Дамир Губайдуллин
Зеркало

Как же ей повезло! Господи, как же ей повезло! Кого-то измолотили железными прутами. Кого-то выбросили из окна. Изнасиловали. Убили. Сделали калекой. А она отделалась легким испугом. А надо ли было пытаться кричать, убеждать людей бежать? А она спасала свою жизнь… Эгоистично? Да. И что? Они были пьяны и одурманены. Но она даже не попыталась.

И как теперь с этим жить?

***

Двор тем временем уже начинал свою жизнь. Она услышала скрип тормозов. «Копейка», белая. Номера в зеленой рамке. Милиционер возит в школу и на работу женщину с ребенком. Женщина – вдова его погибшего товарища. Милые такие. Стараются делать так, чтобы никто не видел, поэтому приезжает очень рано. Сугубо порядочные, старой закалки. Друг погиб недавно. Как бы кто что не подумал… Но о них и так все знают. И все сплетничают. Особенно бабушки на лавках у подъездов. Не осуждают, нет. Вообще двор дружный. Все все понимают. Ну, или почти все. Наверняка кто-то да судачит, что прыгнула в койку, хотя земля еще не остыла. Короче, разные ходят разговоры. Ну, да, вот и они. Топот маленьких ножек по ступенькам и тяжелый женский вдох. Девушка улыбнулась. Хлопнула дверь автомобиля, машина тронулась с места.

А вот скрипачка. Так шаркает ботинками только она. Засыпает на ходу. Жутко красивая девушка. Следом за ней – два раскатистых баса. Подруги скрипачки – боксерши. Бывшие. Ныне – грузчики на рынке. Или грузчицы. Неважно. Не сложилась у них карьера после развала страны. Вот теперь работают как могут. О, и еще кто-то. Этого голоса девушка не знала, но подниматься и смотреть не стала. Кто-то новенький. Эта компания не живет здесь, они обитают в общежитии. Здесь у них подруга. Снимает квартиру. Поэтому эти трое часто тут появляются. Ну, получается, что теперь четверо. Интересно…

Солнце потихоньку встает. Надо подниматься, иначе у подъездов скоро усядутся бабушки – самый мощный патруль. Объектом сплетен становиться не хочется. Во дворе бабушки дежурят возле всех подъездов, кроме ее – пятого. У него дурная слава. Пара «жмуриков»-наркоманов отогнали от подъезда даже этих бывалых охранников.

О, а эти каблуки она знает с детства. Сейчас начнется. Девушка вздохнула. Поехали!

– Это что еще такое?!

– Это я, мама.

– Это что… – Захлебнулась от возмущения мама. – Ты что здесь делаешь…?

– Лежу, мама.

– Ну-ка, вставай быстро! Ты с ума сошла! Вставай, я тебе сказала! Позорище! Ой, мама, какой позор! Какой позор! Спала что ли тут?!

– Нет, я спала здесь.Меня вообще чуть не изнасиловали сегодня ночью, мать.

– Ксения, ты меня слышишь вообще? Вставай, я сейчас на работу опоздаю!

– Как в школу меня собираешь. – Поднявшись, рассмеялась девушка. Мать – она такая. Похоже то, что о ней подумают, ей важнее того, что ее дочь чуть не обесчестили ночью. Ну не обесчестили же, в самом деле. Она, похоже, даже не слышала ее слов. Общественное мнение – вот что важно. Это, конечно, печально… И страшно отдаляет от матери. – Иди своей дорогой, женщина.

– Дома вечером отцу все расскажу. – Мать развернулась и зашагала на остановку, цокая каблуками. – Позор!

Девушка уселась на скамейку, протерла глаза и вдруг замерла. Это сон? В арке стояли те самые два парня. В ногах похолодело. Сил бежать больше нет. Второй нервно курил, первый злобно смеялся. Мимо проехал грузовой автомобиль, загородив обзор. Когда арка открылась вновь, молодых людей уже не было.

Схватившись за сердце, Ксения поднялась со скамейки и побрела домой. От греха подальше.

***

Хузина.

Утреннюю тишину большой, но практически опустевшей квартиры разорвал телефонный звонок. Проснувшаяся от такого подарка, девушка лет 30-ти еще долго лежала, не открывая глаз, надеясь, что звонивший передумает. Но телефон не успокаивался. Наконец, аккуратно поднявшись, дабы не разбудить спавшую рядом дочь, она, по-прежнему не открывая глаз, прошлепала босыми ногами в темную прихожую и сняла трубку, облизав губы.

– Ммм, да…?

– Хузина! – Крикнули так громко, что девушка резко открыла глаза, но, испуганно похлопав ими, тут же закрыла снова. – Хузина!

– Ммм…?

– Сколько сейчас время?

– Половина шестого.

– А день? Хузина!

– Октябрь. Двадцать седьмое.

– Спасибо. Пока.

– Угу.

Сосед. Жил через подъезд, в «нехорошем», пятом. У него, кажется, было слегка не в порядке с головой, хотя вел себя вполне адекватно (если не считать вот таких ночных и утренних звонков). Жил со слепой матерью, которая доживала свой век. Через пару лет она умрет, между соседом и его сестрой начнутся долгие жилищные тяжбы. Закончится все тем, что он женится, а потом сведет счеты с жизнью. Сам или нет – останется тайной.

Хузина присела на пол и похлопала себя по щекам. Спать хотелось страшно, но смысла уже не было: скоро поднимать ребенка в школу и ехать на работу. Поежившись от утренней прохлады, девушка вернулась в комнату, накинула мамин бордовый махровый халат и зашагала на кухню.

Хузина любила это время. Пару утренних минут до начала жизни. Когда можно спокойно потянуться и послушать тишину, нарушаемую лишь гулом небольшого холодильника. Слушать, как во дворе просыпается жизнь. Хруст чилижного веника дворника и хлопанье дверей подъезда. Рев моторов проезжающих машин.

Всего пару минут до начала жизни. Но зато каких ценных.

Ее минут.

Поднявшись, похлопав себя по щекам и облизав губы, Хузина сняла с плиты чайник и, набрав в него воду, вернула на место. Чиркнула спичка, бодро вспыхнул огонь. Вот оно – начало жизни нового дня. Его первая искра. Каждодневный ритуал.

Повернув тумблер для разогрева духовки, девушка воткнула в розетку шнур радиоточки. Из динамиков тут же раздался бодрый голос:

"… Радио России…"

– Одеяло! – Крикнула Хузина вглубь квартиры. – Вставай! Давай-давай! – Уже войдя в комнату, она сорвала с дочери одеяло. – Аделя!

– Ммм, еще пять минут… – сонно пробормотала голубоглазая девочка лет семи, закрывая глаза руками. – Можно я буду домашней…?

– Вставай давай! – Присела на край кровати Хузина, потрепав дочь по темным волосам. – А то щекотать буду, хочешь?!

– Нет! – Показала язык девочка, наматывая на палец мамины волосы. – Посчитай меня!

– Ооо! – Воскликнула Хузина и пошла мерить дочь пальцами, начав с ног. – Раз, два, три… – Она до дошла до носа девочки и аккуратно за него ущипнула, рассмеявшись. Девочка заливисто рассмеялась в ответ. – Четыре! Какая большая уже, ооо! Все, вставай и беги умываться, я кушать поставлю.

…

Уже свистел на плите вскипевший чайник. Выключив его, Хузина открыла духовку. Кухня тут же наполнилась теплым воздухом, когда телефон в прихожей снова зазвонил. В спешке кинувшись к аппарату, девушка споткнулась об лежащую в коридоре тяжелую почтальонскую сумку и растянулась на полу, больно ударившись головой о гарнитур. В сердцах выругавшись, Хузина сняла трубку.

– Да?!

– Привет. Я заеду за вами минут через двадцать. Будьте готовы.

– Хорошо. Ты есть будешь?

– Чай выпью.

– Давай.

– Мааам? – Крикнула девочка из ванной.

– Ааа?!

– А чего ты сказала?

– Чего я сказала?

– Ну, когда Нуреев звонил и ты упала…

– Алла сказала, не слышала, что ли?! – Раздраженно крикнула Хузина, потирая ушибленную голову.

– А я услышала, что…

– Так! Ты давай умывайся быстрее! Слышала она! Ушастая слишком!

***

Шаркая босыми ногами, девочка вошла на кухню и, остановившись у плиты, закрыла глаза и вытянула руки. Их каждодневный ритуал. Пока Хузина ее одевала, она не упускала момента еще немного вздремнуть. Вещи заранее клались на батарею, чтобы были теплее. Так под мерное постукивание остывающей духовки, под едва слышимое из убавленной радиоточки пение и тихое урчание холодильника они собирались в школу. Каждый день. Каждодневный ритуал матери и дочери.

– Мам? – Не открывая глаз, спросила девочка.

– Чего?

– А Нуреев теперь мой папа?

– Ааа…?! – Ошалело открыла рот Хузина, одевая на ребенка майку. – Какой еще папа?! Он наш друг! Папа у тебя один был и один останется, Аделя. Уф, Алла! Не вздумай в школе так говорить, поняла меня? В меня пальцем показывать начнут, как я жить буду…?

– Хорошо, мамочка. Люблю тебя!

– И я тебя, – облизав губы чмокнула дочь в лоб Хузина. – Садись есть. Нуреев скоро придет, пойдешь телевизор смотреть.

– Что это…? – Поморщилась девочка, присев за стол и увидев на тарелке курник с неизвестным мясом. – Оно же… Живое…

– Прости, Одеяло. С мясом сейчас туго. – Присела напротив Хузина, разламывая свой курник пополам. – Ешь!

– Да что это…?

– Кишки.

– Чьи…? – Удивленно открыла рот девочка.

– Мои, Аделя! – Рявкнула Хузина. – Бери в руки и ешь! Нечего тут выпендриваться!

***

Нуреев приехал минут через тридцать. Как всегда вошел квартиру со вздохом, заполнив ее крепким сигаретным запахом. Неспешно прошел на кухню, взял табурет и уселся напротив Хузиной. В этот момент в комнате остались только они.

– Привет. – Уставилась на него девушка, облизав губы.

– Дверь у тебя почему открыта? – Сходу начал допрос молодой человек.

– Так ты должен был прийти, вот и оставила открытой.

– Угу. – Пригладил светлую шевелюру милиционер и придвинулся поближе. – А ребенка вчера в суде зачем оставила?

– Я… Да ну их, Нуреев! – Воскликнула Хузина и отложила ложку, облизав губы. – Я не оставила, я ушла, чтобы они хотя бы немного протрезвели, ты понимаешь?! Она мне заявляет: «Не надо было рожать!» Нуреев! У меня мама в больнице! Зарплаты толком нет! Пособия по ребенку – нет! Мужа – нет! Но я же не жалуюсь, деньги не прошу! Единственный раз пришла, потому что ну, все, нет больше вариантов, а она мне: «Не надо было рожать!» Ну я и не выдержала. Оставила и ушла. Вернулась, а ее нет. Чуть душа в пятки не ушла. Потом сказали, что ты забрал, в школу отвез… Спасибо… – Она сдержанно улыбнулась.

– Угу…– вздохнул Нуреев. – Мама как?

– Нормально… – Пожала плечами Хузина, облизнувшись. – На лекарства деньги нужны, но это не страшно…

– Найдем деньги, – кивнул парень, почесав нос. – Что-нибудь придумаем. Это… Я рапорт написал. Все. Об увольнении. Сложно мне… Не осталось в милиции честных людей, почти… Не осталось.

– Ну и слава богу! – Погладила его по руке Хузина. – Найдешь себе нормальную, спокойную работу, а не это, уф… – Поморщилась девушка.

– Угу, – опустил глаза парень. – Да, таксовать пойду на крайний случай. А что, машина есть…

– Ага, дотаксовался вон один! Ты что? Не вздумай даже! – Сжала его руку Хузина и посмотрела в глаза. – Тебя мне потерять не хватало! Пойми ты, нам тридцать лет, понимаешь?! Всего тридцать! Да вся жизнь впереди! Не надо так рисковать! Ты мне ничего не должен, и я у тебя ничего не прошу. Не надо убиваться ради меня и рисковать жизнью! Мы что-нибудь придумаем, мы же… чертовски молоды, Нуреев! Мы живем одну жизнь! Одну-единственную. Нужно пить ее до дна.

Да, сейчас тяжелые времена. Темные. Но внутри свет горит. Внутри тебя, внутри меня. И с этим светом можно жить в любое время. А можно так вляпаться, что уже не отмоешься, не выберешься. Сейчас для этого все возможности есть. Не надо так, Нуреев! Надо искать выход. Возможности. Они же рядом, Нуреев! Пускай нет денег! Да разве в них сок жизни? Нет, ну в них тоже, конечно, – рассмеялась девушка, облизнувшись. – В людях счастье, Нуреев! В человеческом отношении. У нас двор вон какой дружный! Как мне помогают с ребенком! А ведь всем тяжело… Поэтому… – вздохнула Хузина. – Любые тяжелые времена проходят. Главное, вместе держаться. А там… – кокетливо улыбнулась она. – Может быть, я замуж за тебя выйду. Смотря как звать будешь! Хо-хо-хо! И будешь ты на нашей даче картошку копать. И денег не надо. И жить там же можно, в вагончике. Правда, только летом. Ну, не страшно. Что-нибудь придумаем…

Нуреев грустно улыбнулся и поднял на нее глаза. Да, он любил ее. Любил всю свою короткую жизнь. С первой встречи, еще тогда, в деревне. Любил этот красивый, глубокий, властный голос. Любил огонь в ее выразительных карих глазах. Нетерпеливый взгляд, нетерпеливое выражение лица. Слегка нахмуренные брови, нагловатую, дерзкую, но заразительную улыбку. Привычку сидеть, сутулясь, приподняв плечи. Привычку постоянно облизывать губы, поправлять русые волосы. Пожимание, подергивание острых плеч. Любил слушать ее рассуждения. Любил жажду жизни. Напористость. Своенравность. Любил в ней все.

Да, так вышло, что один из парней был решительнее. Им оказался его лучший друг, Галеев. Конечно, отбивать невесту Нуреев не стал, и Хузина вышла замуж. Однако денег на содержание семьи в милиции платили мало (если вообще платили), и Галеев занялся частным извозом. В одну ночь он уехал таксовать и пропал, а затем был найден мертвым где-то на окраине города, в своих же бежевых «Жигулях». Банальное ограбление. Убийц, конечно же, не нашли.

Нуреев вздохнул. Она перед ним – любовь всей его жизни. Теперь абсолютно свободная. Возможно, с чувствами к нему. Но разве… Так можно…? Это ведь был его друг… Год всего прошел, Нуреев! А ты сразу заришься на его жену! Что люди-то подумают? Так же нельзя! От одних мыслей стало страшно стыдно. С другой стороны, Галеев, друг всей его жизни, друг детства, явно доверил бы свою семью только ему, Нурееву. Но это же не повод вот так сразу кидаться на его жену! Точнее, вдову…

Или уже можно…? Делать какие-то шаги…

– Нуреев…

– Можно вопрос?

– Конечно, задавай.

– Тогда, на похоронах… Ты не выглядела особо печальной.

– Потому, что мне некогда страдать, Нуреев, у меня…

– Ты его любила?

– А ты почему меня замуж не позвал, а…? – Уперла руки в бока Хузина, облизнувшись. – Чего ждал-то?!

– Хватит облизывать губы! Как я буду их целовать, если они потрескаются?

– Н… Нуреев! – Покраснев, возмутилась Хузина и замахнулась, чтобы схватить его за ухо, но милиционер ловко перехватил руку. Оба застыли в полудвижении. Оба с любовью смотрели друг на друга. Нежно. Глаза в глаза. Оба почувствовали, как чаще стало биться сердце, и в животе появилось что-то вроде бабочек, что-то очень приятное. Она улыбнулась своей нагловатой улыбкой, он улыбнулся сдержанно, глазами.

– Целуйтесь уже! – Прыснула из-за угла Аделя.

– Ах ты! – Ожив, грохнула по столу Хузина. – Ну-ка, фышт отсюда! Я тебе дам сейчас! Быстро сумку собирать! Через десять минут выходим!

– Я пока машину заведу. – Поднялся Нуреев, но Хузина, резко вскочив и схватив его за руку, развернула к себе и чувственно поцеловала в губы, облегченно выдохнув. И долго-долго не отпускала. Справившись с чувствами, она крепко обняла парня, прижав к себе и положив голову на плечо.

– Альберт?

– Гульназ?

– Обещай, что не будешь делать глупостей! Я тебя знаю, ты переживаешь, но все хорошо. Все будет, Альберт, всему свое время. Просто рядом будь, хорошо? Мы вместе. Ты – самый близкий человек для нас. Прекрасно понимаешь, что, да, я стану твоей женой, это неизбежно. И я этого хочу. Очень хочу. Но мне нужно время, дай мне его. Еще немного. Сейчас так легко упасть очень низко, на самое-самое дно. Альберт, но нам этого не нужно. Давай просто жить! Без денег! Плевать! Зато живые. Мы все преодолеем. Пойми, что если мы потеряем еще и тебя – это действительно будет все! Конец! У нас больше никого не останется. Я останусь без главного – без твоей моральной поддержки. Не без денег, у нас их и так никогда не было. – Грустно улыбнулась девушка. – Поэтому давай без твоего повышенного чувства ответственности. Ты нам живой нужен! Мы молодые, Альберт. Мы заработаем. Мы все сможем. Все у нас еще будет. Нужно всего лишь чуточку потерпеть.

Нуреев вздохнул. Это все здорово. Но после смерти друга он действительно чувствовал себя ответственным за его семью. За жену, которую Нуреев любит. И за ребенка. В органах оставаться больше нет сил. Просто быть рядом он не сможет. Совесть съест. Деньги искать придется. Каким способом, легально, в период тотальной безработицы – пока непонятно.

***

Общество чистых тарелок

Альбина вцепилась руками в деревянный гнутоколенный стул и оглянулась. Огромный шкаф, доверху заполненный рядами игрушечных машинок. Их было, кажется, десять, может быть, пятнадцать. Она поднимала голову, а они все не заканчивались и не заканчивались. Все распределены четко по цветам, все стоят в ровных рядах. Ими явно никогда не играли: собраны для коллекции. Но аккуратность и состояние игрушек впечатляли… Да и товары такие были дефицитом. Значит, не бедные товарищи? Похоже, что не особо. Квартира была небогата, но очень ухоженна. Аккуратная. Да, здесь не было особого шика, но выглядела она прилично. От этих самых игрушек до бархатных подушек на заграничной мебели.

Кустова знала толк в дорогих вещах: родилась в семье дипломата. Половина ее жизни прошла в Советском Союзе, половина – в ГДР. После объединения Германии отец постепенно возвращался на родину. Сначала – в Казахстан, а затем приехал сюда, в республику. Тем неожиданнее было его назначение в дипмиссию в США, куда он и должен был отбыть через неделю. Хотела ли Альбина ехать в Штаты? И да, и нет…

Здесь были ее друзья. Те, с кем она выросла и кого искренне любила. За постоянное желание есть они называли себя «Общество чистых тарелок». Кустова уезжала в середине 80-х и уже тогда замечала перемены в обществе, но это еще было… относительно неплохо. Тогда, еще до перестройки, коммунистические лозунги звучали мило, однако уже слегка устаревше. Но вернулась Кустова в 95-ом уже совсем в другую страну. Точнее, туда, где, по сути, никакой страны уже не было. Лозунгов нет, но нет и хоть какого-то единства. Мрачно… Грустно и обидно… За друзей. Она уедет. И вернется, когда надо будет. А им здесь жить. Она… ответственна за них…? Она им должна? Почему-то… чувствовалась вина… Вина за то, что ей суждено жить хорошо, а у них… просто не было никакого выхода.

Она виновата…? Чувствовалась, что да. Чувствовала, что обязана помочь. Ну… Друзья же. В Штаты хотелось, конечно. А как же они… друзья?

На длинном столе, накрытом белоснежной скатертью, одна за другой появились тарелки с ароматно пахнущим бульоном. В нем – крупно нарезанная лапша. Рядом – такой же ароматно пахнущий курник. У каждой тарелки – стакан с компотом, кажется, вишневым. Альбина взглянула на девушку, накрывающую на стол. Кажется, башкирка. Такой ярко-восточный вырез глаз. Густые черные волосы, аж блестят. Собраны в косу. Кустова взглянула на свое русое каре и усмехнулась. Ну,ей восточных красавцев явно не покорять. На девушке синее трико со стертыми коленями и огромная красная футболка. На голове – сиреневый платок, похоже, бабушкин. Альбина невольно улыбнулась. Каким-то домашним теплом веяло от этой хозяюшки, чем-то родным, добрым. Как ей не хватало этого за границей.

– Боже, какая красота! – Принюхиваясь к бульону, воскликнул молодой человек – Володя Середкин. Типичный сын богатых (точнее, внезапно разбогатевших родителей). Дорогая одежда: модные светлые брюки и джинсовая рубашка, зализанная прическа. Ясные, как небо, голубые глаза вдобавок к пепельного цвета волосам. Как с картинки слез. Что он забыл среди такой бедноты – непонятно. Альбина хмыкнула. Нет, производил Володя нормальное впечатление. Да, немного заносчив, но в целом общался просто, без гордости. Отношения барин – холоп у него небыло. Может быть, пока. – Женился бы на тебе, Лялька, но не пойдешь ты.

– Ага, женился бы он, – рассмеялась Ляля, присаживаясь рядом. – Мой отец тебя не примет: глаза слишком большие.

– Куст, ты не смотри. Вовка у нас нормальный, просто дурак. – Подобрав ногу под себя, хихикнула Таня Жуляева. – Сущий ребенок. Критикует коммунистов, но и за капиталистов умирать не хочет.

– Я вообще умирать не хочу. – Развел руками парень. – За непонятные идеалы – тем более. Поймите, дамы. Жизнь – феномен. Гробить ее где-то в Чечне я не намерен.

– Вот. – Пождала губы сидящая напротив него Лера Филатова. – Вовка – феномен. Патриот, но умирать за страну не хочет. Уникум!

– Ага. Кустова, а ты чего вернулась-то? – Уставилась на Альбину Таня. – По родине соскучилась?

– И это тоже, – с улыбкой выдохнула Кустова. – Отец улетает… За границу. Хочет, чтобы я улетела с ним. Вот. А я пока… Я пока не знаю, ребят, вот зубы свои даю. Так только кажется, что за границей хорошо, а…

– А на самом деле не кажется, – хмыкнула Жуляева. – Кажется, что сейчас везде лучше, чем здесь. Здесь сейчас логика одна, капиталистическая. Все продай. Купи курай. И играй. Ибо больше делать нечего.

– А что, совсем все плохо…? Девчонки, я же не знаю ничего почти. Расскажите!

– Ну, если кратко, то денег нет. Есть почти нечего. Зарплат нет. Из Чечни идут гробы, – потрепав Володю по волосам, ответила Ляля. – А так все нормально.

– Вообще, мне кажется, что вы слишком утрируете, – проговорил с набитым ртом Середкин. – На самом деле не все так плохо.

– На самом деле ты – дурак, – закатила глаза Лера.

– Подождите. Цензуры больше нет. Свобода торговли – есть. Конкуренция появилась. Двигайся! Придумывай что-нибудь! В чем проблема?

– Проблема в твоих мозгах, Середкин. – Отложила ложку Филатова. – Люди, которые работали всю жизнь, понимаешь, именно работали, зарабатывать не умеют. Куда им двигаться? Они что, знают, что такое частная собственность? Кто им об этом говорил?

– Есть такое понятие – литература, – откинулся на спинку стула молодой человек. – Учись. Читай. Рискуй. Сейчас это доступно.

– Действительно! – Взмахнула руками Лера. – Вот человек работал 80 лет на заводе, а завода теперь нет. Зарплаты нет, и кушать нечего. Что пойдет делать человек? Конечно же читать! Вот ему же делать нечего! На литературу тоже деньги нужны, Володя!

– Альбина, нас пока это все не касается, – подняла глаза на Кустову Ляля. – Но конец университета – он, как дембель. Неизбежен. И мы не дети, мы понимаем, что выйдем… В никуда. Ну, да ладно, что мы про грустное и грустное? – Она нагнулась и вытащила из-под стола бутылку с самогоном. – Надо же выпить! Гость приехал!

– Это чего? А почему мы до этого компот пили?! – Схватила бутылку Жуляева. – Ну-ка, опорожняйте стаканы. «Веселие Руси есть пити, не можем без того быти!». Альбина! А знаешь, как называется эта чудесная жидкость?

– Нет, как?

– Мы называем ее «Мерседес». А почему?! А потому, что сел и сразу поехал! – Расхохотались в такт Жуляева и Филатова.

– Ооо, это я вовремя зашла! – Внезапно появилась в комнате Кольчугина, на ходу сбрасывая пальто и хватая бутылку у Тани. – Ух, вещь! Садыкова, ты все в СССР живешь, двери-то закрывать надо!

– Замоталась… – шмыгнула носом Ляля. – Садись, сама разолью.

– Это ладно. – Настя неожиданно плюхнулась на колени Середкину и обняла его шею. Икнувший от удивления парень едва не опрокинул свой суп, вовремя придержав тарелку. – Середкин, козья морда, раздвинь ноги, места ж нет, упадем сейчас вдвоем!

– Ради тебя все что угодно! И падать буду, и вставать. – Залпом опустошил свой стакан с самогоном Володя. – Моя струнная красотка!

– Тьфу! – Сплюнула, вновь появившись к дверях, Ляля. – А еще на мне жениться хотел!

– Вовка нестабилен, как ситуация в стране, – хохотнула Лера. – Видишь, Куст, не все так плохо! Это вот, вроде как пара. Культурная девочка и некультурный чурбан.

– Любят девки хулиганов! – Поддакнула Жуляева.

– Он не хулиган – он дурак, – кивнула Лера. – И позиция у него исключительно капиталистическая, во всем. Зад в тепле, спина в прохладе. Очень удобно!

– Да, Вовка тот еще выгибонистый гиббон, – снова поддакнула Таня. – Парень категории «Свидание не стоило помытой головы».

– Прости, Лялечка, тут не размер глаз значение имеет, – положил голову на грудь Кольчугиной Володя.

– Красивая пара. – улыбнулась Альбина. – Так, товарищи! Мне пора идти. Еще обязательно увидимся!

– Давайте я вам что-то заверну! – Кинулась за пакетом Ляля.

– Беги, Куст! – Заговорщически шепнула Жуляева. – Лялька заботливая, не утащишь гостинцы ее!

– Держите! – Протянула увесистый пакет Садыкова, неожиданно вновь возникнув перед Альбиной. – Угощайтесь и еще приходите! Рада была вас увидеть!

***

Кустова вышла в подъезд и взглянула на часы на руке. Почти 9 вечера. Где-то внизу нажали кнопку лифта. Машина загудела, поднимая грузное тело наверх. Кустова подошла поближе и провела рукой по ДВП-дверям подъемника. Местами прожженная сигаретами. Сколько надо такому лифту, чтобы вспыхнуть? Доиграются…

Она выросла в этом подъезде. Помнила почти каждого жильца. На первом этаже жил милиционер с семьей. Жил неплохо, но после развала страны внезапно разбогател. Купил караоке, новую машину. Ну не зарплату же ему подняли, в самом деле! На седьмом этаже жила самогонщица, к ней постоянно ходили клиенты, днем и ночью. Через пару лет они сожгут этот самый лифт и устроят в подъезде страшный пожар. На третьем этаже – бывший работник крупной государственной компании. В 90-х он лишился работы и человеческого облика: стал жутко пить. А на верхнем этаже жил большой сосед, который всегда очень громко здоровался. У других ее оставляли, когда родители были на работе. Один подъезд – как отдельный мир. У каждого своя жизненная линия. Своя судьба.

Альбина медленно спустилась вниз по лестнице и подошла к разбитому окну. Ее шаги гулко отозвались в вечерней тишине подъезда. Выдохнула на стекло и уже замерзающими пальцами нарисовала сердечко. Там, за окном, далеко в поле, уже желтом, предзимнем, они ловили ящериц. А потом отпускали. А вон там – погреб. Как она боялась туда ходить! Какие светлые воспоминания… Они… Стерты…? Стерты временем? Кустова! Ты же понимаешь, что здесь нельзя оставаться? В этом темном подъезде. В этом темном дворе. Все погрузилось во тьму. Одни люди остались светлыми. Да и то не все. Она может на них рассчитывать? Что с ними будет? Она… должна уехать. Должна же?

Внизу послышались шаги: кто-то резво поднимался по лестнице. Кустова отпрянула от окна и заглянула вниз. Девушка, жутко знакомая. По-моему, младше нее.

– Ой, здравствуйте! – Воскликнула она, улыбнувшись смеющимися зелеными глазами. – А вы ведь жили здесь?

– Да! – Радостно отозвалась Альбина, тщетно пытаясь вспомнить девушку. – Простите, я вас не помню…

– Конечно, я же маленькая была. – Поправила убранные в хвост темные волосы незнакомка. – А вы уехали. И я даже не знала, как вас зовут. Да ну ладно, это не важно. Будьте здоровы и заходите, если что! – Она взлетела вверх по лестнице.

– Подождите! – Крикнула вслед Альбина. – Можно… я у вас кое-что спрошу?

– Да, конечно! – Ответила сверху девушка, остановившись. – Спрашивайте, я вас слушаю!

– Если… Очень страшно… Но очень чего-то хочется… И ты понимаешь… Что должна…Что делать…?

– Знаете… – Вздохнула девушка, улыбнувшись (Альбина буквально чувствовала эту улыбку, это большое душевное тепло). – В жизни самое главное – зло в сердце не пускать. Что бы там ни было. Остальное – неважно. Сердце свое слушайте! Почти… все проходимо, и темные времена тоже проходят… Главное, когда есть с кем их переждать. И с кем трогательные моменты делить. Вот это важно. Все будет хорошо! Делайте, как считаете нужным. До свидания!

– Спасибо большое! – Радостно улыбнулась Альбина. – Скажите хотя бы вашу фамилию!

– Запомните ее! Скоро – на всех больших сценах страны! – Рассмеялась заливисто девушка. – Бессонова! Всего-всего! – Скрипнула, открываясь, дверь, затем, закрывшись, громко хлопнула. Кустова задумчиво вновь сошла вниз, к разбитому окну. Снова выдохнула, нарисовала солнышко и улыбнулась.

Значит сердце слушать, товарищ Бессонова…?

Ну, давайте попробуем.

***

Бессонова.

Скрипнула, открываясь в старенькую квартиру, видавшая виды деревянная дверь. Изнутри сразу повеяло… нет, не стариной… Не обшарпанной деревянной мебелью, которой было там в достатке. Не едой с кухни. Будто бы даже звуки телевизора с кухни заглушил этот запах. Именно он. Повеяло старостью. Спертый, тяжелый воздух с примесью резко пахнущих мазей и самодельных настоек непонятного цвета…

Девушка тихо прикрыла за собой дверь и опустила у порога большую черную сумку, тяжко, но с улыбкой вздохнув. Сняла светлые кроссовки, которые обменяла на бабушкины пластинки на рынке, пригладила подошедшего старого кота. Маленького кусочка уха у него не было. Это она, Бессонова, отрезала ножницами, в далеком детстве. Интересно было, что станет. Теперь было стыдно, ибо душа добра. Взгляд у старого кота был тяжелый, потухший. Движения, даже мяуканье, – усталые, протяжные. Казалось, отправь кота в другую квартиру – он станет снова бегать за фантиком на нитке. Но не здесь. Не в этой сонной, темной берлоге.

– Ба-бу-ля!!! – Протяжно крикнула девушка, подходя к холодильнику и открывая его. Старый, «Орск», на нем что-то шептал такой же старый телевизор. Слова были понятны через раз. Слово – пшш… – слово – пшш… Черно-белая картинка. Светлые старые обои, местами пожелтевшие. Пусто в холодильнике. – Ба-буш-ка-аа!!!

– Нет там ничего! – Шаркая ногами в толстых вязанных зимних носках по самые щиколотки, появилась на пороге кухни бабушка, поправляя цветастый халат и такой же цветастый платок на голове. – Чего орешь-то?!

– Проверяю, жива ты или нет, – улыбнулась Бессонова смеющимися глазами. Поразительно контрастировала она со всем в квартире. Казалось, ее зеленые глаза, светящиеся огнем, ее взгляд с прищуром и заражающая светлая улыбка – единственное живое здесь. – А то мало ли.

– Все мечтаешь, когда я помру.

– А ты мечтаешь, когда я съеду, – хихикнула девушка и обняла бабушку. – Да ну ладно тебе, ба. Скоро в Москву поедем. Вот учебу закончу – и уедем. И кота с собой возьмем.

– В Москву… – хмыкнула бабушка, но из объятий не вырвалась. Даже не попыталась. – Заканчивала бы ты ногами махать! Работать надо! Вот так жизнь жить! На благо народа. Для общества. Как мы жили.

– Да ну ба, я не ногами машу. Это балет. Высокое искусство. А я – артистка балета. Ну, будущая, правда, но, между прочим, лучшая на курсе, – улыбнулась Бессонова. – Окончу с отличием – поедем в столицу. Заживем! – Чмокнула она бабушку в щечку. – Все. Я сейчас картошки начищу, будем есть.

– Дети-дети… – вздохнула женщина и прошаркала к сумке. – В Москву она поедет. В бауле твоем, картошка-то? Ступай, руки мой. Сама почищу. Спала опять весь день, сил никаких. Старость… Стыд и срам…

– Там-там. – Проплыла на носочках мимо родственницы Бессонова и нырнула в ванную. – Ба, ты всю жизнь достойно трудилась. Имеешь право спать!

– Не имею, пока тебя на ноги не поставлю, – извлекая из сумки сначала пуанты, а затем мешок с картошкой, проговорила бабушка. – Господи, до чего дожили? В одной сумке с «пальцами» овощи таскаем. Высокое искусство – с продуктом питания! Низменно-бытовое – с культурой! Стыд и срам!

– Ба, я на ногах и так нормально стою. Крепче и выше всех! – Усмехнулась Бессонова. Вытерев руки о темные мешковатые штаны и белую футболку, она вновь появилась на кухне. – А тебе твоя учительская голова и на пенсии покоя не дает! «Низменно-бытовое – с культурой!» – Передразнила она с улыбкой бабушку, ущипнув ее за щечку. – Так бывает. Такова летопись!