Борис Соколов
Расшифрованный Гоголь. «Вий», «Тарас Бульба», «Ревизор», «Мертвые души»
Между тем за днепровскими порогами на островах завелось укрепление, под названием «Запорожская Сеча». Там проживали большей частью люди молодые и холостые, самые отважные и удалые. В самую Сечь не допускали женщин, но поблизости козаки селились хуторами и держали свои семьи. Так как плавание через пороги было очень затруднительно и опасно, а также и сообщение степью с Сечей представляло неудобства, то панские подданные, убегая с места жительства, безопасно скрывались на Запорожье. Оттуда делались частые нападения сухопутьем на Крым и водою на турецкие владения. Козаки строили себе длинные лодки, называемые «чайками», и в них переплывали море, делали нападения на турецкие города и брали добычу. По понятиям того времени эти набеги не были разбоями, а считались делом честным и богоугодным, потому что турки были некрещеные и сверх того козаки освобождали из плена христианских невольников, которых тогда очень много томилось у турок в рабстве. Турки считали козаков подданными Польши, требовали от польского правительства их усмирения и даже воевали с Польшей за козацкие набеги».
Положение осложнялось межрелигиозной рознью. В 1596 году была заключена Брестская церковная уния, согласно которой православная церковь на территории Речи Посполитой подчинилась римскому папе. Однако многие православные епископы и массы верующих не признали унии и считали себя независимыми от католической церкви. Украинские казаки были православными и боролись как с поляками-католиками, так и с украинскими сторонниками унии.
В 1590 году нереестровые казаки во главе со своим гетманом Кшиштофом Косинским, происходившим из польской шляхты Полесья, подняли восстание (после гибели Косинского его сменил переяславский полковник Иван Лобода, а затем – Павел Наливайко). Польским войскам во главе с князем Константином Острожским, православным магнатом, сын которого Януш, однако, уже был католиком, удалось подавить восстание в 1596 году, причем в решающей битве в 1594 году легло до 3 тысяч казаков. Два года спустя, окруженные гетманом Жолкеевским в урочище Солонице близ Лубен, казаки капитулировали, согласившись выдать атаманов и все военные запасы, в том числе 31 пушку. Попавший в плен атаман Семен Наливайко был обезглавлен, а затем четвертован, а его товарищи Лобода, Кизим и Мазепа повешены.
В 1619 году под давлением казаков реестр был увеличен до 3 тысяч человек, но вне его осталось более 10 тысяч казаков, а вместе с ними – горючий материал для новых мятежей. В 1625 году после нового восстания под руководством Жмайло число реестровых казаков выросло до 6 тысяч, но вне реестра теперь было уже около 40 тысяч казаков. Многие не попавшие в реестровые казаки уходили в Сечь, где в 1629 году насчитывалось уже 40 тысяч запорожских казаков.
В 1630 году в Сечи восстали десятки тысяч «новых казаков» во главе с беглым крестьянином Тарасом Федоровичем. Восставшие пошли походом на Украину, где к ним присоединились и реестровые казаки. Под Корсунью повстанцы окружили польское войско гетмана Конецпольского. Последнему удалось договориться с реестровыми казаками. В разгар сражения они перешли обратно на сторону поляков, схватили и казнили Тараса.
В 1637 году новое восстание возглавил запорожский казак Павлюк. Оно охватило Киевщину, Полтавшину и Черниговщину. Повстанцы уничтожили старшину реестровых казаков и польскую и украинскую шляхту. 14-тысячному польскому войску во главе с гетманом Потоцким в 1638 году с большим трудом удалось уничтожить 10-тысячную армию Павлюка. Потоцкий вспоминал: «Так упорно и непокорно было то мужичье, что никто из них не просил о мире и прощенье вины. Напротив, они только кричали, чтобы всем умереть в бою с нашим войском, и все действительно умерли, сражаясь против нас. И даже те, которым не хватало пуль и оружия, оглоблями и дышлами били наших солдат». После поражения реестровые казаки выдали Павлюка и его приближенных поляков. Казненного Павлюка сменил гетман Остраница, а после ухода Остраницы в Московскую Русь – полковник Гуня, но восстание вскоре было подавлено, и Гуня, подобно Остранице, также бежал в русские пределы. Теперь реестровых казаков стало меньше 6 тысяч и была отменена выборность почти всей казачьей старшины. Реестровые казаки сохранили право избирать лишь двух есаулов и нескольких сотников. Жить казаки могли только в Черкасском, Корсунском и Чигиринском староствах.
В конце 1647 года чигиринский сотник Зиновий Богдан Хмельницкий, из мелкопоместной украинской шляхты, испытавший немало притеснений от поляков (один шляхтич убил его сына, разорил хутор и похитил жену), бежал в низовья Днепра, где, собрав отряд беглых казаков, напал на польскую крепость Кодак, запиравшую выход из Сечи, и захватил ее. После этого успеха Запорожская Сечь избрала Хмельницкого своим гетманом. Он обратился с воззванием к населению Украины: «Никогда вы не найдете возможности свергнуть польское господство, если теперь не сбросите целиком иго польских чиновников и не добудете свободы, той свободы, которую наши отцы купили своей кровью… нет иного способа, кроме как победить врага силой…» Хмельницкому удалось заключить союз с крымским ханом. Польское командование недооценило серьезность ситуации. Коронный гетман Николай Потоцкий считал, что у Хмельницкого лишь 2 тысячи казаков и не более 500 татар перекопского мурзы Тугай-бея. В действительности же у Хмельницкого было до 8 тысяч запорожцев и примерно столько же татар. На Запорожье в апреле 1648 года двинулся польский отряд в 5–6 тысяч человек во главе с сыном гетмана Потоцкого Стефаном. Параллельно ему по Днепру на лодках плыл отряд реестровых казаков полковника Барабаша в 4–6 тысяч человек, усиленный несколькими сотнями немецких ландскнехтов. Запорожцы ждали противника у Желтых Вод – притока реки Ингулец. 3 мая реестровые казаки убили Барабаша, истребили немецких пехотинцев и присоединились к Хмельницкому. Польский же отряд устроил укрепленный лагерь на правом берегу Желтых Вод. Казаки Хмельницкого осадили лагерь и 6 мая несколько раз атаковали его, но взять не смогли. В ходе боя молодого Потоцкого оставили драгуны, перешедшие на сторону неприятеля. Поляки вынуждены были вступить в переговоры, чтобы договориться об отходе. Хмельницкий умышленно затянул переговоры на сутки, чтобы татары успели перерезать путь отступления войску младшего Потоцкого. Запорожский гетман согласился пропустить поляков при условии, что они сдадут казакам свою артиллерию. Татары, формально не участвовавшие в переговорах, напали на поляков при отступлении, причем казаки снабдили Тугай-бея трофейными пушками. Польские солдаты были частью уничтожены, частью пленены, а их командир погиб.
После победы у Желтых Вод казацко-татарская армия пошла на Корсунь, где располагались главные силы коронного гетмана Потоцкого и польного (полевого) гетмана Калиновского. По пути на сторону Хмельницкого перешел отряд из 3 тысяч драгун, в основном состоявший из украинцев. Польские войска почти вдвое уступали противнику в численности и были сильно деморализованы изменой реестровых казаков и украинских драгун. Потоцкий, вопреки мнению Калиновского, приказал отходить. Однако пути отхода перехватил 6-тысячный отряд запорожского полковника Максима Кривоноса. 16 мая поляки были разгромлены. Большая часть войска во главе с гетманами попала в плен. Лишь немногим больше 1 тысячи польских солдат добрались до Киева.
После победы под Корсунью на Украине началось широкое восстание. Повстанцы убили тысячи польских шляхтичей и горожан и десятки тысяч евреев – торговцев, ремесленников и управляющих имениями. Этот первый геноцид еврейского населения Украины по имени гетмана был назван «хмельничиной». Дальнейшая война украинцев с поляками привела к воссоединению Украины с Россией на Раде в Переяславле в январе 1654 года, но все эти события, связанные с восстанием Хмельницкого, уже выходят за рамки повествования в «Тарасе Бульбе».
Реальные биографии великого коронного гетмана Николая Потоцкого (1595–1651) и казацкого гетмана Якова Остраницы (Острянина) (? –1641) в гоголевской повести сознательно искажены. Потоцкий стал коронным гетманом, которым он именуется в «Тарасе Бульбе», только в 1646 году, то есть уже после подавления восстания Остраницы. Он также никогда не был в плену у казаков Остраницы и вообще в плену у казаков. В 1648 году он попал в плен к татарам – союзникам Хмельницкого после поражения под Корсунью. Но Гоголю потребовалось спрессовать исторические события для большей динамичности сюжета, и он соединил в судьбе Тараса события полувековой борьбы казаков с поляками. Остраница, в свою очередь, никогда не был казнен поляками. После того как Потоцкий разбил восставших, Остраница в 1638 году перешел в пределы России с 3 тыс. казаков и членов их семей и поселился на Чугуевском городище. Там три года спустя он был убит казаками, восставшими против произвола старшины. Но Гоголю не нужен был Остраница, погибший от рук своих же братьев казаков, это противоречило пафосу воспевания казацкого братства, и он предпочел казнить своего героя в Варшаве.
Любопытно, что в «Тарасе Бульбе» отразились родовые предания и легенды рода Гоголей, возводивших свою родословную к могилевскому полковнику Гоголю. Свод данных о полковнике Остапе Гоголе приводит один из первых биографов писателя Пантелеймон Александрович Кулиш (1819–1897) в «Записках о жизни Н. В. Гоголя» (1856): «Об Остапе Гоголе говорится в летописях при описании битвы при Дрижиполе (1655). Он один из полковников остался до конца верен гетману Петру Дорошенку, после которого еще несколько времени отстаивал подвластную себе часть Украины… Он ездил в Турцию послом от Дорошенка в то время, когда уже все другие полковники вооружились против Дорошенка и когда Дорошенко колебался между двумя мыслями: сесть ли ему на бочку пороху и взлететь на воздух или отказаться от гетманства. Может быть, только Остап Гоголь и поддерживал так долго его безрассудное упорство, потому что, оставшись после Дорошенка один на опустелом правом берегу Днепра, он не склонился, как другие, на убеждения Самойловича, а пошел служить с горстью преданных ему казаков воинственному Яну Собескому и, разгромив с ним под Веною турок, принял от него опасный титул гетмана, который не под силу пришло носить самому Дорошенку. Какая смерть постигла этого, как по всему видно, энергического человека, летописи молчат. Его боевая фигура, можно сказать, только выглянула из мрака, сгустившегося над украинскою стариною, осветилась на мгновение кровавым пламенем войны и утонула снова в темноте».
Трудно сказать, насколько достоверны сообщаемые П. А. Кулишем сведения об Остапе Гоголе. Часть из них, очевидно, легендарна. Так, в польских источниках нет никаких сведений об украинском гетмане (равно как и о полковнике) Остапе Гоголе, да и степень его близости к гетману Петру Дорошенко, в конце концов отказавшемуся от гетманства и ставшему царским воеводой в Вятке, скорее всего, преувеличена.
И уж совсем недостоверен следующий документ о полковнике Гоголе, приводимый А. М. Лазаревским в «Очерках малороссийских фамилий» (1875): «В 1674 году Остап Гоголь получил от польского короля Яна-Казимира грамоту на село Ольховец, в которой объясняется и служба Гоголя: «За приверженность к нам и к Речи Посполитой благородного Гоголя, нашего могилевского полковника (имеется в виду город Могилев-Подольский на Правобережной Украине, а не Могилев в Белоруссии. – Б. С.), которую он проявил в нынешнее время, перешедши на нашу сторону, присягнув нам в послушании и передавши Речи Посполитой могилевскую крепость, поощряя его на услуги, жалуем нашу деревню, именуемую Ольховец, как ему самому, так и теперешней супруге его: по смерти же их сын их, благородный Прокоп Гоголь, также будет пользоваться пожизненным правом». Праправнук Евстафия (по-украински – Остапа. – Б. С.) Гоголя, Афанасий, о предках своих в 1788 году показал: «Предки мои фамилией Гоголи, польской нации: прапрадед Андрей (?) Гоголь был полковником могилевским, прадед Прокоп и дед Ян Гоголи были польские шляхтичи; из них дед по умертвии отца его Прокопа, оставя в Польше свои имения, вышел в российскую сторону и, оселясь уезда Лубенского в селе Кононовке, считался шляхтичем; отец мой Демьян, достигши училищ киевской академии (где и название по отцу его Яну принял Яновского), принял сан священнический и рукоположен до прихода в том же селе Кононовке».
В подлинности «грамоты Яна-Казимира» усомнился еще П. А. Кулиш, резонно заметивший: «Странно, что в этом документе полковник Гоголь назван Андреем и получает в 1674 году привилегию на владение деревней Ольховец от польского короля Яна-Казимира, который за шесть лет перед тем отрекся от престола (в 1674 году королем был избран Ян Собеский, а значительную часть этого года польский трон был вакантен, так как предыдущий король, Михаил Вишневецкий, умер в 1673 году. – Б. С.). До сих пор ни в одном известном документе не встретилось не только полковника Андрея Гоголя, но и никакого другого полковника, кроме Остапа».
Также и А. М. Лазаревский в «Сведениях о предках Гоголя» (1902) выражает большое сомнение в подлинности дворянской родословной Гоголей: «Афанасий Гоголь о своем деде сообщает сведения неточные. Он называет Яна сыном Прокофия и, называя Яна шляхтичем, не говорит о том, что этот дед его был таким же священником села Кононовки, как и отец. (На священство последнего Афанасий Гоголь точно указывает в своем доказательстве.) Юридические акты свидетельствуют, что Ян Гоголь по отцу назывался не Прокофьевичем, а Яковлевичем и что он же, Ян, в 1697 году был викарием лубенской Троицкой церкви, а в 1723 году – священником села Кононовки. Можно думать, что Афанасий Гоголь умышленно скрыл священничество своего деда Ивана, потому что не любила перерождавшаяся в дворянство казацкая старшина связывать свое происхождение с лицами духовного и посполитого (крестьянского. – Б. С.) состояния. Поэтому священники превращались в «польских шляхтичей», а какие-нибудь бурмистры – в сотников. Это обычное явление в старинных родословиях».
Истинный свет на родословную Гоголя проливают также изыскания о. Алексея Петровского, в статье «К вопросу о предках Гоголя» (1902) утверждавшего: «Нам удалось добыть дневник одного из старейших священников Миргородского уезда, о. Владимира Яновского, который приходится троюродным братом Гоголю. Из дневника этого видно, что род Гоголь-Яновских ведет свое начало от Ивана Яковлевича (фамилии в документах нет), выходца из Польши (по всей видимости, Иван Яковлевич покинул Речь Посполитую из-за неприятия церковной унии. – Б. С.), который в 1695 году был назначен к Троицкой церкви г. Лубен «викарным» священником; вскоре он был переведен во вновь устроенную Успенскую церковь с. Кононовки того же уезда… Продолжателями рода и преемниками духовной власти Ивана Яковлевича были: сын его Дамиан Иоаннов Яновский (можно думать, что фамилия – от имени отца Ивана, по-польски – Яна), также священника кононовской церкви; далее… сын о. Дамиана Афанасий Дамианович – уже Гоголь-Яновский, – «примиер-майор», как сказано в семейной летописи; сын его Василий и внук Николай, писатель».
Причины, заставлявшие сыновей священников и вольных казаков превращаться в мифических польских шляхтичей, вскрыл А. Я. Ефименко в статье «Малорусское дворянство и его судьба» (1891): «Малорусский пан не имел еще государственного признания своих прав. Между тем только дворянское достоинство давало санкцию обладания землею, а главное – обязательным трудом (крепостных. – Б. С.). Малорусское панство кинулось на отыскивание побочных тропинок и лазеек, какими бы можно было пробраться в дворянство. Каждому надо было для себя доказать, что он «не здешней простонародной малороссийской», а какой-нибудь особенной шляхетской породы. Сподручнее и легче всего было доказывать свое непростонародное происхождение через посредство Польши; престиж шляхетства всегда окружал все польское. И вот какой-нибудь самый обыкновенный козацкий сын Василенко (по Василию отцу), выдвинувшись на маленький уряд, начинает подписываться на польский манер Базилевским, Силенко – Силевичем, Гребенка – Грабянкою и т. д. С течением времени все эти самозваные Базилевские и Силевичи успевали уверить и других, а может быть, и себя, в своем польско-шляхетском происхождении. Оставалось это утвердить документом. С деньгами и это было делом нетрудным. На этот случай были под рукой дельцы, которые охотно брались за фабрикацию необходимых документов. Вероятно, это стоило не особенно дорого, так как во времена возникновения комиссии о разборе дворянских прав в Малороссии оказалось до 10 000 дворян с документами, между тем как лет 15–20 перед тем малороссийское панство заявило, что у него документов нет, так как они растеряны через бывшие в Малороссии междоусобные брани и многочисленные войны».
Учитывая все эти данные, нельзя не признать справедливость вывода В. В. Вересаева в книге «Гоголь в жизни» (1933): «…Вопрос о происхождении Гоголя с отцовской стороны вырисовывается перед нами в таком виде: какой-то могилевский полковник Гоголь – не Остап, а никому не ведомый Андрей, – получил поместье от польского короля Яна-Казимира, уже за шесть лет перед тем отрекшегося от престола; в двух очень близких к этому Андрею Гоголю поколениях потомство его представлено священниками, что немного странно для дворян; никакой фамилии у потомков этого могилевского полковника Гоголя в документах не значится; только дети Яна от имени отца получают фамилию «Яновские»; брат Афанасия Кирилл со всем своим священническим потомством остается почему-то только с этой фамилией, без прибавки «Гоголь»; Гоголь-Яновским оказывается один Афанасий со своим потомством. На основании этого можно думать, что по отцу Гоголь-писатель вовсе не происходил от старинного украинского панства, а был происхождения духовного, дворянство же впервые получил его дед Афанасий Демьянович, сделавший себе карьеру женитьбою на дочери бунчукового товарища Лизогуба. Он, возможно, слышал о некоем могилевском полковнике Гоголе, но даже не знал его имени; предъявил наскоро сфабрикованный документ о своем якобы происхождении от могилевского полковника Гоголя, получил дворянство и прибавку «Гоголь» к своей настоящей фамилии «Яновский».
Можно предположить, что изготовитель грамоты о даровании шляхетства полковнику Гоголю ориентировался на легенду о том, что Остап Гоголь служил польскому королю Яну Собескому, но по какой-то причине спутал его с королем Яном-Казимиром, отрекшимся от престола после мятежа (рокоша) магната Ежи Любомирского еще в 1668 году.
Отец писателя Афанасий Демьянович (Дамианович) Яновский (1738 – начало XIX века) происходил из священников, окончил Киевскую духовную академию, дослужился до чина секунд-майора и, получив потомственное дворянство, придумал себе мифическую родословную. Не исключено, что он изобрел историю о своем мнимом родстве с полковником Гоголем, не то Остапом, не то Андреем, чтобы не ударить лицом в грязь перед родовитыми Лизогубами – родителями своей жены. Сам Николай Гоголь наверняка знал родословную своей фамилии и, как кажется, считал ее подлинной. Ученик Гоголя М. Н. Логинов вспоминал: «Двойная фамилия учителя Гоголь-Яновский затруднила нас вначале; почему-то нам казалось сподручнее называть его г. Яновским, а не г. Гоголем; но он сильно протестовал против этого с первого раза. «Зачем называете вы меня Яновским? – сказал он. – Моя фамилия Гоголь, а Яновский только так, прибавка; ее поляки выдумали». Также княжна В. Н. Репнина утверждала: «В Москве, встретив где-то Гоголя, одна из Репниных обрадовалась и пригласила его к себе обедать запискою, на которой написала адрес: Н. В. Яновскому (так его звали в Малороссии). Гоголь обиделся, обедать не приехал и дал знать, что его имя – Гоголь – достаточно известно в Москве».
Двух своих мнимых предков, вернее, одного, в летописях названного Остапом, а в поддельной грамоте Яна-Казимира – Андреем, Гоголь сделал сыновьями главного героя своей исторической повести. При этом Андрей Бульба, подобно никогда не существовавшему Андрею Гоголю, будто бы передавшему полякам могилевскую крепость, и реальному полковнику Остапу Гоголю, в конце концов перешедшему на службу польскому королю, становится предателем, предавая полякам лагерь осадивших Дубно казаков. Кстати сказать, местечко Ольховец, якобы пожалованное Андрею Гоголю, находится недалеко от Дубно (ныне – Олыка на самом севере Ровенской области, в пределах которой располагается и Дубно). Возможно, именно это обстоятельство подсказало Гоголю сделать Дубно центром действия «Тараса Бульбы», хотя в действительности никакого большого похода запорожцев на Дубно не было. Остап же Бульба, подобно историческому Остапу Гоголю, до конца оставался с казаками, хранил верность своему гетману и принял мученическую смерть. Вероятно, Гоголь знал, что прототип, судя по всему, также закончил свои дни на службе польской короне (правда, служил он не один, а со своими казаками, так что не откололся от казачества) и, скорее всего, помер своей смертью и даже успел еще отличиться в знаменитой битве с турками под Веной в 1683 году. Но ему требовался героический антипод предателю Андрию.
Показательно, что и Остап, и Андрий погибают, не оставив потомства. Возможно, у Гоголя все-таки оставались сомнения, что могилевский полковник Гоголь к его роду в действительности никакого отношения не имеет (скорее всего, его деду продали грамоту на это имя по воле случая, и писатель с тем же успехом мог стать Базилевичем или Грабянкой). Поэтому он предпочел оставить бездетными обоих героев, восходящих к своему мнимому предку.
Гибель главных героев повести – Тараса, Андрия и Остапа, в конечном счете, обусловлена не столько их разрывом с родовым целым – казацким братством, сколько обреченностью самой казацкой вольницы, о печальном конце которой с ликвидацией Запорожской Сечи Екатериной II хорошо помнил Гоголь. Все они – личности, которым так или иначе оказываются тесны родовые рамки. Как полагал еще Андрей Белый в «Мастерстве Гоголя» (1934), в «Тарасе Бульбе» «показан уже не отрыв особи от рода, а разрыв самого рода; и распад казацкого круга; две личности вынуждены по-разному предать несуществующий круг: предатель Андрей и мстящий ему за это будто бы патриот Тарас.
Тарас, выступив за дело «деда», убил Андрея: «Я тебя породил, я тебя и убью»; но уже надвое разделилось казацкое войско; одна часть ушла: бить крымцев; другая осталась: бить ляхов; погибли же – обе.
Андрей не бесславно погиб; он погиб – с честью; у него есть лозунг и предательства: «Что мне отец, товарищи и отчизна?.. Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя – ты! Вот моя отчизна!»; вместо того, чтоб обрасти волосами и хрипеть, сотрясаясь предательством (здесь и далее идет сравнение с колдуном из «Страшной мести». – Б. С.), он в предательстве просиял: «так, как солнце… он весь сияет в золоте».
Мстящий за измену Тарас – не особь рода, а – личность; его лозунг – не бытие в предках: любовь к товариществу: «Породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек»; в поисках товарищества и он вышел из общего круга, когда «снял… дорогую турецкую саблю… разломал ее на-двое, и кинул далеко в разные стороны оба конца»; и сказал: «Как двум концам сего палаша не соединиться в одно… так и нам, товарищи, больше не видаться»; бывшие его товарищи пошли к ляхам, потомки же их, украинофилы, мечтали о присоединении к Австрии; они шли против родины: по Тарасу; а по ним Тарас пошел против родины, когда из огня он бросил свой новый лозунг: «Подымется из русской земли… царь!»; согнул бы выю и он перед длиннобородым боярином-«москалем», как Андрей склонил голову перед ляхами, – доживи до времени Хмельницкого он; оба гибнут: Тарас и Андрей; оба уже – не в «деде»; Тарас стилизуется под старину; «все, старый собака, знает»; знает и Горация: не то, что Данило; оба гибнут гордо, как бы зная, что «дедовский» устав – фикция: родины – нет; род – умер; «дед» – мертвец; и по-разному «мертвецы», будущие «патриоты» Украины, долго потом грызли друг друга; Антоновичи – великодержавников; те – Антоновичей.
В одном отношении Тарас – Данило, пошедший на предателя; в другом – предатель-сын, обретая «новую» родину, погиб с честью; он мог обернуться к Тарасу и лицом всадника с Карпат; и – показать: убил свое дитя для того, чтоб предать потомков… Третьему отделению: Тарасу пришлось бы молчать».
Мнение это парадоксальное, по-своему остроумное, но вряд ли имеющее отношение к реальному гоголевскому замыслу. Остап в повести ясно противопоставлен Андрию, но ни в чем не противостоит своему отцу. Да и братство казаков у Гоголя – не родовое, а рыцарское, связанное прежде всего с войной. Ведь носители родового начала – это прежде всего женщины, а их в «Тарасе Бульбе» практически нет. Единственная героиня – красавица, дочь Дубенского воеводы, выступает в качестве орудия дьявола, соблазняя Андрия на измену.
Фантастическими преданиями об истории рода Гоголей-Яновских источники «Тараса Бульбы», ясное дело, не ограничивались. При работе над повестью Гоголь использовал «Историю Русов, или Малой России», составленную в конце XVIII или в начале XIX века. Ее авторство приписывалось архиепископу белорусскому Георгию Конисскому, а реальным автором был, по разным предположениям, историк Г. А. Полетика или его сын В. Г. Полетика. «История Русов» была издана только в 1846 году О. М. Бодянским, но до этого имела широкое хождение в списках. Гоголь использовал и книгу Д. Н. Бантыш-Каменского «История Малой России» (1822), также украинские летописи Самовидца и Грабянки.
В период работы над второй редакцией повести Гоголь дополнительно познакомился с рукописью князя Мышецкого «История о казаках запорожских, как оные из древних лет зачалися, и откуда свое происхождение имеют, и в каком состоянии ныне находятся». Она была издана только в 1847 году, но до этого, как и «История Русов», была широко распространена в списках.
В работе над повестью Гоголь использовал материалы украинского фольклора, собранные в «Запорожской старине» (1833) И. И. Срезневского, «Малороссийских песнях, изданных М. Максимовичем» (1827), «Украинских народных песнях, изданных М. Максимовичем» (1834) и в «Малороссийских и червонорусских думах и песнях, изданных П. Лукашевичем» (1836).
В повести Гоголя упоминаются киевский воевода Адам Кисель (1600–1653) и «французский инженер» – Гийом ле Вассер де Боплан (около 1600–1673). Последний в 1630–1648 годах жил на Украине, где, в частности, построил крепость Кодак, с взятия которой запорожцами началось восстание Хмельницкого в 1648 году. Созданное Бопланом «Описание Украины от пределов Московии до границ Трансильвании», впервые изданное во Франции в 1650 году, а на русском языке появившееся в 1832 году, было важным источником для гоголевской повести. Данные обстоятельства как будто указывают на XVII век как время действия «Тараса Бульбы». Примечательно, что именно у Боплана слово «Украина» впервые употребляется в качестве четко определенного географического названия.
В целом же хронология «Тараса Бульбы» сознательно неопределенна и отнесена в широком смысле слова к украинскому Средневековью. В тексте обеих редакций присутствуют приметы XVI–XVII веков. В опубликованном уже после его смерти предисловии к «Тарасу Бульбе» Н. И. Костомаров писал: «С конца XVI века начались восстания козаков против поляков. Их было несколько одно за другим; все они кончались несчастно для малороссиян, и после каждого восстания производилась жестокая расправа, следовали свирепые казни, а народ после того чувствовал более нестерпимый гнет над собой. Так делалось до 1648 года, когда вспыхнуло восстание гетмана Хмельницкого, совсем иначе повернувшее историю борьбы Малороссии с Польшей.
К этому времени восстаний малороссийского народа до Хмельницкого относится и «Тарас Бульба». Содержание его вымышленное, и трудно было бы, даже приблизительно, отнести его к тем или другим годам, так как сочинитель дозволяет себе в этом случае исторические неверности: например, вначале представляется как бы время Наливайки, следовательно, 1595 год, в то же время признаются существующими в Киеве академия и бурса, тогда как бурса в киевской коллегии устроена была только в XVII веке митрополитом Петром Могилою на его собственный счет, а киевская коллегия стала называться академией в XVIII веке. Но исторические неверности не лишают достоинства произведение Гоголя, которое имеет значение как плод его великого дарования по своему прекрасному художественному построению».
Перечисленные Костомаровым – далеко не исчерпывают перечень анахронизмов в «Тарасе Бульбе». Вот как, например, видится католическое богослужение Андрию во второй редакции повести (в первой редакции этого эпизода нет): «Около него с обеих сторон стояли также на коленях два молодых клирошанина в лиловых мантиях с белыми кружевными шемизетками сверх их и с кадилами в руках». При ближайшем рассмотрении данного эпизода можно сделать вывод о несколько ироничном отношении Гоголя к католицизму, вероятно, в связи с чрезмерной пышностью обрядов, и поставить под сомнение существующие свидетельства о том, что писатель одно время склонялся к принятию католической веры. Ведь шемизетка – это вставка, манишка или небольшая накидка на женское платье. В повести ей уподоблена белая одежда католического священника с короткими кружевными рукавами – то ли альба, напоминающая православный стихарь, то ли камизия – белое нижнее одеяние. Вроде бы так смотрит на чуждое ему католическое богослужение сам Тарас Бульба. Но в его времена шемизеток еще не было. Сознательным анахронизмом Гоголь дает нам понять, что здесь – авторский взгляд на католическую службу, в котором роскошное одеяние ксендза иронически уподоблено детали женского туалета.
Свидетельства о католических симпатиях Гоголя принадлежат польским ксендзам, с которыми Гоголь встречался в Риме в 1838 году. Ксендз Петр Семененко писал епископу Богдану Яньскому 17 марта 1838 г. (н. ст.): «Возвращаемся с обеда у княгини Волконской и с прогулки на ее виллу в сообществе ее, а также одного из наилучших современных писателей и поэтов русских, Гоголя, который нам очень понравился. У него благородное сердце, притом он молод; если со временем глубже на него повлиять, то, может быть, он не окажется глух к истине и всею душой обратится к ней. Княгиня питает эту надежду, в которой и мы сегодня несколько утвердились. Понятно, беседовали мы о славянских делах. Гоголь оказался совершенно без предрассудков, и даже, может быть, там в глубине очень чистая таится душа. Умеет по-польски, т. е. читает». Семененко сообщал также, что они долго обсуждали с Гоголем «Пана Тадеуша» Мицкевича и другие произведения польской литературы, причем Гоголь «хотел бы проникнуться силой польского языка».
