Бернард Корнуэлл
Наполеон, крах императора. История о четырех днях, трех армиях и трех сражениях, определивших судьбы Европы

2. «Боже, Наполеон меня надул!»

Конечно, Наполеон был прав, когда заявлял, что самое трудное на войне – раскрыть планы противника. Как раз в этом и состояла трудность, с которой столкнулись маршал Блюхер и герцог Веллингтон. Что же задумал Наполеон?

Первый вопрос: а нападет ли он вообще, и если да, то когда нападет и где? Еще за три дня до того, как разразилась буря, герцога Веллингтона увещевали, что никакого удара не будет. Он собирался дать бал в Брюсселе 21 июня, в годовщину своего великого сражения при Витории, и когда герцогиня Ричмонд спросила, не будет ли опасно устроить бал 15 июня, он заверил ее: «Можете давать ваш бал с полной безопасностью, не опасаясь вторжения». Во вторник, 13 июня, он писал своему другу в Англию:

Здесь ничего нового. Есть донесения, что Бонапарт собирает армию и нападет на нас, однако мне сообщили из Парижа, что на 10-е число он все еще там. А по его речам к законодательному собранию я сужу, что выступление его в поход не так уж неизбежно. Думаю, мы сейчас слишком сильны для него.

Это письмо написано во вторник, а днем раньше, в понедельник, 12 июня, Наполеон отбыл из Парижа, чтобы присоединиться к Северной армии во Фландрии. 14 июня его армия подошла вплотную к границе, а союзники еще ничего не подозревали. Блюхер разделял мнение Веллингтона. Своей жене он писал: «Бонапарт на нас не нападет». Однако Бонапарт именно это и готовился сделать. Он закрыл границы Франции. «Не пропускать ни карет, ни повозок», – приказал он. А в это время к северу от границы – в провинции Бельгия – британская и прусская армии рассредоточились по полосе земли шириной в полторы сотни километров.

Такое рассредоточение требовалось по двум причинам. Союзники находились в позиции защиты. Они не могли нападать, пока не получат численного преимущества, пока австрийская и русская армии не подойдут к границам Франции. Так что на тот момент Веллингтон и Блюхер ждали, хотя, конечно, знали, что император может напасть на них прежде, чем они на него. Веллингтон мог размышлять о маловероятности такого нападения, но обязан был исключить малейшую его возможность, а значит, следовало наблюдать за всякой дорогой, по которой могли прийти французы. Если рассуждать задним числом, то кажется очевидным, что Наполеон должен был ударить в место соединения британской и прусской армий, чтобы разделить их, но в тот момент Блюхеру и Веллингтону это очевидным не казалось. Веллингтон боялся, что Наполеон выберет дорогу западнее, через Монс и далее, на Брюссель, или даже через Гент, где нашел убежище Людовик XVIII. Такой удар отрезал бы Веллингтона от побережья, нарушил бы снабжение его армии. Что бы ни произошло, Веллингтон хотел быть уверен, что в случае проигрыша у его армии есть безопасный путь для отступления, а путь этот вел на запад, к Остенде, откуда корабли могли эвакуировать армию в Британию. У Блюхера был такой же интерес, только его путь к отступлению лежал на восток, в Пруссию.

Так что обе армии рассеялись, пытаясь уберечься от любой возможной атаки французов. Самые западные прусские силы – корпус генерала фон Бюлова – располагались в полутора сотнях километров восточнее западного фланга Веллингтона. А еще это рассеяние было необходимо, чтобы прокормить обе армии. Войска зависели от закупок местных интендантов, и, если бы в одном месте собралось слишком много людей и слишком много лошадей, там очень скоро не осталось бы ни еды, ни фуража.

Поэтому союзники рассеялись по стране, а Наполеон сконцентрировал свою армию к югу от реки Самбры, на главной дороге, что вела через Шарлеруа к Брюсселю. Почему же союзники этого не обнаружили? В Испании герцог Веллингтон располагал превосходной службой разведки, и проблемой для него был избыток разведданных, а во Фландрии в 1815 году его, можно сказать, ослепили. Пока не закрыли границу, он получал множество сообщений от выезжавших из Франции на север, но большую часть этих сообщений составляли домыслы, и все они были противоречивы. А еще его лишили любимого источника сведений, офицеров британской разведки.

Офицеры британской разведки были надежными людьми, исследовавшими вражескую территорию и целиком зависевшими от первоклассных лошадей, способных уйти от французской погони. Они выезжали на задание в полном обмундировании, поэтому их не могли обвинить в шпионаже, и оказывались крайне действенными. Их начальником был шотландец Колкухун Грант, и Веллингтон потребовал, чтобы Гранта назначили в Бельгию в качестве начальника его отдела разведки. Грант прибыл в Брюссель 12 мая и сразу же приступил к созданию агентурной сети вдоль французской границы. Очень скоро работа разочаровала его, поскольку приграничное население было франкоязычным и сочувствовало Наполеону, либо оказывалось угрюмо и безразлично. Не смог Грант отправить своих разведчиков и за границу, поскольку официально союзники воевали не с Францией, лишь с Бонапартом.

Но у Гранта сохранились прекрасные связи в Париже – случайно, из-за того, что в 1812 году Гранту не посчастливилось в Испании, и он попал в плен к французам. Французы, зная, как Веллингтон его ценит, отказались его обменивать или отпускать под честное слово, но отправили во Францию под стражей, правда, недостаточно надежной. Как-то раз у границы, в Байонне, шотландец сбежал из-под стражи и узнал, что в городе находится генерал Жозеф Суам – французский офицер, выслужившийся из рядовых, – и он собирается ехать в Париж. В порыве отчаянной храбрости Грант познакомился с генералом, представившись американским офицером, и упросил его взять с собой в поездку в свой экипаж. Одет при этом он был в британский красный мундир 11-го пехотного полка, но никто и не подумал спросить его об этом. Что французы смыслят в американской униформе? Попав в Париж, бесстрашный Грант нашел источник сведений в Военном министерстве и сумел отправлять донесения герцогу Веллингтону в Испанию. Со временем Грант вернулся в Англию, а информатор в Париже у него остался, и, став главой отдела разведки у Веллингтона, Грант вновь связался с ним. Информатор предоставил множество ценных сведений про Северную армию, но Гранта больше всего интересовало, будет ли Наполеон нападать? И если да, то где? Правильный ответ французы подсказывать не спешили. Первый контакт между армиями произошел на дороге к Монсу, где французские конные патрули обменивались выстрелами с пикетами союзников, изображая, что Наполеон производит рекогносцировку прямой дороги на Брюссель.

Карта на с. 44 показывает диспозицию союзников. Пруссаки занимают обширную местность к востоку от главной дороги, ведущей на север от Шарлеруа. Британцы широко распределились к западу от дороги. Британская штаб-квартира находится в Брюсселе, а маршал Блюхер – почти в 80 километрах от нее, в Намюре, прикрывает самую удобную дорогу для прусской армии на тот случай, если бы ей пришлось отступать. Это важный момент. Если Наполеон ударит по-настоящему сильно и опрокинет обоих противников, то не оставит им ни малейшего шанса соединиться, потому что пруссаки будут отступать на восток, а британцы двинутся на запад – каждый побежит спасаться домой. Это, в сущности, и есть план Наполеона – разделить союзников и разобраться с ними по одному. Чтобы достичь этого, 14 июня он сконцентрировал свою армию к югу от Шарлеруа. Теперь он изготовился бросить свое войско, словно копье, в сердце растянутой диспозиции союзников.

Наполеон напал в четверг, 15 июня. Он пересек границу, и его войска двинулись на Шарлеруа. Прусский конный заслон схватился с французской кавалерией, и гонцы поскакали на север с известием о нападении французов. Однако, когда эти донесения попали в руки Веллингтону, он им не поверил. Герцог опасался, что всякое нападение французов на этой дороге – всего лишь финт, чтобы отвлечь его от настоящей атаки, которая придется на правый фланг. Впоследствии герцога упрекали за его опасения, утверждая, что Наполеон никогда бы не ударил на запад, потому что это соединило бы Веллингтона с армией Блюхера, однако герцог знал, что от Наполеона следует ждать неожиданностей. И потому осторожничал. В Брюсселе распространился слух, что армия выступит 25 июня, но это был лишь один слух из многих. Эдвард Хили, младший конюший на службе у британского штабного офицера, зафиксировал этот слух в дневнике и добавил, что офицеры отдают оружие в скобяные лавки, на заточку, а у суконщиков закупают ткань на бинты. «Но вообще-то, – заметил он, – жизнь продолжается так, будто ничего серьезного не происходит».

Император подошел к границе 14 июня. Следующей ночью герцогиня Ричмонд давала бал в Брюсселе. Герцог присутствовал.

А тем временем на юге дела союзников пошли не так, как было задумано.

Шарлотта, герцогиня Ричмондская, была замужем за четвертым герцогом Ричмондом, не слишком удачливым воином, истинной страстью которого была игра в крикет. Под его командованием находился маленький резервный отряд, размещенный в Брюсселе, и жена-шотландка, дочь графа, душа общества. В 1815 году ей исполнилось 47, она была матерью семи сыновей и семи дочерей. Веллингтон заверил герцогиню, что ее бал не потревожат нежеланные вести, хотя и отговорил ее от роскошного пикника в деревне к югу от Брюсселя. Слишком много приходило вестей о французских разъездах, так что лучше герцогине принимать гостей в самом Брюсселе.

Герцог и герцогиня арендовали большой особняк с вместительным флигелем, который превратили в великолепный бальный зал. Флигель богато украсили драпировками из алой, золотой и черной ткани, между колонн, обернутых фольгой, украшенных цветами и драпировками, свисали люстры. Блистали и гости во главе с Виллемом Оранским, известным также как Тощий Билли или Лягушонок. Двадцатитрехлетний кронпринц новоиспеченного Королевства Нидерланды был для герцога чем-то вроде занозы, хотя лично герцог его любил. Проблема заключалась в отце Лягушонка, короле Виллеме I, настоявшем, чтобы его старший сын принял высшее командование в англо-голландской армии. Веллингтону пришлось подчиниться, иначе он остался бы без голландского войска, поэтому значительная часть армии герцога оказалась под командованием молодого человека, который своими полномочиями и званиями был обязан только случаю рождения в королевском семействе. Он командовал 1-м корпусом, и поскольку герцог настаивал, чтобы ненадежные и неопытные батальоны включили в свой состав некоторое количество умудренных опытом ветеранов, то принц командовал также и некоторыми из лучших британцев и ганноверцев герцога.

На протяжении почти трех лет в Испании принц был адъютантом герцога, и полученный опыт позволял ему сильно преувеличивать мнение о собственных военных талантах. Его прозвали Тощим Билли за необычно длинную и худую шею, а Лягушонком за короткие и редкие волосы, широкий рот и глаза навыкате. Считается, что он был помолвлен с принцессой Шарлоттой, единственной дочерью британского принца-регента, но, когда та увидела, как он напился на скачках в Аскоте, разорвала помолвку. Тощий Билли легкомысленно отмахнулся от ее отказа, решив, что она скоро передумает. Точно так же он отмахнулся от франкоязычных подданных своего отца – бельгийцев, «идиотов». А поскольку образование он получил в Итоне, то чувствовал себя дома скорее в британской компании, нежели в обществе своих соотечественников. В последующие несколько дней ему под командование отойдет почти треть армии Веллингтона, но, к счастью, в помощниках у Лягушонка окажется пара талантливых штабных офицеров, которых герцог упросил сдерживать неосмотрительность, самонадеянность и энтузиазм принца.

На балу собрались сливки общества, орденоносный сонм дипломатов, воинов и аристократов, одним из них был генерал дон Мигель Рикардо де Алава Эскивель, военный, назначенный испанским послом в Нидерландах. Военную карьеру он начал в испанском флоте, участвовал в Трафальгарском сражении против флота Нельсона, но военная необходимость потребовала, чтобы Испания вошла в союз с Великобританией, и Алава, после Трафальгара служивший в испанской армии, отправился к Веллингтону в качестве атташе. Британо-испанские отношения омрачались затруднениями, подозрительностью и взаимным недопониманием, но были бы еще хуже, если бы не такой разумный и тактичный советник, как Алава. Между ним и герцогом завязалась дружба на всю жизнь, и в эти несколько дней испанец оказался вместе с герцогом. У него не было дел в Ватерлоо, лишь дружеская привязанность заставила его разделить с англичанами все опасности, и герцог был крайне признателен ему за это. Алава оказался одним из немногих, переживших и Трафальгар, и Ватерлоо. По большей части это были французы, потому что по крайней мере один батальон при Ватерлоо служил на кораблях обреченного флота Вильнева.

На балу присутствовал сэр Томас Пиктон. Он недавно прибыл в Брюссель, в командование 2-го корпуса герцога. Его очень ждали, потому что Пиктон был боевым генералом, много и успешно служившим в Испании и Португалии. «Вперед, шельмецы! – кричал он, поднимая людей в атаку при Витории. – Вперед, мужичье драчливое!» Он был вспыльчивый валлиец, дюжий и растрепанный, но несомненно храбрый. «Грубый, похабный дьявол» – так описывал его герцог Веллингтон, но к 1814 году грубый и похабный дьявол страдал от того, что нам известно как боевое истощение. Он написал герцогу прошение отправить его домой. «Я должен сложить оружие. Я стал таким нервным, что, если только требуется выполнить какое-то дело, это так действует на мою психику, что я не могу спать по ночам. Кажется, я больше не могу этого выносить».

Как только Веллингтон принял командование над «бесславной армией», он послал за Пиктоном. Ему требовался каждый ветеран Пиренейской войны, кого только удавалось найти, а валлиец был человеком, которому можно доверить вести и вдохновлять войска. Пиктон все еще болел. Перед отъездом из Британии он лег в свежевырытую могилу и мрачно изрек: «Думаю, это мне подойдет». Несмотря на пасмурные предчувствия, он добрался до Брюсселя, хотя умудрился напутать при укладке саквояжа с униформой, так что на поле битвы ему пришлось выехать в потрепанном кителе и облезлой коричневой шляпе. Должно быть, его фигура странно выделялась между великолепных мундиров на балу, посреди всей этой парчи и золотого шитья, эполет и аксельбантов, не говоря уже о декольтированных платьях дам. А среди них было много молодых англичанок, как, например, 22-летняя Фрэнсис Уэддерберн-Вебстер, которая, несмотря на замужество и беременность, за несколько дней до этого встречалась с Веллингтоном в парке Брюсселя. Британский штабной офицер видел, как герцог в одиночестве прогуливался по парку, затем подъехал открытый экипаж, из него вышла леди Фрэнсис и парочка, как писал офицер, «спустилась в низину, где деревья полностью скрыли их». Впоследствии лондонская газета St. James’s Chronicle будет распространять слухи об их связи, заявляя, что муж леди Фрэнсис угрожал ей разводом. Эта публикация послужила поводом для судебного разбирательства о клевете и вылилась в серьезный ущерб для газеты, но интересно (хотя, это может быть и не важно), что и накануне Ватерлоо, и на следующий день после битвы герцог нашел время, чтобы написать леди Фрэнсис.

Веллингтон любил женское общество – за исключением своей жены, которую вовсе не выносил. В этом смысле он был полной противоположностью Наполеону, который однажды заметил: «Мы всё разрушаем, если обращаемся с женщинами слишком хорошо. Мы совершаем большую ошибку, если принимаем их почти на равных. Природа сотворила их нашими рабынями». Веллингтон гораздо свободнее общался с женщинами – особенно с умными женщинами, – чем с мужчинами, и особенно любил это делать, если женщины молоды, хороши собой и аристократичны. По Брюсселю ходил слух: «Герцог считает своим долгом отыскать всех дам свободных нравов», – жаловалась Кэролайн Кейпл, сестра второго человека в команде Веллингтона, лорда Аксбриджа, который и сам флиртовал с невесткой Веллингтона. Герцога особенно предостерегали против одной такой любительницы «свободных нравов», леди Джон Кэмпбелл. Ее моральный облик, как говорили, «более чем подозрителен». «Черт, в самом деле? – отвечал герцог. – Пожалуй, нам стоит увидеться и обсудить это с ней лично!» С этими словами он надел шляпу и тут же вышел. Никаких подозрительных слухов не ходило о 17-летней леди Джорджиане Леннокс, дочери герцогини Ричмонд, которая сидела на балу своей матери рядом с Веллингтоном. Она спрашивала, верны ли разговоры о том, что сюда идут французы. Герцог кивал: «Да, – говорил он. – Все верно, завтра нас здесь не будет».

Это чувство неминуемо надвигавшегося сражения и придавало балу особенную остроту. Ночью 15 июня зал заполняли офицеры в красивых мундирах, танцующие при свечах, а в ближайшие 24 часа многие из них будут убиты, едва успевшие переодеть шелковые чулки и бальные туфли. Веллингтона критиковали за то, что он, получив сообщение о наступающих французах, не оставил бала, но у герцога, как всегда, нашлись на то свои причины.

Он не хотел устраивать панику. Его застали врасплох: к десяти часам, когда прибыл на бал, он уже знал, что Наполеон его одурачил, но время бить тревогу не пришло. Он знал, что за ним наблюдают, следовало демонстрировать самоуверенность. Вторая причина чисто практическая. Герцогу требовалось отдать срочные приказы, а почти все старшие офицеры его армии находились на этом балу, всех легко было найти и направить. Бал служил своего рода командирской группой, и со стороны герцога было бы глупо упустить такой шанс. Леди Гамильтон-Далримпл, сидевшая на одном диване с герцогом, вспоминала, что он «часто обрывал речь на середине фразы, посылал за каким-нибудь офицером и давал ему указания».

Так что же наполнило бал таким беспокойством?

Ад разверзся на дороге из Шарлеруа.

Одну из главных трудностей Наполеон устроил себе сам. Он приказал разрушить все главные дороги, ведущие из Франции на север. Дороги строились из утоптанного слоя гравия на каменной подложке, и на несколько километров к югу от границы дороги переломали и перекопали, чтобы создать преграду для армии, наступающей на Францию. Точно так же они послужили преградой и для французов, направляющихся на север. Испорченные дороги не представляли трудности для кавалерии или пехоты – они могли пройти полями или обойти другой дорогой, – но доставили хлопот для перемещения колесных средств: для обозов и пушек.

Если уж Наполеон решил нападать, то действовал быстро, собирая свою армию к югу от реки Самбры. Специальные команды чинили дороги, пропуская на север пушки и повозки, но пехоте и кавалерии приходилось идти полями, большей частью ржаными. В начале XIX века рожь росла высоко, так что перед наступающей армией встали густо посаженные жилистые стебли в рост человека. Урожай был вытоптан, но один из кавалеристов вспоминал, как спотыкались лошади, цепляясь ногами за спутанные стебли, и как неудобный переход через рожь сыграл свою роль в последующих событиях.

Но вот, несмотря на спотыкающихся лошадей и ремонт дорог, армия Наполеона подошла к границе, и к ночи 14 июня, накануне бала герцогини Ричмонд, Северная армия встала лагерем в нескольких километрах к югу от Шарлеруа. Император приказал располагаться скрытно, под защитой холмов, однако готовилась еда, костры светились в ночи. Свечение в небе должно было послужить для союзников первым сигналом о том, что на юге затевается что-то зловещее. Однако если даже кто-то и заметил свечение, особенного беспокойства не проявил.

15 июня к рассвету французские солдаты уже были на марше. Первым делом им предстояло перейти реку Самбру, протекавшую сразу у границы, и армия тремя колоннами подошла к ее южному берегу. Центральная колонна направилась на Шарлеруа, к забаррикадированному мосту. Там произошла задержка, дожидались, пока прибудет достаточно пехоты, чтобы штурмовать заграждение. Прусских защитников оказалось немного, всего лишь форпост, и они отступили на север, пока французы занимали город. Тем временем перевалило за полдень, и в Бельгию входили усиленные конные разъезды Наполеоновской армии. Они отправлялись в рейды, в поисках расположения армии союзников.

Но не одни лишь французы действовали. Гораздо западнее другие конные разъезды проверяли дорогу на север, к Монсу. Ричард Кокс Эйр, подпоручик («второй лейтенант», офицерское звание у стрелков, соответствует подпоручику в других войсках), описал это столкновение как «игру», но подобные сообщения для герцога Веллингтона были убийственно серьезны. Они могли означать, что враг наступает и готов отрезать его от портов Северного моря. Герцог получил также и сообщения о действиях врага в районе Шарлеруа, но первым его порывом было желание защитить правый фланг, и он приказал резерву, которым командовал сам, оставаться в Брюсселе, а остальной армии стоять в западных областях, где они и располагались. Такое распоряжение могло привести к катастрофе. Наполеон перебрасывал войска через реку и медленно теснил пруссаков, а Веллингтон, вместо того чтобы отправить людей в опасную точку, следил за дорогами, ведущими в Остенде, откуда доставлялась из Британии большая часть его войск, пушек и обозов. Лучшего развития событий Наполеон и придумать не мог!

История о 15 июня – дне, когда состоялся знаменитый бал, – относится к числу загадочных. «Дымовая завеса» – конечно, расхожий стереотип для рассказов про войну, но для описания этого дня он очень подходит. Наполеон собрал армию для перехода через Самбру, на заре начал наступление, пруссаки отступают медленно и неохотно, а Веллингтон, несмотря на сообщения от союзников, не проявляет никакой решительности. Вместо того ведет себя легкомысленно – танцует! Впоследствии его обвиняли в том, что он умышленно игнорировал сообщения от прусской армии, но зачем он это делал – тоже загадка. Впервые он услышал о наступлении французов около трех часов дня. Донесения шли долго, и критики герцога считают, что, как только он их получил, должен был сразу же приказать бросить войска на восток, к бою, но он ждал. Барон фон Мюффлинг служил офицером связи в прусской армии, и именно Мюффлинг принес известия Веллингтону:

Когда 15 июня под Шарлеруа атаковали генерала фон Цитена и с этого события началась война, он отправил ко мне офицера, который прибыл в Брюссель в три часа. Герцог Веллингтон, которому я незамедлительно передал эти новости, не получал донесений с аванпоста под Монсом.

В отчете Мюффлинга вызывают любопытство два момента. Известно, что первая схватка между наполеоновской и прусской армиями состоялась около пяти часов утра, однако Мюффлинг, у которого нет причин лгать, утверждает, что новость об этом добралась до Брюсселя только к трем часам дня, через десять часов. Шарлеруа расположен приблизительно в 50 километрах к югу от Брюсселя, конный вестовой легко проделает этот путь меньше чем за четыре часа. Однако проделал за десять. Неизвестно почему, ведь Веллингтон как-то упомянул, что с донесением был отправлен «самый быстрый офицер прусской армии».

Прусские источники настаивают, что генерал фон Цитен, которого теснили французы, отправил письмо Веллингтону ранним утром, но доказать, что письмо отправлено, – не значит доказать, что оно получено. На эту дискуссию извели массу чернил, страстей и взаимных обвинений. Впоследствии Гнейзенау говорил, что герцог долго собирал свою армию, и лицемерно прибавлял: «Я до сих пор не знаю почему». Конечно же он знал, но его неприязнь к Веллингтону не позволила ему признать, что существовало разумное объяснение. Эта неприязнь тем печальнее, что у Гнейзенау и Веллингтона было много общего: оба были очень интеллигентными, работящими, усердными, дисциплинированными, нетерпимыми к глупости и беспечности, оба стремились к одной цели – к полному разгрому Наполеона, – и все-таки Гнейзенау считал Веллингтона неблагонадежным. А ведь в истории о Ватерлоо большую роль играет доверие. Военные действия союзников были основаны на взаимном доверии, что Блюхер придет на помощь Веллингтону, а Веллингтон – Блюхеру. Оба полководца знали, что их армия в одиночку не сможет победить ветеранов Наполеона. Им требовалось объединить силы, а если объединить не получится, то и не сражаться вовсе.

Так почему же в тот роковой четверг Веллингтон не собрал свою армию? Да потому что еще не понял, где конкретно ему нужно воевать. Он получил известия, что французские силы были замечены на подходе к Тюэну. Присутствие французов возле этого города, хотя и поблизости от Шарлеруа, могло указывать, что началось генеральное наступление на Монс. К тому же произошло столкновение британских стрелков и французских уланов на самой дороге на Монс. Веллингтон боялся, что Наполеон ударит на западе, и потому ожидал дальнейших известий от своих войск из Монса. Он сам говорил об этом вполне конкретно. Когда Мюффлинг торопил герцога, чтобы тот скорее отправил помощь прусской армии, Веллингтон объяснил свое промедление так:

Если, как ожидает генерал фон Цитен, я соберу все свои силы на левом фланге… Может статься, часть вражеской армии подойдет к Монсу, тогда я должен собрать силы в центре. Посему лучше я подожду новостей из Монса, прежде чем назначать свидание.

Здесь, кажется, все ясно. Никакого предательства союзников, никакой небрежности к их предупреждениям. Герцог просто проявлял осторожность, пока не получил подтверждения, что главный удар французов направлен на Шарлеруа, что это не уловка, чтобы выманить его на восток и ударить на правый фланг. Так что герцог ждал. Перед началом кампании его предупреждали, что одно неверное движение может позволить Наполеону нанести удар на поражение. Потому он предпочел не делать вовсе никаких движений. К вечеру пришли новые письма от Блюхера, а герцог все ждал, все боялся ударить по дороге на Монс. И только поздней ночью, веселясь на балу, он узнал, что в Монсе все спокойно, и убедился, что Блюхер прав, и главный удар пришелся на Шарлеруа. В тот вечер известия сыпались одно за другим, но все изменила депеша от надежного человека, барона Жана-Виктора де Констан-Ребека, который служил у Тощего Билли начальником штаба. Он сообщил, что французы продвинулись на север от Шарлеруа до самого перекрестка под названием Катр-Бра^[5] и что он послал против них войска.

Тогда последовал один из самых известных в биографии Веллингтона случаев. Уже за полночь герцог уходил с бала, его сопровождали через залу, он обернулся к герцогу Ричмонду и шепнул: «У вас в доме найдется хорошая карта?»

Ричмонд привел Веллингтона в свой кабинет, где на столе была расстелена карта. При свечах Веллингтон некоторое время разглядывал ее, затем воскликнул: «Боже, Наполеон меня надул! Он выиграл у меня двадцать четыре часа пути!»

Войска Наполеона смогли разделить союзников. План императора приводился в исполнение.

Сержанта наполеоновской Императорской гвардии причудливо звали Гиацинт-Ипполит де Модюи, и это открывало ему путь в самое сердце элиты. Он принадлежал к Старой гвардии, части второго батальона первого гренадерского полка. Императорская гвардия считалась любимыми войсками императора, ударной силой Французской империи. Каждый гвардеец был ветераном, имел привилегию носить особую униформу и был отчаянно предан императору, которого гвардия защищала. Бенджамин Хейдон, английский живописец и известный расточитель^[6], как-то после первого отречения Наполеона увидел этих гвардейцев и рассказывал:

Никогда не видал детин страшнее наполеоновских гвардейцев. Они смотрелись безупречными ветеранами, вымуштрованными бандитами. Их лица были выжжены безнравственностью, безразличием и кровожадностью. Черные усищи, гигантские шапки, развязные манеры и свирепое выражение физиономий были их отличительными чертами. Если такие типы станут повелевать миром, что же с ним будет?

Сержант Ипполит де Модюи и был одним из таких «бандитов», и пока герцог Веллингтон танцевал на балу, сержант обосновался во дворе скобяной лавки в Шарлеруа, которая временно стала штаб-квартирой Наполеона.

Мы занимались приготовлением еды на вечер и утро, поскольку шли пешком почти 18 часов и не было возможности даже походный котелок отстегнуть. И всё говорило о том, что следующий день пройдет так же… Адъютанты и штаб-офицеры сновали туда-сюда, то и дело опрокидывая наши составленные мушкеты.

Гвардейцы имели смутное представление о том, что происходит. Они шли весь день, слышали стрельбу, снова шли, а теперь, как заведено у ветеранов, заботились о том, чтобы в их ранцах был запас еды. У одного из гвардейцев нашлась старая карта Фландрии, и Ипполит вспоминал, как они сгрудились вокруг этой карты, гадая, каков же план императора.

А был ли у императора план? Довольно часто Наполеон говорил, что лучший план – подобраться к врагу и только затем принимать важные решения. В тот день, 15 июня, французы подобрались к прусской армии. Первый бой произошел к югу от Шарлеруа, но по мере того, как французы двигались на север от Самбры, сопротивление нарастало, а на карте Ипполит де Модюи и его товарищи могли разглядеть дорогу, идущую от Шарлеруа к северу. Всего через пару километров от города дорогу пересекала другая, проложенная еще римлянами, и пруссаки, видимо, использовали ее для отступления. Они уходили на восток, в сторону далекой Пруссии, и казалось, что никто не защищал главный путь на север, на Брюссель.

История о Ватерлоо – это история о дорогах. О дорогах и их перекрестках. Армиям необходимы дороги. Пехота и кавалерия могут идти по бездорожью, хотя и ужасно медленно, но пушкам и обозным повозкам дороги все-таки нужны. Карта дорог к северу от Шарлеруа поясняет, с какой проблемой столкнулись генералы трех армий. А в ночь, когда состоялся бал герцогини Ричмонд, почти все эти проблемы достались союзникам. Наполеон уже контролировал ситуацию, и его стратегия разделения союзников действовала. Осторожность Веллингтона прибавила ей успеха.

Прусская армия отступила не очень далеко. В ночь с 15 на 16 июня, когда Веллингтон танцевал, а император обосновался в Шарлеруа, прусские войска остановились в деревушке под названием Сомбреф. Здесь они встанут лагерем. Почему Сомбреф? Потому что здесь проходит другая важная дорога, пересекающая римскую и уходящая на запад, а британо-голландская армия стоит как раз на западе. Эта небольшая дорога, обычно называемая Нивельской, пересекает тракт Шарлеруа – Брюссель у малозаметного поместья под названием Катр-Бра. Если прусские войска отступят дальше, они рискуют потерять связь с силами Веллингтона. Нивельская дорога – последний связующий путь, по которому британская армия может прийти на помощь прусской, поэтому Блюхер приказал остановиться именно здесь.