Татьяна Устинова
Любовный детектив

– Как вам удалось выйти из камеры? – вымолвил он меж двумя судорожными вдохами.

– Пустяки. – Анита дышала еще прерывистее, ей мешал тугой корсет под платьем. – Посветила свечой в скважину, увидела, что замок простой. Сделала восковой слепок, а потом из двух гвоздей смастерила отмычку.

– Умница! – восхитился Максимов и был одарен взаимным комплиментом:

– Твоя школа. Быть замужем за инженером и не освоить элементарные технические премудрости – согласись, было бы странно.

Алекс приник к ее губам. В нем все бурлило, хмель свободы ударил в мозг, вызволил из тайников всевозможные желания. Альковный антураж рощицы тоже действовал возбуждающе. Кабы не присутствие служанки, не удержался бы, поступил подобно Адонису.

Анита поймала его алчный взор, насупила бровки-ниточки. Максимов уныло кивнул. Что и говорить, случай отнюдь не располагающий к эротическим удовольствиям.

Вероника барских перемигиваний не заметила, ее заботило другое.

– Лексей Петрович, Анна Сергевна, куда ж мы теперь подадимся?

У Аниты все было просчитано заранее.

– Ты остаешься здесь, – скомандовала она Алексу. – Присматривай за лугом.

– Рахим вот-вот оклемается, поднимет тревогу…

– Искать нас рядом с бараком никто не станет. И не переоценивай наши особы. Поднимать по такому мелкому поводу роту солдат и прочесывать округу – слишком много чести.

– А ты куда?

– Прогуляемся с Вероникой в город. Хочу кое-что разузнать, пока есть время.

– В город?! Там же полиция, жандармы…

– Полиция и жандармы следят за неблагонадежными. После прошлогоднего восстания у них одна забота – вовремя вылавливать смутьянов. Мы выглядим прилично, к мятежу не подстрекаем, с какой стати кто-то вздумает к нам придираться? Мы не преступники, и наши портреты на столбах не развешаны. Успокойся.

– А если все же?.. – заикнулся Максимов, не вполне убежденный этими доказательствами.

– Тогда ты нас вызволишь. – Анита чмокнула его в щеку. – Все! Некогда… как это говорят в России?.. точить lyasi.

– Лясы, – поправил Максимов механически.

– Жди и никуда не уходи – по крайней мере, до вечера. Если к закату не вернемся, значит, что-то случилось. Но это маловероятно.

Максимов привык полагаться на рассудительность жены, поэтому хоть и без охоты, но принял ее доводы и занял позицию в рощице, укрывшись за огромным муравейником. С этой точки в просветах между деревьями просматривались и луг, и холм, и стоявший сбоку инфекционный барак. Вскоре после ухода Аниты и Вероники со стороны последнего донесся гвалт. Алекс вжался в дерн и напряг зрение. Возле дощатого строения возникли два санитара, один из них заглядывал в оконце и, по-видимому, переговаривался с запертым Рахимом.

Уверившись, что произошла подмена, санитары высадили дверь и вызволили бедолагу. Рахим вышел, качаясь, как моряк после длительного рейса, и визгливо затараторил по-румынски. Этим языком Максимов не владел, однако легко было догадаться, что опозоренный страж призывает скорее настичь беглецов. К его досаде, санитары не проявили рвения, ограничились двумя-тремя фразами и удалились восвояси. Следовало принять в расчет, что они доложат о случившемся руководству. Но пока оно среагирует, примет решение, кого-нибудь пришлет – пройдет целая вечность.

Схожее умозаключение сделал и Рахим. Сгорбившись и держась за ушибленный череп, он отпустил по адресу санитаров что-то оскорбительное и ухромал в другой конец барака, в свою сторожку.

Не ожидая более сюрпризов от своих бывших притеснителей, Максимов сосредоточился на холме и прилегавшем к нему травянистом ковре. Солнце просеивалось сквозь кроны лип, ласкало спину. После гадкой сумрачной будки Алекс ощущал немыслимое блаженство. Его разморило, он смежил веки и раскинулся в позе морской звезды, позабыв, где и для чего находится.

Из нирваны его вывел шелест шагов. Максимов вмиг поджался, как перед прыжком в воду, и с осторожностью выглянул из-за муравейника. Через рощицу шла пастушка. Сегодня она была отчего-то без козы, выглядела взволнованной и поминутно озиралась. Выйдя на луг, она сразу устремилась к каштану, и оттуда ей навстречу показался Адонис. Он, видимо, подошел чуть раньше и ждал ее, стараясь не маячить на виду.

Они зашептались, но Максимов, как ни старался, не разобрал ни слова. Адонис казался смурным и настороженным. Разговаривая, парочка посматривала то на верхушку холма, то на барак. Максимову подумалось, что они осведомлены о нависшей над ними угрозе, но не знают, откуда она исходит.

Если бы не наказ Аниты, он без раздумий подошел бы к ним и заговорил о вчерашнем субъекте с кинжалом. Но обещание есть обещание.

За шиворот заползли муравьи, он вытряхнул их и продвинулся вперед, сменив наблюдательный пункт, чтобы лучше видеть место основного действия.

На холме явилась черная фигура. Она как будто выросла из пологой вершины, и Максимов узнал давешнего типа в кожухе и барашковой шапке. Тот возвышался косматым фантомом, и на сей раз Адонис с Афродитой его заметили. Оба загалдели, Афродита попятилась к каштану, Адонис смело заслонил ее собой и выхватил из-под безрукавки нож, который выглядел не менее внушительно, чем оружие противника.

«Молодец, парень», – оценил его предусмотрительность Максимов и на всякий случай положил подле себя реквизированный у Рахима ятаган. Дело пахло поединком, и он не намеревался соваться туда, покуда дуэль будет идти честно. Но от гаврика в кожухе можно ожидать чего угодно. Что ж, коли возникнет надобность вмешаться, – извольте.

Афродита стояла, прижавшись к каштану, а дуэлянты кружили по лугу с выставленными клинками, как два клювастых беркута, готовящихся к схватке.

Первым выпад сделал разбойник в шапке – Максимов окрестил его так сразу и бесповоротно. Адонис отбил удар, сделав это, пожалуй, с излишним ухарством.

Рубились безмолвно, лишь надсадно кряхтели. Что до Афродиты, то она закаменела, как статуя, и не издавала ни звука.

Силы сражавшихся были примерно равны, и Максимов настраивался на затяжную борьбу, но все закончилось нежданно и трагически. Разбойник наседал на Адониса, тот отступал зигзагами, не видя, что там, позади. Кинжал вжикнул в вершке от его правого уха, Адонис инстинктивно скакнул влево и развернулся боком, пропуская врага мимо. Разбойник оказался между ним и каштаном, в который вжималась несчастная пастушка. Ослепленный азартом Адонис потерял ее из вида – девушку заслонял топорщившийся кожух.

– Кхо! – долетело до Максимова, который в зрительской ажитации дополз уже до кромки липовой рощи. Еще сажень – и вот он, луг, ставший гладиаторской ареной.

Адонис ринулся с ножом, метя разбойнику чуть повыше брюха. Убил бы наповал, однако вражина совершил трюк, достойный акробата Жана Родригеса Мюллера, – колыхнулся маятником, ушел с линии атаки и, перекувырнувшись через плечо, отскочил от земли, как мячик. Он встал на ноги, а Адонис, будучи не в силах сдержать удара, воткнул нож прямо в грудь Афродиты.

К такому чудовищному повороту никто не был готов. Максимов оцепенел и прирос к траве, Адонис выпустил рукоять ножа, издал дикий вопль и обхватил обмякшую красавицу. Разбойник подскочил к нему, занес кинжал. По логике должен был последовать финал в духе Шекспира, где выживший персонаж – большая редкость. Но, видя отчаяние Адониса, разбойник вдруг проявил человечность, опустил кинжал и склонился над умирающей.

Максимов, опомнившись, взялся за ятаган, приготовился выскочить из укрытия, но кто-то сзади удержал его:

– Нет, Алекс! Никуда не беги!

Он обернулся. Анита стояла перед ним, запыхавшаяся, утомленная, в разодранном платье – явно после пробежки через лес.

Он заговорил вполголоса, срываясь на сип:

– Убили!.. Все, как ты предсказывала… Зови полицию, а я задержу этих!

– То, что сейчас произошло, – еще не самое жуткое. Бежим! Мы должны успеть…

Парадоксальные слова она произносила, Максимов ничего не понял.

– Куда бежим? О чем ты?

Краем глаза он смотрел на луг. Адонис рухнул на колени и патетическим жестом раскрылил на груди безрукавку, предлагая разбойнику совершить справедливое возмездие. Но тот придерживался другого мнения. Он сурово что-то прокаркал, показал на Афродиту, неподвижно лежавшую под каштаном. Она, безусловно, была мертва, – с раной, нанесенной таким могучим ударом, выжить невозможно.

Повинуясь врагу, который внезапно стал союзником, Адонис поднял пастушку на руки и зашагал с нею за холм. Разбойник шел за ним.

Максимов, никем не удерживаемый, выбежал на луг.

– Они уходят!

– Пусть! – Анита дернула его за рукав. – Я знаю, куда они отправятся. Есть короткая тропинка… Алекс, ты меня слышишь?

– Да.

– Тогда делай то, что я говорю, и ни о чем не спрашивай!

Анита прижала к телу неуместно пышный сейчас подол платья и помчалась обратно через лес. Алекс нагнал ее, а потом и обогнал. Размахивая ятаганом, расчищал путь. Анита оценила его старания.

– Смотри только, не задень меня этой штукой…

– Не задену. – Максимов снес низко нависавший сук и увидел, что тропинка раздваивается. – Куда дальше?

– Направо. Когда выбежим из леса, увидишь впереди овраг. Он нам и нужен.

– А где Вероника?

– Там. – Анита, силясь угнаться за ним, дышала все прерывистее. – У нее ответственное задание… – И прибавила раздраженно: – Алекс, мы же условились: все вопросы потом.

Липовая роща кончилась. Насчет оврага можно было и не предупреждать – ноги вынесли Максимова на покатый склон и понесли дальше, на дно глубокой ложбины. Он еле успевал переставлять их, чтобы не упасть и не покатиться кубарем.

Кто это внизу? Веронику в ее оборках и цветастой косынке не признать невозможно. Но она не одна – склонилась над кем-то. Максимов насилу умерил бег, встал, раздувая легкие, словно кузнечные мехи, и замер, ошарашенный увиденным.

В овраге лежала девушка, одетая точь-в-точь как пастушка на лугу у холма. По виду целая и невредимая, только связанная. Вероника возилась с веревками, стараясь распутать хитроумные узлы. Анита еще на бегу разразилась бранью:

– Baca sin cerebro^[1]! Ты все еще валандаешься?!

Слово «valandatsa» было у нее одним из самых любимых. Она выучила его почти сразу после приезда в Россию.

– Анна Сергевна! – взмолилась Вероника плаксиво. – Гляньте, как затянули ироды… Нипочем не развязать!

– Ajutor!.. – простонала скрученная по рукам и ногам страдалица.

Ни Анита, ни Алекс, ни тем более Вероника румынского не знали, но по интонации и так было понятно, что прозвучала просьба о помощи. Максимов ятаганом рассек пеньковые волокна и освободил горемычную. Она попробовала встать, но затекшие конечности не слушались. Охнув, она села на слежавшуюся глину, выстилавшую овраг.

– Пожалуйста… вставай! – обратилась к ней Анита, для пущей доходчивости размашисто жестикулируя. – Нет времени ждать, они сейчас прибегут!

А они уже прибежали. Топоча, как табун лошадей-тяжеловозов, по склону сбегали разбойник в барашковой шапке и Адонис. По всему было заметно, что их враждебные чувства друг к другу окончательно улетучились, они бойко переговаривались между собой и, что удивительно, делали это на чистейшем русском.

– Может, надо было ее сразу… того? – вопрошал Адонис пронзительной фистулой.

– Дурак! – хрипел разбойник. – Пока мы с тобой на лугу козлами скакали, она бы уже окоченела. Здесь в полиции эксперт из Петербурга, он не идиот, с него станется заподозрить…

Но поразительнее всего оказались не пробудившиеся в этих двоих лингвистические способности, а то обстоятельство, что за ними рысила свежезарезанная Афродита. На ее рубашке Максимов не разглядел ни порезов, ни кровавых брызг, да и передвигалась она так споро, что предполагать наличие у нее проникающего ранения в области сердечной мышцы было нелепо.

– Опоздали… – выдавила Анита. – Теперь защищаться… Вероника, дай-ка мне вон ту дубину!

Горничная, свыкшаяся с тем, что ее повелители вечно попадают в передряги, не стала причитать. Она метнулась и принесла госпоже корявую палку, валявшуюся невдалеке, а сама, не найдя ничего более подходящего, вооружилась булыжником. Максимов очнулся от оцепенения и приподнял ятаган, приготовившись к обороне.

Разбойник, Адонис и чудом воскресшая луговая чаровница скатились с уклона и лицом к лицу столкнулись с теми, кого совсем не рассчитывали здесь встретить.

– Добрый вечер, Юрий Антонович, – вежливо сказала Анита. – На бал-маскарад собрались? Этот костюмчик вам идет, а уж грим и вовсе бесподобен…

Ольшанский! То-то в голосе разбойника Максимов уловил что-то слышанное ранее, да с ходу не сообразил.

Генерал в бандитских отрепьях учтивости не проявил – обращение проигнорировал, оскалился и взмахнул кинжалом. Металл звякнул о металл – это Алекс пустил в ход ятаган. Вызволенная из силков румынка робко заскулила и отодвинулась от ристалища.

Турецкий ятаган был куда длиннее кинжала, и Максимов с самого начала получил преимущество. Он напирал на Ольшанского (только вблизи рассмотрел, что тот смахивает на ярмарочного скомороха с приклеенными усами и подведенными углем бровями), а генерал отступал, яростно защищаясь. Шапка слетела с него, обнажив взопревшую лысину. Можно было ускориться и решить бой удачным ударом, но Максимов вынужден был держать в поле зрения еще и Адониса, который подкрадывался сбоку со своим – уже не бутафорским! – ножом. Где-то позади притаилась Афродита, она по-кошачьи напружинилась и что-то замышляла.

– Алекс, осторожно! – выкрикнула Анита и огрела Адониса дубинкой по загривку.

Тотчас мнимая пастушка разъяренной тигрицей сиганула на нее. От толчка Анита выпустила палку, но сумела сжать тянувшиеся к горлу пальцы с длинными ногтями, больше похожими на звериные когти.

– Анна Сергевна! – заблажила Вероника. – Держитесь! Щас я эту стерву…

Она пританцовывала с камнем в руке, прикидывая, как бы половчее тюкнуть коварную негодницу и не задеть при этом хозяйку. А та уже повалила Аниту, и они покатились, сплетясь, как пара змей, и влипая в глину.

Адонис встряхнулся и вновь стал подкрадываться к Максимову.

– Вероника! – прокричала Анита, упершись коленкой в живот своей противницы. – Помоги Алексу! Я справлюсь…

Горничная швырнула каменюку в Адониса и угодила точнехонько под дых. Негодяй сложился пополам, Максимов, изловчившись, лягнул его ногой и сшиб, как кеглю.

Одним меньше. Пора заканчивать с Ольшанским и вызволять Аниту.

– Ну что, Юрий… мать вашу… Антонович? Наигрались?

Развернулось сверкающее полукружье – ятаган взрезал наползшую в овраг вечернюю дымку. Бум! – кинжал вырвался из пятерни генерала и, вращаясь австралийским бумерангом, улетел саженей на пять. Максимов приставил острие к дергавшемуся кадыку Ольшанского.

– Сдаетесь?

Юрий Антонович совершил неуловимое движение, невероятное при его комплекции, оказался вне досягаемости клинка и вытащил из своих лохмотьев револьвер. Это был шестизарядный «Кольт Уокер» сорок четвертого калибра. Его громоздкость – удлиненное дуло, вес в пять фунтов – с лихвой компенсировалась прочими характеристиками: он бил прицельно на сто ярдов, а уж продырявить человека с расстояния в шесть-семь шагов мог даже слепой.

– Наигрались, Алексей Петрович? – насмешливо повторил слова Максимова подлый генерал. – Бросайте вашу железяку, она вам не понадобится… Впрочем, сдачи не требую. Я вас все равно пристрелю, вы же понимаете?

Пасть бы Алексу смертью храбрых, но в битву вмешалось еще одно действующее лицо. Сминая чахлые кустики, в овраг ссыпался Адонис номер два – фигурой и одеждой он был похож на первого, как близнец. Максимов, хоть и находился на волосок от гибели, невольно подивился: сегодня что, парад двойников?

– Мерзавцы! – загремел новичок без какого-либо акцента. – Гнусные твари!

– Жоржи! – взвизгнула румынка, отползшая уже на изрядное расстояние.

Он адресовал ей взгляд, полный симпатии, убедился, что с ней все в порядке, и направил свой бег в самую гущу сражения. Генерал, отвлекшись от Алекса, выпалил из револьвера, но пуля ушла в небеса. Два скачка – и Максимов, приблизившись к Ольшанскому вплотную, шарахнул его ятаганом по плешивой макушке. Специально повернул лезвие плашмя, чтобы не убить, а только оглушить. Юрия Антоновича повело, он опрокинулся навзничь и закрыл глаза.

– Готов!

Рядом вспыхнула новая стычка – это схватились врукопашную два Адониса. Максимов подобрал валявшийся в желтой глиняной пыли «Кольт Уокер» и деликатно осведомился:

– Милостивый государь, вам помочь?

Вопрос предназначался, конечно же, Адонису-второму. И оказался праздным, поскольку раунд завершился в считаные мгновения победой доброго начала над злым. Приспешник Ольшанского, поверженный на обе лопатки и схваченный за выю, истошно взвыл:

– Пощады! Я ничего не делал… никого не убивал!

– Да уж видим… – молвила Анита, отдуваясь и поправляя вконец испорченное платье. – Из тебя душегуб, как из Алекса архиерей.

И где набралась таких выражений?

На спасение благоверной Максимов не поспел – она, как и обещала, справилась самостоятельно, а вернее, при содействии Вероники, которая за волосы оттащила от нее царапавшуюся и верещавшую от бессильной злобы Афродиту. О да, пастушка уже не казалась Максимову ангельским дитятей, ее лицо, размалеванное так же густо, как и у подельников, исказилось, по нему ручьями текли слезы, но они не вызывали сострадания.

Меж тем все участники завершившегося побоища стали очевидцами истинного любовного союза. Адонис – не поверженный и трясущийся, а другой, взаправдашний – бережно поднял прекрасную румынку, истово расцеловал и зарылся губами в ее локоны, повторяя:

– Марица! Марица! Как же я так?..

– Не казнитесь, сударь, – обратилась к нему Анита. – Все закончилось благополучно. Давайте-ка свяжем этих прохвостов, пока не разбежались. Как вас, кстати, зовут?

– Георгий Михайлович.

– Ольшанский?

– Да… Откуда вам ведомо?

– Секрет Полишинеля… – Она усмехнулась и оторвала от рукава висевшую на двух нитках манжету. – Ваша история в общих чертах мне известна, но было бы любопытно услышать ее целиком.

– Мне тоже, – не вытерпел Максимов, которому осточертело присутствовать здесь на правах ничего не ведающей марионетки. – Что все это значит, черт возьми? И кто эти люди?

Он ткнул в сторону нахохлившихся пленных.

– Ах да! – Анита наконец явила милость и снизошла до пояснений. – Перед тобой актеры крепостного театра помещиков Ольшанских. Твою Афродиту на самом деле величают Прасковьей, а Адониса – Кузьмой. Я больше чем уверена, что за надлежащее выполнение задания им обещана вольная. Иначе б они так не усердствовали.

Она коснулась ссадины на подбородке.

– А этот? – Максимов поддернул за шиворот очухавшегося генерала-разбойника. – Тоже крепостной?

– Нет. Это родной брат госпожи Ольшанской. Имя и отчество подлинные, а фамилия… Собственно, какая разница? Насколько могу судить, он и правда был когда-то военным, это подтверждают выправка и умение обращаться с оружием. Но на генерала все-таки не тянет.

– Не послушалась меня Наталья, – процедил Юрий Антонович сквозь зубы. – Было у меня предчувствие, что с вами неприятностей не оберешься…

Настоящий Ольшанский, тот, который Георгий Михайлович, подвел к Аните и Алексу свою румынку, и она неуклюже исполнила что-то вроде реверанса.

– Это моя невеста, – представил он ее с трогательностью в голосе. – Все, чего мы жаждем, – быть вместе. Но нам мешают.

– Остолоп! – свирепо пробурчал лжегенерал. – На что надеешься? Никто тебя с этой чернавкой не обвенчает. При законной-то супружнице…

– Что-о? – взревел Георгий Михайлович и вырвал у Максимова ятаган. – Извольте встать и защищаться! За оскорбление вы мне заплатите кровью!

Ряженый не шелохнулся и посмотрел с безразличием.

– Бросьте вы его, – попросила Анита вспыльчивого жениха. – Он уже отвоевал. А наша баталия еще продолжается. Пора ставить точку.

…Переодевшись и второпях сполоснув измазанное глиной лицо, Анита в сопровождении Алекса отправилась в особняк с атлантами и кариатидами. Им открыл слуга в косовортке, проворчал неприветливо:

– Кого нать?

– Позови барыню, милейший, да поживее, – потребовал Максимов.

– Барыня почивать изволят. Не велели будить.

– Хорошо, – согласилась Анита. – Тогда, как проснется, передай, что своего братца она получит в полиции. Кстати, ее показания тоже потребуются.

Мужик захлопал зенками, а по мраморной лестнице уже спускалась, мелко переставляя ноги в замшевых пантуфлях, госпожа Ольшанская.

– Вы?! – воззрилась она на пришедших. – Вас выпустили?..

– Считайте, что так. – Анита смерила ее взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. – Никакой оспы у Алекса не было, и вам это известно. Что вы подмешали нам в еду?

– Вы бредите! – Наталья Гавриловна изобразила возмущение. – Мы сидели с вами за одним столом, ели то же самое!

– Это да. Но я подметила, что африканский огурец положили только нам с Алексом. Я едва притронулась, а Алекс умял свою порцию полностью. Это ведь очень редкий плод, так? Вероятность, что мы его никогда не пробовали и не знаем вкуса, была почти стопроцентной. Так что вы вполне могли вымочить его в какой-нибудь гадости, которая вызывает реакцию, похожую на признаки оспы.

– Я об этом не подумал, – признался Максимов, восхищенный проницательностью Аниты. – Но для чего это понадобилось?

– Схема, если вдуматься, логичная. Требовалось запереть тебя в изолятор. Есть эпидемия оспы, распоряжение властей насчет карантина. Оставалось подкупить Рахима или кого-то еще из персонала и договориться, чтобы тебя поместили не абы куда, а в торцевую комнату с видом на холм и луг.

– Зачем?!

Анита переглянулась с Ольшанской, чье румяное лицо на глазах теряло краски и бледнело.

– Сами расскажете? Нет? Тогда я… Видишь ли, Алекс, у Натальи Гавриловны не сложилась личная жизнь. Первый муж скончался от чахотки, второго… к слову, он как раз и был генералом от инфантерии… сразила шальная пуля на Кавказе. Нет у нее и сына Васеньки – это выдумка. Пребывать к сорока пяти годам в статусе бездетной дважды вдовы – та еще фортуна… Но на ее пути возник Григорий Михайлович Ольшанский, с которым мы сегодня имели честь познакомиться. Статный красавец, лет на пятнадцать моложе. Допускаю, что с его стороны имела место корысть, ибо имение у Натальи Гавриловны и впрямь богатое. Так или иначе состоялась свадьба, семейное счастье длилось года полтора, а потом Григорий Михайлович, будучи профессиональным этнографом, уехал в командировку в Румынию – собирать фольклор. И не вернулся.

– Не вернулся? – переспросил Максимов. – Это как?

– Отыскал себе зазнобу. Пусть и крестьянского происхождения, зато по летам, невинную, очаровательную… Да ты ее видел. Наталья Гавриловна ждала-ждала, письма писала, а на них – ни ответа ни привета. Обеспокоилась, отправила гонцов, они все разведали и доложили, что ее муженек сошелся с некой Марицей, живущей на хуторе близ Констанцы, и пребывает с ней в довольстве и неге. Так как ее родители на брак не соглашались… а по мне, просто набивали цену, желая продать ее повыгоднее… Григорий Михайлович поселился отдельно, слился, если можно так выразиться, со средой, зарабатывал учительством, а свободные минуты проводил со своей… как ты ее назвал?.. Афродитой?

– Не ее, а другую, – бормотнул сконфуженный Алекс.

– Не суть. Наталья Гавриловна воспылала гневом и в приступе неистовства придумала чудовищный план, как устранить разлучницу и вернуть любимого.

Пышные ланиты Ольшанской сделались белыми.

– Откуда вы все это взяли? – задребезжала она, шевельнув пересохшим ртом. – Что за чушь!

Ее зрачки заполыхали огнем, она стиснула холеные пальцы – вот-вот набросится.

Но Аниту нелегко было вывести из равновесия.

– Вы привезли сюда столько дворни… Моя служанка Вероника – а глаз у нее наметанный – вычислила самых болтливых, они ей все и выложили. А я тем временем расспросила хуторян относительно Григория Михайловича и Марицы. Общая картина вырисовалась ясно, а прочее несложно было достроить дедуктивным методом.

– И что же вы достроили?

– А вот что. Вы отправили своих верных людей – актеров-самоучек – разыграть перед Алексом водевиль. Было очевидно, что, запертый в карцере, он волей-неволей станет глядеть в окно. А там – восхитительное действо в духе Дафниса и Хлои. Надобно признать, что свои сценические этюды они разыграли отменно. Правда, Алекс?

Максимов промычал что-то невнятное. Стыдно было признаться, что кривлянья доморощенных лицедеев он принял за проявление возвышенной страсти.

– Затем, – продолжала Анита невозмутимо, – настала пора подключиться Юрию Антоновичу. Он выступил в амплуа ревнивца, который тоже якобы имел виды на Марицу. Я узнала: недавно в хуторе был на постое цыганский табор, и какой-то конокрад решил приударить за ней. Григорий Михайлович дал ему отпор, и вскоре табор удалился в неизвестном направлении. Но ведь нетрудно было сочинить, что цыган воротился, чтобы свести счеты с соперником.

– По-моему, в вашем стремлении фантазировать вы переходите за грани, – проскрежетала госпожа Ольшанская. – Насколько я понимаю, из карантинного заведения вы сбежали. Это прямое нарушение санитарных инструкций. Я велю своим холопам препроводить вас куда следует.

Она потянулась к шнурку, висевшему сбоку от входной двери.

– Не торопитесь, – обезоруживающе улыбнулась Анита. – Вы отстали от жизни. Эпидемию удалось обуздать, с сегодняшнего дня срок обязательного карантина сокращен до пяти суток, циркуляр об этом вывешен на городской площади. А пять суток мы уже отбыли.

Рука Натальи Гавриловны опустилась, на ее белом лице появились зеленые пятна.

– Чего вы хотите? – проговорила она тихо.

– Для начала досказать. Пока ведь все верно, да? Я ни в чем не ошиблась? Вижу, что нет… Ваш брат должен был подыграть главным героям, в результате чего Алекс стал бы свидетелем непреднамеренного убийства злосчастной румынки. Расстояние было подобрано с таким расчетом, чтобы он разглядел фигуры и одежду, а лица – очень смутно. Что потом? Он, конечно, поднял бы шум, добился вызова полиции, и она нашла бы в овраге неподалеку бездыханный труп Марицы. Ее похитили из виноградника, где она работала одна, связали и приволокли в овраг – я это видела, но поблизости не оказалось никого, кто сумел бы ее отбить.

Максимов слушал внимательно, но далеко не все из сказанного укладывалось в его сознании.

– А что было бы дальше?

– Дальше? Ты выступил бы главным свидетелем, подтвердил на следствии, что Марицу убили у тебя на глазах, и подробно описал убийцу. О любовном пыле Григория Михайловича осведомлен весь хутор, ему было бы не отвертеться.

– Но показания мог дать и ее брат. – Алекс кивнул на одеревеневшую Ольшанскую.

– Он не имел права раскрывать свою личность, ему пришлось бы придерживаться роли бродяги. Ты – другое дело. Дворянин из Петербурга, офицер с безупречной репутацией. Твоему слову поверили бы безоговорочно.

– То есть вы планировали избавиться от соперницы и засадить мужа в тюрьму? – повернулся Максимов к Ольшанской.

Наталья Гавриловна распахнула ресницы, опалила его огнем, но ничего не сказала.

– Нет, Алекс, я уверена, что ее прожект состоял в другом. Отправить Марицу на тот свет – да. Но сгноить мужа в каземате… Незачем было тогда, как выражаются русские, gorodit ogorod. Убийство обставили как неумышленное, чтобы иметь возможность оправдать подсудимого. Тут все очень тонко… Представь себе: упекли его в кутузку, ждет он судебного заседания, а к нему на свидание приходит жена. Ставит условие: если он желает освобождения, то должен поклясться, что вернется к ней и навсегда забудет о всяческих интрижках. В противном случае она не станет нанимать адвоката, а наоборот, даст денег обвинителю, чтобы тот добился максимального срока. Как, по-твоему, пошел бы он на такую сделку, особенно если учесть, что Марица для него потеряна навсегда?

– Но что ему стоило пообещать, а потом нарушить клятву?

– Сомневаешься в его честности? Он аристократ, его отец – граф, хоть и обнищавший… И потом – Наталья Гавриловна всегда могла пригрозить, что добьется пересмотра дела об убийстве. Он жил бы, как под дамокловым мечом.

– Насильно мил не будешь, – изрек Максимов избитую мудрость. – Незавидное счастье она ему готовила…

Ольшанская окрасилась в цвет медного купороса и сорвалась на крик:

– Довольно! Мне надоело выслушивать ваши измышления… Прохор, Митяй, Афанасий, ко мне! Вышвырните их вон!

Из неосвещенных углов призраками выдвинулись три здоровенных детины и, засучив рукава, обступили гостей. Максимов потянулся к заднему карману, чтобы достать предусмотрительно взятый пистолет, но с хряском отворилась дверь, и в дом вошли пятеро жандармов, а с ними – Григорий Михайлович.

– А, моя ненаглядная! – провозгласил он с издевкой, протягивая руки к злокозненной супруге. – Приехала навестить меня? Давненько не виделись.

– Подонок! – бросила она ему с надрывом. – Ты растоптал мои чувства…

– Боже мой, сколько пафоса! Господа, – это относилось уже к жандармам, – будьте добры, проводите ее в участок.

– По какому праву? – Ольшанская поглядела на свою челядь в поисках поддержки, но детины остереглись связываться с блюстителями порядка и рассосались по углам.

– Тебе тоже придется ответить. Твои актеришки и мой обожаемый шурин во всем сознались, очередь за тобой.

Наталья Гариловна разрыдалась, а Анита толкнула Алекса локтем и указала глазами на выход.

Позже они сидели за столом в снятом в Констанце небольшом домике, далеко не таком фешенебельном, как особняк Ольшанских, и пили молдавское вино. Потягивая из фужера коралловую жидкость, Максимов не переставал восторгаться супругой:

– Ты молодчина… Но разрази меня гром, не возьму в толк, как ты обо всем догадалась!

– У меня уже имелись сомнения по поводу Ольшанских… Когда русские помещики выезжают в Европу, они стараются походить на европейцев. Им как будто совестно за свою русскость. А тут – сарафаны, яловые сапоги, вышитые рубахи… Недоставало только самоваров с балалайками. Ольшанская и ее свора приманивали к себе соотечественников, выбирая того, кто подошел бы им для осуществления плана. Попался ты…

– Но они и тебя засадили в барак…

– Наталья Гавриловна неглупа, она смекнула, что я буду помехой.

– Она тебя недооценила.

– Возможно. Но ты, признаться, меня удивил… Столько дней любовался из окна на балаганных шутов и не раскусил, что все это – сплошная клоунада.

Максимов потупился. Не делиться же с Анитой воспоминаниями о том, как карамельно ныло под ложечкой, когда Афродита, чтоб ее леший забодал, павой выступала из рощицы. Мужской взгляд на женщину всегда пристрастен, сердце доверчиво, а рассудок склонен к иллюзиям.

Анита не стала выпытывать его потаенные мысли. Она отодвинула фужер и как бы невзначай проронила:

– А ты помнишь мои любимые строки из Овидия?

– Помню. – Алекс встал из-за стола и расстегнул ворот. – Но к тебе они не относятся.