Дарья Сумарокова
И снова я к тебе вернусь…
Спасибо за важную идею моему отцу, Сумарокову Виктору Владимировичу.
Дизайн серии А. Кудрявцева
Художественное оформление Г. Булгаковой
Часть первая
Мы, счастливые женщины
Всем жителям российских мегаполисов посвящается.
Here we are in heaven.
2007–2008
На поверхности
Уважаемые жители северной столицы!
Спешу сообщить – лето послало вас ко всем чертям, причем окончательно; чем больше цифр на календаре после двух тысяч, тем хуже. Июнь две тысячи семь не стал исключением – с неба капало, ветер дул, но для Лены Сорокиной[1] это было совершенно счастливое время, потому что Елена Андреевна снова стала доктором. Все осталось в прошлом – смятый белый халат на самой дальней полке старого шкафа, бессмысленная и унизительная беготня по чужим ординаторским, тщетные попытки впихнуть равнодушным докторам «самые лучшие» таблетки на Земле. Прощай, гордое звание «медицинский представитель» очередных иностранных «Рогов и Копыт». Теперь все переменилось, все встало на свои места. Теперь даже на наших питерских болотах можно дышать полной грудью; пара-тройка медицинских костюмов, все с той же дальней полки, новый фонендоскоп, мягкие сандалии на толстой подошве – для счастья больше ничего не нужно.
Ирка Асрян отложила процесс мозгокопания до сентября и уехала на все лето в Черногорию. Преуспевающие психотерапевты могут позволить себе трехмесячный отпуск, ибо намек прозрачен до безобразия: дорогие пациенты, доктор устал от избытка страдающих, а кому не нравится, катитесь к менее востребованному персонажу. Сына Ирка определила в местный лагерь, где дети из разных стран были вынуждены общаться на английском языке. Муж Сашка как всегда был в рейсе, а сама мадам Асрян – на балкончике с чудесным видом; мохито и что-нибудь еще сильно калорийное, и все после шести вечера. Кто-то заводит любовников, кто-то делает карьеру или пишет диссертацию, кто-то худеет до безобразия, кто-то рожает много детей, но для Ирки выпуска «две тысячи семь» существовали только два бога – спокойствие и полноценный отдых.
Ирка моя единственная подруга; кроме нее теперь мне не с кем разделить сомнения в собственной профессиональной пригодности после почти годичного перерыва. Она звонила мне строго по расписанию – раз в неделю, по пятницам, и требовала отчета о событиях последних семи дней. Вопросы всегда одни и те же: хорошо ли я сплю; приходили ли ко мне «ночные гости» или они уже наконец забыли обо мне; что хорошего на новой работе; и наконец – нет ли каких перемен в личной жизни. Ирка была как паук, который раз в неделю методично подергивал нити своей паутины и проверял, не случилось ли вдруг какого-нибудь процесса в моей жизни.
Дочь Катерина традиционно отправилась на Карельский перешеек. К тому времени мои младшие братья-близнецы были официально женаты, каждый имел неплохую работу и жил самостоятельно. Так что все скинулись, кто по сколько мог, сняли большой коттедж в Лосево и поселили там на все лето маму, отца, Катрин и невесток с новыми внуками. Новых внуков теперь было двое, по одному у каждого брата.
В итоге я оказалась совершенно свободна и не востребована ни в будни, ни в выходные, так что все летние месяцы были полностью отданы новой старой жизни. Волна вдохновения закрутила, не отпуская ни вечерами, ни на выходных; родителей и Катьку с племянниками я посетила буквально несколько раз за все лето. Было стыдно, но душа летела в другом направлении. Вставала в пять тридцать, чтобы не попасть в пробку; и в шесть часов уже неслась по городу на папиных «Жигулях». Первые две-три недели я тащила из дома на работу что-нибудь невероятно нужное – начала с заварочного чайника и турочки для кофе, завершила парочкой кактусов на подоконник. Раньше меня в клинику приезжал только наш главный врач Сергей Валентинович Ефимов. Начальство парковалось не намного лучше Елены Андреевны. Каждый раз, протискиваясь между машинами дежурных врачей, он явно нервничал, постоянно открывал дверь и осматривал дислокацию, а потом, вылезая из машины, то и дело ронял какие-то папки с бумагами. Периодически около служебного входа происходило неловкое столкновение.
– Доброе утро, Леночка. Вижу, не прогадал с новым доктором. Только настоящие фанаты приезжают на работу полседьмого.
– Это просто еще далеко до первого сентября. Некуда себя деть, Сергей Валентинович.
– Ну, да него еще всем далеко. А приезжаете только вы.
Домой возвращалась не ранее десяти-одиннадцати вечера и, наскоро перекусив, набрасывалась на компьютер – свежие статьи по эндокринологии, терапии, острой диагностике, а также масса работ по реанимации. Каждое новое знание шептало в ухо: ты пропустила столько времени, неверная и тупоголовая, предала свое призвание ради корпоративного телефона и дешевой иномарки. Спала по пять-шесть часов; а утром, включая субботу, все повторялось заново. Я потеряла возможность жить именно такой жизнью на целых двенадцать месяцев бессмысленного отсиживания в офисе; и только теперь поняла, как же это было важно. На свете нет ничего интереснее, чем покумекать над анализами, поговорить, послушать, постучать, потрогать и, наконец, сложить картинку из множества кусочков. Сложить, а потом понять, как же эту картинку вернуть в более гармоничное состояние; и в конце радоваться, как все меняется, возвращается к жизни и наполняется надеждой на лучшее.
Отделение реанимации было просторное и светлое. Ординаторская же, как обычно, подкачала; стандартная каморка папы Карло, только с хорошим ремонтом, Интернетом, компьютерами и кухонной техникой. Самая важная вещь – уютный кожаный диванчик, занимавший треть по периметру. В утренней тишине всплывали счастливые картинки из прошлого – вот-вот услышу Люсин призыв пить кофе в сестринской; пока «не накрыло», как говорится. Сколько бессонных ночей прошло в том самом главном месте моей жизни, в старой полуразрушенной больнице. Теперь вместо письменного стола и маленькой ободранной тахты – дорогой ламинат на полу, модная микроволновка, два ноутбука и симпатичный бежевый диван.
Новое рабочее семейство оказалось гораздо скромнее нашей дружной больничной шайки и состояло из меня и одного-единственного «Шрека». Звали его Саша Смолин, реаниматолог из Мариинской больницы. Будучи миниатюрной блондинкой, я никак не могла понять, как существовать в шести квадратных метрах с огромным дядькой, разбрасывающим все и всюду, не стесняющимся громко отрыгивать после еды, а иногда нагло похрапывающим после обеда. В целом он занимал большую часть нашего общего жизненного пространства. Неуклюжее сталкивание лбами длилось пару недель, и, видимо, Саня тоже испытывал огромное чувство неловкости. Радовало только одно – притяжения на уровне мужчина – женщина между нами не было. Шрек оказался идейным подкаблучником с двумя дочками и женой. Но все равно, мы как два гиппопотама в луже – постоянно натыкались друг на друга. Особенно если слышали из палат вопли «доктор, мне плохо!!!» и пытались одновременно пройти сквозь дверной проем. В конце концов не выдержали и практически одновременно дозрели до неожиданного, но правильного решения вопроса:
– Лен, надо нам третьего жильца сюда.
– Совсем тесно будет.
– Веселее будет.
– Сань, третьего доктора точно не дадут – на десять коек не положено даже в реанимации. Ты ж обещал, твоя анестезистка придет?
– Не смогла, забеременела.
– Вот тебе раз… так надо еще кого-нибудь поискать.
– Так я и говорю, что надо.
Начали с опроса ночных дежурантов, кто днем работал в интенсивных отделениях больших городских больниц; тщетно, хорошие реаниматологические медсестры на дорогах не валяются. Сначала мы расстроились, но потом нам все-таки повезло – примерно через неделю поисков мы нашли свою музу. Варюша из операционного блока моей бывшей больницы как раз искала работу без дежурств и очень обрадовалась предложению. В первый же рабочий день оба доктора были построены по стойке «смирно», строго отчитаны за бардак в палатах и ординаторской, незаполнение журналов учета и всякой другой медицинской документации. На попытки оправдаться а-ля «к нам же девочки приходили с отделения, это ж все не мы» – последовал крайне недовольный взгляд. С тех пор везде был порядок и полная стерильность, распространившаяся даже на нашу каморку, что приводило Саню в полный ужас. Но когда выяснилось, что Варюша совершенно без участия доктора может поставить подключичный катетер, померить сатурацию, отрегулировать допамин и еще много чего реанимационного, Шрек незамедлительно одобрил мой выбор, и в конце июля мы зажили мирно и очень даже счастливо.
Тридцатое июля ознаменовалось важным событием – утром Варя объявила о своем дне рождения. Мы начали возмущаться, почему она не сказала об этом раньше и не предоставила возможность подготовиться к событию заранее. Быстро заказали пироги «Штолле»; как только пришел дежурант, накрыли первый на отделении праздничный стол. Саня на правах единственного мужчины поднял тост:
– Ну, Варюша, чтобы все, как говорится! Ваше здоровье, девочки, я рад, что вы со мной; теперь у нас все будет путем. Не пропадем, короче.
Вечер пролетел чудесно; вспоминали о былых подвигах, страшных кровавых дежурствах, всяких смешных до слез ситуациях и самых тяжелых пациентах. Под конец застолья я сделала вывод: мы очень неплохая компания, потому что искренне симпатизируем друг другу и к работе относимся одинаково. Мы на ней живем. Точнее, мы с Варюшей работаем, а Саня преимущественно спит.
Около девяти Сашкины женщины стали настойчиво требовать мужика домой; мы с Варей отпустили его, решив вопрос с уборкой самостоятельно. Варюша мыла посуду в маленькой раковине, я собрала со стола остатки еды и спрятала в холодильник. Завтра несколько кусочков пирога с красной рыбой будут как нельзя кстати. Вызвали такси и в ожидании машины вышли на улицу подышать. Варя взяла меня под руку.
– Спасибо, Лен, что позвала меня. Я не жалею; и по деньгам хорошо, и работы меньше. Так что спасибо тебе.
– Да ладно, Варь. Это тебе спасибо, что пришла. Мне с тобой очень спокойно.
– Мне с тобой тоже. Если честно, Лен… я прямо удивилась, что ты позвонила.
– Почему?
– Ну… думала, не захочешь никого из наших видеть. Короче, не будем продолжать эту тему.
– Да не, Варь. Все нормально. Я очень рада, что ты согласилась. Не переживай за меня. Видишь, жизнь налаживается.
– У тебя сейчас кто-нибудь есть?
– Нет… Честно сказать, ничего серьезного.
– Лен, я знаю, тебе неохота слышать о Сухареве. Но я только сейчас скажу одно и больше не буду на эту тему. Просто, что б ты знала.
– Валяй. Все плохое, как говорится, уже случилось.
– Короче, как все всплыло, ну, зараза эта, анестезиолог новая. Вцепилась в мужика мертвой хваткой, это точно… вот черт, забыла даже, как ее зовут. Так народ сразу на твою сторону встал, не поверишь. С этой сукой до сих пор все сквозь зубы разговаривают. Да и с Сухаревым… общаются, конечно, но так, постольку-поскольку. Вот. А ты держись, ты баба красивая, одна не останешься.
– Спасибо, Варюша, я стараюсь не вешать нос. Все хорошо; работа, ребенок, зарплата. Остальное дело наживное.
– Слушай, а бывший муж-то как, не достает?
– Неа. По слухам, мучает кого-то другого, так что все хорошо… простите за такой цинизм, как говорится.
– Ну и славно. Каждый сам себе кузнец, это точно.
Такси приехало довольно быстро. Мы жили рядом, и всю дорогу обсуждали, какой такой необходимый в ежедневном быту скарб еще отсутствует в нашей комнатке и как заставить слонопотама самостоятельно мыть за собой посуду и членораздельно писать листы назначений.
– Дрыхнет же после обеда, зараза такая, по часу кряду.
– Да ладно, Варь, пусть дрыхнет. Растолкать всегда успеем.
Домой зашла около двенадцати. Обалдевшая от одиночества кошка Мика громким голосом требовала пропитания. Я вывалила в пустую миску полбанки очередного кошачьего Макдоналдса, и потом стало тихо. Тихо и спокойно; сумрачная остывшая комната и неприбранная постель с одной-единственной подушкой. Где-то внутри, глубоко – совершенно непонятно, в каком органе ЭТО находится, – тяжесть и пустота. Вроде как все в этой жизни проходит, и время – самый хороший доктор. Но на самом деле оно не лечит, а просто уменьшает, стирает краски; а если закрыть глаза – каждая картинка, каждая небольшая деталь из прошлого, все живо. Спряталось на самую дальнюю полку и лежит там, скрутившись калачиком, обхватив голову руками. Вот так ЭТО и живет внутри нас. Наши воспоминания, такие хрупкие и прекрасные, какими могут быть только воспоминания о любви.
Все, надо спать.
Раздеться, выключить свет и в темноте одним прыжком забраться под одеяло. Темноты боятся не только дети, но и взрослые, когда остаются одни. Хотя еще одна хорошая перемена заключалась в том, что последние месяцы можно было спокойно ложиться в кровать. Потому что для простого человека со здоровой психикой сон – это хорошо, это на пользу организму. Так теперь и было; «ночные гости» перестали посещать Лену Сорокину ровно в тот день, когда Полина Алексеевна закрыла свои глаза навсегда. Иногда я жалела, что не увижу больше деда так явственно и не смогу поговорить о важных вещах. Но это касалось только дедушки; новых «приходов» Полины Вербицкой я боялась. Боялась и потому сказала себе строго-настрого – это случилось со мной, вся иррациональная цепочка событий, но оно ушло и больше не вернется.
Теперь я обычный человек.
С конца старой жизни прошло уже несколько месяцев; никаких гостей не возникало, и внутренний голос подсказывал – их не будет. Никто больше не придет ко мне, потому что неинтересно. Простая разведенная питерская врачиха на спокойной работе и в съемной квартире. Стоп, есть еще одно красочное определение – мать-одиночка, о как. Всего два слова, а в них целая бездна унижения, презрения и цинизма.
Я уже почти засыпала, как вдруг пронзила мысль, что ведь я не была на могиле у деда много лет. Да и понятно – «ночного общения», как говорится, хватало через край. Зато теперь могу сходить туда совершенно спокойно.
В ближайшее воскресенье я поехала к деду в гости. За несколько лет все поменялось – город рос, а вместе с ним и кладбище. Страшно боялась, что не найду могилу; однако нашла, и даже очень быстро. Чисто, искусственные цветы, маленький деревянный столик и скамеечка. Значит, родители не забывают, в отличие от меня.
Дед, короче, отчитываюсь.
Все хорошо. Катька здорова, учится прекрасно; все остальные, включая бабушку, тоже здоровы, да и я – теперь точно в добром здравии. Голова моя в порядке, потому что ты больше не приходишь ко мне по ночам, да и остальные гости тоже не появляются.
Я вернулась на работу в больницу, дед. Я вернулась! Ты можешь себе представить такое?! Я так рада, что снова работаю врачом. У меня симпатичная маленькая квартирка, правда, съемная. Но думаю теперь, после продажи ваших с бабулей комнат, смогу взять ипотеку. Нет, не так – уже точно возьму. Зарплата позволяет, если не шиковать.
Так что все хорошо. Ведь я живу дальше, и это главное. Я буду стараться жить так, что ты сможешь за меня порадоваться. Где бы теперь ни был.
Села в машину и отчетливо поняла: вот я и поставила жирную точку в моем беспокойном прошлом. Все ушло, и даже Слава Сухарев где-то далеко; воспоминания о нем причиняли боль как от удара ножом в живот, и не было такой таблетки, которая бы могла приглушить эту боль. Но эти воспоминания жили на прочитанной пару дней назад странице, и потому я верила, что придет время, и они перестанут возвращаться. На повестке дня – начало чего-то нового, пока неясного, но с большой надеждой на мир и спокойствие в душе. Однако один вопрос после смерти Полины Алексеевны так и остался нерешенным – мой тайный перископ, включающийся где-то в непонятных отделах мозга (по крайней мере, очень хотелось надеяться, что именно там). После явления красочной язвы желудка господина Вербицкого я испугалась; в тот момент было очевидно: я страшно не хочу увидеть рак у кого-то из близких и вообще не хочу никаких халявных картинок. Хочу быть как все, кто рядом в белых халатах.
Признайтесь честно, Елена Андреевна, ведь это так соблазнительно просто увидеть болезнь, без кучи анализов, томографий и душевных мук, если что-то не срастается…
Время шло, а «третий глаз» так и не подавал признаков активного существования, даже когда я попыталась вернуть то самое состояние по собственному желанию. Случилось это через два с половиной месяца после начала работы в клинике.
В первых числах августа на плановое отделение привезли мужика лет тридцати пяти. Сопровождал его солидный пожилой дядька; как потом оказалось, отец. Пациент поступил непонятно с чем – жаловался на боли в животе, три дня накануне страдал неукротимой рвотой. Семья больного была близка к хозяевам нашей клиники, о чем стало известно еще до его поступления. Несмотря на страдания, мужик явно не желал никаких обследований, а просто громко и возбужденно требовал излечения прямо сейчас, чтобы пойти уже обратно домой. События разворачивались непредсказуемо – к утру его перевели к нам, в реанимацию, потому что пациент по непонятной причине впал в кому. Елена Андреевна и доктор Смолин целый час танцевали ритуальные танцы в попытках зацепиться хоть за что-нибудь; только что не стучали в бубен и не окуривали мужика волшебными дымами. Мы набрасывались на его бесчувственное тело то с ЭКГ, то с неврологическим молоточком, таскали его на МРТ, собрали кучу анализов; но кусочки не хотели складываться в пазл. В конце концов, разложили кучу бумажек на маленьком обеденном столе и тупо пялились в собственную неполноценность, подперев руками светлые головы. В такой позе бездарно потратили еще полчаса; я не выдержала, пошла в палату, взяла стул, села рядом с мужиком и стала напряженно смотреть. Всматривалась минут двадцать, пытаясь вспомнить, как это было тогда, с Вербицким; но ничего не происходило. Картинки не всплывали, пространство не увеличивалось и не уходило вглубь. Я видела только то, что было снаружи, а точнее – тело без сознания и, что самое важное для врача, без точного диагноза. Я просидела впустую полчаса; в конце концов, решила – товарищ между мирами оказался унизительно скуп, он все-таки забрал свой подарок обратно, слегка подразнив.
Да и черт с вами, уважаемая редакция. Поживем без перископа.
Как говорится, без вас работали, работаем и будем работать.
Я вернулась в ординаторскую. Саня с Варей разогревали готовую пиццу; Елена Андреевна снова полезла разгребать пачку анализов. Шрек тоже пребывал в раздражении по поводу нерешенной задачи, он стоял за моей спиной и громко чавкал.
– Ленчик, заканчивай копаться. Сейчас приедут «неврепетологи», вот пусть и расчухивают. У нас тут терапия и эндокринология, а не неврология. Диабета нет – все, точка. А что за кома такая – вот пусть сами и ковыряются, что там у него в башке.
Через полчаса приехала платная неврологическая бригада из института Бехтерева. Обнаружили все тот же «натюрморт»; быстро запаковали мужика в машину, прихватив груду бумажек. Родственники безропотно последовали за мужиком, не выразив никакого неудовольствия, что сразу показалось мне подозрительным – привезли-то еще ничего, в сознании, а увезли в коме. И даже не высказали никакого возмущения по этому поводу. Только через пару дней в ординаторскую зашел наш главный врач Сергей Валентинович и сказал непонятное слово «спайсы». Мужик траванулся «спайсами»; такое новое течение на гребне безумия и нежелания жить. Оказывается, опиаты отошли в сторону как наркотики номер один; человечество прогрессирует даже в этом направлении.
А я еще что-то хотела увидеть.
На том и настал полный покой; нет третьего глаза, и не надо, как говорится.
Наша клиника разрасталась очень быстро. Неведомый хозяин обладал хорошим коммерческим чутьем на все то, что могло принести человечеству радость и возродить жажду жизни. Сергей Валентинович, будучи первым исполнителем верховной воли, практически круглые сутки находился на работе, бегал по коридорам и постоянно говорил с кем-то по телефону. От нехватки времени он перестал лично делать обходы и организовывать какие-либо научные конференции. Мне показалось, Ефимов сильно похудел за летние месяцы и даже стал выглядеть моложе. Все логично – когда человек поглощен интересным делом без остатка, холодильник перестает занимать первостепенное значение в жизни.
В конце августа завершили строительство нового корпуса, а также достроили наш. На страничке в Интернете прибавилось – стоматология, пластическая хирургия и косметология. Последний вид медицинской деятельности всегда вызывал у меня глубокое презрение, однако последние несколько месяцев я замечала предательские лучики вокруг глаз, особенно когда улыбалась. Что ж, может и неплохо. Как говорится, будет куда пойти профилактировать неотвратимый процесс увядания кожи.
В день открытия второго корпуса новый коллектив пригласил весь «старый» персонал на вечерний фуршет. Человек сорок столпилось в небольшом холле (вместо названия «приемный покой» теперь использовали модное «ресепшен»). Разница бросалась в глаза; вот мужики с нашего планового эндокринологического отделения, лица спокойные, умные; ни лишнего самомнения, ни претензий на последнюю «БМВ». А вот новый пластически-стоматологический персонал; невероятно красивые дамы в моднячих белых юбочках и кофточках; несколько прилизанных мужиков – дорогой парфюм и кожаные мокасины на голую ногу. И наконец, мы втроем – я, Варька и Шрек – три хирургических костюма времен гражданской войны. Кто откуда выполз, тот на всю жизнь там и остался.
Все были рады и довольны, так как подобное мероприятие обозначало одно – дела в клинике идут хорошо, и можно не беспокоиться о хлебе насущном; если только в государстве российском возможна хоть какая-то стабильность. Сергей Валентинович пришел последним. Выглядел очень уставшим, сказал в меру позитивный тост и уже начал потихоньку ретироваться на выход, но у дверей заметил нашу троицу.
– Ребята, привет. Как у вас дела? Может быть, что-то еще надо? Что там по новому оборудованию?
– Все привезли, спасибо.
– О вас уже пошли хорошие отзывы от коллег из других учреждений. Это особенно ценно. Платная «Скорая» собирается увеличить контракт, поэтому надо подумать, сколько вызовов в неделю сможем принять. Саша, я прошу вас взвесить ситуацию в ближайшее время и доложить наши возможности. А вы, Елена Андреевна, уже восстановились после перерыва?
– Я решила для себя, что просто была в декретном отпуске.
– Правильно. Но лучше, конечно, если бы действительно в нем. Дети – это важнее… да. По деньгам все устраивает?
– Спасибо, я вам очень благодарна.
– Ну и хорошо. И еще, Леночка. Не забывайте – вы теперь наш раб на ближайшие пять лет. А то вдруг опять на передовую потянет, в родную больницу.
– Нет, не потянет. Это совершенно точно.
– Верю и надеюсь. Ладно, отдыхайте.
Он повернулся в сторону входных дверей.
– Ага, вот и заведующий пластикой приехал, давайте уже знакомьтесь. Этот человек только вам одной тут неинтересен, Леночка, ввиду вашей молодости и очевидной красоты.
В дверь вошел грузин. Это было написано на его лбу большими буквами. Гела Парджикия, о как. Дорогой костюм, никакой медицинской формы, итальянские туфли, стильная прическа, царская осанка и вообще все идеальное. Я потихоньку наклонилась к Шреку и тихо сказала на ухо:
– Сань, что за чудовище?..
– Да ты че, его ж весь Питер знает.
– А я не знаю.
– Это потому что жопа пока не отвисла, моя ты дорогая, полсотникилограммовая.
– Ну да, пока еще вроде ничего жопа… А что, типа хорош?
– Не типа, а это самое дорогое приобретение нашего хозяина, не считая японского томографа, конечно.
– Круть… Одни мы, понимаешь, как всегда. На грязной работе, хоть и в чистом кабинетике.
– Ну, Ленчик. Не всем же морды штопать. Смирись с плебейским происхождением, малыш.
– Уже смирилась.
Мы потягивали шампанское и злословили. Неожиданно я увидела Костика и еще одного парня из моей бывшей фармацевтической конторы. Костя курил около входа. Вероятно, главный пригласил их на праздник, как самых крупных поставщиков. После экстренного бегства из ненавистного офиса я ни разу ему не позвонила. Собиралась сделать это почти каждый день, но совесть мучила, и я трусовато оставляла звонок благодарности на потом. Ведь именно этот человек помог мне с денежной работой, когда я решила во имя любви и денег покинуть родные пенаты, а потом он же помог мне вернуться в медицину. А я так ни разу и не набрала его номер. Глубоко вдохнула и подошла.
– Костик, привет! Я так рада тебя видеть!
– Привет, Ленка. Ты все в том же хирургическом костюме, что в приемнике носила. Как будто и не было этих лет, все такая же дюймовочка.
– Я свинья, а не дюймовочка. Все хотела тебе позвонить, еще раз поблагодарить.
– Да ладно, не напрягайся.
– Все равно, свинья.
– Тогда пару раз хрюкни на весь зал, и мы в расчете.
– Могу не только хрюкнуть, но еще и прокукарекать.
– Ладно, обещания принимаются в виде извинений. Не напрягайся. Лучше приезжай с Катей к нам на дачу, мои будут рады. Давно не была.
– Обязательно приеду. Я по вашей даче страшно соскучилась, честно. И Катька тоже будет рада. Она сейчас с бабушкой в Карелии, как приедет, так сразу позвоню.
– Буду ждать.
Слава богу, сдержалась. Слава богу, не спросила ничего лишнего. Просто постояли пару лишних секунд и еще разок заглянули друг другу в душу.
– Костя, а ты когда в нашей богодельне последний раз был?
– Очень давно, не помню. Ленка, живи с чистого листа, я прошу тебя.
Но это только в воздухе. Беззвучно, как многое, что витает между людьми много-много лет, да так и остается невысказанным. Я поцеловала Костика в щеку и вернулась к своим.
Мы со Шреком уселись на пол в самый дальний угол и потихоньку попивали. Варюше быстро надоело наше противное злословие, она откололась от нас и активно налаживала контакты с сестрами других отделений. На пике опьянения народ начал брататься и клясться друг другу в вечной любви, дружбе между корпусами и специальностями. Все наперебой предлагали товарищам дары своего труда; стоматологи зазывали на чистки и импланты; косметологи – на подтяжку всего, что только может отвиснуть у живого человека; наши мужики с планового отделения – полное комплексное обследование за час с небольшим. Только мне и Шреку нечего было предложить; одна лишь дефибрилляция, дезинтосикация, выведение из диабетической комы и тиретоксического криза, а также другие виды скорой-прескорой помощи. Чем больше выпито, тем сильнее Саня раздражался:
– Вот детский сад какой-то, Лен…
– Да ладно, не зазнавайся. А то вдруг завтра зуб разболится.
– Все равно, детский сад. Эх… иногда вспоминаю нашу Мариинку… Но че уже? Жена меня последние два года просто запилила – дома почти не бывал, на три ставки – иногда по двое-трое суток подряд. А тут только в день, а денег в два раза больше, не считая премий.
– Вот и я о том же…
– Поехали по домам, Ленчик, моя уже трубку оборвала.
– А поехали.
Попрощались только с Варей и ушли по-английски. Теперь ей будет с кем перетереть своих докторов – одну маленькую и второго большого. На улице неожиданно возникла идея рвануть к Сане домой, с тортиком и мороженым, дабы познакомить его дам с новым и единственным товарищем по работе. Дамы оказались под стать Смолину – одна божественная принцесса Фиона и две маленькие. Все веселые, конопатые и соответственно рыжие.
Ура.
Никто не смотрел на меня криво, не пытался поймать подводные течения между мной и Саней; хотя такие опасения посещали меня по дороге. Никто не выяснял женский анамнез доктора Сорокиной, не пытался срочно познакомить с разведенным другом, который в целом очень хорош, а то, что попивает, так это ничего, можно подшить. Обсуждали прошедший праздник, наше отделение, мою идею взять ипотеку, нашего главврача, Варюшу, потом детей, школу, институты и еще много всего полезного и интересного. Фиона, она же Марина, смеялась громче всех; огромный бюст подпрыгивал в такт. Елена Андреевна вернулась домой около двух часов ночи, упала на диван в детской комнате и тут же уснула.
Лето заканчивается. Прекрасное лето.
За неделю до сентября вернулась Катерина с маман, а также Ирка со Стасиком. Началась предшкольная беготня по магазинам, многохлопотное время; но я была рада – моя семья воссоединилась. После трехмесячного одиночества я поняла – теперь Ирка и ее сын по-настоящему стали моими родственниками. Я сильно соскучилась и была готова вместе с Катькой переехать к ним на проживание. Асрянский муж Саша Эппельбаум, судовой врач с зарплатой в иностранной валюте, возвращался из рейса только в октябре; посему помочь нам, бедным женщинам, было некому. Срочно вернули на работу няньку Наталью, чтобы иметь возможность решать какие-то вопросы в отсутствие детей. Первое сентября выпадало на субботу, а значит, школа начнется только с понедельника; из чего Асрян незамедлительно сделала полезный вывод:
– Устроим последний предмучительный девишник-мамашник.
– Разумно.
– Приглашу еще девиц, в Черногории познакомились. Подружки, на Ваське живут. Женя, ей тридцать один, в разводе, есть ребенок, пацан; и Оксана, на пару лет постарше, замужем, у той уже трое. Обе в недвижимости. Прикольные, тебе понравятся.
Я обрадовалась; и правда, давно пора нам с Иркой разбавить общество. Пусть все поменяется – новые женщины, новые дети, новые темы для простой бабской болтовни.
Подружки прикатили с пирожками, вином и четырьмя отпрысками. Дамы оказались совершенно разные, и с первого взгляда непонятно, чем таким они приросли друг к другу. Женя – очень сексапильная брюнетка; родила в первом браке ребенка, муж, как водится, истинный петербуржец – часто попивал и не очень часто поднимал свою пятую точку от дивана. Когда мальчику было около года, она скоропостижно влюбилась в оперуполномоченного из Василеостровского УГРО, буквально сбившего ее с ног своим напором и страстью.
– Девочки, как вспомню, как он в темноте кобуру с оружием отстегивал, так до сих пор живот ныть начинает!
После такого рассказа у окружающих дам по телу бегали мурашки. Что дальше? Повесть продолжалась – через год от начала бурного романа жизнь внесла совершенно предсказуемые коррективы – парень оказался замешан в парочке взяточных скандалов, а тут одновременно Жене предложили неплохую работу в Москве; да еще бывшая семья бравого милиционера стала активно проявляться на свет, и все одно к одному. Договорились, он приедет к ней в столицу через несколько месяцев, но так и не приехал. Женька жила с сыном Славиком на съемной квартире в Бутово; страдала, металась и никак не могла принять случившегося расставания. С тех пор прошла пара лет. Она вернулась в Питер в прошлом году, опять же по причине перемены места работы.
