Г. М. Князев
Иван и Петр Киреевские. Материалы к биографиям

 
Ешь три часа, а в три дни не сварится.
 

Ты принадлежишь новому поколению, которое жаждет волнений, я – старому, которое молило Бога от них избавить. Ты назовешь счастием пламенную деятельность; меня она пугает, и я охотнее вижу счастие в покое. Каждый из нас почерпнул сии мнения в своем веке. Но это – не только мнения, это – чувства. Органы наши образовались соответственно понятиям, которыми питался наш ум. Ежели бы теоретически каждый из нас принял систему другого, мы все бы не переменились существенно. Потребности наших душ остались бы те же. Под уединением я не разумею одиночества, я воображаю

 
Приют, от светских посещений
Надежной дверью запертой,
Но с благодарною душой
Открытый дружеству и девам вдохновений.
 

Таковой я себе устрою рано или поздно и надеюсь, что ты меня в нем посетишь.

Обнимаю тебя.

Е. Баратынский

* * *

Весна 1834 года

Мара

Виноват, что так давно тебе не писал, милый Киреевский. Этому причиною, во-первых, головные боли, к которым я склонен, и посетившие меня как нарочно два почтовых дня сряду; потом, я живу среди таких забот и нахожусь под влиянием таких впечатлений (я слегка говорил тебе, в каком бедственном положении здоровье моей матери), что не всегда в силах приняться за перо. Мне ли тебе задавать темы для литературных статей? Я давно выпустил из виду общие вопросы для исключительного существования. Но не задать ли тебе, например, тот самый предмет, о котором я говорю: жизнь общественная и жизнь индивидуальная. Сколько человек по законам известной совести должен уделить первой и может дать последней? Законны ли одинокие потребности? Какие отношения и перевес (balance) наружной и внутренней жизни в государствах наипаче просвещенных и что в России? Я бы желал видеть сии вопросы обдуманными и решенными тобою. Мне нужно твое пособие в сношениях моих с Ширяевым. Вот уже два месяца, как я не получаю корректуры^[100]. Я предполагаю, что для скорости он решился печатать по моей рукописи, не заботясь о том, что я могу сделать несколько поправок. На всякий случай посылаю тебе давно мною исправленную «Эду» и «Пиры», но теперь только приготовленные к отсылке. Доказательство той моральной лени, которою я одержим с некоторого времени. Посылаю тебе также предисловие в стихах к новому изданию и заглавный лист с музыкальным эпиграфом^[101]. Я желаю, чтобы Ширяев согласился на гравировку или литографировку этого листа. Он может мне сделать это снисхождение за лишнюю пьесу, которую я ему посылаю.

Обнимаю тебя и кланяюсь всем твоим.

Е. Баратынский

Надеюсь, что маменька и брат^[102] теперь здоровы. У нас тоже всю зиму были жестокие поветрия, и все мы один за другим перехворали.

* * *

1830-е годы

Разговор, оживленный истинным разговорным вдохновением, т. е. взаимною доверенностию и совершенною свободою, столь же мало похож на обыкновенную светскую перемолвку, сколько дружеское письмо на поздравительное. Разумеется, что он тем будет полнее, чем разговаривающие более чувствовали, более мыслили и чем более у них сведений всякого рода. Возможно, полный разговор требует тех же качеств, как и, возможно, хорошая книга. Автор берет лист бумаги и старается наполнить его как можно лучше: разговаривающие желают как можно лучше наполнить известный промежуток времени, и тем же самым издельем. Надобно прибавить, что ежели нужно дарование для выражения письменного, оно нужно и для словесного. Дарование это совершенно особенно. Автор углубляется в свою собственную мысль, стараясь удалить от себя все постороннее; разговаривающий ловит чужую и возносится на ее крыльях. Что развлекает первого, то второму служит вдохновением. Тот же ум, то же чувство, особенным образом разгоряченные, проявляются в быстром обмене слов, с красотою, с физиономиею, отличною от красоты их и физиономии на бумаге. Все предметы разговора равны, ибо все имеют непременную связь между собою и человека мыслящего ведут к одному общему вопросу. Обозревать его можно различно, и потому, сверх первых обыкновенных условий разговора, я прибавлю искреннюю, религиозную любовь к истине, сколько возможно ослабляющую упорную и самолюбивую привязчивость к нашим мнениям потому только, что они наши. Еще два слова: разговор, о коем я говорю, – дитя какого-то душевного брака и требует между разговаривающими сочувствия, взаимного уважения, без которых он не заключится, и следственно, не принесет своего плода – возможно полного разговора.

3. Письма А. С. Пушкина И. В. Киреевскому^[103]

4 февраля 1832 года

Петербург

Милостивый государь Иван Васильевич!

Простите меня великодушно за то, что до сих пор не поблагодарил Вас за «Европейца» и не прислал Вам смиренной дани моей. Виною тому проклятая рассеянность петербургской жизни и альманахи, которые совсем истощили мою казну, так что не осталось у меня и двустишия на черный день, кроме повести^[104], которую сберег и из коей отрывок препровождаю в Ваш журнал. Дай Бог многие лета Вашему журналу! Если гадать по двум первым номерам, то «Европеец» будет долголетен. До сих пор наши журналы были сухи и ничтожны или дельны, да сухи; кажется, «Европеец» первый соединит дельность с заманчивостию. Теперь несколько слов об журнальной экономии: в первых двух книжках Вы напечатали две капитальные пиесы Жуковского и бездну стихов Языкова; это неуместная расточительность. Между «Спящей царевной^[105]» и «Мышью Степанидой^[106]» должно было быть по крайней мере три нумера. Языкова довольно было бы двух пиес. Берегите его на черный день. Не то как раз промотаетесь и принуждены будете жить Раичем да Павловым. Ваша статья о «Годунове» и о «Наложнице» порадовала все сердца: насилу-то дождались мы истинной критики^[107]. № 3. Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, т. е. перефразировать: это будет и приятно неучам, и полезно нашему младенчествующему языку. Статья Баратынского хороша, но слишком тонка и растянута (я говорю о его антикритике). Ваше сравнение Баратынского с Миерисом удивительно ярко и точно. Его элегии и поэмы точно ряд прелестных миниатюров, но эта прелесть отделки, отчетливость в мелочах, тонкость и верность оттенков – все это может ли быть порукой за будущие успехи его в комедии, требующей, как и сценическая живопись, кисти резкой и широкой? Надеюсь, что «Европеец» разбудит его бездействие. Сердечно кланяюсь Вам и Языкову.

* * *

11 июля 1832 года

Петербург

Милостивый государь Иван Васильевич!

Я прекратил переписку мою с Вами, опасаясь навлечь на Вас лишнее неудовольствие или напрасное подозрение, несмотря на мое убеждение, что уголь сажею не может замараться. Сегодня пишу Вам по оказии и буду говорить Вам откровенно. Запрещение Вашего журнала сделало здесь большое впечатление: все были на Вашей стороне, т. е. на стороне совершенной безвинности; донос, сколько я мог узнать, ударил не из булгаринской навозной кучи, но из тучи. Жуковский заступился за Вас с своим горячим прямодушием, Вяземский писал к Бенкендорфу смелое, умное и убедительное письмо; Вы одни не действовали, и вы в этом случае кругом неправы. Как гражданин лишены Вы правительством одного из прав всех его подданных, Вы должны были оправдываться из уважения к себе и, смею сказать, из уважения к государю, ибо нападения его не суть нападения Полевого или Надеждина. Не знаю, поздно ли, но на Вашем месте я бы и теперь не отступился от сего оправдания: начните письмо Ваше тем, что, долго ожидав запроса от правительства, Вы молчали до сих пор, но… Ей Богу, это было бы не лишнее.

Между тем обращаюсь к Вам, к брату Вашему^[108] и к Языкову с сердечной просьбою. Мне разрешили на днях политическую и литературную газету. Не оставьте меня, братие! Если вы возьмете на себя труд, прочитав какую-нибудь книгу, набросать об ней несколько слов в мою суму, то Господь Вас не оставит. Николай Михайлович^[109] ленив, но так как у меня будет как можно менее стихов, то моя просьба не затруднит и его. Напишите мне несколько слов (не опасаясь тем повредить моей политической репутации) касательно предполагаемой газеты. Прошу у Вас советов и помощи.

Шутки в сторону: Вы напрасно полагаете, что Вы можете повредить кому бы то ни было Вашими письмами. Переписка с Вами была бы мне столь же приятна, как дружество Ваше для меня лестно. С нетерпением жду Вашего ответа – может быть, на днях буду в Москве.

4. Письма оптинского старца иеромонаха Макария И. В. и Н. П. Киреевским^[110]

Январь 1847 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.^[111]

Достопочтеннейшие о Господе Иван Васильевич и Наталья Петровна!

Вы доставили нам большое духовное утешение извещением об окончании печатания нашей книги и присылкою одного экземпляра и остальных листов к первому. Все это я получил 8-го числа января, а 9-го отправился в Мещовск посетить отца строителя Никодима^[112], оттуда к вам и пишу не <нрзб.> первой почты.

Все действия ваши по сему предмету доказывают ваше великое усердие к сообщению полезного ближним. Я не буду вас благодарить, да вы и не ищете благодарности; польза, которую может получить кто-нибудь из ближних, уже есть вам воздаяние; Господь даровал вам сие благое произволение, Он и помогал <?>, <нрзб.> награде. Он же вам Споручник и Воздатель! Меня же вы обязываете выше меры моего достоинства, обращая внимание ваше на всякое мое предложение, относящееся к сему предмету; даже и снимок руки старца Паисия при самом окончании дела литографируете.

Что мне остается делать? Аще и недостоин есмь, но молит Господа о ниспослании на нас благословения, и да устроит ваше благоденствие и спасение. Судьбы Его нам неисповедимы: Он недоведомыми нам судьбами своими содевает наше спасение. На чем и вы, основываясь и предаваясь в волю Божию, успокаивайтесь духом.

По вашему же предложению и Ф. А. Голубинский принял наши замечания и дозволил их напечатать в опечатках. Что послужит пояснением материй и на будущее время. В предисловии есть некоторые ошибки, но не знаю, можно ли также поправить в опечатках, а именно: 1) кончина отца Афанасия Захарова^[113] последовала 1825 года, а напечатано: 1823 года, вероятно, в переписках вместо 5 поставлено 3, но я сего не заметил при чтении письменного предисловия; 2) глинский игумен Филарет^[114] напечатан архимандритом, а он не был им. Об этом я заметил, что он, «кажется, не был архимандритом».

Еще отец игумен^[115] наш заметил, что из учеников отца Макария Песношевского^[116] строитель был Дорофей, а напечатано: «Иерофей». О сем я ничего не знаю, и сие прибавлено не нами. Все это отдаем на ваше рассуждение, можно ли сделать какую-нибудь поправку или нет.

Отец игумен благодарит вас за поздравление его с Новым годом и сам вас с оным поздравляет.

Отец Иоанн^[117] благодарит за хлопоты ваши о его книге^[118]. Он много утешился обещанием Федора Александровича, а незадолго перед сим слышал он, что будто совсем кончена его книга и печать приложена, почему и писал к Федору Александровичу просить о присылке оной, что, думаю, его немало удивило.

Да подаст Господь вам и детям вашим совершенное здравие и покой душевный. С истинным моим почтением остаюсь недостойный ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

Александре Петровне^[119] свидетельствую мое почтение, вам и всем детям посылаю благословение.

* * *

Мещовск. Предположительно, 11 января 1847 года

Вы ничего не пишете, сколько надобно еще денег на издание книги^[120], которые, верно, уже употребили свои, но я просил вас взять оные на счет наш и Кирилла Ивановича Путилова, брата отца игумена. Они вознаградятся продажею книг, на что мы и отделяем часть оных и для пользы обители. И паки прошу вас не доводить себя до убытку. Возьмите деньги.

А еще просил вашего совета отец игумен и я, как вы думаете назначить какую цену книгам? Цель наша – польза душевная ближним, но из сего и обители может быть польза. Которые деньги пожертвованы через меня, они не нужны к возвращению и для личности моей также не нуждаюсь. Книги беру себе также не для выгоды и не для продажи, а имеется много ко мне усердствующих братий и сестр и светских, желаю предоставить им для пользы. Прочие же предоставляются отцу игумену в его распоряжение в пользу обители, которых остается 500 с теми, кои должны поступить к архимандриту Игнатию^[121] ста экземплярами. Подобные книги продаются по 1 рублю и 1 рублю 50 серебром, но последняя цена кажется велика. С моей стороны, лучше бы меньшею ценою, но не знаю, как покажется… Я совершенно желал бы устранить это от себя, но так как участвую в сем деле, то невольно должен входить по крайней мере перепискою. Напишите, Бога ради, откровенно, дабы не послужила соблазном большая цена. Ведь мы тут не трудились, а издать <?> труда более. Впрочем, не личная польза, а обители. Это меня затрудняет! На сей же почте пишу и к С. П. Шевыреву, прошу принять от усердия нашу книгу, а его трудов. А вас прошу доставить ему 25 экземпляров книг и прежде писать прошу о том письмецо к Ферапонтову^[122] в книжную лавку.

* * *

8 февраля 1847 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейший о Господе Иван Васильевич! Старание ваше и содействие к второму изданию книги «Житие старца Паисия» и трудов его доставило нам большое душевное утешение, а еще и другие труды его и переводы и исправления по общему нашему желанию имейте в виду к изданию, и когда Господь благословит сие наше предприятие, то много полезного мир приобретет.

Может быть, молитвами старца Паисия Господь возбуждает к сему предприятию, чтобы не остались оные труды его забвенными, в немногих списках хранящимися и малыми пользующимися.

На прошедшей почте я писал к Наталье Петровне^[123], какие мы предполагаем статьи к напечатанию, а вы еще прибавляете имеющиеся у вас, которые к нашим приобщите; сие пишу, надеясь на ваше к нам расположение.

Конечно, нельзя уже всех в один том поместить, а ежели Варсонофия^[124] печатать, то и еще прибавится.

Очень бы хотелось напечатать его книгу. Об ней упоминает Ф. А. Голубинский в письме к Степану Петровичу^[125], что прислал из Молдавии к Марье Петровне Протасьевой, и, кажется, нельзя сомневаться в том, что не его труд.

Я послал к вам 4-го числа рукопись полууставную святого Марка Подвижника восемь слов, но не знаю, годится ли с оной печатать гражданским шрифтом? Ожидаю уведомления: когда годится, то пришлю и Феодора Студинита такого же письма.

Симеона Нового Богослова 12 слов списаны; когда успею прочесть, – то на сей почте пришлю, а житие^[126] надобно писать. Житие Григория Синаита пишут. Максима «По вопросу и ответу» также пишут; и Симеона Евхаитского тоже. Феогноста^[127] хорошо, когда бы там приказали написать, а когда нет у вас, то здесь напишем. Варсонофия Великого есть у нас книга, писанная четким письмом простым, только под титлами; когда это не помешает, то пришлю оную; извольте уведомить, а списывать продолжительно будет. Симеона Нового Богослова стишную^[128] также надобно списывать. Вот вам отчет о наших книгах.

Ваше же намерение весьма хорошо в «Толковании на “Отче наш”» святого Максима, но, не касаясь старцева текста, темные только места на выносках пояснить с латинского. А ежели весь перифразис писать, то будет продолжительно и затруднительно. Впрочем, как лучше найдете, да будет на воле вашей.

Из письма Ф. А. Голубинского, кажется, нет ничего такого, что бы могло быть прибавлено, но, что он выставил Якова Дмитриевича^[129] трудившимся в исправлении или переводе «Филокалии», – это, кажется, не мешает. О тайно завезенных отцом Афанасием^[130] статьях, в «Добротолюбии» помещенных, читая, вспомнил, что покойный батюшка отец Афанасий мой часто говаривал, что у старца Паисия много бывало подобных случаев; он, бывало, и поскорбит и скажет: «Да, правда, книги-то хороши. Я сам, когда бы был на их месте, то же бы сделал». Вот какая его была любовь к книгам и снисхождение к немощам человеческим! Портрет старца и снимок с руки и при втором издании, кажется, не будет лишним – то и прикажите оные печатать. Это, может быть, можно и без цензора.

Вы упоминаете о говении в сей пост. А я уже предварил вас моим писанием, что хорошо бы исполнить долг сей. Без всякого отлагательства желаю, чтобы вы освятились сими таинствами спасительными, не встретив никакого препятствия.

Почтеннейшей Наталье Петровне свидетельствую мое почтение, и как ей, так и вам, и детям вашим желаю мира, здравия и благоденствия, и, испрашивая на вас Божие благословение, с почтением моим остаюсь недостойный ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

Почтеннейшему Степану Петровичу свидетельствую мое почтение и благодарю за расположение принять труд во втором издании книги.

Отец игумен свидетельствует вам свое почтение.

* * *

Начало 1847 года

<…> Я имею рукопись старца Василия Поляномерульского: сочинение «Вопросительные ответы на разрешение ошаяние возбраненных брашен монашескому вольному обещанию», полагаю, не излишним бы было и оное поместить в нашем издании; прошу меня уведомить, как вы находите сие мнение. Я поручу написать и к вам пришлю.

Предисловие, точно, лучше после печатать; вот уже и есть отзыв о Филарета^[131].

Я написал к Наталье Петровне…

* * *

Долбино. 22 июля 1850 года

Достопочтеннейший о Господе Иван Васильевич!

Благодарение Господу, я с моим сопутником, кончивши наше путешествие, благополучно возвратился в свои пределы^[132]; и теперь нахожусь у Вас в доме. Сердечно сожалею, что не застал Вас и Васю^[133] дома и не мог лично преподать ему недостойное мое благословение с призыванием имени Пресвятыя Троицы; то хоть заочно испрашиваю на него Божие благословение, на вступление ему на поприще образования и прохождению оного с сохранением душевного благого устроения и нравственной чистоты.

Да будет он сын Православной нашей соборной и апостольской церкви, питаясь млеком святого ее учения, и достигнет «в меру возраста исполнения христова»^[134]. Вас надеюсь видеть при возвращении Вашем в нашей святой обители и изъявить Вам лично мое о Господе к Вам расположение.

О здоровье Натальи Петровны я Вам ничего не пишу, они сами лучше меня к Вам опишут оное, но, слава Богу, что вижу ее в лучшем положении против того, как, говорят, было.

Господь силен даровать ей исцеление.

Желаю Вам и всему Вашему семейству мира, здравия и благополучия и, испрашивая на Вас Божие благословение, с почтением моим остаюсь недостойный Ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

* * *

31 декабря 1850 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейшие о Господе Иван Васильевич и Наталья Петровна!

Да даст Господь, исполнит <?>, по желанию сердец ваших, окончить мирно и спокойно сей год и встретить благополучно с радостным чувством новый 1851 год, да ниспошлет премилосердный Господь на вас, на детей ваших мир и благословение Свое, и оградит вас благодатию Своею от всех неприязненных действий сопротивного, равно и на всех живущих с вами и домочадцах ваших да будет Божие благословение! И на все дела ваши благие и хозяйственные да ниспошлет оное, молю Его благость!

И поздравляю вас с преддверием Нового года, а когда получите сие письмо, то и со вступлением в оный. Желаю здравствовать! И остаюсь с почтением недостойный ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

За поздравление меня с Новым годом и присылку гостинца примите покорнейшую мою благодарность, и за присылку рецепта для лекарства мне, но теперь, благодаря Бога, я не имею в нем нужды, а когда потребуется надобность, не откажусь употребить оное в пользу.

Когда будете писать к Е. А. Буниной, напишите мою благодарность за ее усердие. Получил просфору ею <нрзб.>. Дела ее хоть и кажутся ужасными, но сделают только то, что попустил Бог, а что Он попустит, то, стало быть, должно быть так, по неисповедимым судьбам для спасения ее. Мы оставили вольные труды в нашем подвижничестве, невольными скорбями обучаемся в терпении и приобретаем спасение.

Сколько можно и о своих невольных скорбях подклоните вы свою под великую <…> руку Божию. Александра Петровна^[135], бывши у меня, казалось, познала свою ошибку, что ей представлялось все в превратном виде. Это было, когда, очистив воздух сердца ее от мрачных и знойных <нрзб.> вражиих наветов, и прохлажден был росою Божией благодати. А теперь, видно, опять помрачается туманом и облаками сопротивного… Смирение потребно – и опять будет мир! Сердечно желаю об ней и об вас.

Посылаю ей мое недостойное благословение, также Наталье Ивановне^[136] и Настасье Михайловне^[137].

Детям вашим Васе, Сереже, Николе, Саше и Маше посылаю мое благословение.

Посылаю вам всем просфору и 10 яблок антоновских, кушайте на здоровье.

Три часа пополудни.

Отец Сергий^[138] уехал в город, и я не знаю его мысли о Авдотье <?> <нрзб.>, а по мне, одеть обоих^[139].

* * *

29 июля 1852 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейший о Господе Иван Васильевич!

По благословению высокопреосвященнейшего владыки^[140], при Божией помощи, первое слово святого Исаака Сирина переправили русский перевод, согласуясь с блаженного старца Паисия переводом. А также и на прочие 40 слов сделали наши замечания, которые теперь переписываются; на будущей почте постараемся оные Вам доставить, а Вас или Наталью Петровну просим представить оные к высокопреосвященнейшему владыке; предварительно прочтите первое слово и, ежели что увидите неправильным, скажите нам, а представления не оставляйте.

Также и в других словах хоть некоторые наши поправки просмотрите и их перевода слог посмотрите.

Сделали начало переводить книгу святого Варсонофия^[141], в некоторых местах случается не без затруднения, но одно обстоятельство, о котором хочу Вас спросить, для меня недоуменно по незнанию моему правил русской литературы; наши господа ученые^[142] утверждают так, а для меня кажется странным – «В вопросах и ответах» почти во всех пишется: «Вопрос тогожде к томужде», или: «К томужде великому старцу», или: «К Иоанну» и после: «К томужде старцу». Таким же образом и ответ пишется: «Тогожде к томужде» и прочее; таких вопросов и ответов есть помногу, по 20, по 50, а Дорофея^[143] более восьмидесяти. Также стоит и в греческой книге^[144].

Наши утверждают, что в русском переводе нельзя так оставить, а надобно писать: «Вопрос Иоанна к великому старцу… ответ великого старца Варсонофия к авве Иоанну Миросавскому», при всяком вопросе и ответе именуя вопрошающего и отвечающего.

А иначе, ежели только повторять: «Того же к тому же», – будет нехорошо. А я не знаю, на чем основаться, на их ли знании, или держаться подлинника греческого и славенского?

Прошу Вас в сем недоумении нас разрешить и уведомить, как лучше писать.

По написании сего, посетил нас почтеннейший Степан Петрович Шевырев, и я уже более не могу продолжать письма, надобно с ним <нрзб.>, мы говорим <?> о литературе, вместе с ним Амвросий^[145], отец Иоанн^[146] и Лев Александрович^[147].

Примите мое усердное почтение и желание Вам и всему Вашему семейству доброго здравия и благоденствия. Ваш недостойный богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

Достопочтеннейшая о Господе Наталья Петровна!

На письмо Ваше от 25-го числа не могу пространно писать по причине занятий с Степаном Петровичем^[148]. Будьте здоровы и спокойны; сего Вам усердно желаю. Недостойный богомолец многогрешный иеромонах Макарий. Детям мое благословение и Александре Петровне^[149] и А. Карл.^[150]

* * *

6 августа 1852 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейшие о Господе Иван Васильевич и Наталья Петровна!

Вручитель сего Болховской купец Василий Николаевич Куркин путешествует на богомолье в Сергиеву лавру; с коим препровождаю к вам рукопись святого Исаака Сирина: 41 слово, полученные мною от высокопреосвященнейшего митрополита Филарета^[151] для прочтения. Оные нами прочтены, и сделаны замечания по нашему разумению, которые также посылаются. Да еще первое слово его же, исправленное нами в слоге по приказанию его высокопреосвященства. Все оное потрудитесь представить на его благоусмотрение.

Не знаем, как покажутся ему наши замечания. Просим Вас, Иван Васильевич, прочитать оные и первое слово, и, ежели что найдете не ловко, потрудитесь нас известить.

Мы имеем сомнение, что вряд ли покажется владыке наше мудрование касательно «разума». Мы во многих случаях полагаем слово же «разум» оставить так, как и в славянском тексте, а в некоторых – «знание», «разумение» и «ведение». Но в русском академическом переводе нигде не назван разум «разумом», а все больше «ведением» или «знанием». Мы справлялись и в других переводах на русском языке: все разум называют «ведением», и потому господа ученые усвоили это слово, так же как и мы «разум». Хорошо, ежели бы Вы потрудились о сем предложить высокопреосвященнейшему и узнать о сем его мнение.

Ежели бы случилось, что угодно было владыке поручить всю книгу нашему скудоумию, то должно признать, что превосходит наш разум и понятие дело сие: если такие трудные и темные места, что находимся в большом недоумении, какой смысл дать некоторым словам, и даже материям. Они переводили буквально, но, кажется, это недостаточно по темноте смысла, и когда уж падет жребий сей на нас, то надобно всю книгу, переведенную ими, иметь, и греческую^[152], то как-нибудь с Божией помощью за послушание решимся дерзать на сие столь важное дело.

Заметьте: в 17-м слове, в конце оного, есть о устроении видимого мира; написано по древней системе птолемейской, то нынешние читатели, убежденные в системе Коперника, подвергнут критике такое мнение и могут порочить все учение. Кажется, надо <?> или объяснить сие место, или совсем оставить. Еще в этом же 17-м слове, на 28-м листе, на обороте с 16-й строки по 20-ю, материя не так понятная. Прошу Вас, вникните и уразумейте и скажите Ваше мнение о сем. Я сам не осмелился писать к высокопреосвященейшему митрополиту, но, не знаю, не худо ли это я сделал? Напишите мне о сем, и тогда могу написать. Прилагаем при сем листочки – потрудитесь вложить в книги и передать тем лицам, оные назначены в посланиях настоятеля.

Васе вашему да благословит Господь путь благий и правый в Санкт-Петербург по дороге и нравственный – учения. Остаюсь желателем вашего здравия и спасения многогрешный иеромонах Макарий, недостойный богомолец. Испрашиваю на всех вас Божие благословение и поздравляю с нынешним праздником^[153].

* * *

После 6 августа 1852 года

<…> Я вздумал лучше написать письмо к преосвященному^[154], которое при сем прилагается, прочтите и запечатайте, доставьте с рукописями. И. М.

* * *

8 августа 1852 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейший о Господе Иван Васильевич!

Вы не дали мне настоящего решения на вопрос мой о повторении в вопросах и ответах в книге святого Варсонофия Великого, и, конечно, не от незнания литературы, а от смирения Вашего. И понадеялись, что мы спросим о сем Степана Петровича Шевырева. А мы, написавши Вам, не стали уже его о сем спрашивать. Говорили о «разуме», который переводят «ведение», «знание»; он с нами согласен, но, во всяком случае, можно переводить так. В 25-м слове святого Исаака написано: ‘Пять тысяч лет <нрзд.> управляху миром образа разума’. А в русском переводе: ‘Разные виды знания управляют миром. А разуму и места нет’. А он, кажется, господственный над знанием и ведением есть. Не знаю, как в этом с ними помириться?

Вы теперь, верно, уже получили и просмотрели наше поправление 1-го слова святого Исаака и замечания на 41 слово.

За верность рукописи святого Григория Паламы я не ручаюсь; хотя это и нехорошо, но, может быть, цензор сделает нам снисхождение и поправит с греческого текста.

Лексикона греческого мы еще не получили, ожидаем ныне или завтра приезда монахинь. Не знаем, какой Касовичев^[155], только нам нужен Греко-русский. По испытании Вас уведомим, оставим ли оный или попросим о другом.

Переводы из «Добротолюбия» на русский язык приятно видеть и сличить с славянским. Но лично Вам известно, что в издании «Христианского чтения»^[156] немало помещено из «Добротолюбия» отеческих писаний; может быть, и переводивший имеющиеся у Вас слова имел также и оные в виду. Присланный Вам <?> реестр по указателю выписанных <?> мест <?> есть в «Христианском чтении».

Испрашивая на Вас и на все семейство Ваше мир и благословение Божие, с почтением моим остаюсь недостойный Ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий.

Девятого августа, вчера вечером, приехали наши монахини, привезли нам драгоценный подарок: книгу святого Варсонофия. Спаси Вас Господи за содействие в сем важном труде и великом деле.

Лексикон получили, и, кажется, будет сподобен к нашему делу, но еще не совсем рассмотрел; тогда напишем Вам, нужно ли будет из Саратова выписывать или нет.

* * *

18 августа 1852 года

М.с.о.н. Г.И.Х.Б.н.п.н.

Достопочтеннейший о Господе Иван Васильевич! Получил письмо Ваше от 12 августа, не отвечал на оное, ожидая еще письма Вашего, после того как Вы будете у митрополита с рукописями и какой услышите от него ответ и мнение о наших недоразумениях; но как это отдалилось по неудобству быть у него, то я исполню долг мой, приношу Вам покорнейшую мою благодарность за труд Ваш и сообщенное нам Ваше мнение о русском переводе первого слова святого Исаака. Я согласен с Вами, что перевод старца Паисия гораздо превосходнее во всем против русского; и, собственно, для моего понятия не надобно другого, хоть иногда и не все доступно до скудного моего ума, но для читателей, вообще и особо не расположенных к словесному наречию, трудно уразумевать многое, а внимательно вникнуть в смысл материи трудно их принудить. Словенское наречие часто заключает в себе что-то великое, высокое и таинственное, а на русском языке никак нельзя выразить вполне, так как и приведенные Вами <нрзб.> слов: ‘Разсыпается от сладости Божия’ – нам оные очень понятные, но оставить оные так, как есть, мы опасались; надобно и другое слово, Вами приведенное. И я, с своей стороны, согласен бы был во многих случаях оставлять словенские слова, выражающие высокий смысл, нежели изыскивать какие-нибудь русские <нрзб.> и натяжные слова, вполне не соотвествующие понятию слова; но то, что книга переводится на русский язык, заставляет иногда уступить необходимости. К тому же должен сказать, что я не знаток русской литературы, но сотрудники мои [66] более занимались оною, то иногда и должен уступить, чтобы не наделать ставок словенских в русский перевод, в чем они находят недостаток <?>. Подобно о вопросах ‘тогожде к томужде’. Я находил возможным и близким к подлиннику так писать, но, по их разумению, нужно было и имена повторить; в чем, однако же, я ни себе, ни им не доверил, пока получил через Наталью Петровну от митрополита утверждение.

Надеюсь, что Вы сообщите нам мнение владыки о некоторых выражениях, неправильно нами написанных; и о прочем Ваше рассуждение, равно и о положении Земли^[157] как он изволит сказать.