Давид Робитов
Тиран

– Возможно, ты и прав государь,– сказал Константин. – Но я думаю виной всему древние греки, превратившие военные состязания в бесстыдные игры. На Олимпийских играх мужчины обнаженные как рабы, демонстрировали друг другу свои достоинства. Не брезгуя после игр снимать усталость тел, ублажая друг друга. Поэтому и женщин туда не допускали. А после того как Греция вошла в состав империи, эта зараза передалась и ромеям.

А колонна между тем неотвратимо двигалась вперед. И вот уже показались стены Мопсуэстии. Ее первой осадил басилевс. В этот раз Никифор не стал тратить время на показные штурмы и обстрелы. Он сразу взялся за дело. По примеру взятия Хандака на Кипре.

Черны ночи на юге, когда ночное светило прячется за тучами. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Глубокой ночью к берегу реки Пирам протекавшей возле стены подкрались федераты. Черкасы, старые знакомые Никифора. Специалисты по подкопам, геты с Таны и Сакира, начали вести подкоп, начиная от берега. Да так, чтобы стража на стенах ничего не заметила. Землю относили и сбрасывали в речной поток. В конце этой работы две башни совместно с заключенной между ними частью стены повисли без всякой опоры. Для того чтобы все строение не обрушилось раньше времени, его подперли бревнами. Углубление забили сухим хворостом. Через три ночи, к рассвету все было закончено.

Как только первые солнечные лучи озарили окрестности, городские стражники в белых одеждах высунулись, как обычно, из башен. Они разожгли костры под котлами с водой, приготовили камни для сбрасывания на головы штурмующим и стали осыпать бранью государя. Сам топарх с приближенными советниками вышел на стены, чтобы позлорадствовать над пустыми хлопотами «хачей».

Фаланги ромеев, между тем, в полном вооружении построились для приступа. Но не видно было ни катапульт, ни штурмовых башен. По сигналу Никифора, затаившиеся под стеной казары подожгли хворост. Когда пламя разгорелось, геты нырнули в воду и ушли вниз по воде.

Заметив клубы дыма, но, не понимая в чем дело, засуетились стражники на стенах. Пока доложили топарху, пока тот совещался и раздумывал, подпорки сгорели. Вся подрытая и висящая в воздухе часть стены заколебалась и под своей тяжестью рухнула на землю, увлекая за собой стоявших на ней защитников города. Многие из них тут же разбились и испустили дух. Как только разрушенная стена открыла достаточно широкий проход, легионеры двинулись на приступ.

Еще не рассеялись клубы дыма и пыль, а ромеи уже вошли в город. Жители и гарнизон отчаянно сопротивлялись на каждой улице, в каждом доме. К полудню всякое сопротивление было подавленно. Лев Фока доложил Никифору о взятии крепости. На центральной башне внутренней крепости развивалось бело-голубое знамя Византии, а на центральной площади был установлен Крест Победы.

Покорив Мопсуэстию, Никифор запретил ее разрушать. Оставшимся в живых жителям было предложено принять христианство. Этим он показал всем, что в отличие от предыдущих набегов, в этот раз империя пришла сюда надолго.

Горожане, не сменившие веру, были лишены прав и обращены в рабов. Они горько оплакивали постигшую их судьбу. Захваченная добыча была собранна и поделена согласно своду «Эклога». Часть полученной легионерами добычи ушла на оплату кредитов галатам и поставщикам оружия. Лучшую часть из казенной доли Никифор отложил для царской сокровищницы. Оставив в крепости гарнизон, колонна двинулась на Килликийскую равнину. От стен занятой Мопсуэстии, легион двинулся в сторону Тарса.

На подступах к Тарсу к легиону Никифора примкнул поджидавший его со своей кавалерией дука Ван Цимисхий. Все это время его мобильный отряд находился неподалеку от города-крепости, совершая дерзкие набеги на продовольственные обозы и купеческие караваны. Узнав о приближении войска Никифора, Цимисхий тут же поспешил к государю.

Влетев, как стрела в палатку, где Никифор обсуждал предстоящую битву со штабной свитой и магистром Львом, тут же бросился обниматься.

– Никифор! Лев! Как же я рад вас видеть! Полгода полевой жизни сделали из меня настоящего дикого скифа. Давате уже расколем этот орех и вернемся в столицу. Я соскучился по баням и театрам, застольям и красивым женщинам.

– Погоди ты о женщинах. Успеешь еще, – улыбнувшись, осадил своего родича Никифор. – Докладывай, чем ты тут занимался. Много ли собрал провизии? Хватит ее, чтобы прокормить войско осадившее Тарс?

Выслушав обстоятельный доклад, похвалил родича:

– Зиму и весну ты провел не впустую дука Ной. Хвалю! А сейчас расскажи, что удалось тебе выведать. Есть ли у Тарса слабое место? – Спросил он.

– Не надо ничего выдумывать Никифор! Стараниями моих охотников в городе не так уж много осталось запасов продовольствия. Обложим их со всех сторон. А через пару недель там начнут грызть свои сапоги. Лишь бы с моря не подвезли припасы.

– Об этом уже позаботились. Друнгарий флота Никита послал курсировать вдоль побережья отряд огненосных триер, – заверил его Лев.

Расположив основной костяк войска невдалеке от Тарса, сам город Никифор плотно обложил постами от берега до берега. Помня о том, какой урон нанесли ромеям вылазки тарсийцев в прошлую осаду, Никифор решил в этот раз максимально обезопасить свои войска. Он приказал выкосить всю траву и срубить все деревья, окружавшие город. Чтобы все передвижения войск происходили на открытом месте. Чтобы тарсийцы не имели возможности, устраивать засады в лесистых местах и внезапно нападать на ромейских легионеров. Вся округа украшенная фруктовыми деревьями, покосами и цветущими лугами, стала голой, истоптанной, покрытой пятнами пожарищ. Равнина вокруг города лишилась своей природной красы.

Гордые своими прежними победами над ромеями, жители Тарса не могли спокойно смотреть, как уничтожают плоды их трудов. К тому же в городе замаячил призрак голода. Лучше сразиться с ромеями в открытом бою, пока воины сильны и не истощены, решил городской эмир. Он вывел из города всех способных держать оружие. По центру фаланги в несколько рядов стояли многочисленные отряды городских ополченцев – копейщики. Фланги прикрывала легкая конница курдских и арабских шейхов.

Напротив фаланги тарсийцев Никифор расположил фалангу каппадокийцев под командой магистра Льва. Позади копейщиков расположил стрелков и пращников, приказав им оттуда поражать неприятелей. Фланги прикрыл легкой конницей федератов. Во главе правого крыла стал он сам. Командовать левым крылом, поставил дуку Иоанна. В этом сражении Никифор решил опробовать свой отряд закованных в броню и кольчугу всадников – катафрактов. Не напрасно же он тренировал и вооружал их всю зиму. По настоянию Цимисхия, комитом отряда рыцарей он поставил его приятеля подающего большие надежды Варду Склира.

И вот началось сражение. Все поле засияло блеском доспехов и оружия. Легкая кавалерия тарсийцев атаковала фалангу ромеев и пошла вскачь вдоль ее фронта, осыпая стрелами. Легионеры прикрылись щитами, а из-за их спин на кавалерию посыпались стрелы и камни стрелков и пращников. Пока шла перестрелка, фаланга тарсийцев подошла к рубежу атаки.

Басилевс приказал букинаторам трубить к атаке. Отработаным маневром центурии перестроились, открыв проходы в фаланге. Через эти проходы вперед выступила конница катафрактов. Варда собрав рыцарей в тяжелый клин, повел их в самый центр вражеского построения. Закованные в броню кони и всадники ударили тарсийцев, как нож в масло. Фаланга не устояла перед таким натиском и развалилась надвое. В ее сломанных рядах началась паника. Безудержный страх охватил их, когда они увидели неприятеля уже за своими спинами. А между тем клин тяжелой конницы, пройдя насквозь фалангу, разделился на два рукава и стал охватывать ополченцев с тыла.

За катафрактами в бой вступили наступающие легионеры. Окруженные противником, поражаемые копьями и гладиями, тарсийцы тотчас обратились в бегство. Какая-то часть из них успела добраться до ворот и постыдно укрылась за стенами цитадели. Но к воротам рвалась и легкая конница ромейских федератов.

По приказу эмира ворота города закрыли, бросив немалую часть своих сограждан на милость победителей. На городских стенах, приготовили метательные орудия, стойко ожидая вражеского нападения и штурма. Но басилевс Никифор остановил войска, зная, что стены города неприступны. Незачем было класть жизни воинов под их стенами. Он был уверен, что голод, своей жестокой необходимостью рано или поздно поневоле вынудит крепость сдаться.

И Фока продолжал осаду. Учитывая опыт критской компании, Никифор не позволил легионерам бездельничать. По его приказу, от берега до берега вокруг крепости стал возводиться осадный вал. С моря подступы к городу охраняли огненосные дромоны. Галеры попытавшиеся вырваться из гавани были немедленно и безжалостно сожжены.

Как и следовало ожидать, вскоре голод сделал с горожанами то, что было не под силу врагу, расположившемуся за его стенами.

Гнетущая печаль охватила жителей Тарса, когда недостаток пищи ослабил их тела. Они покрылись смертной бледностью, ничем не отличаясь от призрачных теней. И впали в ужасное отчаяние. Ведь бедствие, причиняемое голодом, наиболее губительно и достойно сожаления. Тело теряет свою стройность, холод гасит его теплоту, кожа превращается в некое подобие паутины, обтягивающей кости, и постепенно приближается жалкая смерть.

Когда горожане уже не в силах были совладать с нестерпимыми муками, они заставили эмира выслать к Никифору парламентеров. Посланники эмира заключили мир с басилевсом ромеев, при условии, что каждому желающему будет дозволено свободно уйти во внутренние области Сирии. Сдачу города Никифор поручил принимать магистру Льву. Установив на центральной площади крепости Крест победы, Лев принялся обустраивать захваченную территорию.

По заключенному соглашению, желающие покинули город, имея с собою из всего необходимого только одежду и все, что могли унести в руках. Лев Фока разрешил горожанам купить у обозников и торговцев, следующих за войском, провизию и вьючных животных для путешествия. Ведь своих они давно съели, а изможденные голодом люди едва держались на ногах. Галаты изрядно поживились: хлеб и средства перевозки достались горожанам за треть их имущества. Пять тысяч тарсийцев отправились по дороге в Антиохию. Истощенные и обезоруженные горожане были легкой добычей для любой шайки грабителей орудующих в ближайших окрестностях. И тут басилевс Фока проявил свое великодушие и распорядился выделить отряд охраны для их сопровождения.

Басилевс со свитой наблюдал, как мимо него проходила эта жалкая колонна. Что ж, подумал он, наглядный пример для сирийцев. Когда эмир Тарса поравнялся с Никифором, его остановили телохранители государя.

– Передай топарху Антиохии мои слова, – Никифор указал рукой на юго-восток. – Следующий на очереди его город. Если при моем приближении он добровольно не откроет ворота, его и его город ожидает участь Тарса. Но в этот раз пощады уже не будет ни для кого.

Эмир опустил глаза и ничего не ответил. Он был слишком подавлен своим поражением.

Тарс сдался государю Никифору 16 севаста 965 г. Окрестные земли были объявлены ромейскими. Область Тарса преобразована в фему Византии. Стратигом фемы и комитом города был назначен отличившийся в бою Варда Склир. В самой крепости был поставлен надежный гарнизон.

По повелению базилевса Варда Склир для горожан не пожелавших оставить город поднял над стенами Тарса два штандарта в качестве символов: один – «земли ромеев», другой – «земли ислама». Глашатаи объявили, что вокруг первого должны собраться те, кто желают справедливости, беспристрастности, сохранения собственности, семьи, их жизни, их детей, хороших дорог, справедливых законов и хорошего обращения. Вокруг же второго – те, кто стремятся к прелюбодеянию, к законам угнетения, насилию, вымогательству, захвату земель и конфискации собственности.

Бюрократы составили списки, по которым последователи учений пророков Мухаммеда и Ария облагались двойным налогом. Киликийцы же, добровольно принявшие крещение византийского толка от налогов освобождались. Часть земель вокруг крепости раздали отличившимся безземельным ветеранам.

По поручению басилевса, Лев Фока занимался распределением добычи. Он собрал в городе неисчислимые богатства. Портовые склады и поместья аристократов Тарса были заполнены ценностями со всего побережья Средиземноморья и из глубин Африки. Добыча была собрана, сосчитана и распределена обычным порядком. В отличие от дележа принятом в войсках халифата, в ромейском войске в казну отчислялась шестая, а не пятая часть добычи. Доля казны отправлялась в Константинополь для представления во время триумфа на столичном ипподроме. Часть этой доли была сбыта галатам по долговым обязательствам. Эти обязательства Лев Фока мог легко обналичить на золото в торговых цехах Константинополя.

Оставшееся добро Лев раздал легионерам и федератам. Ценные, но громоздкие вещи, доставшиеся им при дележе, тут же у стен Тарса легионеры обменивали у скупщиков на золотые и серебряные монеты. Иногда на самоцветы, жемчуг или редкие прянности.

Военная компания этого года подошла к концу. Дожившие до победной развязки войны ополченцы с нетерпением ожидали приказа Никифора о роспуске по домам.

Хачатур отвел Аргишти за пределы своего лагеря для откровенного разговора. Он долго молчал, что-то обдумывая.

– Дядя Хачатур, чем ты озабочен? Конечно, из-за этого тирана у нас обезображены лица. Но зато глаза, руки и ноги целы. Мы остались в живых в этой ужасной войне и даже с достатком в кошелях.

– С возрастом начинаешь задумываться не только о дне сегодняшнем, но и завтрашнем, – вздохнув, ответил Хачатур.

– О чем ты говоришь? Скоро будем дома!

– Я живу с семьей на собственной земле, которую мне выделило государство за долгую службу. Я сам себе хозяин, и мне надо платить налог за землю только государству, – стал рассуждать Хачатур. – В мое отсутствие рабы трудятся на моих виноградниках. Я могу купить еще рабов. После войны цена на них падает. В конце концов, я могу откупиться от призыва на войну. Но даже если бы я не смог заплатить налоги государству и мое имущество распродали бы за долги, я бы лишился только имущества, но не свободы. В твоем случае все гораздо хуже. – Хачатур вздохнул. – Твоя семья живет на общинной земле. Община заботиться о каждом своем человеке. Но и каждый член поселения обязан трудится на общинных работах. А ты ушел из общины по собственной прихоти. Твою работу выполнял другой общинник. Поэтому, кроме государственных налогов, твоя мать должна будет выплатить старосте деревни стоимость общинных работ, которую ты выполнял бы, находясь дома. В противном случае, за неуплату долга, одну из твоих сестер продадут в рабство.

– Но у меня же есть деньги! Я верну свой долг общине, – возразил Аргишти.

– А еще государственный налог. И с чем ты останешься? Снова ты, твоя мать и сестры будете влачить жалкое существование до следующего призыва на войну? А если в другой раз тебе не повезет? А ты подумал, что сестер надо еще выдать замуж. А кто возьмет их без приданного? – Продолжал рассуждать Хачатур.

– Что же мне делать? – Спросил опешивший Аргишти.

– Есть много вариантов. – Хачатур стал перечислять: – Можно, например, пойти на службу в какой-нибудь государственный пограничный гарнизон и получать жалование. Лет через двадцать станешь ветераном и получишь от государства кусок земли в собственность. Либо можно примкнуть к вольным наемникам – казос, хеттам. Спрос на них всегда высок и в среде купцов и у воюющих аристократов, поэтому они всегда при деньгах. Соберешь денег, купишь себе землю и заберешь из общины свою мать с сестрами.

– Наверно лучше к «гусям». У них денег побольше, – обрадовался Аргишти.

– Ну что же, – подумав, согласился Хачатур. – Есть у меня один знакомый хеттский рекс с берегов Куры. Пойдем, попробую тебя пристроить к этим самым курахетам из народа кизиков.

На том и порешили. На следующий день Хачатур повел Аргишти к лагерю вольных наемников. Его нетрудно было найти, из-за необычного вида палаток, которые назывались юртами и пасущихся рядом с ними табуна лошадей.

В отличие от ромейских лагерей, где все симмеррично и рационально, лагерь федератов отличался кажущейся хаотичностью расположения юрт и кажущимся легкомыслием его обитателей. Там бродили группами и поодиночке полураздетые люди. Одни точили оружие: кинжалы, напоминающие римские мечи и предназначенные для прямых ударов, топоры для пешего боя, длинные ножи – шашки, предназначенные для рубящих ударов с коня. Некоторые фехтовали, некоторые боролись, а некоторые просто ржали как кони, слушая рассказ очередного балагура. А чуть поотдаль от лагеря, на берегу речушки стоял юрт, над которым поднимался столб белого пара.

– Неужели кому-то из наемников холодно в такую жару, что даже развели огонь в палатке? И почему палатка так далеко от остальных? – Изумился Аргишти, внимательно присматриваясь к быту гетов, как к предполагаемому месту своего дальнейшего обитания.

– А ты как думаешь? – Хитро переспросил Хачатур.

– Наверно там находятся люди заболевшие лихорадкой, от которой знобит. Вот и согреваются в палатке в такую жару. И подальше от остальных, чтобы больных не беспокоить лагерным шумом и чтобы болезнь не распространялась, – предположил Аргишти.

– Это имело бы смысл, если бы мы говорили о нормальных ромейских легионерах,– усмехнулся Хачатур. – Но мы сейчас идем к лагерю диких федератов. А у них не все как у нормальных людей. В этой палатке они кладут раскаленные камни в лохань с водой и подолгу сидят в горячем пару, иногда обтираясь травой или ветками с деревьев. Так они принимают омовения. И это у них называется баня.

– Разве не проще омыть тело в реке?

– Они и это делают, но обязательно после долгого сидения в раскаленном пару. Говорят, что так они очищают не только тело, но и душу. Поэтому подобную процедуру они проделывают всякий раз перед и после сражения. Если есть возможность.

– Действительно дикие! Для того чтобы очистить душу надо исповедаться священнику.

Так они беседовали, направляясь к стоянке гетов. Но, внезапно, при подходе к границе лагеря перед гостями, словно ниоткуда возник казар из охранения.

– Кто, куда, зачем? – Скороговоркой спросил он.

Хачатур скосил глаза и увидел, свой пост казар выбрал в ложбинке за кустом. Скрытая позиция, которую можно было обнаружить, только подойдя вплотную. Это разнилось с тем, как выставлялись стражники на охрану лагеря ополченцев. Открыто и просматриваемо как с извне, так и изнутри лагеря. «Караул», так кажется, называется стража у федератов, припомнил Хачатур.

– Лохаг Хачатур из византийских ополченцев с Кипра. Этот легионер со мной. Я старый знакомый риха Робити. Отведи нас к нему. – Хачатур слышал, как называли своих вождей готские федераты и потому употребил готский титул применительно к вождю казар. Сам он намеренно представился званием, которого его лишили за ослушание. Но казарам это знать было ни к чему.

Страж неторопливо оглядел их. Между тем и сами легионеры с интересом осматривали казара. С первого взгляда было видно, что страж не обременял себя доспехами, принятыми в византийской армии. Короткий суконный полукафтан из некрашеной шерсти. На кафтан обычно крепились металлические латы или кольчуга, но сейчас их не было. Под кафтаном холщевая рубаха была заправленная в широкие шаровары. Те в свою очередь были заправлены в остроносые сапоги, кожаную обувь, привязанную на подъеме ноги ремнями. Это вместо привычных ромейских сандалий. На голове, вместо шлема, кудлатая папаха из шкуры черной овцы. За плечами башлык – суконный остроконечный капюшон, надеваемый в непогоду поверх головного убора. Шаровары держались на поясе с помощью широкого кушака, трижды обернутого на талии. Из-за этого кушака в иранских землях таких, как стоящий перед ними казар прозывали кушанами. Опоясывал кафтан кожаный ремень с металлическими бляшками, на котором крепился прямой поясной кинжал, напоминающий гладий , меч ромейского легионера. В одной руке казар держал кавалерийскую пику, а в другой – кожаную плеть, нагайку. Универсальное оружие в умелых руках. Лицо казара заросло бородой и усами. На лбу казара черной краской был наколот равносторонний крест.

– Сван, проводи гостей до казбека, – произнес страж. – С другого бока и сзади внезапно и бесшумно появился другой караульный, заставив ромеев непроизвольно вздрогнуть. Вооружен и одет он был, как и первый страж, но на голове у него была круглая шапочка – подшлемник из войлока, также украшенный равносторонним крестом. Голова его была выбрита и только надо лбом, из-под подшлемника выставлен был на показ клок волос – чубчик кекил. «Кажется это прическа неженатой молодежи, защита от сглаза», – отметил про себя Хачатур и проворчал:

– Фу ты, дети шайтана, напугал.

– Айда со мной, – сказал тот, которого назвали Сваном, широко улыбаясь, по-детски радуясь произведенному эффекту.

– Скажи, друг, зачем твой напарник нарисовал на лбу крест? Для того чтобы все видели, что он христианин? – Спросил Аргишти у провожатого.

– Нет. Это «аджи». Он предохраняет от несчастья и болезней, – коротко ответил Сван.

Страж провел ополченцев по лагерю до юрты походного атамана. Казбек Робити Лад сидел на конской попоне расстеленной на траве у входа в юрту, скрестив ноги и что-то неспешно обсуждал с сидящими рядом казарами, греясь в лучах утреннего солнца.

Одет он был, как и прочие геты, но без кафтана и папахи. Верхнюю губу украшали пышные усы, свисающие ниже подбородка. Подбородок его был гладко выбрит. Голова тоже была выбрита, но ото лба до темени оставлена полоса волос. Стилизованный айдар, клок волос показывающий принадлежность человека к воинскому сословью. На самом темени уже знакомый гостям круглый черный войлочный подшлемник, украшенный по верху равносторонним крестом. Кушак и головной убор – два символа свободы у скифов, без которых появляться на людях было неприлично. В руках он держал булаву – символ атаманской власти.

Заметив подошедших незнакомцев, казары замолчали, с любопытством присматриваясь к Хачатуру и Аргишти. Сван коротко отрапартовал казбеку. Выслушав доклад, Лад махнул рукой, отпуская караульного. Затем предводитель гетов встал на ноги и радушно приветствовал гостей, как равных. Поднялись и остальные казары. Атаман ничем не показал, что удивлен или его смущают обезображенные лица гостей. «Хваленная выдержка хеттов. Они никогда не начинают разговор с расспросов о прошлом, считая это личным делом каждого», – подумал про себя Хачатур.

Обменявшись традиционными приветствиями и такими же традиционными вопросами о семье и о доме, собеседники уселись у входа в юрт. Собеседники вожака казар, сославшись на неотложные дела разошлись. Уважая своего предводителя и его гостей, и предоставляя им возможность побеседовать уединенно.

– Ну что, гости дорогие, может, сходим в баньку? Там как раз топят раскаленные камни, – предложил Лад.

– Нет, друг мой, – вежливо отказался Хачатур. – После битвы мы уже приняли омовение и получили отпущение грехов у священника. Мне хотелось бы поговорить с тобой по неотложному делу наедине. В присутствие моего молодого сородича.

Тогда атаман пригласил гостей войти в свой походный юрт. Он усадил их рядом с собой на почетной северной стороне, сразу за очагом находящимся в центре. В левом, восточном углу юрты сидела женщина. Судя по одежде, пленница из местных. Аргишти с нескрываемым интересом разглядывал перевозное жилище кочевников, так непохожее на палатки легионеров. Конструкция юрты была изгатовлена таким образом, чтобы ее можно было легко собрать или разобрать. Она удобно перевозилась на лошадях вьюком, была непромокаема в ливневые дожди, сохраняла прохладу в знойные дни и надежно укрывала от пронзительных ветров.

Атаман предложил Хачатуру и его спутнику утолить голод жаренным мясом и традиционным пойлом федератов в походе – кислым кобыльим молоком. Но, заметив нескрываемое отвращение на лице молодого гостя, мясо и молоко заменил фруктами, вином и водой. Пищей привычной для ромеев. Их, по знаку хозяина поставила перед гостями пленная женщина. Молча, расставив блюда, она по знаку атамана, так же бесшумно удалилась из юрта.

Наконец, когда гости утолили голод и жажду, атаман на правах хозяина задал главный вопрос о цели визита гостя.

– Рад видеть тебя живым лохаг! Но, что делать, вероятно, какая-то нужда заставила тебя прервать радостные сборы в дорогу к дому, чтобы наведаться ко мне. Говори. Я тебя слушаю.

Правила вежливости не позволяли гостю начинать разговор первым. Теперь же Хачатур без утайки изложил свою просьбу. Потом еще добавил:

– Я слышал, что вы набираете мальчиков и юношей в боевое братство везде, где бываете. Еще я слышал, что в дальних походах вы используете мальчиков для снятия напряжения. Мой племянник готов оказывать такого рода услуги старшим братьям.

Атаман спокойно выслушал гостя. Если ему, что и не понравилось в его словах, он не показал это. Он немного подумал, потом заговорил.

– У каждого народа свои обычаи. Что поделать? После каждого сражения мы недосчитываемся кого-то из братсва гетов. Иногда из полка возвращаются домой лишь несколько человек. Наши женщины не успевают рожать и выращивать новых казаков. Поэтому вольный народ казак принимает у себя голь перекатную. Тех, кто лишился всего и ищет новый Юрт. И ты прав. Войсковое братство всегда открыто для новых кандидатов, – неторопливо атаман разъяснял гостям обычаи братства. – Под щитом «Журавля» ходят геты из разных Домов, Улусов или Юртов, хотя большинство наших казаров все-таки из разных казачьих племен. А с казаками ходят в геть не только мужчины, но и женщины, объединенные в сестринские союзы. Потому что по древней традиции нашего народа, девушка может завести семью, лишь получив боевое крещение. Сразившись и победив врага. Для членов братства во время похода они сестры. Так о каком же непотребстве ты тут упомянул? На глазах у своих сестер? Нет! Это недопустимо. – Голос атамана стал твердым. – Конечно, случаются иногда нарушения. И тогда провинившихся наказывают. Но по нашим обычаям брат не может поднять руку на брата. Даже на недостойного. Поэтому наказание у нас одно – камень на шею и в воду. Жизнь в войске идет в соответствии с честью нара, заповеданной Небесным Отцом, наставлениями дуки бека Буса Белояра и отца Иоанна Златоуста.

– Неужели все наемники в походе уподобляются монахам? – Небрежно встрял Аргишти, передернувшись.

Лад сделал вид, что не заметил бестактности Аргишти, заговорившего раньше, чем к нему обратились. Он приписал это его взволнованности и ребячей нетерпеливости.

– Я видел в лагере пленных женщин. Разве это не рабыни для утех? Да и вот тут только что была…, – не унимался Аргишти.

– Верно,– подтвердил атаман. – Эти женщины законная добыча и доля гетов. Таковы правила. Они их могут продать, подарить или убить. И тешиться с ними тоже позволительно. Но только после боя и без насилия, а по обоюдному согласию.

– А если не согласятся, – не унимался Аргишти.

– Братья мусульмане говорят, что в раю их ждут сотни гурий девственниц. Они возлежат на перинах и покорно ждут, когда же придет очередной праведник, чтобы по первому его требованию раздвинуть перед ним свои ноги. По этому образцу, тут на юге приучили женщин к покорности. Сделав похожими на безропотных гурий. Что поделать. К тому же, устрашенные картинами сражения и ради спасения жизни, местные женщины готовы отдаться любому встречному с оружием в руках. И делать все, что от них потребуют.

Реже попадаются такие, что готовы отстаивать свой дом и свою честь, даже ценой собственной жизни. Я полагаю, что, в таких женщинах течет кровь древних воительниц. Это про них пророк Мухамед, мир ему, сказал²², что земные женщины превосходят гурий в тысячи раз.

– Это потому что сопровождают мужей в походах? – Скривился Аргишти.

– Не только, – ответил атаман. – Главное – потому, что в отличие от райских девственниц земные женщины рожают. Воительницы не только сражаются вместе с мужчинами, но и продлевают казачий род. Как завещал Светлый бог: «…Плодитесь и размножайтесь…».

Потому таких девушек геты обычно забирают с собой и отдают старшим женщинам своего юрта на воспитание. Со временем из них получаются достойные продолжательницы казачьего рода. И та, что вы видели у меня из таких женщин. Она ранила казара и готова была покончить с собой, чтобы сохранить честь. Я подоспел во время и пленил ее. Теперь везу своей жене в подарок. На первых порах будет помогать ей по хозяйству. Правда, первое время пришлось держать эту тигрицу на цепи. Что поделать. Но теперь она смирилась, и я разрешил ей заниматься привычными делами по хозяйству.

– Значит она все-таки невольница, рабыня? – Настаивал Аргишти.

– У вольного народа нет невольников, – косо взглянув на юношу, произнес атаман. – Она плененная, но останется таковой только до границы империи. А после пересечения границы ей будет предоставлено право выбора: либо отправляться восвояси, в свой родной город, либо начать новую жизнь, как равная среди вольных людей.

– Выбор невелик, – пряча усмешку, заметил Хачатур. – Или одной, без сопровождения возвращаться в далекий разрушенный город, где ее никто не ждет. Сотни раз рискуя по дороге попасть в руки менее щепетильных людей или работорговцев. Или же начать новую жизнь свободной женщины и под защитой грозных воинов. И я даже с большой долей вероятности могу предположить, что она выберет. Извини рекс, если по незнанию, мы чем-то обидели тебя, – прижал руку к сердцу Хачатур.

– Да не рекс я, а казбек. Ладно, проехали, – махнул рукой Лад. – Земля полнится слухами, и не все они правдивы. Но как я уже говорил, братство гетов открыто для новых кандидатов. Нужно только забыть обычаи своего народа и начать жить по обычаям братства. И сначала нужно пройти небольшое испытание.

– А нельзя без испытания? – Спросил Хачатур.

– Можно, если ты спас в бою жизнь одного из членов братства. Да и само право на испытание тоже надо заслужить. Вот в этом я тебе смогу помочь, – ответил атаман.

– И что же это за испытание, – нетерпеливо спросил Аргишти.

– Испытание обычное, юноша. Надо подраться на кулаках с тремя гетами и постараться их победить. Победой может засчитаться и сбитая с головы папаха.

– Это невозможно! – Воскликнул Аргишти.

– Казары – это воинское братство. Мы отбираем волчат, а не щенков.

– А что будет, когда кандидат выиграет схватку? – Спросил, более рациональный Хачатур.

– Его дальнейшую судьбу будет решать казачий Круг, – коротко ответил Лад. – Чистая формальность в основном для того, чтобы определить в какой курень приписать новичка. Там ему определят место и наставника. Кстати, вам повезло. Как раз сегодня будут проходить испытание два мальчика. Геты подобрали их в городе. Они хоть из кухонных рабов, но дерзко сопротивлялись. Раб не должен мириться со своей участью. И если захочет, может стать свободным. Браты решили, что они достойны, чтобы выйти на испытание. Если вы готовы, пойдем со мной, поглядим.