Музыка горячей воды – Чарльз Буковски

Помню, в детстве я читал книжку Хемингуэя. Там один парень всё ложился в постель с женщиной и ложился, но у него ничего не получалось, хотя эту женщину он любил, а та любила его. Господи боже мой, думал я, какая великолепная книжка. Столько веков прошло, а про этот аспект никто не написал… А под конец книжки я прочёл, что ему в войну просто яйца отстрелили. Вот подстава.

Говоря о Буковски, певце «униженных и оскорблённых», не избежать типологических параллелей с другим «литературным мачо» – Хемингуэем: гипертрофированная маскулинность, много женщин, ещё больше бухла и жажды жизни на грани смерти… Только вместо рыбалки, охоты и корриды у Чарльза была страсть к ска́чкам и классической музыке. Истоки этой болезненной «самцовости» – в сложной юности, отсюда – сотворение легенды из собственной жизни, мифологизация личности в стремлении доказать, прежде всего самому себе, что ты – 100%-ный мужчина. Сверх всякой меры. Метод Буковски – «фотографировать» действительность, писать просто и откровенно, быть честным во всём – в своих пристрастиях, желаниях, образе мыслей, языке. Он мог позволить себе роскошь быть собой и жить так, как ему того хотелось, не притворяясь мудрецом или святошей, чтобы понравиться окружающим. Другое дело, что «старый козёл» был безгранично одинок даже в разгуле самой дикой попойки.Сборник поздних рассказов Чарльза Буковски с лиричным названием «Музыка горячей воды» предельно автобиографичен. Отделить образ его постоянного alter ego Генри Чинаски от личности автора практически невозможно, но и отождествлять их, конечно, не сто́ит. Лирический герой этих зарисовок только и делает, что тунеядствует с сомнительными женщинами, безнадёжно разочаровавшись в дне сегодняшнем, но несокрушимо веря в день завтрашний, – о его писательской работе здесь не говорится ни слова. Между тем, став известным поэтом и прозаиком довольно поздно, лишь к пятидесяти годам, за последующие 25 лет активной работы Буковски успел создать десятки книг.Если ты писатель, беда вот в чём – главная беда: свободное время, чересчур много свободного времени. Приходится ждать, пока не припрёт, чтобы смог писать, а пока ждёшь – сходишь с ума, и пока сходишь с ума – бухаешь, а чем больше бухаешь, тем больше сходишь с ума. Ничего блистательного в жизни писателя нет.

Буковски прекрасен, чудесен и неповторим.

Переводчик… Переводчик, тебе мало испохабленного Селинджера? Ты ещё и на Буковски полез?

Почему же данный переводчик полное ***

не самый хороший переводчик1. Обилие неоправданного мата

Мат русского языка и английского – вещи очень разные. Несомненно, мат в Буковски должен быть, но когда читаешь его через строчку весь энергетически посыл – да как будто и нет его.

Ну б**, п** – опять, ну и что – зеваешь уже, не обращаешь внимания, контраст между выразительным матом и просто ругательствами улетает в трубу

2. Культурологическая беспомощность автора

Герои у него 5(б*) пьют скотч со льдом

в каждом рассказе3. То, что возможно в английском, невозможно в русском

если у нас есть abso_bludy_lutely

это не значит, что может быть – ни_б…ь_чего

итд

Переводчик, брось хнёй страдать и пожалей святое.А Буковски так прекрасен, что это чувствуешь, даже пробираясь через такие дебри.

Из переводной песни слов не выкинешь. Или выкинешь, а, Немцов? А, может, наоборот, добавишь? Сдается мне, что Вы и себя очень показать хотели. Ну да ладно. Перевод, в общем-то, неплохой. Хорошо адаптирован под русского читателя. Даже слишком. Однако, не будем на этом месте топтаться. Поговорим лучше вот о чем: названия рассказов. Люблю интересные названия. А их тут много, есть из чего выбирать. И впрямь музыка горячей воды. Красиво. И очень удачно подобраны. Талант.По содержанию: обо всем и ни о чем. Литература ли это? А почему нет? Литература, просто другая. Не та, к которой мы привыкли с пеленок: правильная (так кто-то решил), прилизанная, приятная во всех отношениях (и зрению, и слуху, и обществу). В ней нет ни изысков, ни лоска. Но и лицемерия, и фальши здесь тоже нет. Это какая-то особая искренность, настоящесть и, несомненно, индивидуальность. За нарочитыми грубостью и реализмом – обыкновенная человеческая ранимость, которую как ни маскируй, а она все-равно просвечивает, и цинизм, хочет он того или нет, плетется рука об руку с неравнодушием. Посему Буковски мне видится как бы и вне общества, и над ним, и изнутри его – также. Он любит одиночество и не вылезает из баров, где оно в сто крат явственнее. Высмеивает социум, но этот социум – он сам. Упадок и разрушение? С удовольствием поучаствуем. А потом все опишем, честно и без прикрас. Раньше это в нем подкупало одних, а сейчас подкупает других. Далеко не всех, а лишь ту часть, что благополучно встроила его в себя и продолжает это делать и дальше. Или это он попал в нужную колею, нашел правильный нерв. Я сейчас не об образе жизни, не о смачных подробностях. Ну, в самом деле: не для того, чтобы узнать, кто сколько чего выпил и каким способом устроил свой интим, его читают. Не подростки, поди. Мне кажется, его читают, поскольку он отзывается в чьем-то собственном мировосприятии, прошедшем поочередно через этапы буйного неприятия, более спокойного разочарования и горького примирения. А потом снова по кругу, с той лишь разницей, что юношеская бездумная бравада сменяется осмысленным и вполне рациональным неприятием действительности, основанным на сплаве знаний и опыта. Но это мои предположения. И только.Что важно, Буковски пишет просто о жизни. Всего лишь о жизни. Местами она ничего, а местами – дрянная, провонявшая и потасканная. Если не согласны, приглядитесь получше. Там есть на что посмотреть.Буковски пишет о жизни в себе и о себе в жизни. Получается это у него прекрасно. О себе – в точку (мои аплодисменты). Обычно себя или переоценивают, или, напротив, недооценивают. Он же обладает феноменально точным датчиком самоиронии и самооценки:Всю жизнь я был андерграундным писателем, а потому знавал очень странных редакторов, но самым странным был Г. Р. Маллох – и его супруга Жимолость. Маллох, бывший уголовник и гальянщик, редактировал журнал «Кончина». Я начал отправлять ему стихи, последовала переписка. Он уверял меня, будто моя поэзия отбила у него вкус к любым другим стихам; я отвечал, что у меня тоже. Г. Р. начал заговаривать о книжке моих стихов, и я ответил, мол, ладно, валяй, выпускай, нормально. Он снова написал: дескать, гонорары платить не могу, мы бедны как церковная мышь. Я ответил в том смысле, что ладно, это нормально, к черту гонорары, я беден, как иссохшая сиська церковной мыши. Он ответил: секундочку, большинство писателей, ну, мол, он с ними знаком, и они полнейшие козлы и люди просто ужасные. Я написал: ты прав, я полнейший козел и просто ужасный людь. Ладно, ответил он, мы с Жимолостью едем в Л. А. на тебя посмотреть.

***

– Мне нравится, как ты пишешь, – сказал Г. Р.– Многое можешь сказать без выкрутасов.

– Гениальность, вероятно, – это способность говорить глубокое просто.

***

– Я вас читала, – сказала она. – Вы действительно мощный писатель. Говна в вас тоже порядочно, но воздействовать на человеческие чувства вы умеете.

***

– Ну да, я же герой. Миф. Я не прогнивший, я не продался. На Востоке мои письма идут с аукциона по двести пятьдесят долларов. А я даже мешка пи***лей купить себе не могу.

***

Он растянулся на кровати. Да, хорошо вернуться к Лу. Она ему пользу приносит. И она права – он слишком бухает. Если б Лу столько бухала, она б ему была ни к чему. По-честному, старик, по-честному. Погляди, что стало с Хемингуэем – без стакана в руке и не садился. Погляди на Фолкнера, на них на всех погляди.

Опять зазвонил телефон. Он взял.

– Чинаски?

– Ну?

Поэтесса – Джанесса Тил. Фигура хорошая, но в постели с нею Генри ни разу не бывал.

– Завтра вечером я бы хотела пригласить тебя на ужин.

– У нас с Лу постоянка, – ответил он. И подумал: господи, я храню верность. Господи, подумал он, я приличный человек. Боже.

Телефон зазвонил снова. Даг Эшлешем, поэт.

– Хэнк, малыш…

– Ну чего, Даг?

– Я на подсосе, малыш, одолжи, малыш, пятерку. Дал бы мне пятерку, а?

– Даг, лошади меня разорили. Ни цента не осталось.

– Эх,– сказал Даг.

– Извини, малыш.

– Ну да чего уж там.

Даг повесил трубку. Даг ему и так уже должен пятнадцать. Но пятерка у Генри была. Надо было дать ее Дагу. Даг, наверно, собачий корм жрет. Я не очень приличный человек, подумал он. Господи, да я совсем человек неприличный.

Наиболее показательны в этом плане «Ори, горя» и «Как напечатать свою книгу». Цитаты преимущественно из них. Они же мне и больше всего приглянулись. «Скорбь гнуси» тоже шикарен. И все же, «Как напечатать свою книгу» безоговорочно выигрывает за счет наличия в нем попугая. Такое «милое» создание. Прям как у моей подруги. Попугай – антидепрессант. Пока у меня такого нет, буду читать Буковски. Вообще, конечно, чувство юмора у него отменное. И причем оно легкое такое, ненатужное, неспециальное. Поэтому, когда вам тошнотно и самоощущение на – 451, не читайте Сартра, берите Буковски. Отличное лекарство.Но, пожалуйста, не читайте Буковски в общественном транспорте! Не надо! А то люди непременно захотят заглянуть в вашу книжку и узнать, что же там такого смешного написано. И не Петросян ведь. И даже не Мартиросян. И начнется: «Ну и молодежь нынче пошла…» Берегите сознание бабушек, им еще до самой старости дожить надо.P.S. И берегите себя: используйте вазы строго по назначению! Исключительно для цветов, которые вы вот прямо сейчас пойдете и подарите своей девушке. Буковски рекомендует.