Даниил Сергеевич Пиунов
Дитя смирения
Обыкновенным майским утром Елизавета вышла на лестничную площадку, желая спуститься по лестнице и выйти во двор. Лифт в девятиэтажке не работал больше года, но Перепелкина запрещала жаловаться, исправно обходя квартиры и проводя своеобразное анкетирование, как бы служившее ответом на вопрос «А доволен ли ты жэком?». Привыкшая быть лидером еще со школьных времен, Елизавета Ивановна была строга с юнцами, жаловавшимися на алкоголиков в их подъезде и постоянное отключение горячей воды. Перепелкина разводила руками и на резонные замечания всегда отвечала отказом в посредничестве. Как председатель домового товарищества, так назывались ее посиделки с пенсионерками, критикующими и восхваляющими правительство день ото дня, она считала своим долгом поддерживать мнимую «стабильность». И надо отметить, что при каждом споре женщина уверенно оппонировала, заставляя своего противника самоуничтожаться. И, доводя очередного жалующегося на жизнь и невидевшего ужасов войны студента или молодую мать до истерики, Елизавета мысленно ставила себе своеобразный плюсик, так как вера ее в свои лидерские качества все укреплялась и укреплялась.
Так вот обыкновенным майским утром она заметила, что на двери ее соседа по лестничной клетке появился большой черный пугающий своей чернотой квадрат. Каждый человек прекрасно понимал, что значила сия геометрическая фигура. Не трудно было догадаться и Перепелкиной, знавшей, что этот сосед больше не побеспокоит своими гневными выпадами в сторону ее губернатора. За молодого и как бы прогрессивного лидера молодежи, выдвинутого от недавно образованной партии, она агитировала лично и очень обижалась, когда какой-то «студентишка» позволял себе писать гадости в социальных сетях и на правительственных зданиях в центре города. Обычно пропавшего человека постоянно обсуждали во дворе, где Елизавета трудилась напропалую в своем огородике. Там, перед самым домом, в ее самодельной тепличке, росли огурцы и помидоры, укроп и чеснок, а на клумбах вблизи подъезда всегда цвели гиацинты и крокусы. Вот и сегодня женщина решила подкормить своих родненьких, именно так она называли овощи и цветы. Набрав воды в автомате, она двинулась к клумбам, где и занялась своим любимым занятием. Солнце нещадно пекло, находясь в зените, благо у Елизаветы Ивановны была панамка; в нос ударял отвратительно сладкий запах куриного помета, распространяющего свой въедающийся в одежду запах во всей округе.
– Хорошая сегодня погодка для садоводства – говорила сама с собой Елизавета. – А запах, ну что запах. Вот все жалуются на него, а я не понимаю, чего все нюхают, когда вокруг такая красота, как мои цветочки. Нюхайте же их люди, и мир заиграет новыми красками. Замечательные у меня цветы!
Кстати, источником этого дурного запаха была фабрика, с размахом построенная несколько лет назад. Конечно же, и сама Елизавета, и другие лишь радовались тому, что в районе появятся новые рабочие места.
Ухаживая за своими цветами, женщина не заметила, как на скамейке у подъезда уселись две подружки: баба Фрося и баба Тамара. Старушенции были как две капли воды похожи друг на дружку, разве что цвет их платков с рынка позволял отличить одну женщину от другой. У Фроси был красный платок с десятками ромашек, а у Тамары синий с ландышами. Собственно, и ядовита она была не меньше, чем эти ландыши. Старухи сплевывали в кулек семечки, вытягивали больные ноги в калошах и общались между собой, перемывая кости каждому, кого знали.
– Аркашу говорят упекли, все. Нету карасика, о как – предложила тему для обсуждения Фрося. Она сплюнула шелуху в кулек от газеты «Комсомольская правды» и продолжила болтать ногами.
– Да ладно? С девятого то? Аркашу? Мать честная – отозвалась Тамара. – Это не того ли, который в организации иностранной состоял, как же ее… «За свободную любовь то» или как? Фиг разберешь их, придумает молодежь ерунду и мается. Он же все на митинги ходил, постоянно плакатики расклеивал. Ух я ему эти плакаты хотела затолкать в одно место. Поделом ублюдку досталось, я так считаю – Тамара ни на шутку разошлась, гневно жуя семечке и сплевывая шелуху. От энергии, долго копившейся и теперь вырвавшейся наружу, на нее напал еще больший жор. Старуха начала с еще большей силой перемалывать зерна подсолнечника.
