошамкал тот. Даже во время болезни старший не изменял своему отменному аппетиту, хоть и был при всём при том высоким и очень стройным, если не сказать, откровенно худым.

– Папа же ещё не ушёл за ёлкой?

Лу отрицательно помотал головой:

– Не, и ещё нескоро пойдёт. Он отсыпается, у него ночная смена была, помнишь?

Всё складывалось точно так, как нужно. Тютелька в тютельку. Я, преисполненная надежды, перевела взгляд на братов шкафчик, доверху набитый различными творческими принадлежностями.

– У тебя есть зелёная краска?

Уже через полчаса работа кипела вовсю. Не составило труда спуститься вниз за кипой газет, которые зачем-то хранил папа. Так же несложно было плотно выкрасить их в зелёный, истратив при этом всю краску Лу, но он не был в обиде – всё же благое дело. Уже потруднее было нарезать бумагу на кучу маленьких полосочек. И самым кропотливым занятием оказалось наклеивание этих самых полосочек на проволочный каркас.

Лу не сопротивлялся ничуть, наоборот, после объяснений, что к чему, загорелся моей идеей и охотно помогал. Во всём, что хоть прямо, хоть косвенно касалось творчества, мой старший брат всегда был на высоте, и, нужно отметить, если бы не он, я вряд ли завершила бы свой грандиозный проект до конца. Потому что работали мы долго, на протяжении нескольких часов. Под конец пальцы уже даже отказывались двигаться, а голова – хоть сколько-нибудь связно мыслить. Мы дошли даже до того, что хотели бросить, но сошлись на мнении, что нет в этом толка, если уже начал и материал перевёл. Пару раз к нам заходила мама, проведать и принести лекарств, и мы загораживали спинами незаконченный шедевр, чтобы не испортить сюрприза и просили её, кажется, даже несколько раз, передать папе, чтобы тот не ходил сегодня за ёлкой. Мама озадаченно напрягала лоб, но всё-таки донесла нашу просьбу, когда отец проснулся, и к вечеру в итоге мы имели замечательную, сочно-зелёную, небольшую и полностью безопасную для окружающей среды (и чистоты в доме) ёлочку.

– Ура! Мы это сделали, – облегчённо выпалила я, отойдя чуть назад для лучшего обзора.

– Подожди, последний штрих, – Лу вдруг вскочил и несоизмеримо для больного быстрым бегом поскакал по лестнице. Через несколько секунд он уже снова влетел в спальню, держа над головой, словно олимпийский вымпел, ароматизатор для туалета «Хвойный лес».

– Вот так, чтобы краска не воняла. Да и вообще, это же ёлка, – со знанием дела брат густо надушил наше с ним изделие, в результате чего в комнате стало совсем нечем дышать, и я решила совершить крошечное правонарушение.