Чад Кушинс
Зверь. Джон Бонэм и Восхождение Led Zeppelin
Глава вторая. Январь, 1966 – Сентябрь, 1968
Почти каждый вечер 1966 года так или иначе проходил на сцене.
Вот уже несколько месяцев Джон продолжал вставать с первыми лучами солнца, чтобы к половине восьмого успеть на стройку Джеко. Хоть он и был сыном босса, работать приходилось на общих основаниях, разрешался лишь десятиминутный перерыв на чай и получасовой обед, правда, в редких случаях можно было выпить лишнюю чашку чая, который строителям приносили в ведрах. В полшестого Бонэм уже мчался домой, чтобы привести себя в порядок и загрузить в машину аппаратуру для вечернего концерта.
«Джону такой график давался тяжело, – вспоминал Мик. – Бо́льшую часть рабочего дня он витал в облаках, думая лишь о выступлении с группой. Бригадир был, мягко скажем, не в восторге, и брату частенько доставалось, пока он работал на отца».
Пары фунтов, что удавалось заработать с каждого концерта, и зарплаты строителя едва хватало на сигареты и пиво, а в тех редких случаях, когда Джеко разрешал взять машину, еще и на бензин. Но финансовое положение Джона не назвать уникальным. В 1960-е годы в Бирмингеме возлагали большие надежды на рок-н-ролл, местным не терпелось сбежать из региона – или хотя бы с проклятых фабрик. Ведь если не удавалось прославиться, приходилось вставать к конвейеру.
«Тогда Бирмингем был совсем другим, – рассказывал Тревор Бёртон, ритм-гитарист Move. – Город наводнили предприятия, да и народ там жил суровый. В тех местах горожане считались расходным материалом производства… Музыка давала шанс свалить с фабрики. Я зарабатывал пятнадцать фунтов в неделю, вдвое больше, чем отец получал на заводе».
В этом отчаянии зародилась особая местная форма рок-н-ролла, тревожнее лондонской и хипповее ливерпульской, даже несмотря на внимание мирового сообщества, которое судостроительный портовый город привлек благодаря Beatles. Музыкальная сцена Брума могла похвастаться бо́льшим количеством групп, чем любой другой регион в Англии, и местные это знали. «Многие не могли выбраться из Мидлендса, потому что, кроме пабов, у нас ничего не было, – вспоминал Билл Бонэм. (Он не родственник Джона, а знаменитый клавишник мидлендской группы Obs-Tweedle.) – Местные парни играли просто невероятно. Наше небольшое музыкальное сообщество было сплоченным. Но все равно приходилось ездить в Лондон и платить за возможность сыграть или же выступать бесплатно. Было очень сложно заставить людей из Лондона приехать вас послушать».
Местный трубач и продюсер Джим Симпсон был ветераном бирмингемской сцены еще задолго до встречи с Джоном Бонэмом в 1966 году.
«Всех, кто вышел из этих мест, и не упомнить, – рассказывал Симпсон. – Может, им просто удалось быстренько умотать в Лондон. Нам всегда говорили, что все самые крутые – в Лондоне, поэтому многие группы туда уезжали и выпускали низкосортные записи, да и Бирмингем не самое престижное место для жизни… Но фишка в том, что действительно великие музыканты и коллективы именно отсюда – и это львиная доля всех артистов страны. Местные группы были жесткими и грубыми, но их и не привлекали хит-парады так, как этих недалеких ливерпульцев с бахромой и дурацкими воротничками на куртках».
* * *
Семнадцатилетний Джон Бонэм был достаточно талантлив, потому никогда подолгу не просиживал без работы. К зиме 1965 года самой большой проблемой (не считая поисков стабильных выступлений) было придумать, как перевозить на многочисленные вечерние выступления из Реддитча в Бирмингем ударную установку, становившуюся с каждым разом все больше. После долгих уговоров Джон наконец убедил отца позволить ему брать один из трех строительных фургонов, чтобы перевозить товарищей по группе и аппаратуру, а приятелю Эдди Коноли, живущему по соседству, Бонэм предложил поработать на полставки роуди, возить его на выступления и обратно, отдельно от группы. Однако это сотрудничество оказалось недолгим, после того как Джон сообразил, что может забирать долю Эдди себе, если будет самостоятельно грузить оборудование и устанавливать барабаны. А еще это верный способ прослыть ценным кадром в каждой из групп – таскать инструмент, снабжать сигаретами и, наконец, привлекать верных брумми[5] на концерты.
* * *
Учитывая, сколько групп пытались урвать себе время на сцене Брума (особенно в сети заведений Мамаши Рейган), среди молодых музыкантов всегда шла конкурентная борьба. В те дни каждому артисту хотелось, чтобы случайно оказавшийся в зале менеджер или представитель звукозаписывающей компании заметил именно его. Врожденный талант и интуитивное чутье к зрелищности и конкуренции не добавляли Джону популярности среди музыкантов – зависть была слишком сильной. Однако коллеги-ударники быстро осознали, что Джон вырабатывает собственный стиль и, по сути, новый подход к самому инструменту.
Репутация Бонэма как одного из ведущих барабанщиков Бирмингема отлично сочеталась с любовью ко всякого рода выходкам. «Бывало, он оставлял табурет от установки у входной двери, – вспоминал позже Билл Харви. – Над дверью был бетонный цоколь, обвитый плющом, и в нем Джон прятал табурет, чтобы по ночам можно было выбраться через окно, спустившись по водосточной трубе, и улизнуть. А потом вернуться тем же путем. Он как-то поведал мне этот секрет, умоляя: „Только, ради бога, не сболтни отцу“».
Харви рассказывал, что однажды заглянул посмотреть на выступление Джона с бирмингемской группой Locomotive. «В тот вечер Джон напился в хлам. Обычно вечер начинался с его соло – так же, как когда-то у Бадди Рича. Он поднимался на сцену, отрывался на всю катушку, но со сцены спускался трезвый как стекло». К концу выступлений ударник всегда был трезв.
«В Locomotive между собой мы звали Джона Бонни, а еще, возможно, Бонзо, – вспоминает Джим Симпсон (именно благодаря ему в 1965 году сформировалась группа, а позже, когда коллектив отказался от джаза и R&B в пользу психоделического прогрессивного рока, он взял на себя роль менеджера). – Бонэму в любой группе мира было бы комфортно… Мне приходилось пару раз его увольнять. Мы все его любили, но подобное поведение не вписывалось ни в какие рамки – он был чересчур буйным. Нам из-за него запретили появляться сразу в нескольких местах. Как-то Бонэм сел без рубашки за ударную установку в танцевальной школе Фрэнка Фримена в Киддерминстере. Фрэнк мне тогда сказал: „Сегодня все прошло отлично, Джим, но с этим барабанщиком вы у нас больше не выступаете“».
По вечерам, когда Джеко разрешал, Джон брал семейный кабриолет «Форд Зефир» и уматывал куда-нибудь с друзьями и музыкантами из группы, среди которых часто был и Билл Харви. Тем летом Бонэма впервые лишили прав за вождение в нетрезвом виде, хотя тогда за подобные правонарушения наказания были лояльными. Несмотря на то что почти все местные музыканты напивались до чертиков, у Джона начала формироваться алкогольная зависимость. «Брат с легкостью мог меня перепить, а ведь я спокойно осушал пинту меньше чем за четыре секунды», – вспоминал позже Мик.
Джон работал на отца много лет, но с увеличением числа выступлений работа на стройке начала его утомлять. В поисках бо́льшего заработка и графика, позволявшего бы хорошенько высыпаться, он принялся обходить местные магазинчики в поисках стабильной работы с посменным графиком. Как ни странно, но его наняли помощником в известное элитное ателье под названием George Osbourne & Son. Джон хоть и не славился отменным чувством стиля, однако начал замечать на музыкантах броскую одежду, формировавшую их потрясающие сценические образы, – культурное влияние отвязного Лондона, наконец проникшего в центральные графства.
«На смену пестрым костюмам и галстукам пришла яркая одежда и более экстравагантные образы, – рассказывал Мик Бонэм. – Кричащая одежда, соответствующая их громкой музыке… Rolling Stones и The Who теперь распевали иную музыку, положившую начало совершенно другой игре. Впервые увидев по телевизору барабанщика The Who – молодого Кита Муна, Джон настолько был впечатлен его образом, что начал экспериментировать с модой».
Мун уже тогда превратил ритмичную партию «бит-группы» в шоу одного актера – как благодаря своим диким энергичным соло, так и выходкам за кулисами, снискавшим ему дурную славу в музыкальных кругах. Однако его дизайнерские причуды вскоре переплюнул Джинджер Бейкер из Graham Bond Organisation, лишивший Муна звания лучшего рок-ударника. В свои двадцать шесть Бейкер уже заработал репутацию самого безбашенного барабанщика и самого неутомимого экспериментатора, когда дело касалось живых выступлений. Благодаря редкому сочетанию тотального технического контроля и впечатляющих сценических шоу Бейкера никогда не удавалось затмить товарищам по группе – Бонду и басисту Джеку Брюсу. «Вот кем я хочу быть, – объяснял он, – равноправным членом команды, а не кем-то, кто просто отбивает ритм впереди стоящим музыкантам». Впечатленный личностью Муна и мастерством Бейкера, Джон твердо вознамерился следующим примерить их звание.
Вскоре после просмотра первых телешоу The Who Джон начал экспериментировать с модными стилями, дополнявшими его сценический образ. К удивлению друзей и родных, эти эксперименты с одеждой не ограничивались сценой: занимаясь повседневными делами, Бонэм часто мотался по городу в настолько экстравагантной одежде, какую только могла позволить его новая должность у портных George Osbourne & Son. Джон принялся совершенствовать свой гардероб так же, как когда-то барабанную установку. В рамках одного из первых экспериментов Бонэм покрасил ношеную белую куртку молочника в ярко-желтый цвет, а накладные карманы – в кроваво-красный. На этом модные жертвы не закончились: Джоан Бонэм сшила сыну длинный сюртук из темно-зеленого материала и украсила цветами лайма – дизайнером выступил сам Джон. Но гвоздем программы, по выражению Мика, стала замшевая куртка в стиле Levi’s с черным кожаным воротником, которую брат выкрасил в зеленый цвет. «Он в ней частенько ходил, народ никогда прежде не видел ничего подобного, – вспоминал позже Мик. – Все пялились, но брату было плевать… Восемнадцатилетний парень в лиловой куртке молочника или ярко-зеленом сюртуке из материала для штор вызывал на улице настоящий переполох».
Нуждаясь в деньгах больше, чем в повседневной одежде, Джон как-то предложил Мику купить у него куртку за пять фунтов. Однако вскоре после сделки покупатель крайне удивился, наткнувшись на вечеринке на барабанщика Бива Бивэна в точно такой же оранжевой замшевой куртке. Мик быстро смекнул, что старший брат свистнул куртку и перепродал ее приятелю в обмен на возможность заменить его в группе Move.
На работе в George Osbourne & Son Джон приглушал свою вычурность, выбирая вместо этого более подходящий (хотя не менее элегантный) костюм и галстук, которые теперь он мог себе позволить благодаря скидке работникам ателье. Как позже вспоминал Мик: «Он хорошо устроился и благодаря своей должности мог носить современные элегантные костюмы, которые так любил… Он часами проверял перед зеркалом, правильно ли завязан виндзорский узел, а стрелки на брюках могли вполне разрезать бумагу. Застегнув запонки, он отправлялся на работу на автобусе».
* * *
Если же выдавался свободный от выступлений вечер, что случалось нечасто, Джон ехал в центр и предлагал различным группам свои услуги барабанщика по найму. Поскольку на улицах, где располагались концертные площадки Мамаши Рейган, постоянно стояли фургоны артистов, груженные оборудованием, Джону удавалось договориться и выйти на сцену. Как-то в один из таких вечеров он оказался с Эдди Коноли в Киддерминстере, где познакомился с симпатичной миниатюрной блондинкой – Патрицией «Пэт» Филлипс. Как и ребята, Пэт отдыхала в городе с сестрой Берил, в клубе Old Hill Plaza. Девушки частенько здесь встречались с кузинами, Шейлой и Маргарет.
С того момента, как Джон пригласил девушку на танец, больше они не расставались. Мик позже вспоминал: «Он встретил Пэт в шестнадцать, и его любовь к ней нисколько не уменьшилась за годы, проведенные вместе… Она всегда была рядом».
А несколько месяцев спустя выяснилось, что Пэт беременна. Несмотря на молодой возраст (ему только исполнилось семнадцать), Джон решил поступить, как порядочный человек и жениться. Эту новость он сообщил друзьям за день до самой свадьбы в типичной для него манере: заявившись в местный паб «Бычья голова» в костюме. Как позже вспоминал один из его приятелей, товарищ по ударным Мак Пул: «Все остальные были в джинсах и ярких хипстерских футболках. „Почему ты в костюме, Джон?“ – „Да репетирую. Завтра я женюсь“».
Так как на настоящий мальчишник времени не оставалось, Джон угостил присутствующих выпивкой. «Он выстроил все напитки в ряд и просто с катушек слетел, – вспоминал Пул. – Джон уселся за установку и посыпал барабаны перцем… Он практически уничтожил инструмент, хотя тогда мне это казалось забавным, даже несмотря на то, что установка была моя».
Джон и Пэт предпочли небольшую гражданскую церемонию, временно не афишируя бракосочетание и беременность, послужившую причиной такого поспешного решения. На свадьбе, состоявшейся 19 февраля 1966 года, присутствовали лишь несколько близких друзей, сестры Пэт и брат жениха – Мик.
Несмотря на статус счастливого семьянина, когда 15 июля 1966 года у Джона родился первенец, Джейсон, Бонэм все еще жил с родителями и братом. Все эти месяцы Пэт продолжала жить в Дадли с родителями и тремя сестрами, помогавшими ей во время беременности, а супруг навещал ее, лишь когда хватало денег на автобус от Хант-Энда. Однако после рождения сына Джон был вынужден выполнить обещание, данное молодой жене в самом начале их брака: он оставит музыкальную карьеру и найдет нормальную работу, если только не случится «большой прорыв», о котором он грезил. «Это вопрос времени, – говорил он ей. – Я добьюсь своего, если ты в меня поверишь. Не ставь на мне крест».
Позже Джон признавался: «Я поклялся Пэт, что перестану играть, когда мы поженимся, но каждый вечер, приходя домой, непременно садился за барабаны… Без них я чувствовал себя несчастным».
Не имея за душой никаких сбережений, новоиспеченное семейство из трех человек обосновалось в доме родителей девушки в жилом комплексе Прайори Эстейт. Ситуация усложнялась тем, что сестры Пэт все еще жили там, и тогда молодая семья приняла предложение Джеко Бонэма воспользоваться его пятиметровым трейлером, припаркованным за домом. «Отец продал предыдущий дом на колесах и купил большой туристический трейлер, который поставил за мамин магазинчик, – рассказывал Мик. – В здании была небольшая кладовая, которую мы отремонтировали и превратили в гостиную. Так что Пэт и Джон могли ночевать в фургоне, а жить в кладовой. Фургон был довольно большим, и мы его переоборудовали, снабдив всем необходимым».
Не желая жить с семьей в трейлере, Джон заключил с отцом договор, согласно которому он получал в пользование один из недостроенных домов компании. В то время фирма Джеко заканчивала строительные работы в паре коттеджей недалеко от магазина и в обмен на рабочую силу согласилась передать один из домов Джону и Пэт, как только долгосрочный проект будет завершен. Снова вставая на рассвете, Джон проводил почти все время, укладывая половицы. Но соглашение с Джеком было в силе недолго, как-то раз Джон так переживал, что не успеет закончить работу, что забыл пометить, где проходит водопровод, прежде чем забивать гвозди в пол. В результате он пробил трубу и вызвал потоп, отчего на сантехников, работающих внизу, ливнем хлынули потоки воды. По вспоминаниям Мик: «После этого он внезапно исчез и вернулся к игре на барабанах».
Когда появился ребенок, родители Джона и Пэт помогали деньгами. Вскоре между парой начались ссоры, поскольку значительная часть денежных поступлений продолжала спускаться на эль и новые барабаны. «Конечно, они c Пэт постоянно ругались, – вспоминал Мак Пул. – „Как теперь оплачивать счета?“».
* * *
Днем Бонэм продолжал работать в ателье, а по вечерам играл на барабанах. Бывало, он приходил домой только переночевать. В начале 1966 года Джон засиживался до глубокой ночи с Терри Уэббом и Spiders, а также с другими бирмингемскими музыкантами: Патриком Уэйном и Beachcombers, Стивом Бреттом и Mavericks, Дэнни Кингом и Mayfair Set. Но к концу года пришлось выполнить обещание, данное Пэт, и положить конец ночным вылазкам в город поиграть за гроши.
Джон уже на протяжении года заменял барабанщика в коллективе Пэта Уэйна, Beachcombers. Первоначально сформированная в 1957 году скифл-группа была детищем Патрика Кёрли из Бирмингема, позже прославившегося под сценическим псевдонимом Пэт Уэйн. Со временем они стали Rockin ’Jaymen, а затем, наконец, Beachcombers, незадолго до того, как Джон присоединился к коллективу в качестве постоянного барабанщика. Он возлагал на группу большие надежды, так как кавер Beachcombers на песню Чака Берри «Roll Over Beethoven» записывали на легендарной студии Abbey Road в Лондоне, немного опередив релиз хита Beatles. Но, увы, славы «Великолепной четверки» они так и не добились. А вот The Mavericks уже подписали контракт с Columbia Records и даже записали несколько треков в Hollick & Taylor Studios, на момент прихода к ним Джона. Тем не менее ни одна из групп не добилась серьезных успехов.
В 1966 году ударник попытал счастья с еще одной более-менее стабильной бирмингемской группой A Way of Life. Пообещав Пэт найти нормальную работу, Бонэм согласился выступать с A Way of Life лишь на правах постоянного участника – больше никаких замен и неполного рабочего дня. Риск себя оправдал, и сотрудничество оказалось на тот момент самым продолжительным из всей совместной деятельности с местными группами.
A Way of Life – дело всей жизни Криса и Реджи Джонсов из Бирмингема, Крис был солистом группы, а его брат Реджи играл на соло-гитаре. Когда к ним присоединился Джон, коллектив уже успел многого добиться. Эйс Кеффорд из The Move был кузеном братьев Джонсов, а гитарист Майк Хопкинс раньше играл с популярным Денни Лейном и the Diplomats. Учитывая такой послужной список и успешные музыкальные контакты, Джон сразу отправился к Джонсонам, как только услышал, что им требуется барабанщик.
«В воскресенье днем мы проводили прослушивания в бирмингемском Cedar Club, и тогда пришло около двадцати барабанщиков, – вспоминал позже Реджи Джонс. – Бонэм подошел и сказал: „Когда у нас там следующее выступление?“ А я подумал: „Блин, а парень-то самоуверенный, следующее ему выступление подавай, а ведь он даже прослушивание еще не прошел!“ И я ему сказал: „Ты, кажется, уверен в своих силах“. Как бы там ни было, работу он получил, и в тот же вечер мы уже выступали в Cedar Club».
По словам Джонса, в первый же вечер во время совместного выступления они с Бонэмом чуть не подрались, что привело к первому из череды увольнений Джона из группы. Отчаянно нуждаясь в стабильной работе, которую могли дать ему A Way of Life, Джон усмирил гордыню и следующим утром заявился домой к Джонсу. «Мы вытаскивали аппаратуру из фургона и готовились к репетиции, – рассказывал Джонс, – а наблюдал за нами (одетый в полосатый костюм, как у Гарольда Вильсона[6], с небольшим чемоданчиком в руках) – не кто иной, как Джон. Мне стало его жаль, поэтому я сказал: „Послушай, приятель, если собираешься играть в моей группе, придется делать то, что я скажу“. Он согласился и вернулся, и в тот же день приехал на репетицию».
Сотрудничество с A Way of Life положило начало многолетней дружбе с басистом Дэйвом Пеггом, который всегда с теплотой вспоминал время работы с Джоном. «Этот период продлился недолго: первое выступление состоялось 17 сентября 1967 года в Crown and Cushion в округе Перри Барр, а последнее – 23 октября в Queen’s Head… Наше творчество сильно оригинальным не назовешь. Мы выступали с каверами на Vanilla Fudge и на какие-то песни Хендрикса, играли по всему региону, везде, где подворачивалась возможность».
Самый печально известный концерт группы состоялся в популярном клубе Top Spot в городке Росс-он-Уай. Рядом со сценой находилась пресловутая система «светофор»: зеленый свет горел по умолчанию, но сменялся красным, если уровень звука становился слишком высоким. И система была запрограммирована на автоматическое отключение, как только загорался красный. «Это был своего рода децибелметр, – вспоминал Пегг. – Джон разок ударил в бочку, и сигнал моментально стал красным. Электричество вырубилось… Никому не удавалось добиться такого звука бочки. Это была самая громкая ударная установка в мире».
Игра с Джоном ложилась тяжким бременем на плечи смельчаков, нанимавших его в качестве барабанщика. «Как-то мы играли в пабе Tyburn-House, – вспоминал Реджи Джонс, – и владелец весь изнылся. Хозяева подобных заведений всегда роптали, а вот публика – никогда. Мне это надоело, и я рявкнул в микрофон: „Вам тоже кажется, что мы играем слишком громко?“ И толпа закричала: „Нет! Нет!“ Джон даже в сердцах запустил тарелкой. Она ударилась о стену и застряла в кирпиче.
Играя в одной группе с Бонэмом, ты знал наверняка, что вас никогда не пригласят выступить дважды в одно и то же место. В Бирмингеме мы дали всего около двадцати концертов. Частенько удавалось отыграть лишь половину песен, потому что из-за невыносимой громкости организаторы говорили: „Если не убавите звук, то придется закругляться“. Это происходило в 50 % случаев, и в основном из-за Джона. В те дни у нас была 100-ваттная акустическая система для вокала, и ничего больше не подключали к микрофону, а еще гитарный усилитель на 50 ватт».
Примерно в то же время Джон подружился еще с одним музыкантом из Бирмингема, своим ровесником, гитаристом-левшой Тони Айомми. Тот, как и Бонэм, начинал с барабанов, но, когда родители запретили такие громкие и резкие звуки в доме, взялся за гитару и начал играть с местными группами. «Джон долго не задерживался в одной группе, потому что был слишком громким, и его приходилось увольнять, – с улыбкой вспоминал Айомми. – Тогда он находил другой коллектив, но и там от него вскоре избавлялись по той же причине. На барабанном чехле он записывал названия всех групп, в которых играл, и все они были зачеркнуты. Со временем шрифт становился все мельче, чтобы вместить всех».
Какое-то время Бонэм вынужден был скитаться по друзьям после ночных концертов, изредка наведываясь домой к семье. «Время от времени на протяжении двух лет Джон жил у нас и стал практически членом семьи, очень сблизившись с отцом, – вспоминал Крис Джонс. – У него был чемодан с одеждой, который он возил с собой на разные концерты, но однажды он его потерял. Узнав об этом, отец дал ему пачку наличных, чтобы Джон мог что-то себе купить. Они были очень близки, и когда папа умер, Бонэм был разбит».
«Он какое-то время жил в доме моей матери, – рассказывал Реджи Джонс. – Мы ходили выпить в Warstock и Kings Heath. Я помню, как он пытался отрастить усы… и прошелся по усам женской тушью. Болтая с девушками у бара, он сказал: „Скажи, классные, правда?“ Но внезапно из-за жара от ламп и пота усы начали стекать по лицу. Джон ничего не заметил, но остальная часть группы от души над ним посмеялась».
* * *
Во времена игры в A Way of Life самым большим прорывом Джона стал разогрев у Kinks в the Plaza в соседнем Хэндсворте. Благодаря сарафанному радио группе удавалось устраивать высокооплачиваемые выступления по всему региону, что вдохновило Джона модернизировать ударные, благо денег хватало. В то время самыми доступными британскими установками были Premier, что делало их самыми популярными среди местных. Но в 1960-х многие барабанщики (особенно рок-н-ролльные) начали использовать более модный американский инструмент, сразу после того, как в 1963 году барабанщик Beatles Ринго Старр заменил свой Premier на Ludwig. В группе A Way of Life Джон почти всегда использовал то же, что и его старый друг Мак Пул, – Ludwig Super Classic. «У него была блестящая зеленая установка, а моя – переливалась серебром, – с улыбкой вспоминал Пул. – Он ужасно с ней обращался, вообще не берег. А все потому, что за нее заплатил отец. Классика: если ты избалован, то не бережешь инструмент».
Установка Джона входила в линейку Super Classic, бочка 22 × 14, томы, один 13 × 9, второй – 16 × 16 и мощный малый металлический барабан Supraphonic 400 размером 14 × 5. Фирменные барабаны Ludwig в трехслойном корпусе, изготовленные из красного дерева и из тополя, смотрелись особенно шикарно на сцене, а верхняя сторона моделей Remo считалась более прочной, чем у распространенных Everplay Extra производства Premier. Установки Ludwig, импортируемые из-за границы, стоили дороже, что делало их еще более востребованными среди молодых рок-барабанщиков по всей Великобритании. «Звучание было просто невероятным, – вспоминал Дэйв Пегг. – Установка хоть и была небольшой, но зато феноменально громкой».
Хотя Мак Пул не так сильно колошматил по барабанам, как Джон, оба сошлись во мнении, что комплект Ludwig больше соответствует громкому и тяжелому рок-стилю, который так нравился Джону. «Не могу сказать, что он превосходно владел техникой, но всегда хотел быть одним из самых громких барабанщиков Запада, – добавил Пул. – Джон терпеть не мог, когда его заглушали гитаристы, что мне понятно. Он даже покрыл бочку фольгой, чтобы звучать громче».
Но на этом Бонэм не остановился. Как и многие другие ударники, Джон убедился: чем более отражающей будет внутренняя поверхность, тем меньше звука будет поглощать бочка.
«Ему в голову приходили странные идеи, – вспоминал Крис Джонс. – Как-то на выступлении он устелил все мехом вокруг барабанов, хвастаясь нам, что они уникальны и ни у кого таких нет. Проблема в том, что этим мехом оказалась любимая норковая шуба его матери.
Иногда, по воспоминаниям Реджи Джонса, вся кастомизация была лишь для драматического эффекта. «Мы как-то выступали в шатре в концертной программе „Власть цветов“ вместе с Move. Тогда Джон взял большие пластиковые цветы и покрыл ими всю ударную установку. Зрители все никак не могли поверить, что такой мощный звук исходит от груды цветов».
Бонэму было принципиально важно затмить соло-гитариста группы, поскольку гитарные усилители следующего поколения были настолько мощными, что заглушали барабанщика. Джон не просто хотел доминировать и не дать гитаристу подавлять себя; ему хотелось сделать барабаны вторым лидером, оспорив предвзятое убеждение, что барабан – лишь очередной элемент ритм-секции, простой хронометр. Благодаря своей философии Джон вскоре начал выделяться среди других рок-барабанщиков и все больше напоминал по зрелищности и имиджу кумиров детства – Джина Крупу и Бадди Рича. Но новые хард-рок-группы, в частности Cream и Jimi Hendrix Experience, ориентировались на доминирование соло-гитариста, наглядно демонстрируя это в своих шоу, где зрители, увидев на сцене кучу колонок, требовали еще более громкого рока.
В A Way of Life соло-гитаристу Крису Джонсу и басисту Дэйву Пеггу не оставалось ничего другого, кроме как дать людям желаемое, и поэтому оба музыканта теперь использовали во время выступлений собственную акустическую систему Marshall размером 10 × 30 см, оборудованную 50-ваттным усилителем. Пытаясь не отставать от земляков рок-н-ролльщиков, оба музыканта хотели иметь на сцене как минимум четыре акустических кабинета – однако подобное вложение оказалось не по карману группе, выступающей лишь в своем регионе. «У нас не было денег, – вспоминал Пегг. – И тогда Джон сказал: „Да я сам их сделаю. Просто отнеси свой кабинет в мой фургон“».
Вскоре Джон продемонстрировал Пеггу, что за время, проведенное на стройке Джеко, приобрел столярные навыки, способные, как ни странно, принести пользу их группе, и это, не говоря уже о необходимых пиломатериалах, полученных за счет отца. «Я взял кабинет, и Джон его разобрал. К моему следующему приходу он соорудил еще шесть таких размером 10 × 30 из дерева невероятно высокого качества, думаю, это была клееная фанера… Он управился за неделю, и они вышли потрясающими! У него также был помощник, который обил кабинеты настоящей оранжевой кожей, а ткань для динамиков была зеленого цвета. Один их вид сводил с ума. Это была самая настоящая психоделика».
Пегг добавил: «Правда, самих динамиков у нас не было, и нам нечего было туда вставить».
Джон и Пегг сблизились во время работы в A Way of Life и частенько тусовались в местном пабе или мотались по делам группы – за рулем, конечно, сидел Пегг, поскольку водительские права Джону все еще не вернули. По воспоминаниям Реджи Джонса, Джон «ездил на автобусе, потому что водил машину как маньяк. Каждый раз, когда он брал фургон у отца, дрифтовал на ручнике по гравию».
Джон и Пегг часто объединялись, чтобы выбить причитавшийся A Way of Life гонорар в офисе промоутера или агента. Как-то раз им отказались платить, заявив, что Бонэм играет слишком громко. «Я помню, как мы с ним пытались забрать наши деньги после тура у агентов на улице Уэйк-Грин. Они в то время управляли Mother’s, и мы ничего не получили… Они сказали Бонзо, что его невозможно записать и ему стоит вернуться на стройку. Проблема заключалась в том, что он был слишком громким, а оборудование не справлялось с уровнем входного сигнала бочки на микшерном пульте».
По словам Пегга, менеджер Mother’s, местный промоутер Джонни Хейс владел еще и соседней студией, но он тоже отказался записывать Джона во время демо-сессий A Way of Life, причем по той же причине. «Я был с Бонзо, когда ему отказали и в Zella Studios. Джонни не мог записать Бонзо – установка была слишком громкой. В то время еще не было аппаратуры шумоподавления, и в результате магнитофоны выходили из строя». Во время их стычки Хейс утверждал, что Джон «не поддается записи» и окажется «неконтролируемым» для любого продюсера или звукорежиссера, который попытается с ним работать. Как добавил Пегг, «Бонзо много раз с этим сталкивался».
* * *
Несмотря на все договоренности, Джон Бонэм числился в составе A Way of Life всего пять недель. Хотя группа оставалась популярной в Бруме, предостережения относительно уровня их звука, к сожалению, оправдались. «Мы прекратили сотрудничество, потому что нас никто не заказывал из-за слишком большой громкости, – вспоминал Дэйв Пегг. – Раньше у групп были усилители, но только для вокала, с его помощью не увеличивали громкость гитар или ударных. Стоило Бонзо разок ударить в бочку, как моментально загорался красный, отключая питание. Мы даже номер отыграть не успевали». Из-за того что половину концертов отменили или приостановили на середине, братья Джонс решили прекратить попытки.