Далия Трускиновская
Иррационариум. Толкование нереальности

– Только помни – отсюда, – постучал пальцем по черепу, – отсюда никуда не убежишь.

Дмитрий повертел пропуск – настоящий. Гера бормотал что-то совсем невнятное.

Дмитрий прислушался.

 
Эта нить бесконечной скуки,
Бесполезной, пустой жизни пена,
Холодеют лицо и руки,
Только кровь все течет в венах.
 

Стихи.

Он отступил к порогу камеры под герыно бормотание.

 
Липнет страх, холоднее морга,
Воцарился в пустых, мертвых стенах,
Погибают нейроны мозга,
Только кровь все течет в венах.
 
 
Разбегаются прочь рифмы,
Этот страх, он сидит где-то в генах,
И уже загнивает лимфа,
Только кровь все течет…
 

Спятил. Эх, Геракл… Дмитрий двинулся гулким коридором изолятора. Ни души. Он почти дошёл до выхода из корпуса, когда до слуха донёсся короткий треск выстрела. Из «макарова». Он замер. Вернуться? Ясно, что увидит. Но надо. Всякое бывает, и недострелы тоже.

Заглянул в камеру. Лучше бы не заглядывал. Он, конечно, всяких трупов нагляделся, и резаных, и огнестрелов, и висельников, и утопленников, и такого, что лучше вовсе не помнить… но то трупы, а это Гера. Товарищ. И пострадавший. А свели его с ума чёртовы близнецы.

Быстрым шагом Дмитрий покинул здание изолятора.

Калитка КПП была нараспашку, дежурного не видать, а на пороге, обхватив голову, сидел человек. Сидел и тоненько подвывал. Дмитрий потянул его за руку, человек обернулся. Пролетарий Хавченко, собственной персоной.

– Юрий Эдуардович? Тоже отпустили?

– Отпустили… Туды его мать. Только жить не хочется. Думал, хоть тут разберутся, помогут. Не помогли. А ты кто?

– А я у вас показания в РОВД снимал.

Дмитрий уселся рядом, закурил. Хавченко скривился.

– Не могу. Тошно мне.

– Это почему же?

– Не поймёшь ты. Это ж такое счастье, такое счастье, век бы так. А они ушли – и всё, хрясь, обломись-ка. Только на кой хрен мне такое счастье надо, если только пить да гулять?

– Так ты бы определился, гражданин Хавченко, что тебе надо.

– Так вот то-то и оно – тошно мне. Не хочу быть скотиной.

– А хочется…

– Жуть как хочется. Всё бы отдал, чтобы ещё хоть разок. А тут – они, однояйцовые эти. Я к ним – это ж я, Юрик! Я ноги вам целовать буду, у меня руки не из жопы растут, я вам смастерю хоть что, только счастья мне! Счастья!

– А они?

– А они с этим козлом в синей фуражке что-то своё перетёрли и пошли.

– Что-о? – Дмитрий вскочил. – Куда пошли? Когда?

– Да только вот. Вон туда.

Он махнул в сторону улицы Левицкого, застроенной ещё в довоенное время крепкими двухэтажными домами, в основном для семей рабочего класса.

– Тошно мне.

Юрик снова обхватил голову и заскулил. Но Дмитрий его уже не слушал. Он летел с холма, не чуя ног. В этот раз близнецы «взяли» лейтенанта КГБ при табельном оружии.

Глава шестая

Фонари горели через один, по сторонам улицы теснились однообразные двухэтажки, и было как-то непривычно тихо, разве что за открытыми окнами бубнили «говорящие ящики». Дмитрий, не сбавляя ходу, глянул на часы – ого, поспал, однако, пол-одиннадцатого. Чутьё подсказывало – направление верное. Неужели он начал ощущать… этих. И ведь не обманулся – бахнуло где-то впереди. «Кажется, я сегодня такое уже слышал», – подумал опер и припустил шибче.

У подъезда очередной двухэтажки – дом номер тридцать восемь, рефлекторно отметил Дмитрий, – нерешительно переминался крепкий мужик в шароварах, майке и тапочках.

– Что тут у вас?

Дмитрий вынул «корочку».

– Так это, товарищ…

– Старший лейтенант.

– Товарищ старший лейтенант, – мужик понизил голос, – из КГБ пожаловали. И к кому? К Андреевым. Нешто они дисиденты какие?

– Вот я и говорю – безобразие, – из подъезда явилась полная тётка, монументально встала, уперев руки в боки. – Врываются, левольвером грозят.

– Цыц, Клава, – цыкнул мужик.

– Так, какой этаж, где окна? – перебил Дмитрий.

– Первый, вот он – зал, – мужик ткнул в освещённое, но занавешенное окно, – а кухня с той стороны. Однокомнатная у них, втроём ютятся, интелехенция…

– Так, ждите, я скоро.

Дмитрий метнулся за угол, обогнул дом, считая окна. Вот оно. Хоть тут свезло: в кухне свет погашен, а окно раскрыто. Мягко, не хуже своего Тимура, перебрался через подоконник и приземлился в квартире. Прислушался.

– А потом я отдеру у тебя на глазах твою лярву, – доносился из залы размеренный и оттого страшный голос.

Со своей позиции старлей видел только маленький кусок залы – дальний угол, частично отгороженный от остального помещения шкафом и столиком с рассыпанными оловянными солдатиками. И маячили там ненавистные фигуры близнецов: они с отрешённой тоской взирали на невидимое Дмитрию действо. «За шкафом детская кровать. Чёрт, с голыми руками против пистолета… Не покатит!». Дмитрий в полутьме принялся аккуратно выдвигать ящики кухонных столов под размеренный голос из залы.

– После этого перережу глотку твоему ублюдку, а потом ей. И только потом… пото-ом придёт твой черёд. Отрежу тебе всё, что у тебя висит. Заставлю сожрать. Что стоишь, дура? Раздевайся и вставай раком! Вот так! Упрись в диван! Проживёшь дольше…

Есть! Под руку попался тяжёлый молоток для отбивки мяса. Дмитрий скользнул в коридор, поглядывая на близнецов. Нет, нет им до него дела.

Заглянул в комнату, и включился привычный автопилот. Обезумевший лейтенант нависает над жертвой, покорно принявшей указанную позу. Рука с пистолетом на отлёте, дуло вниз, вторая лихорадочно расстёгивает штаны. Мужчина прикован наручниками к батарее отопления, рот заткнут кляпом, кляп зафиксирован брючным ремнём, затянутым на затылке. На полу обломки штукатурки – пулевое отверстие в потолке. В другом углу – мальчик лет десяти. Не связан. Весь анализ – доли секунды. Ещё секунда – мягкий бесшумный прыжок. Обрывки мыслей: «не по затылку – убью… по темечку».

Влажный стук молотка по черепу, короткий всхрап гэбэшника, выстрел – пуля идёт в пол, насильник падает на задницу и, откинувшись на спину, бьётся затылком об пол. Готов. Сонная артерия – пульс есть. Ключ от «браслетов» – на поясе. Пистолет. Дмитрий подхватил с пола какую-то тряпку, не сильно задумываясь, что это трусы хозяйки, сухо бросил, не глядя на неё:

– Одевайтесь, гражданка.

Завернул в трусы пистолет, наощупь поставил на предохранитель, сунул в карман. Ключи. Так, освободить хозяина. Заковать урода. А! Близнецы! Конечно, и след простыл.

– Дядя! – вдруг произнёс мальчик. – Это был настоящий маньяк, да?

– Фантомас это был, – ответил Дмитрий.

– Да? А тогда почему он без маски?

– А он в маске. Даже видишь, переодетый. Просто, парень, у него сейчас такая маска современная, что от человеческого лица не отличить. Сечёшь?

Дмитрий подмигнул мальчику.

– Ага, – неуверенно ответил тот.

Мужчина уже освободился от кляпа:

– Агх… гх… шс… спаш… си… бо…

– Супругу пока успокойте, гражданин, – так же сухо бросил Дмитрий.

Женщина сидела в углу дивана, поджав ноги, плотно завернувшись в халат, её била крупная дрожь.

Где здесь телефон?

– Дежурный по Пролетарскому РОВД капитан Сенцов слушает.

– Значит так, капитан. Говорит старший лейтенант Белозёров из Центрального. Давай живо наряд на Левицкого, тридцать восемь.

– Димка! Ты, что ли?

– Ну, я.

Дмитрий в упор не помнил этого капитана, но знакомство сейчас кстати.

– Что там?

– Маньяка взял. И учти, капитан, маньяк – не простой.

Короткая пауза.

– В погонах?

– В погонах, да только не в наших. Сообразил?

– Понял. Звёздочки хоть не крупные?

– Мелкие, наше счастье.

– Понятых готовь.

И дал отбой.

Дмитрий распахнул входную дверь – на лестничной площадке двумя привидениями маялись Клава с супругом.

– Проходите, граждане. Понятыми будете.

Наряд примчал вихрем. Закрутилась обычная следственно-процессуальная чехарда. Дмитрий наскоро настрочил, мол, я, такой-то, такой-то, шёл по частной надобности, услышал и прочее… Расписался и попросил прибывшего старшого – целого майора:

– Слушай, друг, устал я, как собака. Пока вы тут будете вошкаться, пусть ваш водила туда-сюда промотнётся, меня на хату подкинет.

– Лады, герой, – буркнул тот.

Заходя в свой подъезд, Дмитрий глянул на часы и снова изумился – одиннадцать с копейками. Неужто прошло всего полчаса? Тогда – забрать Тимку. Германовна, вроде, поздно спать ложится.

– Я это, Дмитрий, сосед ваш! – ответил на встревоженное «кто там» из-за двери.

– Димочка! Вот так сюрприз! Что же вы, голубчик, говорили – надолго? Заходите!

Зинаида Германовна, в строгом чопорном платье, впустила гостя в прихожую. Тут же полосатой ракетой вылетел Тимур, немного не вписался в поворот, с разгону запрыгнул хозяину на грудь и полез целоваться. Чего за ним отродясь не водилось.

– Тимка! Пират хре… эдакий, прекрати немедленно!

– Дмитрий, – всплеснула руками пенсионерка, – да на вас лица нет! Что стряслось?

– Служба, Зинаида Германовна. Задержал опасного преступника.

– Вооружённого?

Дмитрий попытался кивнуть, отбиваясь от тимурова натиска.

– Ох, Дмитрий, Дмитрий, и кого вы хотели обмануть… Знаете, Тимоша вел себя очень необычно. Был грустный, вечером отказался от еды. А буквально вот сейчас – поел трески.

– Да посмотрите, что творит! Обнимается! Раньше никогда…

– Это он смерть чуял, Димочка, – глухо сказала пенсионерка. – А теперь радуется, что обошлось. Вы бы зашли, посидим, чаю попьём, у меня варенье, вишнёвое.

– Устал…

– Понимаю. И впредь меня не обманывайте! – Зинаида Германовна кокетливо погрозила пальцем, и ей, удивился Дмитрий, это удалось. – Неужели вы могли подумать, случись что… нехорошее, я выставлю Тимошу за дверь?

Дмитрий счёл за благо промолчать – именно так он и думал.

– Запомните, юноша, – в голосе пенсионерки неожиданно прорезалась сталь, – я из Ленинграда, блокадница, и скорее сдохну сама, чем позволю себе обидеть кота.

Какая связь между блокадой и котами Дмитрий не уловил, а потому сменил тему:

– А в наших краях как оказались?

Зинаида Германовна помолчала.

– Знаете, Дима… После эвакуации не стали возвращаться. Здесь осели. Страшно там было. Очень страшно. Вот, деньги, я потратила только чуть.

Дмитрий принял свои сорок пять рублей с копейками. Обычно он добавлял пенсионерке немного «сверху», но сообразил – не тот случай, и поспешил распрощаться.

Поставил будильник на семь утра. Бродила в голове дурацкая мысль, и вытряхнуть её не получалось. Значит, придётся действовать. Тимур, опять же против обыкновения, не полез на шкаф, а устроился на груди и тихонько замурлыкал…

С утра он уже торчал на подворье Авдотьи Тихоновны, покорно ожидая, когда хозяйка соизволит закончить полив грядок.

– Ишь, спека какая, – недовольно сказала она, усаживаясь в тень шелковицы. – Всё горит, только поспевай. Что, сынков проведать пришёл?

Дмитрий покачал головой.

– Другое у меня дело. Не служебное. Да и нету, небось, у вас сынков этих.

– Вам там виднее, чего есть, чего нету.

– Авдотья Тихоновна, – Дмитрий замялся, – мне бы… священника. Только чтобы настоящего, а то сейчас, сами знаете, через одного из-под рясы погоны торчат.

Старуха окатила его взглядом – будто с головы до ног ощупала.

– Не служебное, значится, – пробормотала она… – Оно, может, и так…

– Вот честное слово! Слово офицера!

– Та какие вы там офицеры? Дед мой – сержант, под Варшавой своё отвоевал, вот его слово было – кремень! Ладно, – смягчилась старуха. – Вижу, хлопец ты правильный, и на душе у тебя муторно. Далёко тебе ходить без надобности. Пойдёшь по улице вот так, на третьем проулке вправо поворотишься и ещё столько пройди, большой дом из белого кирпича увидишь. Он там один такой, не заплутаешь. Отец Георгий, скажешь – от меня.

– Священник?

– При Никитке-Кукурузнике и приход забрали, и церкву порушили. Гляди, ежели дело твое служебным выйдет… Прокляну.

Дмитрий вздрогнул. Другая какая-то Авдотья Тихоновна это сказала. «Ведьма, что ли?» – мелькнула дурная мысль. И ведь близнецы на неё никак не влияли… А, потом, всё потом.

Дом и вправду нашёлся быстро – возле резной калитки Дмитрий столкнулся с женщиной. Та, заметив его, поспешно сдёрнула с головы белый платок. «Незаконное отправление религиозных обрядов», – Дмитрий механически вспомнил номер соответствующей статьи УК, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и пошёл в дом.

Хозяин, мощный бородач с мясистым носом, лет пятидесяти, в клетчатой рубахе с коротким рукавом и невзрачных штанах не слишком походил на тайного священника, но вот глаза… Особые глаза, не опишешь. Смотрит, как душу вынимает. Дмитрий сказал, как было велено, и получил приглашение в трапезную. «Слово какое-то ненашенское – трапезная», – мимоходом отметил он.

Трапезная оказалась обычной гостиной пополам с кухней. Хозяин поставил кипятить на балонный газ чайник.

– Сказывай.

«Что я тебе, кот-баюн?». Но рассказ начал. С пролетария Хавченко, подробно, как в кабинете следователя, будто с повинной пришёл. Хозяин не перебивал, неторопливо разлил по чашкам заварку, вскрыл и высыпал в вазочку пачку печенья «Нежность», добавил конфет, долил в чашки кипятку. Дмитрий глотнул, чуть не скривился.

– Это что?

– Это сбор. Травы.

С третьего глотка сбор оказался не таким уж и омерзительным; к концу чаепития Дмитрий изложил все факты по делу близнецов.

– В Бога веруешь?

Дмитрий промолчал.

– Понятно. Хотя б крещён?

– Бабуля говорила – крестили маленьким.

– Чего же ты, сынок, от меня хочешь? – вопросил отец Георгий.

Старший лейтенант задумался. А и вправду, чего он хочет?

– Не знаете, что такое эти близнецы?

– То мне неведомо. Может, и догадываюсь, да от догадок проку мало. Не провидец я, сынок. Людей вижу, дал Господь такой дар, уж не знаю за что, а эти – эти не от мира сего.

– Черти, значит?

– Боже святый, Боже крепкий, Боже безсмертный, помилуй нас, грешных… – Отец Георгий размашисто перекрестился. – Это с какой стороны глянуть.

– В людях, говорите, разбираетесь, отец Георгий? – Дмитрий решил глянуть с другой стороны.

– Дал Господь дар.

– Вот всех людей они с ума сводят, а меня – не свели. Почему? Чем я такой особенный?

– Истинно хочешь узнать?

– Хочу.

Священник помолчал, а потом медленно, нараспев, будто повторяя заученное, произнёс:

– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты теплохладен, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих!

– Не понял.

– Поймёшь. Потом. Ещё не время. А теперь – ступай с Богом!

Напиться, думал Дмитрий, переходя через эстакаду. До чёртиков, до поросячьего визгу, в хлам, в дрова, в драбадан, чтобы полная отключка – и всё. В отпуске он или где?

Зашёл в продуктовый. В винно-водочном нарядно сверкали боевые построения горячительного – всё больше водка и дешёвая «бормотуха». Особо выделялась недавно появившаяся «андроповка» по четыре семьдесят – ядовито-зелёная этикетка с лаконичной чёрной надписью «Водка» на белом фоне. Взять, что ли? Алкаши говорят, с ног валит вусмерть. Поколебавшись, всё же взял «Посольскую» за шесть пятьдесят, три банки томатной кильки в рыбном отделе и половинку «украинского» в хлебном.

– Вчерашний, – честно предупредила продавщица. – Через час свежий завезут.

Дмитрий только рукой махнул.

Напиться не вышло. Только он принял первые пятьдесят капель и закусил корочкой, щедро сдобренной консервным соусом, затренькал телефон. Небось, по поводу вчерашнего. Шутка ли – маньяк из КГБ. Он вообразил себе такой заголовок в вечерней газете, и сделалось немного не по себе.

Не угадал. Звонил ликующий Савелий. Орал в трубку так, что пришлось отвести от уха.

– Димыч! Прикинь, Димыч! У нас тут дела – дурдом! Сейчас с повинной знаешь, кто явился? Угадай!

– Не буду угадывать, – обронил Дмитрий.

– Это верно, старик, не угадаешь. Зелёный явился! С чистосердечным! А тут как раз я дежурю, вот пруха-то.

Конечно, Савелий, как обычно, грезил о третьей звёздочке на погон. Понятно – двое детей, повышение оклада. Но… Кажется, товарищ старший оперуполномоченный, след близнецов ты научился распознавать. И верно.

– Только вот обстоятельства…

Савелий перестал кричать и добавил негромко:

– Ты не мог бы заскочить, посоветоваться?

Дмитрий тоскливо оглянулся на початую бутылку.

У себя в кабинете Савелий поведал всю историю. Зелёный объявился поутру, часов в восемь, как раз когда Дмитрий общался с Авдотьей Тихоновной. Подошёл к стойке дежурного и выложил перед ошалевшим Савелием груду драгоценных изделий.

– Я столько золота и каменьев в одной куче отродясь не видывал, – Савелий от волнения не мог сидеть, расхаживал по кабинету. – А самое смешное, Зелёный – это не погонялово, а настоящая фамилия.

– Ты не отвлекайся, – перебил Дмитрий друга.

В общем, история получилась такая. Около одиннадцати вечера в кабаке «Юбилейный», где гулял Зелёный, появились близнецы. Тут щипач и осознал, что ему по плечу великие свершения. За ночь он «взял» ювелирный – «прикинь, Дима, сигнализацию отключил», – сберкассу и три «комка» с радиоаппаратурой. Всё свёз на хазу. Бомбанул бы и больше, да ночи летом короткие.

– Вот, говорит, гражданин начальник, я теперь не щипач поганый, а настоящий вор. И хочу отсидеть, чтобы всё по закону. Поэтому оформляйте мне явку с чистосердечным, и всё тут.

– А близнецы?

– О! – Савелий важно поднял палец. – Вспомнил я тут и показания гражданина Хавченко, и как мы сами этих близнецов видели, и…

Он понизил голос.

– И кто их «закрыл». Смотрю – а парочка эта на пороге тусуется. Зелёный к выходу, они заходят. Перемолвились парой слов, и вроде как уходить, и Зелёный тоже. Вот тут с тобой посоветоваться хочу. Повязали мы всех. Зелёного отдельно, этих отдельно.

– Правильно, – кивнул Дмитрий и закурил.

– Ведь, если этих оттуда выпустили, то мало ли что? А? Как думаешь?

– Думаю, этих надо отпустить. Ты хоть их не допрашивал?

– Я – нет. Ребята говорят – чисто дебилы. Какие из них пособники? Короче, отправили на «дурку», проверять на вменяемость. Правильно, как думаешь?

– Посмотрим.

– И ещё. Тут, – Савелий вытащил из папки листок, – список конфиската с хазы Зелёного. Смотри. Бобинник «Акай», двухмоторный, с реверсом, три головки… Мечта жизни! Мне ж на такое до старости копить. Может, прихарить?

– Прихарь, конечно. «Комок» с того не обеднеет. И так жируют.

Савелий просветлел лицом.

– Слушай, может, и тебе чего надо? Ну, приёмник «Грюндик», или магнитола классная, «сонька».

– Спасибо, друг. Приемник у меня есть. Значит, в какую психушку закрыли?

Савелий помолчал.

– Знал, что заинтересует.

Зазвонил телефон.

– Да, товарищ подполковник! Начальство, – прикрыл трубку ладошкой. – Никак нет. Конечно, не отвечает, вот он у меня в кабинете… Ага… Да… Всё. Понял.

Глаза у Савелия были круглые.

– Димыч, ты это… Я чисто на автомате. Шеф тебя разыскивает. Домой звонил. Извини, если что. Поднимись к нему, говорит, срочно.

– Так куда этих упекли?

– А? А! В первую психиатрическую, как всегда.

Дмитрий хлопнул друга по плечу.

– Без обид. Оно даже к лучшему. Всё равно добрались бы.

И пошёл к шефу.

Товарищ подполковник, в точности как и Савелий, не восседал в начальственном кресле, а разгуливал по кабинету, разве что более обширному, чем у простого опера.

– Такое дело, Дима, – без обиняков начал шеф. – Не знаю, что ты натворил, но тебя срочно желает видеть Михалыч.

Михалыч – перевода не требуется. Владимир Михайлович Буров, генерал-майор, начальник областного УВД. Большой человек. Раз в год по праздникам видим.

– В общем, я ему отзвонился, он выслал за тобой машину. С минуты на минуту. Смотри, Дима, будь осторожен. Лишнего не болтай, честь отделения не посрами. И запомни, – шеф доверительно наклонился поближе, – Михалыч – хитрая бестия. Вид добродушный, но ты не верь, и обещаниям тоже не верь. Никаким. Понял?

– Так точно, понял.

– Иди. Подъедет чёрная «Волга» – значит, за тобой.

Чёрная «Волга». Однако… Дмитрий рассчитывал на обычный уазик. А тут – королевские почести. Эх, не сносить тебе головы, товарищ старший лейтенант. И до близнецов не добраться.

Глава седьмая

В кабинете у Бурова было прохладно – чудо-юдо, кондиционер «Баку» грохотал и завывал, но дело своё делал исправно. Сам Михалыч расплылся в кресле, выпятив брюхо, отечески улыбался замершему по стойке «смирно» оперу. С широкого, немного обрюзгшего лица. Только глаза… серые буравчики лениво сверлили гостя. Генеральский китель небрежно накинут на плечи, видать, Михалыч опасался застудить спину.

Дмитрий много чего слышал о главе областной милиции и знал: Буров – настоящий профессионал, с серьёзным послужным списком. И без советов шефа знал.

– Да ты расслабься, старлей, не на эшафоте, – Михалыч всё улыбался. – Прямо как не наш. Присаживайся вон.

– Слушаюсь, товарищ генерал-майор.

– Слушай, оставь ты это бряцание. Давай по имени-отчеству.

– Хорошо, Владимир Михайлович.

– Вот и хорошо, что хорошо. Одно дело делаем. А ты у нас прямо герой. Год назад, смотрю – контузия на операции, а вчера так вообще. Вот, думаю, орденом тебя пора награждать.

Дмитрий молчал. Буров к чему-то клонит, пусть сам и выведет.

– А потому, на тебе бумагу и ручку, и не валяй дурака, пиши, как оно всё вчера на самом деле происходило, – вроде бы так же добродушно, но с холодком сказал Михалыч. – Ведь не просто так на Левицкого прохлаждался? Нет? Так и пиши. А там решим про ордена.

Дмитрий задумался. Ясно, что врать бессмысленно. Он начал писать: «Вчера, такого-то числа, я, такой-то, получил телефонное приглашение от сотрудника Городского Управления…». Писал долго, умолчал только о самоубийстве Геракла, подсократил беседу с Хавченко, описал близнецов… Невзирая на прохладу в кабинете, спина взмокла. К тому же, Буров не курил, это знали все, и курильщиков недолюбливал. А закурить страсть как хотелось. Закончил сочинение, подписался.

Буров принял бумагу, пробежал взглядом по тексту, усмехнулся.

– Это хорошо. Хорошо, что не врёшь, старлей. А вот что не всё договариваешь – плохо. Ладно, с бумажкой этой, – он потряс «сочинением», – где надо разберутся. А я так скажу: или тебе ещё одна звёздочка на погон и медалька, или… Да, – отвлёкся он на селекторный вызов. – Невменяемый? До сих пор? Даже так? На судмед его. Твой вчерашний, – Буров добродушно улыбнулся, – никак в разум не придёт. Или ты его удачно оглоушил, или?..

Он вопросительно уставился на Дмитрия.

Чувства старлея обострились, как никогда. «Пора делать ход», – понял он.

– Скорее, «или», Владимир Михайлович. Разрешите присутствовать при освидетельствовании!

– Эвона ты куда хватил. Ну, нет. Этого я не могу. Я, хоть и генерал, но не господь бог. Да и шут его знает, когда освидетельствование то будет.

– Товарищ генерал, – глядя в пол, раздельно произнёс Дмитрий. – Я. Прошу. Присутствовать на территории клиники при передаче медикам задержанного. Просто так меня туда не пустят.

– Аргументы? – прищурился Буров.

– Будут. Потом.

– Хорошо, предположим… предположим.

Генерал порылся в ящиках стола, вынул бланк, заполнил, приложил печать и протянул Дмитрию.

– Вот это предъявишь в клинике – пропустят. Дуй, бесов сын, твоего клиента уже повезли.

– А это… «Волгу» не дадите?

Буров глянул на часы.

– Нет. Обед скоро. Своим ходом дуй. Орёл…

«Этот тайм мы уже отыграли», – мысленно напевал Дмитрий, летя на случайно подвернувшемся такси в «психушку». Ехать предстояло через весь город. Время подумать было. Словоохотливого водилу он заткнул «корочкой», и теперь катили в молчании.

Муторно было на душе у старлея. Ясно, вошёл в большую игру. Сумел сделать удачный ход. Даже два. Не стал кривить душой у Бурова и прорвался в клинику. Вот только кто он в этой игре? Пешка или повыше? Не ферзь, точно. Но… выходит, и не пешка. Ясно, Буров сам хотел, чтобы Дмитрий поехал в клинику. Мог приказать, но ждал инициативы. Это ему понравилось, факт.

Ясно, что его «пасут». Ясно даже – почему. Сейчас козырь с клиникой у него уйдёт. Игра продолжается. Ставка – близнецы. Чёрт бы их побрал, но он, Дмитрий, должен взять их за жопу. Должен!

– Приехали, товарищ капитан! – повысил его в звании таксист и принялся скурпулёзно отсчитывать сдачу.

Дмитрий только рукой махнул и устремился к пропускной.

На пропускной хватило удостоверения, а вот для корпуса тяжёлых нервных расстройств понадобилась генералова грамота. Неприветливая медсестра сообщила:

– Сперва на третий, отметиться у Николая Степановича.

Дмитрий глянул непонимающе, и она добавила раздражённо:

– У главврача! В первый раз, что ли?!

Николай Степанович, похожий на сушёную воблу, засунутую в белый халат, чуть ли не обнюхал «грамоту».

– Ну, Бурову виднее, – пробормотал он.

И добавил громче:

– Вам на первый этаж, в ординаторской лечащий врач Максим Олегович Дубровин. Все вопросы к нему.

Накарябал что-то на бланке, расписался. Приложил печать. Почерк Дмитрий разобрать не смог.

Максим Олегович оказался невысоким подвижным брюнетом с быстрым, но точным взглядом. Да, пациента, вернее, задержанного, доставили. Состояние? Как вам сказать. Стабильно тяжёлое. Агрессивен, маниакальное поведение. Нет, пока, до экспертизы, никакого лечения, только диагностика. Анамнез, так сказать, затруднён, сами понимаете. Санитары зафиксировали, конечно. Да, можно просто Макс, какие вопросы. Мы где-то ровесники. Да, а я пятидесятого. Возраст Христа, так сказать. Близнецы? Близнецы поступили. Как вам сказать? Тяжёлый случай аутизма, но замечательно интересный, всё-таки аутизм у близнецов – нечастая штука. Думаю, статейка получится, если не монография. Нет, безобидны, совсем безобидны. Конечно, задержанный в наблюдательной палате, по коридору направо, да, изолирован, а близнецы – палата двадцать три. Да не за что. Это мой долг.

Дмитрий вышел. Неуютно. Вот куда бы не хотелось ни за какие коврижки. К словоохотливому доктору Максу.

Он двинул по коридору. Из-за какой-то двери раздавался заунывный монотонный вой. В другой палате кто-то громко и с выражением читал стихи. Ага. Коридор буквой «Т», и у «ножки» табличка: «Боксы строгой изоляции». Жуть пробрала старлея: из противоположного конца коридора приближались две одинаковые фигуры. Он метнулся вправо, ага, вот она – «наблюдательная палата», надавил на двери – заперто.

Близнецы – в больничных пижамах, тапочки бесшумно ступают по кафельному полу, лица спокойные, отрешённые. Каким-то сдвигом сознания, самым краем, Дмитрий увидел… ощутил… понял – они уже не совсем одинаковые. Чем-то отличаются. Чем? Ну, ребята, как в бокс попадёте?

Один близнец нажал кнопку звонка. Дмитрий обругал себя за идиотизм – почему не заметил? В двери открылось зарешёченное окошко.

– Разрешите войти? – сказал один.

Или оба?

Дмитрий не сомневался – разрешат. Тяжёлая дверь распахнулась со скрежетом, близнецы вплыли в палату, а Дмитрий сунул под нос генералову бумагу попытавшемуся преградить путь медбрату. Или санитару, хрен их разберёт.

Кагэбэшника зафиксировали жёстко. Лежал, прихваченный к койке и за руки, и за ноги, и за талию. На лице – звериная злоба. Но – увидел близнецов, глаза вспыхнули.

– Ребята! – прохрипел задержанный. – Пришли! Не бросили! Ну, теперь мы этот курятник распотрошим! Всех уродов порежем. Ненавижу гадов, ненавижу! Плесень, черви, ничтожества, только жрать и еб…ться им…

Близнецы нависли над койкой и пристально глянули ему в глаза.

– Кто мы?

«Не беспомощно. Уверенно», – отметил Дмитрий.

Задержанный дёрнулся раз, другой, забился в судорогах, пытаясь высвободиться, коротко, страшно вскрикнул – и обмяк. По вискам его текли слёзы.

Двое синхронно развернулись.

– Стоять! – скомандовал Дмитрий.

Остановились.

– Вы что творите, уроды? Вы что с людьми делаете? Не выпущу, пока не расколетесь. Не забыли? Я вас «увидел», я один, сами признались!

– Не увидел. Сопоставил. Ошибка.

– А ну стоять, кому сказал!

Близнецы пошли прямо на Дмитрия. Он схватил обоих за предплечья и с воплем отдёрнул руки: правую ладонь обожгло лютым холодом, будто в жидкий азот окунул, а левую – как к раскалённому металлу приложил.

Двое обошли его невозмутимо, словно предмет мебели. Дмитрий подул на ладони. Будут ожоги, факт. «Если бы ты был холоден или горяч» – вспомнилось. О чём там говорил хрыч Георгий?

– Ты, эта, товарищ, – вдруг подал голос медбрат, – с задержанным уже всё? А то вон…

Дмитрий ещё раз глянул на кагэбэшника. Тот содрогался в рыданиях.

– Да. Спасибо.

Близнецов искать бесполезно. С их-то способностями. Дмитрий мрачно зашагал прочь. На солнце стало легче, даже боль отступила. Он присел на лавочку в больничном дворике, неловко достал папиросу, закурил. По больничному саду прогуливались пациенты, некоторые с родственниками. Осмотрел ладони. Красные, но, похоже, обойдёмся без волдырей. Докурил, потянулся. Дальше-то что? Увидел, убедился. Будто и так не догадывался. Выбирайся теперь отсюда – автобус раз в два часа, считай, за городом…

Он снова ошибся. Выбираться не пришлось. Сразу за воротами ожидали двое в штатском. Вежливые. Один предъявил удостоверение аж целого майора КГБ.

– Дмитрий Игоревич, прошу в машину.

– Подвезём! – добавил второй.

Подвезли. «По-моему, я здесь недавно был», – думал Дмитрий, когда служебная «Волга» заезжала в ворота монастыря КГБ. Вот только временного пропуска никто не выдал.

– Прошу следовать за мной, – так же церемонно сообщил майор, выпуская Дмитрия из машины у входа в главный корпус.

Поднялись на третий этаж и остановились у дверей с табличкой: «Симоненков С. В». Дмитрий еле удержался, чтобы не присвистнуть. То главный «мусор» области, а теперь вот – начальник городского УКГБ, полковник Сергей Викторович Симоненков. Майор сделал приглашающий жест, и Дмитрий вошёл.

Симоненкова в лицо он раньше не видел никогда. Был это высокий, крепкий мужчина лет пятидесяти, в молодости наверняка спортивного телосложения, да и сейчас ничего, если бы не слегка выпирающий живот. Седина на висках, лицо волевое, глаза… глаза умные, но взгляд… не понять. Нет выражения у взгляда. Воля есть, выражения нет.

На стене – куча дипломов, грамот, а вместо портрета Дзержинского, Ленина или Генсека – сам Симоненков с нынешним Генсеком на пару. И оба моложе лет эдак на двадцать. Наводит на мысли…

– О! Вот и герой!

Симоненков поднялся и через стол протянул руку.

Это было неожиданно, но Дмитрий ответил. Рукопожатие у главного спецслужбиста было что надо. Симоненков жестом указал на стул.

– Чай, кофе, лимонад?

– Хватит воды, товарищ полковник.

Дмитрий показал на графин и два стакана.

– Отлично, Дмитрий.

Чем-то Симоненков Дмитрию нравился. Хотя, с другой стороны, работа у них такая – симпатию, когда надо, внушать.

– Распишитесь.

Дмитрий взял бумагу. Ого. Расписка о неразглашении государственной тайны. Всё-таки взяли в игру. Отчего не расписаться?

– Давай так, старлей. Я тебе кое-что расскажу, даже много расскажу, из такого, чего никому знать нельзя, но и ты нам расскажешь. Баш на баш. Сыграем по-честному. Дело государственной важности, если ещё не догадался.

– Догадался.

– Договоримся о терминах. Этих двоих называем «объект», а то, что они делают с людьми – «захват».