Дарья Сивашенкова
Господь мой и Бог мой. Евангельские чтения. В помощь открывшим Евангелие

Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное

С того времени Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Матф. 4:17).

Преподобный Исаак Сирин:

«Покаяние есть трепет души перед вратами Рая».

Да простит меня преподобный, я добавлю слово: перед открытыми вратами Рая.

Это не трепет боязни, что тебя не впустят и бросят во тьме, не дрожь тревоги и страха, не судорога отчаяния. Нет, врата открыты.

Покаяние – трепет перед льющимся из них светом, перед приглашением войти в радость незаслуженную и безусловную, превосходящую тебя и всякое твое зло. Перед любовью и добротой, трогающими сердце так глубоко, что нельзя не перемениться.

Перед порогом, который нельзя перешагнуть, оставшись прежним.

Именно там, где врата открыты и нет нужды стучать и упрашивать в страхе за себя, может сорваться с губ искреннее: «Господи, помилуй!» – не вынужденное страхом, но полное искреннего отторжения греха и желания перемены в себе.

Наше покаяние – дитя Его любви и доброты.

Первые апостолы

Апостол Андрей

Апостол Андрей – первый, кто не смог удержаться от благовествования, не смог не поделиться радостью обретения Христа. «Мы нашли Мессию!» Представляю, как, запыхавшись от бега, выпалил он это брату и потянул его за собой: пойдем, пойдем же к Нему! Куда же теперь, если не за Ним? И что ж еще нужно теперь, как не Он?

«Что вам надобно?» – «Равви, где Ты живешь?» (Ин. 1:38).

Ни кучи хитроумных вопросов, ни просьб о доказательстве и чуде. Что надобно? Скажи, где Твой дом, чтоб знать, где искать и куда прийти к Тебе! Наивный, почти детский и такой абсолютно точно бьющий в цель вопрос, отметающий все лишнее.

Апостол Петр

Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня?

Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога живаго.

Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16:15–18).

Петр – настоящий главарь, вожак по характеру. Он не боится брать на себя ответственность, не боится действовать. Не боится первым сказать и вообще сказать за всех. В нем много внутренней свободы, умения не оглядываться на то, что скажут и подумают другие, а сделать решительный шаг. Это прекрасные, достойные, очень благородные черты характера. Но, как всякое достоинство, при переизбытке они перетекают в недостаток.

Главная его ошибка – переоценка собственных сил. И желание погеройствовать – огромное искушение для апостола Петра с его ярким порывистым характером и внутренним ощущением себя первым среди равных.

На Галилейском море Петр смело выпрыгнет из лодки в бушующие волны, но на полпути до Христа от страха потеряет веру и начнет тонуть. «Маловерный, зачем ты усомнился?» – спросит Иисус, хватая его за шкирку. (Мф. 14:28–31).

Так будет и на рассвете Пятницы: Петр отважно, я б даже сказала – очертя голову, рванет за арестованным Иисусом в самое логово врага, но там вдруг поддастся страху и отречется.

И в лодке, и на Тайной вечере Петр будет брать на себя лишнее, хватаясь за крест, который ему пока не предлагают. Обещая больше, чем может дать. «Если и все соблазнятся о Тебе, я не соблазнюсь». «Если это Ты, вели мне идти к Тебе».

«Ну иди, герой, сам напросился» – так и слышится ответ. Иди и пойми, что геройство должно быть ответом на призыв, а не вызовом Богу. Иди и пойми, что своих сил и своего желания может хватить для того, чтобы ринуться в подвиг, но чтоб довести его до конца, необходима сила Божья, ибо «без Меня не можете творить ничего».

На Галилейском море его побили волны и вытащил Христос. А в следующий раз Христа не окажется рядом, и до Его протянутой руки будет не три шага, а три дня, и захлебнется Петр не в воде, а в собственных слезах.

И поймет.

Ирод

Царь Ирод, услышав об Иисусе [ибо имя Его стало гласно], говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им.

…это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых (Мк. 6:14, 16).

Эти переживания Ирода обычно объясняют укорами нечистой совести и страхом: убил, мол, праведника, теперь дрожит, что тот вернется.

Но что, если это не укоры совести и не страх, а какая-то неразумная, почти дикая надежда на чудо? Может, правда: я убил его, обезглавил, а он воскрес из мертвых? Вдруг правда? Вдруг преступление, которое я совершил, каким-то невероятным, чудесным образом обнулилось, и тот праведник снова жив?

Сделано то, что отменить нельзя. Убит человек. А ты жалеешь, скучаешь по вашим разговорам, проклинаешь идиотское обещание, проклятых баб и свою хмельную гордость; и весть о Ком-то новом, Кто творит чудеса, неожиданно дарует тебе сумасшедшую надежду: а вдруг?.. Вдруг все-таки можно все изменить, повернуть вспять? Вдруг оно как-то само взялось и исправилось?

И повторяешь это даже не один раз, а дважды. Страшно – или очень-очень хочется верить, аж сам себя убеждаешь?

И не то что жалко Ирода. Не жалко. Но вот это ощущение, когда сделал то, чего уже не исправишь, и остается лишь надеяться на какое-то немыслимое чудо, которое сделает то, чего ты сам сделать не в силах… оно очень задевает.

Грустнее всего, что чудо-то случается: потом к Ироду приведут Самого Христа. Убийца Крестителя получит шанс не просто на вразумление и покаяние – на подвиг, на защиту Того, Кому служил Иоанн и перед Кем рад был умалиться.

Но царь ничего в Нем не рассмотрит, хотя поначалу и обрадуется возможности пообщаться с Ним. Иисус не станет с ним говорить, и разочарованный Ирод не воспользуется возможностью укрыть Его от врагов, а сделает предлогом наладить отношения с Пилатом.

И все. Грош цена всем сожалениям и надеждам: чуда ты, может, и ждал, но не узнал его, хотя смотрел Ему в глаза. Может, потому что чуда ждал, а не каялся? Все надеялся, что «оно как-нибудь само»?

Грустная история.

Герои Евангелия

Читая Евангелие, часто думаю: сколько же людей стоят перед нами во всей наготе своих слабостей, проступков, преступлений, чтобы мы могли вглядеться в их отношения с Богом.

Тысячелетиями мы читаем в Евангелии о самом сокровенном, что только есть на свете, о том, что принято таить в самой глубине сердца: встрече Бога и души. Читаем, вглядываемся, подмечаем каждую мелочь, толкуем каждую букву, разбираем, представляем и сопереживаем их чувствам и мыслям. Думаем, думаем, думаем.

Закхей и блудница, кровоточивая и сирофиникиянка, Петр и разбойник на кресте и другие, другие… люди, раненные в души, сами себя покалечившие, припадающие к Нему, просящие…

А ведь это не литературные персонажи. Они – живые люди, все они живы у Бога и поныне. Господь дает нам возможность заглянуть в тайники их душ, пережить их болезнь, стыд, позор, раскаяние, пережить вместе с ними Его милосердное прощение и исцеление – все то, что так естественно хочется утаить в себе, не выставлять на всеобщее обозрение.

Об этом написано, чтобы, коснувшись их Своей благодатью, Господь наполнил и наши души. Господь делит со Своими верными величайшую тайну покаяния и прощения, и мы пьем из чаш прощения, наполненных не для нас, но протянутых – нам.

…и еще я думаю о немыслимой щедрости этих людей; потому что, убеждена, Дух Святой не дал бы открыть перед всеми то, что не захотели бы открыть они сами.

Но их признательность Господу столь велика, что они не постыдились раскрыть перед нами свои души: вот что было, вот что исцелил наш Господь.

Чудеса

Хочу, очистись

Когда же сошел Он с горы, за Ним последовало множество народа.

И вот подошел прокаженный и, простираясь ниц, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить.

Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы.

И говорит ему Иисус: смотри, никому не сказывай, но пойди, покажи себя священнику и принеси дар, какой повелел Моисей, во свидетельство им (Мф. 8:1–4).

Насколько же это «хочу, очистись» в клочья разрывает любые завесы между человеком и Богом, и насколько здесь Иисус являет Свою полновластность, ни капельки ее не скрывая, не «скромничая», не таясь.

Это «хочу» спокойно-всевластно. Не обращено к чему-то высшему – тому, что могло бы быть над Христом, не будь Он тем, кем является: Божьим Сыном и Богом. Это лаконичное «хочу» – практически Богоявление, не менее чем преображение на Фаворе.

И как невероятно прост этот диалог: «Если хочешь, можешь меня очистить… – Хочу, очистись». И тотчас очистился. Ни малейшей прослойки, прокладки, промежутка между Его желанием и выполнением этого желания, даже никакого «да будет воля Моя». Все просто, безыскусно, как само собой разумеющееся. Все в мире Ему подвластно – и Он знает это в полной мере.

Маленькая деталь. Прокаженный просит: «Если хочешь, то можешь меня очистить». Он, даже веруя и называя Христа Господом, все равно разделяет Его желание и исполнение этого желания. «Если Ты хочешь, то можешь сделать нечто, что меня очистит».

А для Христа этого разделения нет. Его желание и исполнение этого желания – одно.

Реальность подчиняется Ему безусловно, не требуя ничего, кроме одного Его «хочу». Да и то – выражает Он Свое желание не столько для того, чтобы оно исполнилось, сколько подтверждением для вопрошающего.

А мне кажется, это подтверждение вместе с прикосновением очень важно. Ведь по большому-то счету Ему и касаться не нужно – достаточно было одного «очистись». Но подтверждение и прикосновение – свидетельство, что на просьбу человека Господь откликается; и не просто отвечает на просьбу, а делает это из собственной заинтересованности и любви к конкретно этому просящему.

Просто «очистись» прозвучало бы холодновато, не было бы личного отношения Христа к этой просьбе. «Хочу» и касание – это вступление в разговор и в контакт, что, без сомнения, было бесконечно важно для просящего, еще и потому, что, будучи прокаженным, он был полностью отвержен, не мог ни говорить с людьми, ни касаться их.

Прикосновение – еще одно свидетельство близости Бога к человеку. Он не ограничивается тем, что исполняет наши просьбы, Он не оставляет между Собой и нами какой-то прослойки. Он идет на самый тесный контакт, даже (а может, и особенно) тогда, когда грех делает человека парией в глазах людей.

Ради этого прикосновения Ему приходится склониться, потому что человек лежит перед Ним ниц в пыли и просит о милости лицом в землю. Он склоняется. Он всегда склоняется, чтобы коснуться человека.

И как чудно, что жест-прикосновение у Него опережает слова – не подтверждает их, а опережает. Это тоже свидетельство близости безусловной и безусловного желания добра. Мы Ему близки раньше, чем это будет подтверждено вслух, раньше ответа на собственно нашу просьбу.

«Никому не сказывай…»

Что за странный, казалось бы, запрет ввиду множества народа, при котором свершилось чудо?

Это не свидетельство ложной скромности или желания укрыться. «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме», – говорит Христос ученикам и вряд ли Сам не исполняет Своих слов (Матф. 5:14, 15).

Это, мне кажется, защита человека от произнесения невольной лжи: не по злому умыслу, но просто по неумению вместить и передать подлинный смысл чуда.

Может быть, Иисус не велит свидетельствовать о Себе там, где это может принять неверные формы, иметь неверный результат или последствия. Бесы исповедуют Его Сыном Божьим, и разумеется, правы – но Он не желает этого свидетельства, чтоб народ не навыкал верить бесам. Не всякое свидетельство о чуде доброкачественно. Возможно, те, кому Он не велел говорить о Своих чудесах (а Его все равно не слушали, тем самым косвенно подтверждая правоту Его запрета – эти люди не в состоянии прислушаться к Нему), разглашали о случившемся таким образом и с такими акцентами, что искажался смысл и Его облик: например, Он представал волшебным чудотворцем и только.

А какая забота о человеке в следующих словах Христа: «…а пойди к священнику и принеси дар»! И уточнение «во свидетельство им». Теперь бедолага совершенно здоров: казалось бы, для чего ему исполнять Закон Моисея, ненужный более ритуал?

Это забота о возвращении человека в социум, восстановление его среди народа Израиля по Закону.

Без этого от исцеления толку было бы мало – обратно к здоровым людям прокаженного бы не пустили. Еще и на неприятности мог нарваться, как нарвался объявивший о Том, Кто его исцелил, слепорожденный (Ин. 9:1–34).

А с экс-прокаженным могло бы выйти еще хуже – прогнали бы его обратно к бывшим сострадальцам, и было бы то еще хуже самой болезни.

Поэтому – не болтай, а иди покажись священнику и принеси дар, как заповедал Моисей.

Какое снисхождение к людским слабостям, какая забота о человеческой судьбе!

Свидетельства приносят людям, не Богу – Господь о них лишь напоминает. «Во свидетельство им».

А Господь хочет – и сбывается.

Я очень люблю спокойствие Христа и очень люблю, что это спокойствие основано на полновластии. И еще этот вечный евангельский призыв «не бойся!»: Он Сам, весь, целиком – выражение этого «не бойтесь». Конечно, не бойтесь – разве может быть хоть что-то плохое там, где Он… там, где Ты.

Кровоточивая преступница

И женщина, страдавшая кровотечением двенадцать лет, которая, издержав на врачей все имение, ни одним не могла быть вылечена, подойдя сзади, коснулась края одежды Его; и тотчас течение крови у нее остановилось.

И сказал Иисус: кто прикоснулся ко Мне? Когда же все отрицались, Петр сказал и бывшие с Ним: Наставник! народ окружает Тебя и теснит, и Ты говоришь: кто прикоснулся ко Мне?

Но Иисус сказал: прикоснулся ко Мне некто, ибо Я чувствовал силу, исшедшую из Меня.

Женщина, видя, что она не утаилась, с трепетом подошла и, пав пред Ним, объявила Ему перед всем народом, по какой причине прикоснулась к Нему и как тотчас исцелилась.

Он сказал ей: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя; иди с миром (Лк. 8:43–48).

Это рассказ о кровоточивой жене, страдающей тяжкой, стыдной болезнью, из-за которой она по Закону была нечиста и считалась источником скверны.

«Если женщина имеет истечение крови, текущей из тела ее, то она должна сидеть семь дней во время очищения своего, и всякий, кто прикоснется к ней, нечист будет до вечера; …Если у женщины течет кровь многие дни не во время очищения ее, или если она имеет истечение долее обыкновенного очищения ее, то во все время истечения нечистоты ее, подобно как в продолжение очищения своего, она нечиста…» (Лев. 15:19, 25)

Нечистая не смеет касаться других, быть с ними рядом, есть и пить из одной посуды. Коснуться ее нечистоты, одежды, постели – значит стать нечистым самому.

Двенадцать лет эта женщина оставалась отрезана от общества, вышвырнута из жизни.

Неслучайно она прикасается к Христу тайком: ведь этим касанием она грубо нарушает Закон и буквально рискует жизнью. Скажи Христос хоть слово неодобрения – и за подобное осквернение почитаемого Равви раздраженная толпа могла без всякого суда забросать ее камнями.

С того мига, как она призналась, ее жизнь в Его руках. И ей не просто невыносимо стыдно открыться перед всеми – смертельно страшно.

Она знала, что ее прикосновение грязно, поэтому не смела открыто подойти за исцелением, как другие; боялась, что пророк разгневается и погонит ее прочь, и все же верила… верила.

Верила так, что пошла на безумство и преступление. Украла это касание, тайком осквернив собой Равви, нарушила все запреты – и знала, что исцелилась; но ее поймали за руку, как воровку на рынке. Что делают с ворами? Что делают с осквернителями? Закон неумолим, но так хотелось жить!

Христос спасает ее не только от болезни, но и от возможной расправы. Он подхватывает ее на грани смертного страха, Он добр к ней: вера твоя спасла тебя, иди с миром. И это сказано не только для нее, но и для всех, кто их окружает… кто так легко хватается за камни.

Любая скверна исчезает от прикосновения к Нему. Это переворот, прорыв, произошедший незаметно, но меняющий мир. Теперь в мире есть Чистота, которую не сквернит нечистое прикосновение. Раньше чистота уступала нечистоте, теперь – побеждает ее; раньше нечистое делало чистое подобным себе, теперь – наоборот.

Ничто не сквернит Его: ни касание нечистой, ни прикосновение к прокаженному или к мертвому телу. И Он всегда предпочтет исцелить и очистить, а не наказать за дерзновение. Он не брезгует и не отвергает, Он сильнее всякого зла и сострадателен к человеку.

И особенно добр Он к самым слабым и самым уязвимым. Нарушившая Закон больная женщина, существо «второго сорта», не слышит от Него ни слова укора, не видит укоризненного взгляда.

А нарушивший тот же самый Закон прокаженный мужчина (Мк. 1:40–45), получив исцеление, получает и вразумление: синодальный перевод говорит, что Иисус взглянул на него строго, а в греческом тексте – буквально «рыкнул» на него за такое поведение.

Но к самым слабым и самым зависимым Он бесконечно мягок.

Самый глубокий, тяжелый, стыдный грех, когда Христос касается его Своей милостью и прощением, превращается из глубокой раны к смерти – в глубокую чашу с благодатью Его милосердия.

Чашу, которую Он вкладывает в наши руки: пей и радуйся, потому что Я люблю тебя и худшее в тебе претворил в связь со Мной, когда ты попросил Меня.

Иди с миром… И она пошла. В этот вечер она вернется в свой дом, зажжет огни, омоется и впервые за много лет без боязни наденет светлую, праздничную одежду.