Дарья Плещеева
Батареи Магнусхольма

Тебе, Д., – с любовью.

Пролог

Казалось, даже портрет императора Франца-Иосифа над столом господина Ронге изменился в лице: царственный старец словно бы чуть подался вперед из своей золоченой рамы, как живой человек, услышавший какую-то невозможную ахинею и ушам своим не поверивший. Если бы Ронге обернулся – увидел бы в императорских глазах изумление пополам с негодованием.

Но полковник Максимилиан Ронге, молодой директор Эвиденцбюро, военной разведки Австро-Венгрии, оборачиваться не стал – ему и собственного удивления хватило.

Пауза длилась минуты полторы, не меньше.

– Это Россия, – сказал наконец Ронге. – Это Россия, иначе и быть не могло… безумная страна…

Стоявший перед ним подчиненный, известный под фамилией Зайдель, а настоящая затерялась в бумагах, покивал: да, именно что безумная, и он, входя в кабинет с донесениями, сам это прекрасно знал.

– Даже немцы, даже немцы, и те… – Ронге не закончил фразы, но Зайдель понял: даже рижские чиновники-немцы, просто обязанные быть аккуратными и дотошными, поддались общей безалаберности; странно, однако результат – налицо, вот донесения…

– Только в России такое возможно… как еще только продержалась триста лет эта страна… – пробормотал Ронге. – Что из этого следует?

– Наша задача немного усложняется, господин Ронге.

– Да. Всякого я мог ожидать, но такого!..

Зайдель усмехнулся: хотя начальство, невзирая на молодость, отменно владеет собой, но этакая новость хоть кого ошарашит. Сам он, получив шифрованные донесения от Пуделя и Бычка, глазам не поверил. Но в шифровальном отделе подтвердили: ошибки нет.

– Итак, – сказал Ронге, – все великолепие и вся воинская доблесть нашего будущего противника – налицо. Он мне напоминает старого охотника, который любит похвалиться былыми трофеями, но навеки позабыл, куда засунул винтовку и нож. Ей-богу, воевать с таким противником – все равно что ребенка обижать… Но придется. Кто у нас сейчас в Риге?

– Никого, Пудель был вынужден уехать, но в Кракове ждет распоряжений Атлет, господин Ронге. И я рекомендую направить туда Щеголя. Они оба вовлекли в сеть агента, которого Щеголь пока называет Дюнуа. Это шутка, господин Ронге. После костюмированного бала…

– Я учил в гимназии средневековую историю, Зайдель. Дюнуа – Орлеанский Бастард, сподвижник Жанны д’Арк… Пусть будет так, имя забавное. Я читал донесение Атлета. Именно такой агент нам необходим – с подпорченной репутацией, но прекрасного происхождения и со связями в высшем свете. А сейчас сформулируем задание. Поскольку головотяпы нашего будущего противника, проявив чудеса разгильдяйства, где-то за полвека потеряли планы береговых укреплений времен Крымской войны на Магнусхольме, и по этой уважительной причине нам не удалось их даже увидеть, а не то чтобы скопировать, сделаем так…

– Я слушаю, господин Ронге, – Зайдель изготовился записывать.

– Нет, потерять такие планы могли только в России… – Ронге все никак не мог успокоиться.

– Пудель доносил – эти укрепления, хотя они и стары, строились на совесть и в будущей войне тоже смогут надежно прикрыть Ригу от морского десанта. Как прикрыли во время достопамятной Крымской войны.

– А что там на левом берегу? Ведь должны быть укрепления.

– Там крепость Дюнамюнде, построенная бог весть когда.

– И что, тоже потеряны планы? За ненадобностью?

Это была шутка, и Зайдель вежливо улыбнулся.

– Нет, господин Ронге, как раз на нее возлагаются большие надежды. Особенно после того, как ее два года назад посетил русский император. Там много полезного – гавань для зимней стоянки судов, телеграфная линия, железнодорожная ветка от Риги. Кстати, Дюнамюнде в Крымскую войну тоже усердно палила по англичанам и не пустила их в устье Западной Двины. У нас есть планы крепости со всеми ее бастионами и фортом Комета. Но они устарели – сейчас там идет большое строительство. Работы начаты летом. Насколько могли судить наши агенты, ее изменят до неузнаваемости. Но Пудель полагает – работы будут вестись более открыто, чем на полуострове.

– Он не мог узнать подробнее о батареях Магнусхольма?

– Только то, что всем известно, господин Ронге. Поскольку на Магнусхольме приступили к строительству новых укреплений, проникнуть туда весьма сложно. Вот, извольте…

Поскольку Ронге готовился к этой беседе, то и лежала на столе карта – устье Западной Двины с Ригой на правом берегу и теми из островов, что ближе к заливу.

Зайдель взял карандаш вместо указки и ткнул в середку полуострова.

– Это – Магнусхольм. В давние времена он был островом, отсюда название. Сейчас – полуостров. Вот – старица Западной Двины. Река проложила себе новое русло, и мы имеем почти правильный треугольник. Одна сторона – берег Рижского залива, другая – берег старицы, третья – правый берег Западной Двины. Попасть на полуостров можно по мосту через старицу и по узкому перешейку на севере – там, где раньше Двина впадала в море. Еще – пароходами. Небольшие пароходы курсируют от пристаней возле Двинского рынка в Мюльграбен, дальше – в Вецакен, это дачный поселок, от коего до перешейка чуть более полумили, и это следует учесть. В Вецакене и дальше, в Нейбаде, хорошие пляжи. Пароход огибает Магнусхольм и следует вдоль берега, вот так, к Вецакену…

– Куда еще идут пароходы?

– Через Двину, потом по протоке, именуемой Зунд, в Агенсберг, Ильгецием и дальше, выйдя в Двину, – до Дюнамюнде и на Рижский штранд, – острие карандаша проложило маршрут. – Для обывателей очень удобно.

– Понятно. Итак, Магнусхольм.

– Место пустынное. Кое-где стоят рыбацкие хижины, вот тут, – карандаш ткнулся в двинский берег Магнусхольма. – Населения – хорошо если сотня человек. То есть каждый чужак заметен. А теперь за этим особо следят. И этот поселок довольно далеко от строительства новых батарей…

– Да. А старые батареи, очевидно, стояли где-то тут, – Ронге провел пальцем вдоль береговой линии. – Или ближе к самому устью, чтобы прикрыть Ригу от морского десанта… Еще во время наполеоновских войн поставили форт Кометский на левом берегу и Магнусхольмскую батарею на правом берегу. С них и палили в Крымскую войну. Очевидно, что их будут перестраивать и усовершенствовать.

– Так…

– Нужно также считаться с тем что полуостров болотистый, и не всюду можно ставить каменные строения. А мы, глядя на карту, не можем определить, где пригорок, где мокрая ложбинка. Равным образом мы не знаем, что будет употребляться для строительства фундаментов батарей. Старые ставились на фундаментах из бутового камня, но для мощных орудий он недостаточно прочен. А если они возьмут фортификационный бетон, то ведь он тоже не всюду годится. Я знаю, что современные укрепления имеют толщину стен до тринадцати футов. Значит, выбирая места для батарей, еще и это будут иметь в виду. И их расположение может не соответствовать обычной фортификационной логике.

– Да, задачка…

– Кроме того, все это – лес, – карандаш обвел чуть ли не весь треугольник. – И в лесу будут ставить артиллерийские склады и все, потребное для батарей и их личного состава. Если предположить, где встанут батареи, еще можно…

Зайдель потыкал карандашом в побережье.

– То угадать, где наш предполагаемый противник вздумает разбросать склады, совершенно невозможно, – закончил его мысль Ронге. – А строительство уже началось.

– Так что Пудель при всем желании не мог попасть на этот полуостров, господин Ронге. И винить его за это нельзя.

– Сотня жителей?

– В лучшем случае.

– Черт бы их побрал…

Зайдель покачал головой. Он понимал, отчего сердится Ронге.

Есть старые добрые способы добычи сведений. Этим способам обучали самого Зайделя, они более или менее надежны. Подкупить нужного человека, чтобы принес важные бумаги с картами и цифрами, выкрасть портфель с документами, затеять маскарад – в облике того же лифляндского рыбака прогуляться по Магнусхольму и, вернувшись, аккуратно зарисовать то, что удалось уложить в тренированную память…

Но использовать причуды и затеи так называемого прогресса?

Зайдель знал – даже самые простые и надежные технические устройства непредсказуемо ломаются в самую неподходящую минуту. Испытанные, прочные, которые, казалось бы, и нарочно не поломаешь – разлетаются в мелкие дребезги. А тут – аппарат с множеством всяких винтиков, пружинок и, наверно, шестеренок.

Что может быть ненадежнее маленького и сложного аппарата?

Тут Ронге и Зайдель были одного мнения. Однако выбирать не приходилось.

– Зайдель, он там не заснул? – пошутил Ронге. – Разбудите его и приведите.

Зайдель вышел и вернулся с мужчиной лет тридцати двух, невысокого роста, в потертом пиджачке и несколько испуганным. Он держал в правой руке старый бурый саквояж, в левой – древний чемодан.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал посетителю Ронге. – Ханс Клаувиц?

– Да, господин Гомберг, это я.

– Садитесь же. Вы хорошо доехали до Вены?

– Да, господин Гомберг.

– Гостиница вам понравилась?

– Да, господин Гомберг.

– Деньги на карманные расходы вы получили?

– Да, господин Гомберг. Я могу отчитаться…

– Не надо.

Денег Клаувицу было выдано двадцать крон – как раз позавтракать и пообедать, конечно, не в «Двенадцати апостолах», но мало ли в Вене кондитерских и погребков с разумными ценами. Пока что, вместе с билетом на поезд «Франкфурт-на-Майне – Вена» и оплатой информаторов, которых привлекли агенты Эвиденцбюро, эта авантюра обошлась Максимилиану Ронге в сто десять крон.

Клаувиц деликатно, как ему казалось, примостился на краешке стула. Саквояж он поставил на колени и вцепился в ручки мертвой хваткой.

– Итак, поговорим о деле. Покажите мне этот аппарат.

Клаувиц достал из саквояжа коробку, порылся в ней, выложил на стол маленькое, со спичечный коробок величиной, устройство.

– Надо же, до чего мы дошли. Скоро изобретут фотографические камеры размером с пуговицу, – сказал Ронге. – Сколько это весит?

– Чуть больше двух унций, господин Гомберг.

Ронге потрогал пальцем миниатюрную фотокамеру, изобретение доктора Юлиуса Нейброннера.

– Ну что же, сделаем опыт, – сказал он. – Заводите свою адскую машинку.

– Не возьму в толк, как там помещаются пластины, – пробормотал Зайдель.

– Пластины – это прошлый век, в нынешние аппараты вставляют рулоны пленки, – сказал Ронге. – Но все равно непонятно, куда помещается рулон. А, Клаувиц?

– Тут особая пленка, я знаю, кому ее заказывать в Леверкузене. Там недавно завод построили… и, в общем, можно заказать узкую пленку… если заплатить…

– Это само собой. Приступайте.

Клаувиц поколдовал с аппаратом, покрутил объектив.

– Вот, тесемочки, крест-накрест… Я могу надеть на руку. Надеть?

– Давайте.

Клаувиц нацепил аппарат на правую кисть, подогнал тесемки и щелкнул кнопками.

– Итак? – спросил Ронге.

– Я сейчас буду ходить по вашему кабинету, господин Гомберг. Вот, изволите видеть, два объектива. Один спереди, другой внизу. Вот тут расположен часовой механизм, совсем маленький, от дамских часиков, от Картье, я купил за свои деньги… Снимки будут делаться автоматически, каждые тридцать секунд. Но время можно выставить какое пожелаете. Потом я, если будет угодно…

Клаувиц посмотрел на чемодан.

– Да, для вас подготовлена темная комната, – сказал Зайдель. – И там есть проточная вода. Приступим, господин Гомберг?

– Приступим. Начинайте, Клаувиц.

В течение трех минут Клаувиц ходил по кабинету взад и вперед, поднимая руку то в сторону, то вперед. Ронге и Зайдель молча следили за этими маневрами.

– Запас пленки выработан, господин Гомберг, – сообщил Клаувиц. – Прикажете проявлять?

– Да, конечно. Реактивы, как я понимаю, в чемодане?

– Да, господин Гомберг.

– Ну, ступайте.

Зайдель увел Клаувица и вскоре вернулся.

– По-моему, он безбожно глуп, – сказал Ронге.

– У него хватило ума тайком сделать чертежи и детали, господин Ронге. Я думаю, в любой мастерской, где Нейброннер разместил бы заказ, нашелся бы такой Клаувиц и собрал для себя копию. Такой неприметный тихоня Клаувиц, на которого ввек бы никто не подумал… И обойдется нам это совсем недорого. Покупать аппараты у Нейброннера – дороже бы вышло, да и опасно…

– Если учесть, что Юлиус Нейброннер два года назад проводил опытные съемки с самолета в России…

– Так что я правильно поступил, господин Ронге?

– Абсолютно правильно – нам как раз и был нужен нищий чудак с психологией мелкого воришки. Он женат?

– Кто бы за него пошел…

– Есть среди наших служащих особа лет тридцати пяти, приятной внешности, которая могла бы составить при необходимости его счастье?

– Вы имеете в виду – особа, которая уже не может выполнять более сложные и, так сказать, дамские задания?

– Да, из простых.

– Найдем.

– Если все действительно так хорошо, как мы надеемся, если эта камера способна делать с высоты качественные снимки, как утверждает Нейброннер… То пусть Клаувиц вернется с этой особой к себе домой, во Франкфурт-на-Майне…

Зайдель взял блокнот и стенографическим способом стал записывать указания начальства.

– Пусть эта особа познакомится с хозяином мастерской, втолкует ему, что Клаувиц женится на ней и переезжает… ну хоть в Нюрнберг, что ли… И пусть смотрит, чтобы он не вступал в душевные разговоры ни с кем в мастерской. Если Нейброннер догадается, что какой-то Клаувиц, который умеет только отверткой орудовать, догадался скопировать его аппарат, да еще предложил нам, считайте, что план провалился.

– Я все это понимаю, господин Ронге.

– Более того – если мы спугнем Нейброннера, об этом узнает не только российская разведка. Нейброннер просто разместит свои заказы в другой мастерской. А пока аппараты ему делают во Франкфурте-на-Майне, есть шанс, что мы будем узнавать о нововведениях. Может же Клаувиц раз в полгода приезжать с женой и угощать пивом старых приятелей?

– Именно так, господин Ронге. Осталось только подождать результата.

– Долго он там будет возиться?

– Понятия не имею. Эти пленки нужно сперва держать в проявителе, потом в закрепителе, потом еще что-то с ними проделывать. Придется ждать, господин Ронге. И если Клаувиц наобещал того, чего выполнить не сможет, отправить его во Франкфурт-на-Майне ночным поездом… или не отправлять?

Зайдель не заглядывал в глаза Ронге, всем видом показывая ожидание ответа; он просто занялся стопкой газет, а Ронге уставился на исчерканный листок.

Где гарантия, что Клаувиц, за непригодность к делу возвращенный во Франкфурт-на-Майне, не пойдет рассказывать всем соседям о путешествии в Вену?

Император на портрете чуть заметно покачал головой – ну что же, одним Клаувицем больше, одним Клаувицем меньше, Макс Ронге не станет мучиться угрызениями совести, Макс – умница, побольше бы таких, преданных трону и лишенных всякой сентиментальности.

– Опять им неймется, – проворчал Зайдель, адресуясь к настолькой лампе. – Одна лишь «Корреспонденц-Вильгельм» пишет, что состояние государя императора отличное и что он ежедневно принимает доклады и дает аудиенции. Остальные пытаются ставить Его Величеству врачебные диагнозы. И что с ними делать?

– Ничего, – буркнул Ронге. – У народа должно быть развлечение. Пусть кумушки сравнивают диагнозы и решают, где вранье, где правда. Это лучше, чем если бы они обсуждали наши сербские дела.

– Именно так.

Сербия была большой бедой Австро-Венгерской империи. Под боком у империи заварилась кровавая каша, соседи-албанцы требовали самостоятельности, бунтовали против хозяев-турок, а сербское правительство, оказав неожиданную стойкость, ввело в Албанию свои войска, и выяснилось вдруг, что грозить ему войной бесполезно. Загадочной казалась Зайделю и Ронге позиция России; между Веной и Санкт-Петербургом шла тонкая дипломатическая игра, и вроде Россия уже почти отказалась поддержать требования Сербии насчет албанских территорий, но настаивала на том, что сербы должны иметь свой выход к Адриатическому морю, а какой же выход без своего порта?

Ронге и Зайдель флегматически толковали об этом, чтобы убить время. И чтобы раньше времени не думать о судьбе Клаувица – в том случае, если он не сумеет сделать снимки. Чемодан с реактивами – это всего лишь чемодан с реактивами, и знает ли неудачник из механической мастерской, как с ними обращаться, – большой вопрос.

Наконец Зайдель пошел узнавать, как обстоит дело. Он вернулся с Клаувицем и с подносом, на котором лежали крошечные мокрые фотографические карточки.

– Это надо смотреть через проектор, при большом увеличении, – сказал он, – но, кажется, получилось довольно отчетливо. Тут шкаф, тут окно. Если мы получим фотоснимки примерно такого качества…

Он выразительно замолчал.

Ронге долго смотрел на поднос.

– Да, – наконец сказал он. – Это было бы неплохо. Ну, Клаувиц, обсудим условия. Вы беретесь изготовить десяток таких аппаратов. Хорошо бы парочку сделать, скажем, в виде дамской пудреницы или чего-то этакого… чернильницы, к примеру, у которой крышка прикрывает объектив… Мастерская будет оборудована в соответствии с вашими требованиями. Потом появятся еще заказы. Жалованье для начала – триста крон в месяц. Такой доход имеет почтенный венский булочник или портной. Дальше будет видно.

Клаувиц уставился на Ронге с восторгом, рассыпался в бессвязных благодарностях, и его насилу удалось выпроводить.

– Ну, стало быть, решено. Зайдель, проследите, чтобы в гостинице за нашим механиком был хороший присмотр. И завтра командируйте к нему вышеупомянутую особу.

– Будет сделано.

– Мастерскую устройте где-нибудь в Леопольдштадте. Затем – наладить присмотр за Нейброннером. Мало ли что ему еще придет в голову.

– Будет сделано, господин Ронге.

– Вернемся в Ригу. Пуделю, значит, уже наступили на хвост… Ничего, ему найдется дело во Львове, в нашей резидентуре, он ведь опытный вербовщик. Пусть отдыхает и школит новобранцев. Сколько ему исполнилось?

– Я запрошу его дело в архиве… – Зайдель задумался. – Сорок пять или сорок шесть…

По лицу Ронге Зайдель прочитал краткую мысль: староват, староват… И что еще должен подумать, услышав эти цифры, мужчина, которому нет и тридцати?

Сухопарому, подтянутому Зайделю было за пятьдесят, но он отчаянно держался за свою военную выправку, за разворот плеч и особую удалую манеру выпячивать грудь; как знать, может, они помогают скинуть хоть десяток лет? Что касается Ронге – тот был строен уже не по-юношески, а как мужчина, не пренебрегающий манежем и фехтовальным залом. Он нравился дамам – очевидно, чуяли горячую венгерскую кровь, глядя на сухое лицо, глубоко посаженные внимательные глаза, нос с горбинкой. Был ли в роду у начальства хоть один венгр – Зайдель доподлинно не знал, но рассуждал так: Ронге бывает педантичен, как прусский служака, но иногда склонен к авантюрам, как мадьярский разбойник-бетяр, вот и сейчас – что, как не авантюра, вся эта затея с фотографической камерой Нейброннера?

Да и недавняя рижская история тоже на поверку оказалась авантюрой. Хотя все шло гладко и попытка похищения русских авиаторов, перестраивавших обычный «фарман» в самолет-разведчик, практически удалась… В последний момент вмешались русские, в последний момент! И даже непонятно, кто вмешался. Пудель, побывавший впоследствии на Солитюдском ипподроме, превращенном в аэродром, доносил: возникли из мрака и исчезли во мраке, а ночное преследование самолета двумя всадниками по описаниям очевидцев вообще похоже на сцену из дешевого народного романа.

Вроде бы Ронге – шлезвигский род, думал Зайдель, но под кем только не был этот Шлезвиг, и под Данией, и под Пруссией, и под Австрией, и кто туда только не залетел полвека назад, в буйную военную пору, поди теперь разберись…

Ронге меж тем принял решение и выстроил план первых действий.

– В Риге должны жить и вращаться в свете Атлет, Щеголь и Дюнуа, – сказал он. – И кого вы рекомендуете им в помощь?

– У Щеголя есть жена, Клара, если помните. Два года назад родила сыночка и теперь могла бы воссоединиться с супругом. Супружеская пара, как вы понимаете…

– Правильно, Зайдель. Супружеская пара непобедима. Особенно если дама не обременяет себя устаревшей моралью…

– До свадьбы, говорят, не обременяла.

– Тем лучше. Затем – доставьте ко мне Птичку.

– Будет сделано, господин Ронге.

– Атлет, Щеголь, Дюнуа, Клара, Птичка… Еще Бычок, но его без особой нужды трогать не будем… Хватит, пожалуй. К счастью, о способе появления в Риге думать не придется – способ на сей раз отменный…

– Именно так, господин Ронге.

– Хотел бы я знать, отчего сорвалось то дело и где теперь Альда.

Зайдель вздохнул – он тоже не знал, куда спрятали Альду, а главное – кто спрятал, и в зависимости от этого – какими сведениями она поделилась.

В том, что женщина была жива, ни Ронге, ни Зайдель не сомневались.

После того как попытка выкрасть с Солитудского ипподрома-аэродрома авиаторов и конструкторов потерпела крах, Ронге, естественно, попытался выяснить судьбу своих агентов – Тюльпана, Кентавра и Альды. Пудель узнал, что Кентавр и Тюльпан были взяты живыми, причем Тюльпан – настолько тяжело ранен, что, возможно, уже приказал долго жить. Альда же исчезла – и, насколько Ронге понимал ее натуру, исчезла за солидное вознаграждение. Ее могли загнать в угол и перекупить русские. В Риге были замечены французские агенты – это могло оказаться их рук делом. Человек, для рижских дел взявший себе имя господина фон Эрлиха, красавец и прекрасный наездник, проявлял к Альде особый интерес, они могли договориться. Красивая и опытная женщина-агент, знающая много всяких интересных подробностей, – находка. Третий вариант – Альде осточертело ее ремесло, и она, воспользовавшись всей суматохой, связанной с провалом задания, просто сбежала. Может статься, заранее условилась с кем-то из своих русских богатых поклонников – и ищи ее тогда в просторах Российской империи на пятачке меж Крымом, Мурманском, Двинском и Камчаткой…

– На сей раз мы будем умнее, – твердо сказал Ронге.