Борис Батыршин
Внеклассная работа

«Учащемуся портъ-артурской гимназіи Семёну Воскресенскому. Съ пожеланіемъ достойно служить отечеству на всякомъ избранномъ поприще. Вице-адмъ. Макаровъ»

«…Получилось! А если… чем чёрт не шутит?..»

Сёмка набрал полную грудь воздуха и выпалил, поражаясь собственному нахальству:

– Ваше превосходительство! Мы с одноклассником собираемся после гимназии поступать в военно-морское училище, а потому очень интересуемся военным флотом. Может, вы позволите посетить один из кораблей вверенной вам эскадры?

«… И откуда выскочил этот оборот? «Вверенной вам…»

– В Морской Корпус хотите? – закивал адмирал. – Похвально, похвально. России нужны знающие и храбрые моряки. Хотя это и нелегко, должен вас предупредить. Прилежно изучайте математику и физику юноша, сейчас флот держится на машинах, гальванике и точных науках!

Сёмка слушал, всем видом выражая почтение. Адмирал пожевал губами и добавил:

– Что до кораблей… не положено, конечно, во время военной кампании. Ну да не беда, сделаем исключение – раз уж вы выказали такую решимость! Лейтенант…

Красивый адъютант ловко подсунул Макарову папку с листком бумаги и карандаш. Несколькими росчерками Макаров набросал записку, с соизволением «гимназисту Семену Воскресенскому въ сопровожденіи одного лица того же возраста, что указанный гимназистъ, посѣтить съ цѣлями образованія военный корабль Россійскаго Императорскаго флота изъ состава Тихоокеанской эскадры». Адъютант пришлёпнул пропуск печатью – и откуда только успел её извлечь?

Ошеломлённый неожиданной удачей, Сёмка только кивнул. Принял из рук адмирала бумагу, старательно сложил, засунул в нагрудный карман. И, подчиняясь внезапному порыву, протянул Макарову ручку:

– Прошу, Степан Осипович! На память!

Адмирал усмехнулся – борода, и без того раздвоенная, расползлась в стороны. Положительно, нахальный мальчишка ему нравился! Адъютант смотрел на Сёмку, как на помешанного, по адмиральской свите прошелестел недоумённый шепоток. В толпе зевак повисло гробовое молчание.

Макаров наконец взял презент и, не глядя, сунул носителю аксельбанта. Тот послушно принял. Адмирал сделал лёгкий жест двумя пальцами – адъютант почтительно склонился к начальству, выслушал – и рысцой двинулся к пришвартованному неподалёку катеру. Сёмка не успел понять, что задумал адмирал, а адъютант уже торопился назад. В руке он держал матросскую бескозырку с чёрной атласной лентой, украшенной золотой старославянской вязью.

– А это вам, молодой человек, – Макаров протянул бескозырку Сёмке. В глазах адмирала снова плясали чёртики. – На память.

И добавил, садясь в коляску:

– Как соберётесь – прошу в гости. Обратитесь к любому матросу или офицеру – вам укажут, на каком корабле я держу флаг. Покажете записку на шлюпке, и вас проводят. Жду в гости, юноша!

Адмиральский кортеж покатил к Этажерке. Сёмка повертел в руках адмиральский подарок – на муаровой ленте, опоясывающей бескозырку, знакомая вязь: «Петропавловскъ». Сам не зная зачем, мальчик перевернул головной убор и заглянул внутрь. На белом ярлычке, аккуратно пришитом к вытертой подкладке, старательно, печатными буквами выведено: «Иванъ Задрыга». Буквы синие – химический карандаш? Мама рассказывала про такие – грифель надо было слюнявить, отчего язык становится фиолетовым…

Сёмка растерялся: точно, фуражка их знакомого! Боцманмат с флагманского броненосца, первый, с кем ребята заговорили, придя в себя на пирсе порт-артурской гавани! То-то надпись показалась знакомой – мальчик видел её как раз на бескозырке бравого унтера. Вот на этой самой!

«…И бывают в жизни совпадения…»

VII

Чань Ли, торговец рисовыми колобками, нерешительно мялся на пороге. Войти не решался, ждал, когда позовут. Чань Ли, как любой из китайцев, живущих в Люйшуне, помнил своё место.

Кто не знает дядюшку Ляо? Его слово – закон; старейшины всех китайских кварталов уважают дядюшку Ляо. Любому известно, что старик может рассудить всякий спор, да так, что все спорщики останутся довольны. Поможет попавшему в сложное положение соплеменнику, найдёт ответ на самый заковыристый вопрос. А его, Чань Ли, дело – проявлять почтительность и слушать; недаром дядюшка Ляо проживает в Люйшуне больше шести десятилетий.

Люйшунь – так назвали город, основанный в царствование императора Чжу Ди, семьсот лет назад, в начале правления династии Мин. Будущий император, возглавлявший тогда оборону северо-восточных границ Поднебесной, направил в эти края двоих посланников. Путь оказался спокоен и удобен – люйту шуньли, а добравшись до цели, посланники обнаружили меж сопок удобную гавань. Как полагается, послали обстоятельный доклад повелителю Чжу Ди, и по его приказу местность эта была названа Люйшунькоу – «бухта спокойствия».

Двадцать с лишним лет назад Бэйян дачэнь Ли Хунчжан повелел строить в удобном заливе Люйшунь порт для военных судов. Повеление было выполнено, и четыре года спустя в городе разместился отряд стрелков, чтобы охранять владения императора от хищников-французов. Командир китайского военного корабля «Вэйюань», доблестный офицер Фан Боцянь, возвёл на берегу земляную батарею. Она получила название «Вэйюань Паотай». Так Люйшунь стал крепостью. Позже немецкие инженеры усилили её оборону; одновременно их коллеги под руководством надменного баварца майора фон Ганнекена (тётка супруги Чань Ли служила в его доме кухаркой) возвели два дока – большой, для ремонта броненосцев, и малый, для москитного флота. Землечерпалки сутки напролёт исходили паром, вычерпывая со дна бухты чёрный ил – Люйшунь превращался в базу Бэйянского флота империи Цин.

А десять лет назад началась война. Защитник Люйшуня, генерал Цзян Гуйти, дезертировал; захватчики, злобные людишки из страны Ниппон, захватили город и вырезали двадцать тысяч жителей. Потом другие варвары, пришедшие с запада и с севера, вынудили ниппонцев уйти. Эти варвары дали городу новое название – «Порт-Артур», в честь никому в Китае не известного английского лейтенанта Уильяма Артура, чей корабль чинился здесь сорок три года назад. Нынешние хозяева Люйшуня, русские, пришельцы из страшных северных земель, тоже использовали это название. Как будто «Люйшунь» звучит хуже!

И всегда был здесь дядюшка Ляо, к которому жители квартала шли за советом и справедливостью.

Большой он человек, дядюшка Ляо. У такого можно и на пороге постоять. Чань Ли тоже не побродяжка – его знает весь квартал, семья Чань Ли обитает в Люйшуне уже не одно поколение. Его отец, и дед, и отец деда торговали пирожками из рисовой муки на этих кривых улочках. Чань Ли помнил резню, устроенную лесять лет назад захватчиками, – он, совсем ребёнок, сумел тогда спастись, спрятавшись в груде навоза возле дома дедушки Вана. А дедушка погиб – ниппонский палач отрубил ему голову изогнутым, бритвенно-острым мечом. Как и остальным жителям квартала – тем, кто не сумел или не догадался вовремя покинуть Люйшунь. Маленький Чань Ли выбирался по ночам из смрадного убежища и своими глазами видел некоторых из трёх дюжин бедолаг, на чью долю выпало хоронить тела казнённых.

Будущий разносчик рисовых колобков прятался в навозе целый месяц – и весь этот месяц тридцать шесть невольников таскали трупы; потом ниппонцы велели облить груду тел маслом и поджечь. Огонь пылал десять дней, а пепел и обгоревшие кости пришлось хоронить в четырёх огромных гробах у подножия горы Байюйшань.

Дядюшка Ляо был в числе этих трёх дюжин. Старик не захотел покидать обречённый город, оставшись с теми, кто привык полагаться на его мудрость и справедливость. Да, дядюшка Ляо дурного не посоветует. Слушать надо. В квартале говорят, что старик знает десять тысяч иероглифов – как писец губернатора провинции! Сосед Чань Ли, Сынь Гуай, составляющий за медную монету письма и жалобы для неграмотных соотечественников, знает куда меньше иероглифов, всего-навсего две тысячи. И неудивительно – уличному писцу Сынь Гуаю далеко до дядюшки Ляо!

Скрипнули циновки. В проёме двери неслышно возникла согбенная фигура. Дядюшка Ляо семенил, опираясь на толстую лакированную трость работы бейджинских мастеров. Этой трости, как слышал однажды Чань Ли, больше трёхсот лет, и в ней скрыт гибкий, тонкий, как полоса рисовой бумаги, и острый, как ниппонский меч, клинок. Но об этом разносчик рисовых колобков не думал – не его ума дело. Всякий должен знать своё место, и только тогда можно жить в мире и спокойствии.

– Разносчик Чань Ли? – голос хозяина дома был сух и рассыпчат, как песок на морском берегу. – Проходи, присаживайся.

Чань Ли благодарно склонился, сложив руки перед лицом, и замер. В дом не вошёл – приглашение было лишь знаком вежливости, не более. Чань Ли знал своё место.

– С чем ты пришёл, разносчик Чань Ли? – песчинки снова просыпались на циновки пола.

Чань Ли, не разгибаясь, протянул дядюшке Ляо небольшую тёмно-жёлтую монету. Золото? Нет, это дядюшка Ляо понял сразу – догадался разносчик. Конечно, лицо старика ничего не отразило, но вот лёгкий наклон головы… Не золото, что и говорить…

– Вот, это мне дал вчера вечером торговец рыбой Ван Люй. Он заплатил за рисовые колобки, заказанные на день рождения жены. Мы всю ночь готовили, не спали, но успели в срок. Вы же знаете, дядюшка Ляо, у меня самые вкусные рисовые колобки во всём нашем квартале!

Дядюшка Ляо кивнул.

– Рыбник Ван Люй заплатил русскими деньгами – тридцать семь копеек, как и договаривались. Но среди монет оказалась вот эта. Я не заметил, потому что давно знаю Ван Люя – он честный человек и никогда не платил негодной монетой.

– Почему ты считаешь эту монету негодной? – прошелестели песчинки.

– Я не считаю! – замотал головой Чань Ли. – Кто я такой, чтобы считать? Я всего лишь пеку рисовые колобки, а на свете так много разных монет!

Дядюшка Ляо снова кивнул. Воодушевлённый, разносчик продолжил:

– Дома я пригляделся повнимательнее и увидел, что надпись на монете какая-то странная. Вот смотрите, уважаемый Ляо, – и он выложил на ладонь другую монетку. Неровная, тёмно-медного цвета, с кромками, неравномерно сточенными от долгого употребления. Надпись гласила: 1/2 копѣйки. Ниже цифры – «1870» – и мелкие, стёртые сотнями пальцев буквы. Разносчик подождал, затем перевернул полушку. Императорская корона, а под ней – замысловатый вензель «А II».

– Видите, дядюшка Ляо? А монета рыбника совсем другая – и вензель не такой, и знаки! А без неё в плате, которую отдал мне Ван Люй, недостаёт целого алтына! Три копейки – немалые деньги для такого бедняка, как я!

Снова кивок.

– Вот посмотрите, как стёрта эта полушка! А эта монета совсем целая, а ведь в Люйшуне новые русские монеты – редкость! Если я попрошу Ван Люя заменить эту монету, он может на меня обидеться. А кому нужны ссоры с соседями? У Ван Люя покупают рыбу солдаты с батареи на Золотой горе и платят русской медью – так может, он и сам обманулся? Я маленький человек, откуда мне знать, что за монеты чеканят слуги русского царя? Вот я и решил показать её вам. Посоветуйте, принять или всё-таки пойти к Ван Люю и попросить замену? Если я скажу, что следую вашему совету, он не затаит на меня злобы. Вы всегда говорили, что мир между соседями ценнее любой выгоды…

Пауза – и снова посыпался песок:

– Ты хорошо сделал, что принёс монету мне. Тебе дадут за неё не один алтын, а алтын и ещё две копейки – чтобы ты запомнил, как важно и впредь поступать осмотрительно. Иди, разносчик Чань Ли, и живи в мире со своим соседом-рыбником – он не желал тебя обманывать. Монету же я заберу. Это будет разумно. Ты доволен, разносчик Чань Ли?

Гость с готовностью закивал. Мальчик лет десяти неслышно возник из-за спины дядюшки Ляо и протянул визитёру три медные монетки. Чань Ли схватил их и попятился, мелко кланяясь. Песок больше не шелестел, хозяин дома так же неслышно растворился. И как это он ухитряется ходить с тростью совершенно бесшумно?

Что ж, «меньше знаешь – крепче спишь», как сказал однажды один знакомый Чань Ли русский варвар.

Чань Ли остался доволен. Он уйдёт от дядюшки Ляо обогащённым истинно конфуцианской справедливостью, на которой уже многие тысячелетия зиждется Поднебесная. Да, только так: с самых низов, из трущоб, – и до дворцов Запретного города!

Что будет дальше с загадочной монеткой, он не задумывался. Какое дело разносчику до того, что металлический кружочек достоинством в десять рублей и цифрами «2014» осядет в шкатулке у дядюшки Ляо, чтобы когда-нибудь, при случае, быть извлечённым, приобщённым и обдуманным… когда придёт время.

Но дело ещё не было закончено: скоро торговца Ван Люя навестят два дальних родственника дядюшки Ляо. И рыбник, конечно, не станет скрывать от таких важных людей, что получил монетку от своего племянника семи лет от роду. Ван Люй взял ребёнка из милости, после того как его деревню сожгли разбойники-хунхузы. Мальчуган старательно помогает благодетелю, порой пополняя семейную казну несколькими медяками, добытыми на улице.

Родичи дядюшки Ляо навестят и шайку ребятишек, к которой прибился племянник Ван Люя, – и те в свою очередь расскажут о русских подростках, облагодетельствовавших юных попрошаек горстью необычных монет. Тем временем сам дядюшка Ляо встретится за чайником молочного улуна с господином Минем, самым известным менялой Люйшуня, и тот лишь добавит сомнений, заявив, что никогда не видал таких монет. После чего рассказ о расследовании, записанный на полоске рисовой бумаги, вместе с двумя такими же монетками присоединится к первой в шкатулке дядюшки Ляо. Пусть себе лежат – мало ли когда пригодятся…

Мудрый он, дядюшка Ляо. И, конечно, он не расскажет об этом никому – ни ниппонским, ни русским варварам. Скрыть, спрятать и неторопливо обдумать – но это ещё не скоро, не скоро. У дядюшки Ляо хватает забот.

Что тут скажешь? Китай…

VIII

– Ну и зачем тебе это понадобилось? – осведомилась Светлана. – Не можешь без идиотских выходок?

Вопрос был риторическим, и задан он был уже не в первый раз. Сёмка промолчал, остро переживая свою вину, – лишь втянул голову в плечи и зашагал быстрее. «… Сбежать от неё, что ли? Достала…»

День клонился к закату. Этажерка заполнялась фланирующими парочками; вечерний прилив ещё не начался, вода отступила от береговой линии, обнажив дно. Корабли лениво дымили, выстроившись рядами вдоль Тигровки, до самого выхода на внешний рейд. Сколько же времени прошло? А завтракали они… когда?

– Что-то мне есть захотелось. – Светка будто угадала его мысли. – Жаль, тут «Макдональдса» нет, верно? Сейчас бы по бигмаку и деревенской картошечке… – Ага, и по большой коле!

Сёмка вспомнил ароматы кунжутного масла, тухлой рыбы и прогорклого жира – запахи китайских кварталов. Интересно, а где в этом городишке обедают русские?

Подходящее заведение скоро нашлось – кофейня, через площадь от длинного здания с чугунной оградой. Слева от входа вывеска: «Портъ-Артурская женская гимназія». Сёмка поспешно увлёк спутницу прочь – не хватало ещё натолкнуться на Галину!

Фасад дома на углу площади, был повреждён; перед зданием возились четверо китайцев, наваливая на тележку битый кирпич. Часть мостовой отгораживал низкий барьер; около него прохаживался туда-сюда стрелок с винтовкой за плечом. Тонкий штык колыхался над папахой в такт шагам – раз-два…. Ребята переглянулись и несмело приблизились.

За перекрещенными горбылями, среди битого булыжника и вывороченной земли торчало нечто чёрное, цилиндрическое. Сёмка пригляделся – и невольно попятился. – Что это, дяденька солдат? – робко поинтересовалась Светлана.

– Бонба с японского броненосца, барышня, – охотно пояснил стрелок. – Вчера днём как зачали косорылые палить – сюды, значить, и прилетело! Вона какая здоровая, с хорошего поросёнка! Большая, видать, в ей сила, да Господь уберёг, не разорвалась, окаянная!

Вот он – калибр двенадцать дюймов! Сёмка проследил взглядом траекторию, по которой мог прилететь снаряд. Скользнув с неба по пологой дуге, он снёс часть верхнего этажа, и, продолжив полёт, уткнулся сюда. Но – не сработал взрыватель, а то и это здание, и соседние могли бы не устоять.

Сёмка поёжился, вспомнив столбы взрывов над крышами пакгаузов. И ещё кадры старой кинохроники: заваленные сугробами улицы, высокие дома с окнами, перечёркнутыми косыми бумажными крестами. По сугробам пробираются сгорбленные, закутанные в платки женщины, тянут за собой санки с вёдрами. Стена дома вдруг рушится – неестественно медленно, в клубах пыли, накрывая лавиной битого кирпича и сугробы, и санки, и людей…

И – неприметная надпись на стене, которую он видел совсем недавно – давно, на экскурсии:

ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА

УЛИЦЫ НАИБОЛЕЕ ОПАСНА.

Ниже – пожухлые гвоздики и алюминиевые ванночки от догоревших свечей.

Вот оно, значит, как…

Еда оказалась вполне приличной – пироги с луком и рисом, что-то вроде котлет и по глубокой тарелке густых щей. Разбитной малый, подававший заказ (не китаец, самый что ни на есть русский!), лишь усмехнулся в усы и отправился за бутылкой загадочной «сельтерской» – её он предложил в качестве замены пиву, которое Светка с возмущением отвергла. Сёмка настаивать не стал, хотя и считал, что возраст позволяет ему некоторые вольности.

Одолеть всё принесённое оказалось делом непростым – похоже, порции были рассчитаны на пузатых великанов, три недели державших голодовку. Разлив по высоким стаканам «сельтерскую» (обычная минералка, только подавали её в керамических, терракотового цвета бутылках с круглым штампом и готическими буквами на этикетке), ребята взялись за сахарные коржики. Жизнь определённо налаживалась, и Светка подобрела настолько, что перестала шпынять Сёмку за выходку с адмиралом. Мальчик закинул ногу на ногу и сидел, слегка развалившись на стуле. Как странно – они в осаждённом городе, но – и столик со скатертью, и сахарные коржики с лимонадом, и никакого голода… С Этажерки доносятся вздохи полкового оркестра; дамы с офицерами, проезжающие в колясках, веселы и беззаботны. Будто не падали на город двенадцатидюймовые «чемоданы», будто не вставали над крышами дымные столбы разрывов!

– А знаешь, Галка тоже журнал ведёт! – оказывается, Светка давно что-то взахлёб рассказывала. – Не ЖеЖе, конечно, обычный бумажный, тетрадка такая. И даже картинки есть – вырезает из газет и наклеивает. Она мне показывала, когда мы собирались спать, – я пару страничек сфоткала незаметно на телефон. Вот, смотри!

Сёмка послушно взял «Самсунг». А почерк у гимназистки отменный, ему так нипочём не суметь…

«Въ одинъ изъ первыхъ дней войны папа предложилъ мамѣ вернуться въ Екатеринославъ, но мама рѣшительно отказалась. Папа настаивалъ, говоря, что ради дѣтей мама должна уѣхать и не рисковать нашими жизнями. Тогда мама сказала: «Чему быть, того не миновать. И какая ужъ у насъ будетъ жизнь безъ тебя?.. А если ужъ умирать, то умремъ вмѣстѣ. А можетъ быть, Господь и сохранитъ насъ всѣхъ. Да и не доѣхать мнѣ одной въ такое время, съ такими малышами, какъ Ларочка и Лёля. И можетъ быть, я здѣсь смогу быть полезной и нужной не только тебѣ, но и другимъ».

– Я так удивилась, когда узнала, что Галке всего двенадцать лет! – продолжала Светлана. – С виду – наша ровесница, и говорит, как взрослая. А сама совсем маленькая, у нас в шестом классе училась бы!

– Да, прикольно, – согласился Сёмка. – Интересно, этот дневник там, у нас, можно найти? Узнали бы, что потом будет с Галиной.

И осёкся – Светкины глаза набухли слезами.

– Сём… Ты правда веришь, что мы вернёмся? Целый день ищем эту дверь, и ничего…

– Конечно вернёмся! – преувеличенно бодро заявил он. Сейчас главное – чтобы Светка поверила, а там видно будет… – Куда мы денемся? Ключ-то у нас. А раз есть ключ, значит, и дверь должна быть!

– Должна, да… – вздохнула девочка. Она справилась с собой и теперь вытирала глаза уголком салфетки. – А вдруг её вовсе нету? В школе – да, была дверь, а здесь-то мы вышли прямо на набережную – как на той фотографии!

Сёмка резко выпрямился.

– Повтори, что ты сказала!

– Что? Я говорю, может, и двери-то никакой не будет, просто место, куда надо шагнуть. Круг на земле или……

– Нет, не то. Что ты сказала про фотографию?

– Да на той фотографии, возле кабинета был тот самый причал, где мы оказались, помнишь? А дверь была рядом с ним.

– Точно! – Сёмка хлопнул себя по лбу – так, что барышня, сидевшая через два столика от них, вздрогнула и оглянулась на шумных соседей. – То-то мне показалось, что я где-то всё это уже видел!

– И что? Ну видел и видел – какая разница?

– А такая! – Сёмка разозлился на бестолковую собеседницу. – Дверь появилась рядом с фотографией, на которой изображены гавань и пирс. Мы вошли в эту дверь – и оказались на этом самом пирсе!

– Так ты думаешь…

– Да! Нам надо найти где-нибудь фотографию или картину с видом Москвы – возле неё наверняка и есть дверь!

– То есть, может быть, отыщется, – добавил он, увидев, как Светка скептически поджала губы. – Что мы, в конце концов, теряем? И так целый день впустую пробегали по городу – сколько можно? Вечер уже! Что нам, идти к Топольским? «Пустите нас пожалуйста, мы больше не сбежим…»

Светка хихикнула, стрельнув глазами из-под ресниц. Сёмка хмыкнул в ответ.

Послеобеденная расслабленность пропала без следа. Стулья стали вдруг жёсткими, веранда – неуютной, открытой всем сквознякам. Официант, проходя мимо, покосился на ребят, и Сёмке вдруго остро захотелось спрятаться – хотя бы под стол. А вдруг их уже ищут по наводке Галкиного папаши?

Всё, пора брать себя в руки…

– Так, – решительно заявил он. – Фотография – это идея, будем искать. Но где? Мы же в дома не заходили, только к Топольским, в это кафе да ещё в пару лавочек. А видов Москвы я там что-то не заметил….

Светка пожала плечами: Сёмка был прав.

– Не залезать же во все дома подряд верно? Но у нас, к счастью, есть подсказка….

– Подсказка? Какая?

– Да школа же! – Семён стукнул кулаком по коленке. – Где мы нашли дверь? В нашей школе, верно? Вот и сейчас – поищем в здешних школах! Адъютант Макарова говорил, что в Порт-Артуре их несколько – две гимназии и это, как его… реальное училище!

– Да, и ещё Пушкинская школа! Только она, кажется для взрослых. А если там нет картинок Москвы?

– Быть того не может! – уверенно отозвался Сёмка – В любой школе по стенам развешаны всякие плакаты – может, и при царе было так же? Мама говорила, у них, в советские ещё времена, висел стенд, как в нашей школе: «Москва – столица нашей Родины».

– При царе столицей была не Москва, а Санкт-Петербург!

– Хм… верно… Но ведь должен у них быть кабинет географии? Может, там?

– Да, или в кабинете истории! – подхватила Светлана. – И в какую гимназию пойдём?

– А вот в эту, – Сёмка указал на здание через площадь. – Не найдём там – поищем в другом месте. Школ в Артуре всего четыре, как-нибудь справимся.

Санктъ-Петербургская книжная писчебумажная торговля. Литографія.

Содержитъ мѣщанинъ Померанцевъ съ разрѣшенія властей

Надпись украшала фасад двухэтажного домика по соседству с кофейней.

– Сём, давай заглянем! – жалобно попросила Света. – У тебя ведь остались деньги? Посмотрим книжки, на память что-нибудь купим, ладно? А то у тебя бескозырка, а у меня – никакого сувенира!

– Как это никакого? А Галкина юбка? – попытался отшутиться Сёмка. Не помогло – его немедленно обвинили в жадности, чёрствости, после чего Светлана, решительно толкнула дверь заведения мещанина Померанцева.

«Хоть успокоилась – и на том спасибо! – подумал Сёмка, заходя вслед за девочкой в низкое темноватое помещение. – Только что чуть ли не рыдала – и на тебе, уже сувениры ей подавай…»

В лавке было всего двое посетителей. Высокий морской офицер перебирал на полках пухлые томики с заглавиями на французском, а у прилавка копошился в стопке ярких листков стрелок в шинели и лохматой папахе. Светлана немедленно принялась разглядывать большие альбомы с чёрно-белыми изображениями дам в старомодных нарядах, а Сёмка заглянул солдату через плечо. Кричаще яркие картинки, на которых бородатые, в мохнатых папахах молодцы- поднимают на штыки мерзких желтолицых карликов, по три штуки за раз. Карлики корчатся, вопят, роняют винтовки и знамёна, украшенные лучами восходящего солнца. На заднем плане, над разбитыми пушками, встают аккуратные треугольные кустики разрывов.

Солдат отобрал два листка, расплатился парой монеток и вышел. К продавцу тут же подошла Светка с целой стопкой: два модных альбома и книжка в жёлтой бумажной обложке. На верхнем листе значилось:

Антонъ Чеховъ

Остров Сахалин

(изъ путевыхъ записокъ)

Изданiе редакции журнала Русская мысль.

И пониже, мелко:

Москва, Высочайше утвер. Т-ва Кушпоровъ и Ко, Пименовская ул., собственный домъ.

1895 г.

Что за «высочайше утв.»? Наверное, цензура, решил Сёмка. Что им на литературе рассказывали про Пушкина? Царь, кажется, заявил: «Я буду его единственным цензором». Может, и Чехова он так же «высочайше утвердил»?

Мальчик довольно хмыкнул. Не зря, значит, учился, запоминал – пригодилось!

– Это же первое издание, Сём! – восторженно защебетала Светка. – Мы проект по литературе делали, и я как раз реферат писала, по Чехову. Отдельные главы его «Путевых заметок» в 1893-м вышли в приложении к журналу «Русская мысль». Это оно и есть, смотри! Я сканы скачала в интернете, для реферата – только там листы были жёлтые, в пятнах от старости. Здорово, правда?

«Тоже мне, википедия ходячая! И всё-то она знает…»

Сёмка попытался перевернуть страничку. К его удивлению, ничего не вышло – книжка была собрана из бумажных листов, многократно сложенных и не разрезанных по сгибам. Брак? Он недоумённо поглядел на продавца.

– Не разрезана-с! – с готовностью пояснил тот. – Книжки «Русской мысли» и «Нивы» всегда неразрезанными присылают. Вот, пожалте, ножик для бумаг – моржовая кость, довоенные поставки из Японии.

Мальчик взял изящную вещицу. Жёлтая полупрозрачная кость, тончайшая, несомненно, ручная резьба – фигуры воинов со зверскими лицами и сложными причёсками, длинные изогнутые мечи. Такой надо в музей, под стекло – а его запросто продают в какой-то лавчонке…

– Заверните! – решительно заявил Сёмка. – И ещё это, пожалуйста. Сколько с нас?

И указал на стопку плакатов, которые рассматривал солдат.

В лавке ребята оставили восемь рублей двадцать семь копеек. В последний момент Сёмка добавил к покупкам большой, переплетённый в бархат альбом «Русский военный флот» – роскошное благотворительное издание с золотым обрезом. Его страницы украшали литографии с портретами флотоводцев и изображениями военных кораблей – от ботика Петра Первого до многотрубных красавцев вроде «Аскольда» или «Цесаревича», которые ребята совсем недавно видели на артурском рейде. Альбом купили по совету морского офицера – тот представился Константином Александровичем Унковским и вместе с Сёмкой долго листал военно-морские тома.

Альбом предназначался, по замыслу Сёмки, в дар школьному музею. Он представил, как вручит монументальный том Татьяне Георгиевне. Наверняка он будет лежать на видном месте, под стеклом. А в уголке – маленькая табличка: «Дар ученика 8 “В” класса Семёна Воскресенского».

Простенько и со вкусом. Осталась сущая ерунда – вернуться домой.

А вот Светка нисколечко не сомневается, что нужная им фотография окажется в первой же гимназии – в этой, женской, где учится Галина. И, конечно, заветная дверь тоже будет там. Кстати, о Галине…

– Свет, а Свет, – мальчик тронул одноклассницу за локоть, – Галка не говорила, когда у них заканчиваются уроки? Как бы нам на неё не наскочить…

– В два часа пополудни, четырнадцать ноль-ноль по-нашему. Она ещё сказала, что часто остаётся в гимназии после занятий – ждёт, когда Казимир заберёт её домой. Иногда часов до семи вечера.

– Паршиво, – поморщился Сёмка, сверившись со смартфоном. – Сейчас восемнадцать ноль три, она вполне может оказаться ещё там…

– Давай постоим снаружи, дождёмся, когда Казимир её заберёт, – неуверенно предложила Светлана.

– А как потом сами попадём в гимназию? Видела, какой там швейцар? Запрёт дверь – и всё! Не стекло же нам бить! Нет уж, пошли сейчас…

Гимназический швейцар оказался персоной весьма представительной. Ребята заметили его, когда в первый раз подошли к этому учебному заведению. Благообразный старик с раздвоенной, как у адмирала Макарова, бородой обмахивал метёлкой из птичьих перьев рамы картин, висящих в вестибюле. А может, среди них есть и завалящий московский пейзажик?

– Ждать не будем! – решил Сёмка. – Идём прямо сейчас. Ты первая, я за тобой, со стопкой книг. Привяжутся – соври, что несёшь книги в дар гимназической библиотеке от сослуживцев Галкиного отца. Проглотят, куда денутся…

В швейцаре за версту чувствовалась военная выправка, и Сёмка надеялся, что старый служака отнесётся к офицерскому подарку с почтением. Ну а Галина… Ладно, будем решать проблемы по мере их возникновения. Может, она давно уже дома.

– Сём… – Светка остановилась и снова вцепилась Сёмке в запястье. – Давай изо всех сил захотим, чтобы эта дверь оказалась там! Если сильно-сильно хотеть, то сбудется!

– Давай! – кивнул он. Светкины пальцы мелко дрожали

«Замёрзла она, что ли?»

Не разжимая рук, ребята поднялись на гимназическое крыльцо.