Дарина Александровна Стрельченко
Заряд воображения

– Я, – сдержанно ответила Яна, – такими извращёнными размышлениями не занимаюсь.

– Наши инженеры и психоаналитики работают над этим очень плотно, – медленно произнёс Арсений. – На то, чтобы синтезировать из эмоционального фона новую эмоцию, уходит в среднем несколько месяцев, не говоря о годах исследований и подготовки. Сейчас есть удовлетворение, мотивация, бодрость, сила и симпатия.

– Как интересно, – протянула Яна, лихорадочно соображая: это прорыв в науке или портал в ад?

– Ещё бы, – воодушевлённо кивнул Арсений. – Любопытная область! И, если честно, я хотел бы, чтобы вы сотрудничали с нами в работе над этим.

Яна открыла рот. Замерев, уставилась на Щумана.

– Я хочу, чтобы вы сотрудничали с нами. Вы почти четыре месяца имели дело с материалами на куда более глубоком уровне, нежели обыватели из Руты. Вы интуитивно употребили по отношению к ним слова «мощь» и «связь». Велика вероятность, что на таком же интуитивном уровне вы сможете эффективно работать над более тонкими промышленными задачами.

– Вы вербуете меня? – спохватилась Яна.

– Вербовать – значит склонять на свою сторону. А я просто говорю о том, что был бы рад, если бы мы стали коллегами. Помните, в нашу первую встречу я обещал, что будете сидеть за соседним столом? Мои предположения подтвердились, вы подходите. Вы думаете, я и другие специалисты комплекса просто так общались с вами так долго? Снимали данные, записывали ответы, анализировали ваши реакции и эмоциональные показатели? Мы изучали вас, Яна. Вы почти идеальны – я имею в виду, почти идеально подходите на роль участника программы по зарядам. Я бы даже сказал, на вполне конкретную должность… под моим началом.

– Почти? – только и нашлась что ответить она.

– Процент трений есть всегда. Так что? Как смотрите на это?

– А что вы предлагаете взамен? – натягивая на кисти рукава пиджака, спросила Яна.

– Полную реабилитацию. Работу в самых современных психофизиологических лабораториях. Достойную оплату – более чем достойную. И, конечно, возможность не обнуляться каждые два года.

– Ничего, что мне семнадцать? Вас не смущает такой юный возраст сотрудников?

– Ни грамма. Мы ориентируемся не на возраст, а на компетенции.

– Но у меня нет никаких компетенций.

– Ну, – улыбнулся он, – как говорят в Руте – если, конечно, я правильно помню, – нужда и на скрипке играть научит. Ладно, ладно. У вас есть кое-что другое. Куда важнее. Интуиция.

– Мало верится, что вам этого достаточно.

Щуман выпрямился и резко, гневно выдохнул:

– С вами непросто, Яна. Честно сказать, я был уверен, что, как только упомяну про отмену обнулений, вы согласитесь тотчас.

– С чего мне вам верить?

– Я не хотел бы прибегать к этому. Но вы знаете, что у нас есть кое-что, благодаря чему мы можем рассчитывать, что ваши решения будут обдуманными. Кое-что. Или кое-кто, вернее.

Яна застыла.

Из-за купы елей появилась невысокая, полноватая женщина в светлом пальто. За руку она вела Ирину – серьёзную и совершенно спокойную.

– Ира?..

Сестра была в аккуратной голубой курточке и тёмных джинсах. Из-под низко надвинутой шапки выбивалась чёлка; Ира глядела себе под ноги, выбирая сухие и нескользкие места, чтобы ступить. Когда она наконец подняла голову, Яне на миг показалось, что Ирка её не узнала.

– Яночка? – вдруг завизжала сестра и кинулась к ней. Взобралась на колени, обвила руками и крепко сжала. У Яны перехватило дыхание; несколько секунд она только сглатывала и беззвучно открывала и закрывала рот. Попыталась высвободить руку, чтобы вытереть слёзы, но Ира вцепилась в неё, будто боялась, что если отпустит, то Яна пропадёт.

– Ирочка… Ирка…

Яна стянула с неё шапку и, прижимая к себе, гладила сестру по волосам, вдыхая слабый, знакомый запах. Никак не получалось взять себя в руки; она говорила себе, что рядом Щуман, что надо что-то сделать, что-то ответить или предпринять, может быть, схватить сестру в охапку и броситься прочь. Но ощущение, что Ира рядом – тут, в её объятиях, тёплая, живая, – было таким захлёстывающим, что ей хотелось так и застыть – навсегда-навсегда, и чтобы больше никаких, никаких мыслей. Ничего.

– Яна Андреевна, – тихо позвал Щуман, но она проигнорировала, предпочла не услышать, всем существом впитывая близость Иры, что-то бормочущей, уткнувшейся ей в грудь.

– Яна, – ещё тише повторил он и осторожно коснулся её плеча. – У нас не так много времени, но я очень рад, что вы встретились с сестрой.

– Спасибо, – хрипло выговорила она, собрав все силы, но так и не смогла оторваться от Иры.

– К сожалению, не в моей власти оставить её здесь, с вами прямо сейчас. Но если вы согласитесь…

– Я согласна, – прошептала она, ещё теснее прижимая сестру к себе.

– Готовы заключить с нами договор?

Кивок.

– Хорошо. – Говорил Щуман сипло и необычно мягко. – Хорошо. Но прежде, чем мы официально заключим договор – между вами и правительством Йерлинской Империи, – нужно уладить последнюю формальность.

– Какую? – пробормотала Яна. Ира переплела свои пальцы с её; Яна сжала руку сестры и наконец подняла глаза: – Какую?

– Я должен проверить некоторые вещи, связанные с вашим прошлым. Сделать это можно будет только послезавтра, к сожалению, иначе никак. Но сразу же, как только мы всё уладим, вы смо…

– Я уже слышала это, – твёрдо произнесла Яна. – Я уже слышала это тысячу раз. И каждый раз вы меня обманывали.

Ей не хотелось пугать Иру – если бы не сестра, она бы уже кричала, рвала и метала от бессилия и своей подвластности этой бесчувственной Йерлинской машине с улыбающимся лицом Арсения Щумана. Но ради того, чтобы Ира не догадалась обо всей шаткости их положения, она сохраняла ровный голос и почти спокойный тон.

– Но ведь вот она – ваша сестра, – касаясь капюшона голубой Иркиной куртки, ответил Щуман. Яне показалось очень неправильным, даже жутким, что он способен дотронуться до Иры. Она выставила руку, словно пытаясь загородить сестру.

– Она может побыть со мной до тех пор, пока вы не выясните и не уладите все формальности?

– Нет.

– Почему?

– Я не могу похвастаться тем, что вижу вас насквозь, Яна. Но я потратил немало времени, чтобы изучить вас. Я уверен: окажись в вашем распоряжении хотя бы день, вы придумаете, как устроить нам весёлую жизнь.

– Это верно, – прошептала Яна. – Хотя бы один день…

– Отпустите сестру. Вы увидитесь с ней очень скоро. Нам будет чем заняться до послезавтра, я вас уверяю. Вы не успеете заскучать.

Яна рывком отстранилась от Ирины. Поймала её взгляд. Кое-как улыбнулась:

– Ничего не рассказываешь, Ирка. Как ты? Не обижают?..

– Мы попросили её не говорить о том, где она находилась всё это время, – не давая Ире ответить, произнёс Арсений. – Это из соображений её и вашей безопасности. Поэтому, прошу, не надо выпытывать подробности. Я доверяю вам, Яна. У вас пять минут.

Он поднялся со скамейки и отошёл к ближайшему фонарю – не слишком далеко, но достаточно, чтобы не слышать, о чём они шепчутся.

– Ирка… Они не обижают тебя?

– Нет.

Глаза у сестры как будто потемнели с последней встречи – стали почти карие, как перезрелая вишня. У самой Яны глаза всегда были зелёно-серыми, как у кошки.

Ирка снова прижалась к ней, спросила куда-то в плечо:

– Ты видела маму?

– Нет…

– А мне пришло от неё письмо.

– Письмо? И что там?

– Слова. Мне. Тебе… Но у меня забрали.

– Ир, – растерянно, с удивлением понимая, что не знает, что говорить, прошептала Яна. – Там, где ты сейчас… Нормально кормят? Не мёрзнешь? Всё хорошо?

– Да, да. – Сестра отвечала как-то рассеянно, теребя рукава щумановского пиджака. – Всё хорошо. Но без тебя очень скучно. Что они сказали тебе? Что будет дальше?

– Я не знаю, – покачала головой Яна, снова утыкаясь в её волосы. – Не знаю, Иринка…

– Ты хочешь домой? – спросила сестра.

– Нет. Нет, не хочу. Зря мы сбежали что ли?

– Тебе здесь больше нравится? Чем дома?

– Н-не знаю. Я им помогаю… Они хотят, чтобы я работала с ними. Тогда они разрешат, чтобы мы с тобой были вместе…

– А ты будешь с ними работать? Да? Пожалуйста!

– Да… да… Буду. Ты веди себя хорошо, не зли их. Я так скучаю по тебе, Ирка…

Щуман деликатно откашлялся. Краем глаза Яна заметила, что он повернулся и медленно двинулся к ним.

– Пожалуйста, не зли их! Ничего не спрашивай про маму или про меня! Я боюсь, они могут из-за этого не разрешить нам…

Ира заплакала. Яна на автомате сунула руку в карман пиджака и обнаружила там пачку бумажных салфеток. Дрожащими руками вынула платок и протянула сестре.

– Высморкайся. Всё будет хорошо, Ириска… Не плачь…

Арсений был уже на половине пути. Яна стиснула Иру в объятиях, не соображая, что ещё сказать, что сделать.

– Ну-ка, Ирка, ну хватит, – гладя её по спине и глотая слёзы, бормотала она. – Послезавтра… Мы увидимся, и всё будет хорошо. Не плачь, пожалуйста, Ирка!

– Яна Андреевна, пора.

Из-за елей снова появилась женщина в светлом пальто. Быстро улыбнулась Щуману и опустила голову. Яна, яростно гадая, как можно улыбаться такому человеку, попробовала отцепить от себя Ирину, но та словно приклеилась; пиджак Арсения покрыли тёмные влажные разводы.

– Ирочка, иди с ней, пожалуйста, – срывающимся шёпотом упрашивала Яна. – Пожалуйста!

– Я не хочу. Не хочу. Не хочу, – монотонно всхлипывала сестра. Женщина в пальто подошла и попыталась взять Иру за руку:

– Пойдём, Ириш.

Ира вырвалась и заголосила громче. Яна вытёрла слёзы и хрипло, твёрдо попросила:

– Ирочка, давай. Скоро-скоро увидимся. Иди, хорошая моя.

– Пойдём, – подхватила женщина. – Бисквиты с кремом. Ты же помнишь, я обещала бисквиты с кремом?

К чести Иры, она не купилась на бисквиты. Но её хватка ослабла, как будто она обессилела от плача. Яна осторожно расцепила маленькие кулачки и оторвала её от себя. Беспомощно повторила, глядя, как женщина, взяв сестру под мышки, словно мешок, стаскивает Иру с её колен:

– Скоро-скоро увидимся.

Глаза у Ирки блестели, а по щекам катились крупные, как горошины, слёзы. Чёлка слиплась, капюшон сбился; женщина, то и дело оглядываясь, на руках понесла её вглубь парка.

Когда обе фигуры скрылись между стволами, Яна, дрожа от холода, обернулась. Щуман снова смотрел на неё странным, недоверчивым взглядом: как будто ждал, когда же она рассмеётся, или оступится, или вовсе растворится в воздухе.

***

Яна наконец разглядела то, что Арсений называл комплексом, снаружи. Это было огромное серое здание буквой «П», во внутреннем дворе которого прятался целый город: ангары, стеклянные строения, подсобки, бункеры, усыпанные антеннами и увешанные проводами…

Автомобиль остановился у главного входа – массивных дверей, к которым вели крутые, облицованные кафелем ступени. Щуман подал Яне руку и придержал дверь.

– Ничего не хотите сказать мне?

Она покачала головой: боялась, что, если заговорит – расплачется.

– Хорошо, отложим. Успокойтесь. Я ничего не требую от вас сейчас.

Арсений повёл её широкими, роскошно отделанными коридорами. По пути то и дело попадались люди – в униформе или в деловых костюмах. Яна шла, опустив голову, машинально кивая всякий раз, как с ним здоровались. На неё саму никто не обращал никакого внимания – словно она вдруг стала невидимой. От этого было и спокойнее, и страшнее.

Щуман завёл её в свой кабинет, а сам ушёл, не объяснив, не сказав, надолго ли и что будет дальше. Через десять минут внутрь без стука вошла девушка в сером платье. Не поднимая головы, она водрузила на стол поднос с чашкой чая и картонным контейнером. В контейнере оказался салат, но Яна не могла есть.

Она глотнула чая; сладкий и еле тёплый. Выпив всё залпом, Яна поняла, что больше не может сидеть.

Встала. Подошла к окну. Ни решёток, ни замков на окне не было; при желании его можно было запросто открыть.

Какое-то время Яна смотрела во двор: к широким раздвижным дверям ангара подъехал фургон, и люди в серо-зелёной форме суетились, разводя створки и зажигая сигнальные огни. Что там в кузове, под тёмно-серым брезентом? Очередная порция материалов из Руты? Лабораторные мыши? Подопытные кролики – такие же, как она сама?

Отойдя от окна, Яна принялась бродить по кабинету. Провела ладонью по гладкой блестящей полировке рабочего стола. Бездумно повертела в руках металлические шарики, тронула корешок толстой тетради – надо же, у неё никогда не было таких больших; только тоненькие, на восемнадцать листов. Нажала на бордовую подушечку и испачкала пальцы: видимо, подушечка предназначалась для печати. Яна вытерла измазанные пальцы о полосатую мягкую спинку стула. Злорадно подумала: если чернила едкие, у Щумана на спине останется след – если, конечно, он откидывается на спинку, когда работает.

– Яна?

Она вздрогнула, как воришка, застигнутый врасплох. В дверях стоял Арсений – склонив голову, засунув руки в карманы.

– Ну? По-прежнему ничего?

– А чего вы хотите? – полуагрессивно-полурастерянно спросила она.

– Вы не оставляете мне выбора, – негромко произнёс он, и Яна со страхом различила в его голосе горечь, нежелание и вместе с тем – алчное, почти животное любопытство.

– Господин Щуман, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, произнесла она. – Что произошло? В чём дело?

– Жаль, – коротко откликнулся он. И, не успела Яна отреагировать, как Арсений шагнул к ней, цепко взял за запястье и потянул к выходу.

– Яна Каминова, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Руты.

У неё сердце пропустило удар.

– Вы признаёте обвинение?

Она оторопела, хотела выдернуть руку, но Арсений удержал.

– Вы признаёте обвинение?

Голос у него дрожал и был непривычно-высоким. У Яны зазвенело в ушах.

– Вы признаёте обвинение? – в третий раз спросил Щуман, и ей вспомнился первый допрос – только теперь всё было в зеркальном отражении. Она повторяла одно и то же – «Где моя сестра?» – а он спрашивал новое, и новое, и новое… Арсений встряхнул её за руку. Яна посмотрела на него непонимающе, испуганно, слепо. Наконец выдавила:

– Нет.

Он набрал воздуха, выпрямился и кивнул.

– Так я и думал.

Стукнул по столу – наверно, по вмонтированной в поверхность кнопке. Секунду спустя в кабинет вошли двое мужчин в серо-зелёных комбинезонах.

– Увести, – велел Щуман, не глядя на Яну.

6

Шестой заряд

Я – ваше поле для доказательств;

Вы вынуждаете быть пешкой.

Вы издеваетесь, не касаясь,

Мистер язвительная усмешка.

Ей казалось, она находится здесь уже несколько суток.

Света не было. Никто не входил внутрь. Кожу облепила осязаемая, густая, плотная, как слежавшаяся вата, тишина.

Комната ощущалась совсем крохотной; прежняя каморка – об этом Яна с усмешкой думала в те периоды, когда могла думать, – по сравнению с ней казалась почти дворцом. Здесь не было ни стула, ни скамейки, ни матраса. В двери не было даже вентиляционного отверстия. Ни под потолком, ни в стенах не мелькали въедливые огоньки камер.

– Как вы вообще следите за мной? Как вообще понимаете, жива я тут или уже сдохла?

Она не была уверена, обратилась ли к Щуману вслух или только подумала. Тишина, обложившая её с той секунды, когда, жужжа, задвинулась дверь, давила. Яна щёлкала около ушей пальцами, но не понимала, слышит щелчки или только воображает.

Яне казалось, что её несёт течением липкой реки. Временами мысли становились материальны и вонзались, теснясь в каморке, толкая и выдавливая из тела.

Временами к ней возвращалась память. Привыкшими к тьме глазами Яна различала углы и стены, видела даже собственные пальцы, если подносила их близко к лицу. В одну из таких минут она вспомнила, что не ела ничего с тех пор, как побывала в «Джайне». После этого от голода начало тянуть в желудке. Яна съёжилась на полу, обхватив колени: так она казалась себе мельче, а значит, меньше нуждалась в еде. Но уловка помогала недолго, и скоро её уже тошнило от голода. Борясь с собой, она представляла сначала самое вкусное, что пробовала за то время, что помнила себя: шоколадные плитки, сладкие булочки, ягодное желе. Потом пришёл черёд обыкновенных блюд – супа и плова, макарон с подливой, картофельных котлет и бутербродов с маргарином. Наконец в голове вспыхнула яркая картинка школьной столовой – огромной ленты, на которую ставили грязные тарелки с остатками еды. Промасленные куски рыбы, оставшееся на костях мясо, налипшие рисовые зёрна, хлебные корки и целые несъеденные горбушки…

Затем перед внутренним взором поплыли совсем фантастические блюда – она краем глаза заметила их на столах посетителей «Джайны», но даже не представляла, что сумела запомнить. Однако теперь видела их так же отчётливо, как плавные контуры железной двери: высокие слоистые торты, запечённое мясо, пёстрые салаты, свежий багет с соусами, паштетами и джемом…

От слабости Яна съехала по стене и упёрлась подошвами в дверь, пришедшуюся как раз напротив. В длину каморка оказалась меньше её роста; судя по ощущениям, пол был бетонным. Поясница заныла, а руки тут же покрылись гусиной кожей.

Яна защипнула рукав блузки – даже в темноте он слегка, едва различимо искрился. Какая прекрасная, но какая тонкая материя. Лучше бы на ней была её чёрная болоньевая куртка до колен.

Прошло ещё какое-то время, и ей слегка полегчало. Дурнота рассеялась, даже голод как будто отпустил. Яна подняла голову, затем, опираясь о стену, осторожно встала. Комната позволяла сделать два скромных шага вперёд; Яна одолела половину этого расстояния, и ноги подкосились. На неё хлынула тёмная, горячая масса, похожая на поток кипятка, который ошпаривал кожу, забивался в уши, лез в глаза и в нос…

Она тихонько вздохнула и потеряла сознание.

***

– Яна Андреевна?

Яна ненавидела этот голос даже сквозь невнятный голодный полусон-полуобморок.

– Просыпайтесь. Господин Щуман просит вас прийти.

– Перебьётся, – едва шевеля языком, пробормотала она. Спать было так легко; тело во сне было звонким, лёгким, не так остро нуждавшимся в тепле и пище. А здесь, наяву, к голоду прибавилась жажда: Яне показалось, что от сухости в горле выросло что-то колкое, мешающее глотать.

– Яна Андреевна, вставайте, – повторили громче. – Если вы не пойдёте сами…

Ей было всё равно. Она была так обессилена, что позабыла даже об Ирине. Кажется, её попробовали поднять, но она снова потеряла сознание.

…Запах защекотал ноздри. Это было что-то непривычное, острое, с кисловатой ноткой, но совершенно точно это был аромат еды. Яна открыла глаза, и от яркого света брызнули слёзы.

Когда она немного проморгалась, то обнаружила, что по-прежнему полулежит в той же комнате. Но дверь открыта настежь, а в дверном проёме, хмурясь, стоит Щуман. Яна приподнялась на локте, стараясь избегать резких движений; она казалась себе куколкой из хрупких стеклянных палок: только дёрни – сломаешь.

– Ешьте, – велел Щуман, глядя в пол.

«Вы обещали, что послезавтра мы будем вместе с Ирой!»

«Лгун!»

«Ненавижу!»

«Валите вон!»

Ничего подобного она не сказала. Запах разъедал нутро. Желание есть затмевало всё.

Стараясь сохранить остатки достоинства, Яна потянулась к чашке у порога и чуть не упала. В глубокой железной миске блестел густой бульон. В нём плавали белая лапша, зелень и полоски мяса. Яна зачерпнула ложкой побольше и проглотила. Закашлялась, поперхнувшись. На глаза снова выступили слёзы – бульон оказался горячим и слишком солёным. Но она зачерпнула и проглотила ещё, потом ещё… Глотая, Яна думала только о том, как бы не расплескать этот удивительно жирный, душистый суп.

– Там ещё хлеб, – угрюмо сказал Арсений, не поднимая глаз.

Яна нащупала большую мягкую булку. Та была тёплой и такой свежей, что тесто прилипло к картонной тарелке. Яна отскребла его жадно, мгновенно. С каждым куском есть хотелось всё сильней, но ложка уже звонко стучала о металлическое дно. Подобрав остатки, Яна глубоко вдохнула. Голод притупился, но не отступил.

– Сколько я тут?

– Чуть больше суток.

Слова о том, что он снова обманул её – насчёт Иры – замерли на губах. Сутки? Не может, не может такого быть…

– Хотите ещё?

Она не сразу сообразила, чего ещё: есть или сидеть в этой конуре.

Щуман протянул ей контейнер. В нём оказалась ещё одна булочка, только поменьше и совсем холодная.

Яна вцепилась зубами в сочное сладкое тесто. В рабстве и мёд горек, говорила мать. Не в этом случае.

Арсений вздохнул. Негромко спросил:

– Появились новые мысли?

– По поводу? – с набитым ртом поинтересовалась Яна.

– По поводу моего вопроса.

– Какого?

Ей было так хорошо от разлившегося по телу тепла, от жирной бульонной плёнки на губах, от сытного мясного вкуса, что она снова почти забыла обо всём.

– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Руты. Вы признаёте это?

Яна помотала головой. Всё это походило на сон – с той самой секунды, как Анна Альбертовна подняла на неё пустые, незнакомые глаза. Сейчас проснётся – а на тумбочке в комнате матери затрезвонит будильник, помнящий куда больше, чем она сама, защёлкает газовая плита, и у неё будут минуты восхитительной дрёмы до тех пор, пока не засвистит чайник и ей не придётся вскочить и бежать в кухню, чтобы шлёпнуть по кнопке и вовремя отключить… Она встанет, натянет на майку рубашку, застегнёт джинсы, проглотит бутерброд, схватит куртку, рюкзак и побежит в школу – по привычным улицам, обычная старшеклассница, и никаких, никаких обвинений…

– Нет, – выдохнула Яна. – Конечно, нет. Это абсурд!

– Это факты, которые говорят не в вашу пользу. Во время допросов вы сознались, что тайком хранили запрещённые материалы, продавали их на чёрном рынке, затем незаконно выехали за пределы Руты и пересекли границу Йерлинской Империи. Более того, вы насильно вывезли вашу сестру – тоже гражданку Руты.

– Вы же знаете! Как я могла её оставить?

– На допросах вы долгое время отпирались, молчали, пытались перевести разговор. При вас найден план пересечения границы, зашифрованные заметки, дневниковые записи. Среди ваших нематериалов обнаружено воспоминание о том, как вы договариваетесь пересечь границу на катере.

– Но… Я никуда не поехала тогда! Я не шпионка!

– Как же вы объясните всё перечисленное?

С ней говорил какой-то другой Щуман – не тот участливый и спокойный, который повёл её в «Джайну». Не тот холодный и расчётливый, который допрашивал и просил положить руки на детектор. Не тот обманчиво-мягкий, что разговаривал с ней в своём кабинете.

Это был кто-то другой, новый, безэмоциональный. Пустой, как машина, у которой открывается и закрывается рот, которая только и способна, что произносить записанные на плёнку слова.

Щуман стоял столбом, казалось, он даже не дышит. На лицо аккуратно натянули невыразительную, гладкую маску. Только в глазах клокотала жизнь: там будто шёл тёмный, ледяной дождь.

– Как вы объясните всё перечисленное?

– Я хотела уехать из страны, – сквозь зубы в сотый раз произнесла Яна. – И забрать с собой сестру. Я копила деньги. Продавать материалы – это был единственный способ. Я не могла заработать иначе, не привлекая внимания матери.

– Почему вы решили перебраться сюда, в Йерлинскую Империю?

– Это самое близкое государство. Мне было не важно, куда. Куда угодно, где нет системы обнулений.

– Нет. Вы лжёте, госпожа Каминова. Вы были направлены в Йерлин, чтобы проникнуть в этот комплекс. – Щуман поднял руку и механическим жестом обвёл помещение. – Чтобы проникнуть в стратегические планы управления. План А. План Б. Правительству Руты необходима эта информация. Чтобы свернуть экономику с обозначенного в плане Б пути. Чтобы вернуть независимость экономическим и политическим структурам.

– Какие структуры? Что за ерунда? Я не в курсе! – крикнула Яна.

– Вы шпион, – прошептал Арсений, и его лицо вдруг оказалось так близко, что она разглядела тени от ресниц и мелкие рыжие точки на потемневшей радужке.

– Нет, – совершенно спокойно, чувствуя в себе что-то новое, твёрдое, почти материально ощутимое, произнесла Яна. Ей показалось, что внутри, под сердцем, внезапно оказался куб льда: такой, что немного мешал дышать, холодил, но придавал огромную уверенность. Будто это была внутренняя броня; будто ей не могли причинить вреда, пока в ней был этот куб; будто она не могла сказать ничего неверного, пока этот стеклянно-ледяной монолит сиял у неё внутри.

Щуман отшатнулся от неё, словно обжёгся.

– Яна… Расскажите, что вы об этом знаете?

– О чём?

– О плане Б. О кодировании. Об эмоциональных зарядах.

Он снова говорил расчётливо и холодно. А ещё – из-под маски выплёскивалось любопытство.

– Чего же вы ещё не знаете обо мне, что так алчно-любопытны? – пробормотала она, отодвигаясь от него, отстраняясь, стремясь хоть как-то закрыться от этих жадных волн. – Я не в курсе никаких планов Б. Какая экономика? Какие разведывательные структуры? Я не шпионка. Я просто школьница из Руты, я просто хочу нормально жить рядом с людьми, которых люблю. Нормально, долго, не забывая ни о них, ни о себе!

– Яна, спокойнее. Я верю вам.

Она ослышалась?

Ей показалось, что на неё вылили ведро почти нестерпимо горячей воды; куб внутри принялся стремительно таять. Ей снова становилось страшно; ледяной запал исчезал, а Щуман вновь становился человеком – встревоженным, тяжело дышащим и… довольным?

Он улыбался, как бегун, добравшийся до цели; как уставший путник, которому дали стакан воды.

– Яна Андреевна, я вам верю. Вместе с булочкой вы проглотили шестой заряд – честность. Поэтому я вам верю. Давайте наконец познакомимся по-настоящему. Арсений Щуман, канцлер Йерлинской Империи. Я понимаю, вы ошарашены, смущены, испуганы. Но от лица всей Йерлинской Империи я приношу вам извинения и предлагаю…

У Яны перед глазами завертелась чёрно-белая карусель, а потом всё вспыхнуло и померкло.

7

Ночь перед казнью

Я общаюсь с вами дольше, чем положено.

И с кого потом потраченное стребуешь?

Вы играете в такие игры сложные,

А ведь вы ещё едва ли даже девушка.

Яна проснулась от того, что было очень жарко. Откинула одеяло и несколько секунд наслаждалась сквозняком. Открыла глаза – и не вскрикнула только потому, что слишком много всего случилось за последние дни; так много, что она уже почти разучилась бурно удивляться.

– Ирочка…

Рядом, уткнувшись ей в бок, спала сестра; Ирка обхватила Яну за талию, её пальцы даже во сне цеплялись за Янину рубашку. Рубашку, которой Яна у себя не припоминала. Хлопковая, ниже колен, очень мягкая и с вышивкой на груди.

Коснувшись Ирины, Яна вздрогнула. Сестра была настоящая; тёплая; живая. Яна осторожно согнулась, чтобы её лицо оказалось вровень с Ириным. Прислушалась. Ощутила на щеке сонное дыхание. Ей же не кажется, правда?..

Сквозняк шевелил лёгкую Иркину чёлку. Она была в такой же сорочке, только поменьше. Румяные, ещё по-детски пухлые щёки, маленькие пальчики, спокойный глубокий сон.

Яна погладила её по руке. Потом поднесла свои руки к лицу и внимательно осмотрела чистые, гладкие ладони с коротко подстриженными ногтями. Ощупала лицо, колени, локти. Ущипнула предплечье. Кожа отозвалась мелкой, неприятной болью.

Как ещё она могла удостовериться, что это правда?

Преодолевая иррациональный страх, она спустила ноги с кровати. Обнаружила, что босая. Прошла к окну.

За стеклом, в серебряном лунном свете, лежал знакомый двор. Покрытый снегом, он казался почти мирным; почти добрым. Как будто утром придут дворники, сгребут снег в огромные сероватые сугробы, посыплют скользкие дорожки солью или песком…

Но где-то затарахтел мотор, раздвинулись ворота, и, нарушая снежную тишину, во двор въехала фура. Она остановилась у того самого ангара, который Яна приметила в прошлый раз. Из кабины вновь выскочили люди в форме, брезент сняли, из кузова начали выгружать большие металлические коробки с маркировками на боках. Прищурившись, Яна разглядела перечёркнутый символ, похожий одновременно на звезду и сердце.

Судя по виду, комната, где она проснулась, располагалась этаже на пятом, не ниже; и точно выше кабинета Арсения.

Яна застыла; имя всколыхнуло воспоминания. Мысли, цепляясь друга за дружку, медленно поплыли из сонной лунной пелены.

На автомате забравшись обратно в кровать – мягкую, тёплую, со свежим бельём, – Яна осторожно взяла Иру за руку и устроилась, упершись спиной в подголовник.

Итак. Что произошло?

Она попробовала связать цепочку из слов – словно двигала крючком, вывязывая из шерстяной нити цепочку петель.

План Б. Экономика. Шпионка. Шестой заряд. Честность. Не шпионка. Я верю вам, Яна. Давайте познакомимся. Канцлер Йерлинской Империи. Приношу вам извинения.

Что это всё? Розыгрыш? Политические игры?

Она попробовала уйти глубже, дальше в прошлое. Прошёл же месяц, не больше? Ведь так? Даже меньше, чем месяц… Гораздо меньше. Едва ли пара недель…

Школьный коридор. Проход между парт. Светловолосая Анна Альбертовна поднимает холодные, пустые глаза. Пропажа Ирки. Разговор ночью на берегу, у самой кромки блестящей чёрной волны. Синие тени на тёмной воде. Тонкая пачка купюр, тщательно перевязанных шнурком от кед. План на куске кальки – такой же, на какой она делала дневниковые записи. Тормозящий на холме товарный поезд. Открытая платформа. Ветреная дорога. Хнычущая Ира. Милостыня у вокзала на границе. Арест. Допрос. Красные круги детектора. Механический голос Арсения. Бесконечные допросы. Заполненная паром душевая. «Джайна». Кислый лимонад. Слякотный парк. Ира за руку с белой женщиной со странной улыбкой. Суп с булочкой. Шестой заряд. Я вам верю, Яна Андреевна.

Яна склонила голову. В носу было горячо и щекотно.

Заворочалась Ирка. Яна похлопала её по руке, подоткнула одеяло, обняла.

– Спи. Спи. Всё хорошо.

Уснуть сама Яна не могла; уходить и бродить по ночным коридорам комплекса не хотела. Она перебирала Иркины волосы, глядя в проём окна: густо-синий с бордовым отливом, затем – мрачно-серебряный, после – молочно-серый. Спустя какое-то время из-за горизонта брызнуло золото. Когда по небу провели широкой розовой кистью, Яна наконец заснула.

Проснулась она от стука в дверь. Вздрогнула, подняла голову и инстинктивно притянула к себе сестру.

Стук – спокойный, но громкий и настойчивый – повторился. Сердце запрыгало. От страха всё внутри сжалось, сбилось в колючий ком. Нетвёрдо ступая, Яна подошла к двери. Прижалась спиной, думая, сколько секунд ей осталось.

В том, что они явились, чтобы убить её, она не сомневалась.

– Яна Андреевна, это я, – негромко позвал голос с той стороны. Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит через горло, Яна приоткрыла дверь и увидела в щёлку лицо Арсения.

– Как себя чувствуете? Заставили вы меня понервничать. Честно говоря, в первую минуту я решил, что заряд протестировали не до конца, а мне не доложили. И вам стало плохо из-за него. В лабораториях сейчас аврал, скоро приём, новая демонстрация, – Щуман сердито усмехнулся, – но ничего. Хуже уже не будет. Впу́стите меня?

– Я не одета, – прошептала Яна, чувствуя, как от облегчения тело наливается чугунной тяжестью; шея едва удерживала голову, по рукам разбежались крупные мурашки.