Луи Буссенар
Приключения в стране львов

Глава II

Через лес. – По следам гориллы. – Бывший жандарм действует без всякого одушевления. – Беда от брака с «зверинцем». – Растерзанные люди. – Труп майора. – Крик гориллы. – На баобабе. – Отчаянное сопротивление, – Помогите! – Выстрел. – Смертельно ранен. – Агония. – Спасена! – Удивление Андрэ. – Изумление Фрикэ. – Жандарм просто поражен.

Идти девственным лесом всегда трудно, а в особенности опушкой или около лесных полян.

В середине леса, под деревьями, высокая трава расти не может, потому что солнце под деревья совсем никогда не заглядывает. Там нет и лиан, один только гладкий мох устилает старую девственную почву, покрытую растительным перегноем. Путнику тут нужно остерегаться не только скрытых трясин, невидимых болот, предательских оврагов и неожиданных бугров, но и стараться не запнуться о сваленное дерево. И все-таки путь по такому лесу не очень труден. Но вот истинное мучение – когда приходится идти лесами, наполовину выгоревшими от тропических гроз, что бывает далеко нередко. Новые деревья с громадными прическами из лиан с необычайной быстротой вырастают на месте погибших, а внизу из девственной, жирной почвы с силой тянутся густая, высокая трава и древовидные растения.

От такого буйства зелени ботаник придет в неописуемый восторг, а путешественник и исследователь – только в ярость, потому что продвигаться вперед тут можно лишь с большим трудом, с каждым шагом расчищая себе дорогу тесаком или топором. Со всех сторон его будут опутывать лианы, начнут спотыкаться ноги о корни, колючки впиваться в тело, задыхаясь от жары, обливаясь по́том, весь искусанный насекомыми, путник измучится вконец и проклянет тот час, когда он забрался в эти непроходимые дебри.

В таком именно положении оказались три европейца, когда покинули лесную поляну, услыхав от испуганных негров весть о похищении гориллой неизвестной белой женщины.

Андрэ и Фрикэ, движимые благородством и великодушием, беспокойно рвались вперед, прокладывая себе дорогу тесаками; старый солдат не отставал от них и тоже энергично работал тесаком, но при этом вспоминал всех чертей и проклинал вместе с гориллами все то, что не принадлежало к сильному полу.

– Женщина – в девственном лесу! Занесет же нелегкая! Если бы не моя преданность к вам, monsieur Андрэ, и этому мальчишке Фрикэ, ни за что бы я не пошел выручать эту особу. Пусть бы общалась со своей обезьяной, как сама знает.

– И это говорит Барбантон, старый солдат, верой и правдой служивший столько лет Венере и Беллоне!

– Верой и правдой, monsieur Андрэ, в том-то и дело.

– Так неужели же вы оставили бы несчастную женщину в таком ужасном положении?

– А за каким рожном она сюда забралась? Кто ее звал?

– Спасем ее сперва, а разнос ей сделаем уже потом.

– Знаете, monsieur Андрэ, я не чувствую ни малейшего воодушевления.

– Тем лучше! Хладнокровие – первое дело на войне.

– Я не то совсем хочу сказать! Я хочу сказать, что иду с вами против воли, как бы по принуждению.

– Барбантон, у вас нет сердца.

– Точно так, monsieur Андрэ.

– У него сердце съела его жена, Элодия Лера, – не правда ли, жандарм? – спросил насмешливо Фрикэ.

– Правда, Фрикэ. Старого солдата, кавалера с шевронами и медалями, она едва-едва не ввела в страшный грех…

– Но ведь вы находитесь теперь в тысячах двухстах милях от вашего домашнего бича.

– Тут и десяти тысяч миль мало. Это такая гиена, такая ведьма! Настоящий черт в юбке. Волчица. Тигрица. Змея подколодная…

– Да вы никак всех зверей хотите перебрать, – засмеялся Фрикэ. – Назовите ее уж лучше прямо зверинцем – и дело с концом.

– Ведь вы сами знаете, на что она способна.

– Это верно. Вам не повезло. В брачной лотерее вам достался несчастливый номер. Но это все же не основание для того, чтобы мерить всех женщин одним аршином и ненавидеть их всех без разбору.

– Для спасения ребенка я бы кинулся к акулам, в огонь, в расплавленное олово.

– Нисколько не сомневаюсь!

– Но ради женщины – слуга покорный!

– Вы очень жестоки.

– Но справедлив. Я знаю, что, спасая женщину, я невольно приношу вред какому-нибудь мужчине, не причинившему мне ни малейшего зла. А я этого не хочу.

– Не старайтесь изобразить себя чернее, чем вы есть. Я отлично знаю, что вы и сами по себе вырвали бы эту несчастную из когтей чудовища. Не можете же вы отказать в помощи, когда вас о ней умоляют.

– Гм!.. Гм!..

– Так-то, старый ворчун.

– Если еще какая-нибудь незнакомая – ну, может быть…

– Даже и в том случае, если бы это оказалась ваша жена, сама Элодия Лера… Я ведь вас знаю!

– Ну, нет! Миллион раз – нет. Не городите пустяков. Это может накликать на нас несчастье.

– Повторяю: даже и в этом случае вы бы выручили. Мой милый друг, от вас исходит добро, как от белого хлеба, как от папушника; вы ведь только притворяетесь злым.

– Думайте, как хотите, но только я вам верно говорю: эту… особу (язык не повернулся сказать: мою жену) я бы от гориллы спасать не стал. Кажется, горилла из всех обезьян самая свирепая?

– Говорят. А что?

– А то, что через неделю сожительства с гориллой эта особа вконец бы измучила бедное животное; через две недели обезьяна лишилась бы рассудка, а через месяц скончалась бы от разрыва сердца. Не ее нужно бы было спасать от гориллы, а гориллу от нее. Таково мое убеждение, – закончил солдат, неистово расчищая тесаком лианы и кусты.

Фрикэ и Андрэ от души расхохотались такому неожиданному выводу.

– Однако это исключено, – сказал Андрэ. – Ваша жена живет себе преспокойно в Париже и торгует в своей лавочке, а вы опять странствуете по белу свету.

– Нет худа без добра. Ей я обязан тем, что нахожусь с людьми, которых люблю больше всего на свете, то есть с вами и с Фрикэ. Конечно, это нисколько не исключает моей привязанности к доктору Ламперьеру и к нашему матросу Пьеру ле Галю.

– И у нас вы встречаете полную и искреннюю взаимность, – отвечал Андрэ, крепко стискивая ему руку.

Молодой подлесок сменился, наконец, старым лесом. Вместо зарослей потянулись ряды больших деревьев с высокими гладкими стволами. Под густым, непроницаемым для солнца сводом сделалось темно и душно; в воздухе чувствовалась тягостная, знойная влага, она была чрезмерно насыщена испарениями гниющих растений. Над почвой невидимо поднимались пары, пронизанные миазмами лихорадки.

Тут могли жить и прятаться только дикие звери.

Три друга шли теперь довольно быстро, но силы их уже истощались. С каждым шагом усталость давала себя чувствовать все сильнее. Негры едва поспевали за своими господами, а те из них, которым поручено было тащить львиные шкуры, отставали весьма значительно.

Но вот вдали послышался неопределенный гул, затем выстрел, прозвучавший глухо во влажном воздухе.

Усталость путников как рукой сняло. Охотники бросились вперед, как солдаты на батарею, перепрыгивая через все препятствия, и достигли, запыхавшись, небольшой группы испуганных людей.

Их глазам представилось ужасное зрелище.

На земле лежал навзничь человек с распоротым животом и вырванными внутренностями; кругом валялись клочья разорванной одежды, вперемешку с кусками кишок. Цела была только голова и синий матросский воротник на плечах мертвеца.

То был труп белого, по одежде матроса.

Андрэ взглянул на лицо, искаженное короткой, но, вероятно, мучительной агонией, и воскликнул:

– Да ведь это один из наших матросов!.. Фрикэ, погляди!

– Увы! Да… – отвечал, бледнея, молодой человек. – Это с нашей шхуны…

– А вот и еще мертвец!.. Да тут была целая бойня.

В, нескольких шагах лежал другой труп. Труп негра. Одно плечо его было буквально оторвано напрочь. Сквозь сломанные ребра виднелось легкое; с лица была содрана вся кожа.

– Боже! Мы опоздали! – пробормотал Фрикэ. – Мне эти раны знакомы.

– Становитесь ближе к стволу дерева, джентльмены! – крикнул им по-английски господин в европейском костюме и с двустволкой в руках. – Спешите! Обезьяна будет нас сейчас атаковать.

С дерева повалились с шумом огромные ветви. Кто-то кидал их с самой вершины. Наши охотники поспешили последовать разумному совету и подошли к незнакомцу, около которого теснились четыре негра в крайнем испуге. У одного была проломлена голова, из раны обильно текла кровь.

– Жертва гориллы, вероятно? – спросил Андрэ, указывая на трупы.

– Гориллы, сэр, – флегматично отвечал европеец. – Она сидит на баобабе, почти прямо над нами. Я ее ранил, отчего она только еще больше рассвирепела.

– Мне мои негры сказали, будто обезьяна утащила какую-то женщину.

– Это правда. Обезьяна схватила ее на наших глазах и унесла на дерево. Матрос хотел ее защитить – и вот что с ним сделало чудовище. Негр тоже поплатился за свою попытку.

– А женщина?

– Все произошло так быстро, что я не успел сделать выстрела. К тому же я боялся задеть пулей даму. Впрочем, думаю, что обезьяна не успела причинить ей зла. Она, по всей вероятности, поместила похищенную даму на низких ветвях баобаба, потом, испугавшись выстрелов, оставила ее там, а сама поднялась на вершину. Я видел чудовище пару раз, когда она обламывала ветви, которыми в нас бросает. Но она очень хитра и ловка: покажется и тотчас же спрячется. Я никак не могу за ней уследить… Чу! Вы слышите?

С вершины дерева раздался резкий, отрывистый и громкий крик:

– Кэк-ак!.. Кэк-ак!..

Крик исходил как будто из металлической трубы и чередовался с глухим рычанием, словно чудовище, перед тем как крикнуть, старалось набрать в свои легкие как можно больше воздуха.

Негры в ужасе выбивали зубами дробь. Этого крика они не могли слышать без дрожи.

– Так что вы не можете указать в точности, где находится похищенная жертва? – продолжал Андрэ, упорно развивая свою мысль. – Вы даже не знаете, наверное, жива ли она?

– Yes. Но я надеюсь, что она жива. И я сделал все, что обязан сделать в подобном случае каждый порядочный человек.

– Нисколько в этом не сомневаюсь и готов оказать вам поддержку всеми силами; также и мои друзья. Если мы ее не спасем, то отомстим за нее. Итак – за дело!

Обезьяна по временам переставала кричать. Тогда слышен был треск ломаемых сучьев, которые, падая на землю, с шумом ударялись о стволы баобаба. Андрэ, напрягая зрение, оглядывал каждую ветку, стараясь обнаружить обезьяну. Вдруг, несмотря на все свое хладнокровие, он вздрогнул.

– Я ее вижу, – сказал он тихо. – Она на высоте около двадцати пяти футов. У нее из бедра течет кровь, но рана, должно быть, легкая, потому что незаметно, чтобы обезьяна ослабела. Посмотрим, не удастся ли ее свалить.

– А если вы ее еще больше раздразните, но не убьете? – спросил незнакомец.

– Постараюсь убить, – холодно возразил Андрэ. – Моя винтовка заряжена пулями калибра 8 при семнадцати с половиной граммах английского пороха. Если и при этих условиях я не убью гориллу, то, значит, мне особенно не везет.

Со свойственным ему изумительным хладнокровием Андрэ медленно поднял свою винтовку и прицелился сквозь густую путаницу ветвей и листьев.

Но выстрела не последовало. Обезьяна была невидима для невооруженного глаза.

– Вот несчастье! – пробормотал он. – Я потерял ее из вида. Вижу только неопределенное пятно…

– Помогите!.. Помогите!.. – раздался почти над самой его головой женский голос.

Кричали по-французски. Три друга вздрогнули. Нужно было торопиться, потому что этот крик неминуемо должен был привлечь внимание гориллы.

Андрэ решился. Грянул оглушительный выстрел и громовым раскатом прокатился по лесу. Одновременно с выстрелом раздался ужасный вой.

– Попал! – вскричали Фрикэ и Барбантон, англичанин же взирал на эту сцену бесстрастно и безмолвно.

С вершины дерева валилось на землю огромное мохнатое тело, цепляясь за ветви и кувыркаясь. Горилла была ранена смертельно, но все еще была опасна и страшна. Она ухватилась за один из суков, оперлась ногами на другой и вперила в своих врагов маленькие свирепые глаза. Между нею и людьми было не более шести метров.

Ее громадные челюсти с длинными желтыми зубами громко стучали друг о друга. Морда, эта ужасная карикатура на человечье лицо, была искажена зверской улыбкой. Горилла выла, хрипела и харкала кровью, стекавшей на мох почти непрерывной красной струей.

Обезьяна собрала последние остатки сил, чтобы ринуться на охотников. Быть может, им пришлось бы дорого заплатить за свою победу.

К счастью, в этот момент раздался снова крик похищенной женщины, звавшей на помощь. От своей жертвы горилла была метрах в трех. Между тем женщина, вместо того чтобы спрятаться хорошенько в ветвях, неосторожно выпрямилась на одном из сучьев баобаба.

Обезьяна раздумала прыгать на землю. С криком «кэк-ак» она устремилась на свою пленницу, которая снизу не была видна охотникам.

Андрэ выстрелил еще раз. Пуля попала ниже, чем метил стрелок, не в висок, а в челюсть гориллы. Рана была тяжелая, но не остановила обезьяны. Пленнице грозила неминуемая гибель. Горилла уже наклонилась, чтобы схватить ее…

Грянул третий выстрел. На этот раз смертельный. Пуля пробила горилле сердце навылет.

Обезьяна выпрямилась, постояла, схватилась своими огромными лапами за грудь и упала навзничь на землю с глухим вздохом.

Удачный выстрел был сделан жандармом. Своим спасением женщина была обязана ему.

Осмотрительный англичанин подошел к обезьяне и на всякий случай выстрелил ей в ухо. А Андрэ подозвал двух негров и стал им быстро что-то объяснять, указывая на ветви баобаба.

Лазить по деревьям для негров привычное занятие. В несколько секунд они взобрались на дерево – не по стволу, который слишком толст для этого, а по висячим корням, выпускаемым боковыми ветвями и вертикально спускающимся на землю, куда они и врастают.

Фрикэ полез вместе с неграми, чтобы руководить их действиями. Он сам был так же ловок, как убитая горилла, так что лезть на баобаб ему ничего не стоило. Вдруг он вскрикнул, точно попал в змеиное гнездо, схватился за лиану и быстробыстро спустился вниз, бледный, с искаженным лицом.

– Что с тобой? Что случилось? – спросил встревоженный Андрэ.

– Скажите, я очень похож на сумасшедшего?

– Ровно настолько, что напрашивается вопрос: «Не сошел ли ты с ума?»

– Действительно, мой друг, вы выглядите каким-то чудаком, – подтвердил Барбантон, заряжая свою винтовку.

– Чудаком!.. Только чудаком? Да мне бы нужно кровь пустить, а то у меня голова, пожалуй, лопнет. Впрочем, с вами самими сейчас случится то же самое.

– Почему?

– А потому… Вот смотрите.

Незнакомка тем временем осторожно спустилась с дерева на землю с помощью негров.

Андрэ и Барбантон одновременно обернулись к ней. Первый невольно вскрикнул. А жандарм… Невозможно описать гамму чувств, отразившихся на его энергичном, бравом лице: изумление, тревога, гнев, недоумение. Он стоял как вкопанный, будучи не в силах ни думать, ни говорить, ни даже пошевелиться.

Едва-едва смог он только пролепетать глухим, замогильным голосом:

– Элодия Лера!.. Жена!..