Отправила русскому Саше СМС, он не ответил. Скорее всего, с бабой, потому и молчит. А может, за те недели, что мы не виделись, к нему приехала жена? Он про неё мало рассказывал, но уже вижу наряженную куклу с пухлыми губами. Эту клубную тусовщицу и любительницу дорогих путешествий. Уж мог бы мне ответить, я бы поняла. А молчать – хамство, у нас в Балтии так не принято.
Звонила сыну, но он занят: готовит своих второклашек к экзамену. Сын – вот лучший мужчина моей жизни. Из всего мужского населения Земли он единственный, кто хочет мне добра, ничего не желая взамен. Но он давно живёт сам, и почти всегда на работе. Надо с ним как-нибудь поужинать.
Пять вечера, и Альфред снова передо мной. Положил руки на руль и косит под серьёзного парня, а от самого несёт перегаром. Или вчера пил, или сегодня с утра тяпнул. Конечно, понимаю его семейную ситуацию. Знает, что рано или поздно придётся что-то решать, а долгое ожидание лишь усугубляет финал. Но как он ездит выпивший за рулём? Боюсь, это плохо кончится.
Шеф говорит, что Саша "Трубачёв" устроил скандал на всю Балтию. Оказывается, у русского есть хороший знакомый на американском телеканале. На прошлой неделе тот делал репортаж про политбеженцев из России, и вставил туда Сашу: дескать, плохая Балтия не даёт убежище хорошему журналисту. Теперь это прошло в американском эфире, у нас поднялся переполох. Но тут неувязочка: и мы, то есть военная контрразведка, и Служба госбезопасности – против убежища. "Трубачёв" не только знакомится с военными и говорит по-балтийски, но и втирается в доверие к другим беженцам. Как только новый беженец приедет к нам, он сразу идёт пить с ним кофе. Для чего? Впрочем, официальных документов СГБ никуда не прислала. А потому Миграционная служба оказалась крайней. Я теперь единственная, кто может помочь и Миграционке, и СГБ.
– Погуляйте, поспрашивай про военных, полюби мальчика. Надо из него что-нибудь вытащить, – говорит шеф тихо и приглушённо.
– Для стукача он слишком образованный, – размышляю вслух, – Может, агент влияния?
Альфред кидает одобрительный взгляд, но в этой доброте сквозит снисходительность. Шеф меня недооценивает. А ведь я умнее, чем он думает. У меня и логика, и чутьё, и память. Если бы знал про Бейриса или Тадеуша, прибил бы меня за лишние связи. Но никогда не узнает, потому что ни один мужчина не победит женщину. Впрочем, я на командира не злюсь. Пусть и бывает бесчувственным, а всё же в нём скрыто благородство. Знает, что любимая женщина спит с другими, но прощает. Он ведь понимает: моя работа – ради страны. Разумный и правильный мужчина, каких почти не бывает.
Писала русскому и в воскресенье, и в среду. Зову встретиться, а он отнекивается. Когда сижу в своей рабочей комнатке, на подоконнике целый день бормочет радио. Сегодня в новостях сказали, что Саша выиграл суд по убежищу. Выходит, мы опоздали? Позвонила Альфреду, но тот невозмутим: "всё остается в силе". Тут же написала Саше:
"Здоров. – ураа!:) Начинается новая жизнь, новая эра, всё забудь и – вперед!:))"
"Сам до сих пор не верю", – отвечает русский.
И опять никакого намека на встречу. Неужели не хочет увидеться с хорошей женщиной? Странный человек.
Мой Роберт, мой юный Казанова изголодался по мне, но сегодня всё исправим. Он всегда беспечен и весел, и с ним я отдыхаю душой. С ним можно не думать о тяготах жизни или мировых проблемах. В свои 22 рассуждает о жизни, будто крутит детский кубик: вот сторона жёлтая, вот белая, и заморачиваться не надо. Конечно, он глуповат, но мужчинам особого ума не требуется, они существа простые. С ним лечге, чем с Тадеушем: тот – жестокий и наглый, а Роберт душевнее и мягче. Его волосы как солнышко, что в летний полдень слепит своей белизной. Про себя называю его "мой беленький". Тадеуш – чёрен и зол, а Роберт – светлая сторона планеты. Тадеуш – циничная безжалостная сила, а Роберт – невинность и банальность. Они прекрасны оба.
Мне нравится молодой ветер, который Роберт всегда приносит с собой. Молодежь живёт совсем не так, как мы. В маленьком Сильвине умудряются сделать за день 300 дел, а вечером ходят по барам, пьют и знакомятся. И когда я рядом с Робертом, то кажется, я тоже часть этой беззаботной цветной тусовки и жизнь только начинается. Он любит меня подкалывать, и очень веселится, когда я обижаюсь. Впрочем, я подкалываю в ответ, и наши встречи – глубокая вода, где на поверхности красивые волночки, а на дне – густой липкий ил. Сейчас он опять устроил невидимый бой.
– Пойдём погуляем в Новый город? – кивает в сторону, где моя общага, в которой снимаю комнатку. Он хочет побыстрее лечь со мной в кровать.
– Мне и тут неплохо, – кокетливо улыбаюсь, и значит, сегодня он обойдется без секса.
– А этот город не такой уж и Новый, – тянет он задумчиво, и кажется, буквы настенной рекламы пишут вслед за ним: "ты старая, тебе ли отказываться?"
Ну и гад! Делаю ответный ход:
– Этот район проектировали умные талантливые люди. – В переводе это значит "ты тупой и бездарный ослик, Роберт".
Наша незримая борьба кипит весь вечер. Но потом берём в магазине вина и приходим мириться ко мне в общагу. Тут, в общем, описывать нечего, у молодых всё случается быстро)) Да и разбогатеть с ним не выйдет, он всего лишь мастер в компьютерном сервисе. В плане замужа тоже бесполезен, и дело не в том, что женат. Я и сама не хочу, чтобы мне крутили пальцем у виска: вот, старуха женилась на мальчике. Наши встречи – путь в никуда, но счастлив тот, кто об этом не думает. Надо жить сегодня и сейчас, вдыхая прохладный воздух Сильвина, глядя на кресты его старинных костёлов и различая цвета воздушных шаров под облаками. За молодость можно простить всё, и я прощаю Роберта.
Его жена, Лойя – простенькая и серенькая, ровня ему. Работает официанткой в баре гостиницы и выше уже не прыгнет. Я ему объясняю, как строить отношения. Говорю, когда она бывает неправа, а когда неправ он. Лойя по вечерам не хочет мыть посуду, а я ему толкую, что домашние обязанности надо делать из любви, а не как повинность. Устала она, не хочет мыть? Встань и сам помой, а не пялься в телевизор. В ответ он только смеётся, хотя точно знаю, что моих советов слушается.
Любит повторять, что в кровати я лучше Лойи: "ты горячая, и орёшь". Сама знаю, что я лучше. И еще знаю, что молодой мужчина не способен любить: это приходит с возрастом. "Фэйсбук" моего ловеласа постоянно пиликает. Ну, как и у Тадеуша. Роберт с серьёзной мордой объясняет, что ему пишут по работе. Но я не раз подглядывала, когда он строчит послания, и на экране – молодые женские рожи. У него с Лойей не любовь. Это суррогат, когда чуть забродивший виноградный сок пытаются выдать за коллекционное "Бордо".
Иногда себя спрашиваю, люблю ли я Роберта. Пожалуй, да. С ним улетучивается грусть, и в сердечных потемках будто зажигается маленький приветливый огонек, хоть и ненадолго. Сегодня был ещё один вечер, и красный нос Роберта, и наша вечная борьба, и вино, и быстрая любовь. Этим вечером веселимся, пьём и падаем в постель, а что будет завтра, не так уж важно.
Старые пятиэтажки – вместилища убого быта, детская болезнь Балтии, оставшаяся от оккупантов. Иду на второй этаж по выщербленной лестнице и кажется, тщедушные ступени подрагивают. Шаги отдаются гулким тревожным эхом, летящим по этажам. Почему Альфред устроил явку именно здесь? Если бы не оккупанты, сегодня наши дома были бы цветными и миленькими. Командир уже на месте, открыл на кухне бутылку пива: "тебе налить?".
Чокнулись, бокалы звенят жалобно и нежно. Шеф рассказывает, что вчера ходил с сыновьями в лес. Оба пацана – не его, жены. Но когда о них говорит, его взгляд добреет. Смотрю на Альфреда: по вискам ползёт седина, ногти подстрижены неровно. Скрестил под столом ноги в больших белых тапках. Он заслужил право быть каким хочет, потому что видел войну, и раскалённые афганские горы грозили ему смертью. Его сединки – оттуда, из Афганистана. В военной миссии был всего год, но этого ему не забыть.
Когда Альфред вспоминает, с его лица слетает суровая маска. И понимаю, что за эти мгновения его и люблю. "Вы в Афгане тоже пили?". Шеф многозначительно поднимает подбородок: "там сухой закон". Однажды рассказывал, как мылся в душе и услышал из соседней кабинки любовь двух местных мужиков. Я смеялась и не могла остановиться.
Впрочем, дверь в его сердце мигом закрывается, лишь заходит речь о работе. Допили, передо мной снова робот: короткая стрижка "под горшок", стреляющие равнодушием глаза. "Тебе надо поработать с бизнесменом. Немец, 60 лет, как раз тебе по возрасту". Причём здесь мой возраст? Командир это не со зла. Знаю, что не хотел обидеть, а всё же в душе осталась горчинка.
Немец открывает магазин янтарных изделий, и Альфред придумал, как я познакомлюсь. Предложу директору нашего салона продавать колечки и серьги у немца. Почему бы и нет? Когда директор согласится, пойду к немцу на переговоры. А там и дальше зацеплюсь: раз на носу открытие магазина, предложу немцу его украсить: шарики, ленточки, конфети. Мол, через фирму – дорого, а мы с подругой Ляной украсим всего за 30 евро. Альфред – гений!
Янтарный магазин будет на улице Конституции, в торговом центре на втором этаже. Шеф сказал для начала туда заглянуть, якобы случайно. А дальше как обычно: любовь-морковь и сладкие встречи. "У него в Германии фирма. Нужен максимум информации, – объясняет Альфред. – Кто партнёры, как устроена работа".
Спросил про Сашу "Трубачёва", но там пока глухо. И вроде нет моей вины, что русский лезет в бутылку, а всё равно в воздухе немой альфредовский укор. Но нельзя быть командиру таким строгим, его усталая душа жаждет тепла. В комнате сел на диван, я перед ним на стульчике:
– Хочу посоветоваться.
– Слушаю, Миляна.
– Может, для Трубачёва надену красные трусики?
В его лице чуть заметное удивление, смешанное с весельем.
– Чуть-чуть ножки раздвину, а под платьицем трусики, красная полосочка. Как думаешь, он возбудится?
– Должен. – Шеф готов засмеяться.
– Помнишь украинца?
– Было дело.
– Я ножки чуть-чуть раздвинула, он белые трусики увидел и возбудился.
Мои ляжечки вдруг совершают лёгкое движение, как непослушные козочки, но вмиг возвращаются обратно к хозяйке. "Возбудился, а потом я на него села. Я села". Альфред вперился в меня стальным немигающим взглядом. "Кое-что ему потрогала, с обратной стороны, это очень чувствительно. Я русскому тоже потрогаю. Как думаешь, поможет?".
Альфред хватает меня под мышки, и, обдав частым горячим дыханием, толкает на диван. Жёстко прикажи покорному капралу, командир! Я служу в сексуальной роте, где маршируют голыми! "Есть" разодрать себя напополам! По Уставу, ноги должны быть раскинуты широко! Сгибание колен карается изнасилованием! Учи меня! Учи! Учи! Учи! Учи! Учи!
Написала Саше: "привет, ты в городе?". Опять не ответил, а жаль, 200 евро мне не помешали бы. Наверное, я не в его вкусе или нашёл себе моложе. Но никогда не признается. Помню, тем вечером сидели в кафе и я спросила: "ты можешь смотреть в глаза и врать?". Русский ответил сразу и по-простецки: "да". Я возмутилась и переспросила, а он лишь повторил ответ. Ну и наглец!
Альфред в понедельник выдал деньги на аренду, а я добралась до оплаты лишь сейчас, растяпа. Значит, так: 70 евро в мэрию за нашу с командиром квартиру, плюс 30 евро коммуналка. И 150 евро за мою общагу, она ведь запасной вариант для работы. Перевела со своей карточки, а наличку Альфреда положила в кошелёк.
В торговом центре – пустынный полумрак, летом народ ленив. В бутиках томятся одинокие продавщицы. Не могу найти янтарный магазин. На втором этаже в дальнем закутке открыта стеклянная дверь. За ней две большие витрины, накрытые полиэтиленом и расставленные как попало. "Мы ещё не работаем", – грубовато бросает мужчина. Солидный, в чёрной кожаной жакетке. Нос у него крупный, испещренный ямочками, как наперсток, а у ноздрей тянутся красные кровяные прожилки.
– Что здесь будет? – делаю взгляд любознательного ребёнка.
– Янтарные украшения, заходите через недельку.
Волосы седые, под чёрной майкой шнурочек: какую-то штучку на груди носит. Раздеть бы да посмотреть. Он грузный и медленный, вид у него усталый. Может, вчера пил? "Зайду, давно хотела бусы", – пытаюсь заглянуть в глаза. Но он будто рыцарь в скафандре, и даже духи с феромонами не помогли.
Директор снова жужжит напильниками в цеху нашего салона. Согнулся над верстаком в пластиковой маске, на лбу капли пота. "Отдохни уже", – говорю. Вышел из цеха, расселся в кресле у столика. Заварила мой травяной чай, особый, ведьминский.
– Новый магазин открывается. Может, предложим туда наши колечки?
– Ну, спроси для интереса.
Он настоящий большой талант, мастер. Каждое его кольцо – произведение, какого больше не будет. Худой как жердь, с копной прекрасных тёмных волос, и если на лоб повязать ленточку, получится ремесленник со старинной картины. Всегда спокойный, обстоятельный, а если у меня неприятность, обязательно спросит и посочувствует. Хороший мужчина.
Три года назад развёлся, теперь новая жена. Приходила в салон – ничего особенного, пергидрольная блондинка. А директор – особенный, даже мне до него не достать. Правда, девчонка из налоговой, куда ношу отчёты, шепнула: мол, у него есть пассия на стороне, работает в музее. Но какая мне разница? Я к нему даже подкатывать не пыталась: он заоблачный, да ещё и моложе меня. И неудивительно, что у него любовница. Какой бы ни был талант, а мужскую природу никто не отменял.
Днём у меня было с Тадеушем, вечером с Робертом, а ночью вдруг мужу захотелось. Ну и карусель! И почему все меня так хотят? Что во мне такого?
"Мы с вами коллеги, только я по ювелирке", – робко улыбнулась. Немец молча кивнул и отвернулся к витрине. Хмуро осматривает свои сокровища, Кащей Бессмертный. И он собрался торговать? С таким обращением в магазин никто не зайдёт! Потом вдруг проснулся: "хотите что-то купить?". Спасибо, уже не хочу. Потопталась у витрины, а там – залежи солнца: россыпи янтарных браслетов, брошек и бус. И каждую вещичку мечтаю приложить к губам, а потом долго любоваться на свет, ведь кусочек янтаря – маленький космос, в котором застыли мизерные пузырьки и крапинки, будто звёзды и планеты.
"Вам бы лучше не витрины, а шкафчики с подсветкой", – снова пытаюсь заговорить. Но немец опять равнодушно кивнул и присел за столик в углу, роется в документах. Деловитый и серьёзный, будто рулит мировым правительством, а не заштатным магазинчиком. Но тут даже вывески нет! Можно снять комедию, как человек открыл магазин, чтобы никто ничего не купил, и гоняет рекламу по ТВ: "магазин янтаря. У нас вам делать нечего!".
Уйти не солоно хлебавши? Альфред не простит. Прогулялась по магазину, пытаясь найти хоть какой-то изыск. Но вокруг лишь голые стены: даже картину не повесил, невежда. И витрины – из крашеных чёрных деревяшек вместо шикарного лака. "Хотела спросить"… Немец отрывается от писулек с лёгкой укоризной в лице, словно хочет сказать: "эта старая карга ещё здесь?".
– У нас ювелирный салон, хотим поговорить о сотрудничестве.
– Сейчас не до этого, – отвечает он с лёгкой растерянностью.
Сжалься, суровый человек. Взгляни в мои огромные глаза, глаза наивной восторженной девочки, ждущей свой волшебный подарок. Губки кроваво накрашены, бровки подведены, колгготочки подтянуты, причёска уложена. Так чего тебе ещё надо? Разве ты не хочешь оберегать и защищать это беспомощное существо? Немец вздыхает, глядя в пол: "запишите телефон, через месяцок позвоните".
Лето в Балтии – безответная любовь. Ждёшь и веришь, а оно придёт, взмахнёт зелёным рукавом, посмотрит бегло и пасмурно, и покинет тебя. А пока – под ногами зашуршит изумрудная трава, ведущая к дороге. И никто не закроет путей, по которым помчусь на красной "Бентли" с открытым верхом. Нет, лучше на синей. И буду радостно вскидывать руки, отпуская руль и корча весёлые рожи встречным водителям.
А когда остановлюсь, лето поведёт за руку – туда, где тихая речушка петляет среди древних зарослей, звенящих кузнечиками. И солнце будет качаться на воде ослепительными белыми пятнами, призывая вдаль. Я побреду по мелководью, слушая короткие всплески шагов и чувствуя, как под корягой притаилась пугливая форель. А потом, выйдя к сочной синеве озера, прыгну с мостка. Полечу, ухватывая краешком глаза старую мельницу на берегу, и уйду под воду, чтобы взмыть обратно к свету и глотнуть июльский воздух. А мальчишки будут швырять на песке баскетольный мяч, и за их голыми спинами откроется сосновый лес, который тянется к небу, силясь поймать скупое тепло северного солнца.
Там, в лесу, ждут испытания, которых я ещё не познала. Будет бревно, что качается на стальных канатах и хочет сбросить меня вниз. Будет заросший овраг и огромный замшелый камень на дне, и мне придётся прыгать. И зелёнь леса будет плясать в отражении непроницаемых очков, которые носит друг, возникший рядом из ниоткуда. Друг мне поможет.
Мы придём к мосту, который бесконечно тянется в море. И сотни людей, опираясь на перила, будут молча встречать закат в ожидании чуда. В дальних лагунах будут сидеть на сваях горделивые аисты. И пронзительный тенор споёт откуда-то издалека: "Лето, лето. Море принесло мне янтарь словно твою слезу"… И случайный путник, остановившийся полюбоваться закатом, вдруг скажет: "не плачьте, мы посередине лета". И я пойму: балтийское лето коротко, но оттого и прекрасно.
– Даже вывески нет?
– Нет. Немец торговать не умеет, – говорю.
Кажется, в этот дворик хлынула вся жара Сильвина, но радуюсь, что в старенькой машине есть кондиционер. "Торговать он умеет. Тут дело в другом". – Альфред задумался, глядя на жёлтую кирпичную стену сквозь лобовое стекло. Если дело в другом, то в чём? Как обычно, шеф не объясняет, будто я жалкое подмастерье, а не коллега. Всегда ставит границу, за которую мне нельзя. А ведь я – опытный человек и умею ненамного меньше его. Но нет: всегда найдётся то, чего мне знать почему-то не положено.
"Привет, Сашенька! Это Дарьяна. Какие планы вечером?". Написала русскому СМС, но от него – ни ответа ни привета. Позвонила немцу, а там "абонент недоступен". Давать неработающий номер – совсем не по-деловому. Может ещё раз в магазин заглянуть? Набрала Альфреда, а он сказал выждать.
Каждые выходные я на природе. В июле была денёк на море, в Галанпоге, у Марты с Эмилсом. На прошлые выходные ходила с мужем в маленький поход по лесам. Я люблю Балтию.
"Вот и лето прошло, словно и не бывало"… Если и есть хорошее у русских, так это песни. Завтра на работу, а в воскресенье – опять в поля. В последнее время дневник не пишется и чёрная флешка скучает в сейфе.
Шеф позвонил: у Саши "Трубачёва" вышла статья на сайте "Оракул". Сказал почитать, а потом отписать Саше, похвалить. Почитала, русский пишет весело. Ездил по соседним странам и сделал отчёт путешественника. Все детальки подмечает, все тонкости чувствует. Налюдательность – хлеб разведчика.
"Классная статья, Саша! Ты очень талантливый!:) Пиши, Саша, пиши!".
"Спасибо, Дарьяночка!!!".
Вот и ответил. Тщеславный ты парень, Саша. Впрочем, ничего нового: человеческая порода проста и понятна, и от этого порой грустно. Доложила Альфреду, что русский, наконец, проснулся.
Времени ждать нет, а "Трубачёв" опять молчит. Сто процентов другую бабу нашёл.
"Саша, привет, всё думаю, как ты? Хорошо ли закрепился в Сильвине? А самое главное, как с работой?".
"Здоров, Дарьяна! У меня ок, работаю, вид на жительство получил. Ты как?"
"Кручусь в обычном ритме, хотела бы поговорить тет-а-тет, за пивом или кофе. Завтра после пяти, что думаешь?".
"Могу хоть сегодня".
"Давай звтр, после 17 час."
"Ок".
Утром все мысли о Роберте, моём юном беленьком счастье. Чёрный бесстыдник Тадеуш куда-то пропал. Наверное, снова курит в "Джипе" траву и клеит своих сучек. А Роберт всегда рядом, он проще и чище. Необъезженный он и неумелый, хотя в 22 года много ли будешь уметь? К обеду прислал СМС Саша "Трубачёв", напомнил о встрече сегодня вечером. И откуда такая прыть? Похоже, соскучился за женской лаской. А может, затевает игру? Альфред прав: сашины знакомства с военными подозрительны. Когда я рядом с шефом, его мысли логичны и здравы. Но когда одна, Альфреда порой жалею. Он словно последний воин крепости, в его лице готовность идти до конца. Интересно, какой он с женой? Дать любовь и успокоить способна лишь мудрая женщина, но с женой он страдает.
К пяти вечера я на площади Свободы. Саша увидел меня издалека и подбежал, как подросток. От балтийских мужчин улыбки не дождешься, а ухаживать начинают, когда с тобой ложатся в кровать. Но русский искрится радостью, поцеловал ручку. Бродим по Старому городу и болтаем – о самолетах, словарях, сигаретах. Наши шаги стучат по каменным мостовым, то вразнобой, то вместе, и я жду момента, когда они опять совпадут. Цок-цок-цок… Мы дошагали в запылённый квартал, где зелёные пластиковые столики стоят на тротуаре, как юные бойцы. Взяли с русским пиво и острую пиццу.
Пожалуй, юный блондинистый Роберт спокойнее Саши, но рассказывает всегда занудно: какие-то компьютеры, друзья, подорожание бензина. Саша быстрый, говорит взахлёб, я устаю от скорости. Зато слушать его – удовольствие. Завивает кружева русских слов, будто плетёт восточный ковер. Наверное, умеет соблазнять женщин, у него их много. Роберт – землекоп-оформитель, а Саша – волшебник: взмахивает палочкой и в воздушном вихре наливаются красками картины. Но когда хочу перебить, мигом замолкает и слушает. Нечастое качество у мужчин. Может, он не самой частой ориентации? Дело даже не в чуткости, а в том, что молчит про секс. Даже намёка нет в разговорах. Зачем тогда встретился?
Впрочем, наша беседа и без этого неплоха. Она течёт плавно, будто широкая река, и о темах можно не думать. Щебечем то по-русски, то по-балтийски. На Сильвин скоро навалится осень, вся эта серость и безнадёга. Но сегодня ловим последние светлые лучики, и наши разговоры – прекрасные проводы тепла. Лишь работа остаётся работой, а русский – русским. Если хочешь понравиться иностранцу, похвали его народ и язык. Кто у них, Пушкин? Это будет слишком банально.
– Саша, я мечтаю прочесть Пастернака на русском языке. Хочу выучить русский в совершенстве!
– Приятно слышать. Купим Пастернака и я тебе помогу.
После кафе пошли в "Собеседник", взяли ещё по 2 пива. Думала отработать с Сашей и успеть на концерт. Может, написала бы Роберту или Тадеушу, кто-то бы вдруг пошёл. Но "Трубачёв" прицепился, как клещ. Впрочем, что-то в нём необычное: вижу второй раз, а ощущение, будто знакомы давным-давно. Но про его дружбу с военными не успеваю спросить, нет хорошего повода.
Пока пьём, Саша говорит, что недавно завёл роман с одной местной выдрой. Она работает в Англии, а домой приезжала в отпуск. У неё тут и молодой любовник, и ухажёр-бизнесмен, а живет с постоянным парнем в Бирмингеме. Бывают же такие шлюхи! Никакой совести. И ведь когда он не ответил на СМС, я сразу поняла, что из-за бабы. Я ведьма, всё чувствую. Но теперь его приласкаю, больше ему страдать не придётся.
На концерт идем в клуб "Респект", где играют старички балтийского рока, группа "Поляроид". Дают по ушам так, что лопаются перепонки. Сидеть уже негде: заняты и столики, и второй этаж. Танцуем у сцены развязно, как школяры. Саша выписывает кренделя руками и ногами, потом вдруг хватает меня и крутит туда-сюда. Люди поглядывают недоумённо: в нашем возрасте надо быть поскромнее. Но Саша не обращает внимания на чужие взгляды. И в его свободе, в его дерзости делать, что хочется, есть что-то сильное. Мне кажется, мы похожи.
"Поляроиды" затянули вечный хит "Деревья без листьев": про осень, расставание и одиночество. И Саша прижимает меня сильно и властно, и кружит, взяв меня за бедра и раскачивая в такт музыке. Ни один мужчина в жизни не позволял себе вольностей так сразу. Только мой чёрный диктатор, мой Тадеуш. Помню, познакомились, когда заказал у нас колечко, и в тот же вечер в "Джипе" кое-что потребовал, а я не могла отказать. У Саши руки крепкие, как у Тадеуша или у моего командира во время прилива страсти. Но этот диктат, хоть и возбуждающий, а всё же немного другой: наверное, в этой властности есть кусочек нежности, которого нет ни у Тадеуша, ни у Альфреда.
Оглушительная музыка тосклива, а чёрные глазницы выходов суровы, когда мимо несётся хоровод незнакомых лиц. Лучи лазера судорожно вспыхивают в темноте и рождают цветную бурю. Иногда успеваю зацепить взглядом чёрный потолок, но он растворяется в кружении и грохоте. Поток энергии меня подхватывает и уносит в глухие глубины Космоса, где я не помню своей страны и своей планеты. Я отдаюсь сашиным рукам, я им верю и наслаждаюсь их властью, и лучшего вечера я не помню.
После концерта, вспотевшие и счастливые, идём на улицу курить, будто после секса. И пока спускаемся по лестнице, я крепко сжимаю сашину руку, переплетая его пальцы со своими. Наши ладони и наши души жмутся друг к другу. У дверей клуба кольца сигаретного дыма, вырастая и подрагивая, уплывают ввысь и вдруг исчезают. Через 2 года мне уже 50, а я в своей жизни ничего не успела, и зарплата у меня мизерная. Но когда жалею себя, Саша говорит шутку или маленькую пошлость, и грустные мысли вмиг улетучиваются. У него странная черта: произносит возвышенные красивые вещи и тут же приправляет их пошлостью.
Пора по домам, но Саша тянет меня на Ратушную площадь. В ночном ресторане берём по салату и опять по пиву. Я с легкой паникой чувствую, что плыву за буйки. Любой мужчина – игрок, у него свои интересы. Но с этим русским не нужно соревноваться, врать, хитрить. Я говорю всё как есть, будто на исповеди или в гостях у подруги. Рассказываю, что у мужа молодая любовница и потому он меня давно не любит. Что страдала, пыталась простить, потом хотела развестись. И зачем я сказала это Саше? Сама не пойму.
"Трубачёв" бросает слова походя, непринужденно: "люби меня, Дарьяна. Он тебя не ценит, а я буду". Это так необычно и театрально! Я смеюсь, а моя рука незаметно ползёт по столу к его руке, чтобы встретиться. Но ведь мы видимся второй раз в жизни. Это сон, болезнь, сумасшествие. В голове стреляет мысль, что я на работе, и должна понять, тот ли он, за кого себя выдаёт. В следующий раз обязательно этим займусь.
Идём на Кафедральную площадь, вновь наши каблуки стучат по старой мостовой то порознь, то вместе. Я пустилась в воспоминания про юность. Целоваться с парнями я начала лет в 16. Тусовала ухажеров, как карты в колоде, и ненужных выкидывала вон. От постоянных поцелуев мои губы были пухлыми и красными, так и ходила целыми днями. Но ничего кроме поцелуев не позволяла, а девственность потеряла в 19 лет, с первым мужем. Наверное, зря я это рассказываю: Саша сейчас захочет секса, а я сегодня уже устала.
Кафедральная площадь пустынна и темна. Своим простором и ровностью она похожа на космодром. Скорей бы уже добраться до кровати, скинуть платье и свалиться бревном. Посреди площади Саша резко нападает и впивается в мои губы своими. Целуемся протяжно и сладко, а потом, рассмеявшись, я тыкаюсь головой в его грудь. Он меня обнимает и расстёгивает свою куртку, чтобы отдать мне. Я не разрешаю, потому что он пьяный и сейчас простынет.
Ночевать домой не поеду, не хочу видеть мужа. В общагу тоже не хочу, там сегодня совсем одиноко и тесно. Поеду на нашу с Альфредом квартиру. Пару раз бывало, что и командир там ночевал, и присылал СМС, звал. Думаю, в эти дни он ссорился с женой. Впрочем, я к нему не ездила: там облупленные подоконники и ванная без ремонта. Ночевать там неуютно, но сегодня деваться некуда.
Саша зовёт к нему, а я отказываюсь: "надо котиков дома кормить!". Он вызывает по мобильнику 2 такси. Стоп: если вызывает со своего телефона, то сможет ли потом узнать, по каким адресам они ездили? Возможно, он этого и хочет? А может, он вообще не агент? Мысли крутятся в голове, а Саше уже приходят СМС с номерами машин. Если не поеду, то будет подозрительно. Сяду, но скажу водителю другой адрес, а оттуда уже дойду. Лень шагать, но нужен последний рывок. Симпатичная жёлтая машинка подкатывает к парковке. Саша целует и я, наконец, валюсь на сиденье.
Бабушка была кладезем терпения. Нелегко ей было тянуть на себе трёх сирот, а она пахала днями и ночами. Но в деревне на советскую пенсию много ли вытянешь? В общем, когда мне было 15, она отдала меня в спортивный девичий интернат. Вот уж действительно кровавый спорт, но расскажу по порядку.
Всё началось стараниями школьного физрука. Когда мы бегали на стадионе, смотрел на меня задумчиво, и молча выводил пятёрки в журнале. Однажды пришёл на родительское собрание и сказал бабушке, что у меня способности и надо не упустить шанс. Так я очутилась в интернате. Находился он в захудалом городке, Вяженапасе, но после деревни казалось, будто я попала в Париж. Впрочем, увидеть провинциальные красоты в ту пору не довелось. Почти всегда мы сидели за забором из толстых железных прутьев, покрашенных в зелёный цвет. За ними тянулась улица, вечно озабоченные прохожие на остановке, старые чадящие автобусы. Но для меня там текла настоящая жизнь, и от её созерация чувство тюрьмы было ещё более острым.
В 15 лет я не знала людей, и от чистой души стала делать в спорте всё, на что была способна. Лишь через пару месяцев поняла, что я – белая ворона, лишняя деталь чужой машины, ход которой налажен задолго до меня. Одноклассницы тренировались по нескольку лет, занимались в поте лица, а я, едва придя в интернат, побила все их рекорды в беге. Чужие успехи обижают людей, но разве я могла это знать?
Балтиец вряд ли скажет в лицо то, что думает. В Балтии как в Японии: нужно понимать полувзгляды, полужесты, тонкие оттенки голоса. Тебе скажут "доброе утро" и улыбнутся, но в складках губ, в еле заметном отблеске зрачка можно уловить то, что действительно хотел сказать человек. Насмешка, восхищение, презрение: всё передается языком двойного дна, который мы усваиваем с молодых ногтей. Вряд ли балтиец будет говорить тебе "нет". Он скажет: "над вашим вопросом надо подумать", и будет думать полгода. А когда ты позвонишь, то ответит: "если что-то проясниться, я вам перезвоню".