Дарина Евгеньевна Чуткова
Аспид

Глава 1. Покойный отчим

Я не мог себе вообразить, что именно так закончится наша студенческая история любви. Измена, разные взгляды на жизнь, внезапное охлаждение – все, что угодно может разлучить молодую спонтанно-творческую парочку студентов музыкального училища. Однако, я и в самых кошмарных мыслях не мог предположить, что причиной нашего расставания будет смерть (моя смерть), причем от ее рук. Но главным парадоксом сложившейся ситуации является то, что моя любимая девушка не виновата в трагической развязке наших отношений в прямом смысле этого слова, да и в переносном тоже.

– Димка, беги! Скорее беги! – последнее, что она успела сказать мне на прощание. Внутри меня почему-то ничто не принялось вопить, органы не заледенели и не слиплись от ужаса, как бывает в моменты смертельной опасности, поэтому я не успел вовремя среагировать.

«Стой смирно, это по-прежнему твоя Дарья! Чего бояться?» – пронеслось в голове.

Но девушка нахохлилась как больная птица. Неожиданно, откуда-то глубоко из ее утробы вырвался звериный рык, который разнесся эхом по всему лесу, отражаясь в пещерах. Ее челюсти застыли в плотоя́дном оскале. С ослепительно белых клыкообра́зных зубов на землю, желе́йной массой капала вязкая жидкость (яд), сползая по веткам дерева. Ее мягкий отстранённый взгляд резко налился кровью, а затем вдруг почернел, как у голодного зверя, только не простого, а демонического. Я знал причину разительной перемены ее поведения, но мне эта информация ничем не могла помочь, скорее наоборот…

Перед смертью, страха особого я не испытывал, лишь чувство тошнотворной тоски и какой-то черной бессмысленности, когда представлял лица своих лицемерных доброжелателей, полные раздражающего удовлетворения, жалеющие меня и осуждающие Дарью. Моя девушка на самом деле не заслуживает осуждения, но никто этого уже не узнает, никто не узнает правды.

* * *

Сейчас меня зовут Димитрий, но раньше звали по-другому. Моя мама любила редкие, замысловатые имена, вышедшие из употребления, поэтому долгое время меня называли именем одного из персидских царей. Как только я обрел новую жизнь, я получил и новое имя. Всех родных и друзей я оставил в прошлой жизни, поэтому, кроме Дарьи и священника никто не успел назвать меня Димитрием.

На протяжении всего повествования, я буду называть себя новым, единственно истинным именем, с которого началась моя настоящая реальность. Я буду называть себя Димитрием даже в чужих диалогах, описывая события, которые произошли задолго до моего крещения.

Перед смертью, учитывая мой специфический образ жизни я выглядел еще подобающе, бывало и хуже. Не зря, местные жители величали меня самым лютым привидением в нечистом лесу. Тонкое тело, исхудавшее от бессмысленных скитаний по зарослям, утопало в безразмерном белом рубище, таком длинном, что его полы скользили по траве, производя тихий устрашающий шелест. Густая солнечная шевелюра, когда-то лоснящаяся здоровым блеском, теперь походила на спутанный пучок выцветшей соломы.

«Полюбила я тебя, Дима, за красивые глаза, – однажды, совершенно серьезно призналась мне Дарья, – они действуют на меня, будто дьявольское зелье, которое кипит в котле, плещет во все стороны беззлобной, ироничной насмешливостью. Да, не меня одну, всех девчонок в хоре колдовство твоих зеленых глаз пьянило, когда ты ставил руки на внимание, вдумчиво оглядывал певцов, и, взметнув вверх тонкие брови, не только руками, но и взглядом показывал ауфтакт. ¹

Однако, по-настоящему совершенными, твои глаза становились в моменты задумчивости на уроке гармонии или музыкальной литературы. Тогда яд в них остывал, и они уже не жгли нестерпимо своим огнем, а, словно грели световой субстанцией, в которой, кроме солнечных лучей, смешивались твои лучшие качества – нежность, ум и наивная юношеская серьезность».

С того момента, как Дарья говорила мне эти слова прошло много лет. Сейчас, мое бледное лицо, прозрачные шея и руки, на которых синими узорами проглядывают вены, не могут вызывать других чувств, кроме смертельного ужаса. Только Дарья испытывает ко мне прежнее благоговение. По-моему, девушке даже пришлась по душе разительная перемена моего облика, ведь благодаря этой перемене, мы перестали существенно отличаться друг от друга внешними признаками.

Зелье, кипящее в моих глазах, я, видимо, совсем расплескал. От былого колдовского эффекта остались лишь два пустых черных котелка, в которые никто никогда не решится заглянуть. Мрачные, воспаленные круги – это еще пол беды, к ним привыкаешь, но, что делать с отрешенным, опасливым выражением, которое теперь не только в моем взгляде иногда промелькивает, но позорным клеймом отличает всю мою сущность, каждое мое боязливое движение?

Не будем сейчас о настоящем и недалеком прошлом. Я написал эти строки лишь для того, чтобы читатели могли представить перед собой облик рассказчика, ведь ему предстоит сыграть в повествовании не последнюю роль.

Вопреки предыдущим неточным сравнениям, я являюсь призраком, не отрешенным от насущного мира, а вполне себе реальным из плоти и крови. Последние пять лет я жил со своей девушкой в лесу, в небольшом поселении на окраине, где водятся существа, которые и называют наш людской род – духами злобы.

Но, давайте, лучше начнем с другого. Чтобы понять эту историю, ее нужно прочитать с самого начала, поэтому с него я и начну, хоть и не знаю, какой пункт моего жизненного списка послужил отправной точкой этим приключениям, странным даже для самого психологичного ужастика из всех психологичных ужастиков.

Начну я, пожалуй, с того, что мы с моей сестрой Фимой слишком разбаловали свою мать! Да, в прошлой жизни у меня были мать и сестра, с которыми я даже не попрощался перед тем, как сбежать из дома.

Впервые, странности в нашей небольшой, но счастливой семье, начались после знакомства с «идеальным читателем», «идеальным женихом», «идеальным мужчиной». В общем, после знакомства с будущим новым мужем моей матери, то есть, с нашим будущим отчимом.

«Черт бы его побрал!» – так я думал о женихе своей матери – Хрисанфе Елизаровиче Кощееве, не подозревая, что черт побрал его душу уже девяносто восемь лет назад. Я также не подозревал о том, что мой будущий отчим лично встречался с этим самым чертом. Вёл я себя отвратительно, так как просто не хотелось перемен, но сейчас нисколько не сержусь на этого стремного типа, ведь при других обстоятельствах я бы не встретил Дарью.

Моя мать – симпатичная очкастая библиотекарша по имени Томочка, совершенно тепличное создание, неприспособленное к реальной действительности. Есть такая косметика для малолетних девчонок, тех, что еще не научились краситься, называется «Маленькая фея». Если хотите лучше представить облик моей матушки, посмотрите на шампунь этой фирмы со старым дизайном, где изображена кроткая желтоволосая девочка с голубыми глазами и разноцветными крылышками.

«Мы с сестрой Фимой воспитали мать наивной пышечкой, которая принадлежит к типу людей, способных озарить весь мир своей искренней солнечной улыбкой, но совершенно не умеющих распознавать их злые, корыстные намерения», – негодовал я про себя, когда она заявила нам с сестрой, что снова собирается выйти замуж.

Мы тогда собирались на похороны троюродного дяди, которого никогда раньше не видели, и, стояли втроем на подъездной аллее возле дома, наслаждаясь атмосферой грязно-оранжевого траура, в который осень нарядила пейзаж, и молча вырабатывали в себе похоронное настроение. Неприятную новость о женитьбе я воспринял с видимым бесстрастием, а мама обрадовалась, наверное, подумала, что в отличие от сестры, я не против присоединения к нашей семье нового члена.

– Ладно, одуванчики, еще вернемся к этому разговору, – мягко улыбнулась она, тормоша мои волосы, такие же светлые, как у нее. Мама их называла солнечной шевелюрой и всегда стремилась взъерошить, когда они казались ей чересчур прилизанными. Я и Фима возвышались над ней как два дылды-истукана, испуганно и тупо, сверху вниз глядя на ее лицо, в последнее время отливающее какой-то подозрительной персиковой свежестью, которой имеют обыкновение гореть лишь лица счастливых, самодостаточных, а главное любящих и любимых женщин.

– Сейчас не время говорить о свадьбе, хорошенько поддержите тетю Лиду. Это такое горе, когда уходит близкий человек.

Покойник был новым мужем маминой троюродной сестры, а значит – нашим троюродным дядей. Женщина очень тяжело пережила смерть своего первого избранника, с которым прожила в браке двадцать лет. Этот молодой человек стал для нее настоящим утешением, поэтому мы все боялись, сможет ли тетя пережить повторный удар.

Думал ли я, что подозрительного любовника матери увижу впервые именно на похоронах своего троюродного дяди, да еще в самом начале похоронной процессии с крестом на груди, уложенного в деревянный ящик?!

На данном этапе повествования, вы можете начать подозревать, будто бы мой отчим стал жертвой рокового убийцы, имя которого носит название этой книги – «Аспид». Просто, так часто происходит в детективах: повествование начинается с находки сыщиком трупа его родственника, друга или знакомого, что побуждает очередного «Ваню Подушкина» приступить к расследованию. Но я пишу не детектив, поэтому мой отчим окажется настолько живым и невредимым, насколько это возможно ходячему трупу. Я не вижу никакого повода скрывать данный факт от своих читателей.

В тот день я не обратил на него особого внимания, и в дальнейшем никак не мог воссоздать в воображении его образ. Запомнил лишь общий силуэт покойника, без деталей. Черты будущего «папочки» в моей голове словно размыл поток слез его вдовы, смешанный с жестоким дождем, который лил траурной занавеской все утро, сопровождая процессию по пути до самого кладбища. Не удивительно, что моя мать влюбилась в этого парня, он был похож на прекрасного спящего принца безупречной внешности из сказок.

– Такой молодой. Безумно жалко! – вокруг шептали знакомые. – Он же был художником талантливым. Видели его картины? Даже упал замертво, нашу церковь деревенскую расписывая, поэтому небеса и оплакивают бедного мальчика, – мертвец действительно выглядел зеленым юнцом, и смотрелся трогательно на фоне белого ритуального покрывала, подушки и внутренней обивки, отделанных изысканными рюшами. Несмотря на всю сентиментальность картины, внутри у меня дрогнуло лишь после скромных слов безутешной вдовы, которые почему-то показались мне наполненными каким-то зловещим смыслом:

– Добрых снов тебе, любимый! – тетушка, тяжело вздохнув, наклонилась и на прощание нежно поцеловала в лоб своего мужа, безропотно лежавшего с закрытыми глазами.

Готовя любимого к похоронам, женщина никому не дала до него дотронуться, сама аккуратно убрала вьющиеся черные волосы и одела в элегантный черный фрак, закрывавший страшные швы, топорно выполненные шелковыми нитками, оставшиеся на его теле после вскрытия, и проследила, чтобы снежно – белый воротник рубашки ничуть не отличался по цвету от его застывшего лица.

Тетушка заботливо стряхнула с плеча мужа белый опавший лепесток гортензии, покоившийся рядом на груди мужчины. Веточка любимых цветов виновника сего торжества была вложена в его последнее место отдыха любящей рукой супруги. Видно, парню действительно при жизни очень нравились эти цветы, пахнувшие сахарной ватой, потому что мне на секунду померещилось, будто бы он пытается ноздрями втянуть в мертвые легкие их тусклый аромат. Или усопшего принца больше прельщал запах кровяной плоти немолодой женушки, склонившейся над гробом, чтобы поправить выбившийся локон на его голове?

В общем, это не так уж и важно, все равно загадочного покойника в скором времени безвозвратно зарыли под толщей земли и оставили наедине с могильными червями. Я написал безвозвратно? Это большая ошибка с моей стороны. Пишу я не на бумаге, не ручкой и даже не чернилами, исправить написанное уже не смогу, поэтому ошибки приходится исправлять приписками к тексту.

Уехал я с этого черного торжества, невольно переживая за внутреннее состояние безутешной вдовы, преисполненной глубокой надеждой, как можно скорее лечь за одной изгородью рядом с любимым. Кто бы мог подумать, что ее заветная мечта осуществится так скоро, и во второй раз мы приедем в Верхнюю деревню уже на похороны тетушки.

Тело женщины нашли вскоре после похорон ее супруга. Оно было подвешено на ветке сорокаметровой вековой сосны в обнаженном виде, и, подобно вяленой рыбе, высохшее и обескровленное развивалось на ветру белой безжизненной тряпицей.

С тетушкой все прощались по-другому, без особой жалости, хоронили в закрытом гробу. Сотрудники ритуального агентства, тащившие на себе ее тяжелую домовину, презрительно кривили носы, с отвращением улавливая трупную вонь, которую не могла скрыть даже наглухо забитая крышка.

Человек не замечает истинную добродетель. Мы – разношёрстная толпа, собравшаяся на Новом кладбище Верхней деревни 30 августа 2015 года, все были людьми не святыми. Моя скоропостижно умершая тетушка являлась существом той же грешной, но безобидной породы, что и мы, следовательно, имела право, как все разлагаться и вонять после смерти.

Почему мы не хотели принять это как должное? Все раздражались и судили тётю за то, что с ней происходило естественное для представителя человеческой расы после смертное явление. Почему человек имеет обыкновение жалеть тех, кто меньше всего нуждается в жалости? Например, вечно молодого супруга бедной женщины, которого тление не тронуло не по причине святости, но по причине греховности сверхъестественной природы.

Именно в день похорон тёти началась череда странных происшествий, послужившая для меня путевкой в мифологический мир. Возможно, я тороплюсь в своем повествовании, стремясь поведать вам все и сразу.

Похороны дальней родственницы – всего лишь подобие декоративной экспозиции, которая ввела меня на страницы этой повести-абсурда, а вот личность моего нового отца действительно весьма занимательна, она важна в этой истории и создает неповторимый фэнтезийный колорит, но узнать о ней можно только из следующего этапа данной истории – завязки конфликта. Завязкой послужил наш первый своеобразный семейный ужин, который прошел в пугающей обстановке.

Я всегда понимал стремление Эраста Фандорина посмотреть на свои похороны. Кстати, развязка всего этого великолепия произойдет тоже на одном из обрядов погребения, их в этой книги будет очень много, потому что я вообще обожаю наблюдать за этим интересным действом и просто бродить по кладбищам.

* * *

– Димочка, Фимочка, пожалуйста, будьте вежливее с Хрисанфом Елизаровичем, он для меня очень – очень важен, – наставляла нас мама, вытаскивая из духовки свой фирменный ягодный пирог в йогуртовом тесте.

Таким я запомнил свой родной дом. Вот оно настоящее счастье: чистый теплый уют среди криво наклеенных кирпичных обоев и мама Томочка, такая легкая и воздушная при своей очаровательно пышной фигуре в розовом платье, резко контрастирующей с тонкой талией, подпоясанной белой шелковой лентой.

– Бедный твой парень. Представляю, как тяжко пришлось ему во дворе, – Я решил поумничать, – Какими ж садистами нужно быть, чтобы назвать своего сына таким именем… Хрисанф Елизарович! – вредным тоном протянул я нараспев каждую букву ненавистного имени, – И, судя по отчеству несчастного, жестокость – это у них семейное.

– Хочешь, мы даже с порога назовем его папой? – в тон мне попыталась съязвить сестра, которая по приказу матери стояла возле окна и с пытливостью корабельного впередсмотрящего вглядывалась в туманную даль, ожидая в любой момент увидеть очертания подозрительной фигуры. Как все недостаточно образованные личности, она не умеет шутить колко и интеллектуально.

На самом деле мы были не такими уж вредными подростками, как могло показаться на первый взгляд.

– Ты не отвлекайся, смотри внимательнее! – сердито одернула ее мама, а сама торопливо принялась заканчивать последние штрихи по сервировке стола, разливая наливку насыщенного вишневого оттенка в советские хрустальные рюмки.

– Все нормальные люди начинают разливать напитки непосредственно во время трапезы, – переделывать естественные хозяйственные устои на свой лад – одна из лучших маминых привычек, и я не преминул упрекнуть ее в отсутствии хозяйской покладистости.

Наша мама Томочка с детства славилась спонтанно-творческим нравом и безумной тягой к изобретательности. У нее никогда не было порядка ни в пушистой солнечной голове, ни в поступках, ни в комнате (за что я ее всегда уважал), но при этом все до одури идеально: и криво наклеенные обои, создававшие в нашей квартире атмосферу неповторимого уюта, и розовое праздничное платье, которое в начале задумывалось как мужская рубашка, и корявый, но очень милый своей девственной непосредственностью макияж. Даже знаменитый, наивкуснейший ягодный пирог в йогуртовом тесте она сама изобрела в качестве неудачного кулинарного эксперимента. Кстати, готовит мама его всегда по-разному, и каждый раз он получается вкуснее, чем в предыдущий.

– Ну, хоть расскажи какой этот твой Хрисанф Елизарович! – моя сестра снова принялась нетерпеливо ерзать на подоконнике, – Красивый?

– Скорее всего нет, – торопливо вставил я, стремясь опередить Томочку, – Мама же у нас любит страдающих, покинутых всеми, философствующими о жизни и смерти Радионов Раскольниковых с ярко выраженной личностной "индивидуальностью", а такие чудики даже в книгах редко бывают красавцами.

Если б я знал в тот момент, насколько мои предположения верны! Я имеют ввиду насчет типажа, который наша маман считает предпочтительным.

Томочка понимала, что как девушку, Фиму этот вопрос действительно сильно интересовал, поэтому, отмахнувшись от меня, как от назойливой пчелы, ответила очень серьезно:

– Нет, он больше похож на богатого бизнесмена из российских мелодрам. И дело даже не во внешности, хоть она и безупречна по всем параметрам. Хрисанф Елизарович – обычный хороший человек и мне это нравится! Облик его тоже не обманчив. В нем нет ни капли странностей, – сейчас, вспоминая ее слова, мне хочется закатить глаза и сказать: "Да ладно?! У него-то нет странностей? Да Хрисанф Елизарович был сам одной большой странностью. Как мама могла не замечать очевидных вещей?»

В прихожей дзынькнул звонок. Комната притихла.

– Кто? – спросил я.

– Идеальный читатель. – послышался голос за дверью.

Я внутренне усмехнулся самоуверенности нашего кандидата.

«Неужели моя мама – идеальная библиотекарша, наконец нашла себе идеального читателя?» – В глубине души я сомневался, что на свете есть мужчина, способный угодить высоким требованиям моей, сведущей во всех вопросах матери, а тем более пройти ее жесткий романтический отбор, осуществлявшийся путем неформального литературного тестирования.

– Фима – ворона, просмотрела жениха.

– Он что, умеет призраком перемещаться по воздуху или телепортироваться?! – изумилась сестра, – Я не могла не заметить, когда он подошел к подъезду.

До сих пор дивлюсь нашей семейной глупости. Как мы могли пустить к своему домашнему очагу монстра, самого настоящего упыря? Я называю суженого своей матери подобным образом не из ненависти, а исходя из сведений о его происхождении, которые приобрел позже.

Когда мужчина переступил порог нашей квартиры, а затем, скинув плащ изящным движений, принялся безразлично оглядывать скудное убранство, я еще не знал, что он – вампир. Однако, эта странная личность сразу показалась мне подозрительной.

Выражение смертельной скуки делало лицо Хрисанфа Елизаровича похожим на живое надгробие, оно не виделось мне застывшей фарфоровой маской, на которой по-настоящему живут только глаза, как как у Луи из "Вампирских хроник". При всей его очевидной «мертвости», я должен признаться, что никогда прежде не видел человека более живого, чем этот старый вампир.

– «Цветы покрывают все. Даже могилы», – промяукал он на манер кота Баюна, обращаясь к матушке. Как сейчас помню этот необыкновенный голос! Не столько манипулирующий, лишающий рассудка, сколько наполненный едким артистизмом, пьянящей музыкальностью. Казалось, лишенный всякого тембра, этот голос не был не низким, не высоким, он словно принадлежал бесполому существу из другого измерения.

– Эрих Мария Ремарк… – глупо краснея, с извиняющейся улыбкой на устах, пропищала матушка.

Затем хищник улыбнулся по-дикому ослепительно, обнажая плотоядный оскал и вручил моей маменьке великолепный букет белой гортензии, обрамленный редкими веточками нежно-фиолетовой сирени. Я, занятый интересной игрой мускул на лице вампира, заметил цветы только в тот момент, когда Томочка устремила на них восхищенный взгляд, полный безропотного преклонения перед галантным кавалером.