Ася Янис
Ароматерапия
Предисловие от автора:
Важно слушать своё сердце, оберегая его под натиском летящих сквернословящих стрел отовсюду. Они внушают отступиться от своих мечтаний. Не смей!Язык человека- орудие пыток многих умов и надежд, что изгоняет из нас мечты, подобно экзорцизму, нашёптывая ошибки чужих, обращённые на нас. Слушайте только своё сердце в момент удара, что бьёт в грудной каркас, подобно младенцу, стремящегося познать новый мир. Этот маленький ранимый инструмент засевшей внутри занозой владеет нашей жизнью. Благодаря этому незамедлительному перебою, воплощаются идеи, будто маленькая печатная машинка колотит и колотит по костям, передавая пульсирующий ритм в орган мысли. И эта ритмичная азбука в груди по тире и точкам вымучивает под диктовку сознание.
Я люблю тебя так же сильно, как если бы ненавидела!
Посвящается: Дмитрию Лямину.
ВНИМАНИЕ: Обращаюсь ко всем читателям данного произведения. Книга написана ломаным языком, что определённо отражает её стиль. Автор страдает генетическим нарушением письменной речи. От того сама история кажется невероятной, с ярким слогом.
Глава 1
Вскоре я забуду это день, как и многое из моей жизни, как сон, от которого просыпаешься в холодном поту и не можешь даже нащупать его след. Пытаешься напрячь сознание, но ничего не выходит, внутри лишь застывший страх, обуревавший грудь, словно глубоко во мне промчался ураган, спутав сознание. Но всё вспомнится, обязательно вспомнится! Как только из сна вырвется один из эпизодов, просочившись в реальность, и будет кружить возле меня, словно я гниющая плоть. Никто не знает, когда наступит этот момент, когда мы сольёмся воедино, и эта пустота, и этот вырванный отрывок возродит целостность, возведя меня из руин прошлого. В этот же день я пообещаю себе больше никогда и ничего не забывать, ценить и любить моменты: хорошие и плохие, ведь пережитое нами – это наш фундамент от которого крепнет наше будущее. Мы помним свои ошибки, плохие поступки и стараемся не повторять, избегая их. Но если их нет?! Ты сбит столку, словно слепой котёнок, ползёшь с закрытыми глазами наощупь, натыкаясь на всё и сразу.
Глава 2
Раннее утро, беспроглядное небо, сквозь которое пытается пробиться солнце. Воздух тяжеловат и влажен. Я просыпаюсь от шума за окном и, встав с кровати своей маленькой детской, смотрю в окно. Вокруг зазеленевшие кустарники и густо проросший ковер из свежей травы. Не было ни ветерка. Сквозь белую дымку воздуха толпы людей снуют туда-сюда, входя и выходя из нашей калитки. Они выходят из машин, выносят сумки, кто-то даже в спешке бежит, торопливо подскакивая. Я слышу звук разрывающихся сирен и разноцветные огни, словно новогодняя гирлянда мигает красным и синим цветом. Я вижу отца, он стоит на пороге нашего дома и, как обычно, непреклонен. Я решаюсь спуститься и узнать в чём дело, моя рука нащупывает гладкие перила лестницы и начинает свое скольжение вниз и прерывается у самого края. Мимо меня, не спеша и медленно, из-за угла, словно габаритная машина,сворачивают носилки, осторожничая с торчащей рукой из-под белого полотна. Она совсем бледная, неживая, пальцы скрюченные, и кажутся знакомыми, я хотела было последовать за этим зовущим интересом, но в этот момент меня кто-то хватает и уводит прочь, обратно вверх по лестнице, я не поднимаю лица на этого человека и лишь безотрывно следую взглядом за отдаляющимся белым саваном. Меня резко швыряют в комнату с розовыми обоями, на которых изображаются пони,а я быстро устремляюсь обратно к окну, вскочив на прилегающую кушетку, что ниже подоконника, и, опустившись на колени, прижимаю ладошки к холодному стеклу. Белое тело, как огромный пломбир, закатывают в радужную рождественскую машину, громко хлопает дверца, и машина трогается. В комнату вошла прислуга.
– Дороти, ты почему еще расчесанная? -Она застыла в дверях, ухватившись за позолоченную ручку двери, словно без этой опоры она рухнет, лицо ее исказилось, подобно тем кривым рожицам, что отображают ложные зеркала в комнатах смеха.
Я повернулась молча на её голос и уставилась обратно в окно. Уловив мой безразличный взгляд, она скрылась за дверью. Понемногу шумиха во дворе стихала, машины разъезжались одна за другой. На крыльце всё еще стоял отец, подняв голову, он смотрел прямо на меня и курил. Я первый раз в жизни видела, как он курит. Дым голубоватыми петлями поднимался вверх, спокойно расползаясь в белой дымке воздуха, словно отец медитировал. Его взгляд, зловещий и пронзающий до глубины души, впивался в меня, словно во мне таился страшный грех. Мне стало жутко от такого острого взгляда, глубокого, проникновенного, и я отступила, не выдержав натиска. С тех пор мне не раз приходилось отстаивать его зрительные нападки, удерживать щит в ответ на его давление, уступать, сохраняя самообладание, поворачиваясь спиной, отводить свои глаза в безопасное место, ища преткновения. К моменту моего взросления наша связь с ним окончательно разорвалась. Во мне было далёкое отчуждение, забытое чувство отцовской привязанности. В это утро мне ничего не рассказали о случившемся, скорее из-за того же случившегося. Моя каша за завтраком имела вкус горечи и печали, от этого я с усилием пропихивала ее в горло, глотая с трудом.
–Давай живей, – рявкнул отец, зайдя на кухню, и от его напряжения борода дрогнула, а густые брови сгустилисьнад обрамлением лица. Кухня моментально погасла в былых красках и стала серой и безрадостной. Даже цветастые занавески выглядели блёклыми и удручающими, словно всё разом накрыло теневая завеса его голоса.
Глава 3
В кабинете, куда меня привезли, было душно, и полости потолочного вентилятора быстро вращались, словно вблизи вот-вот приземлится вертолёт. Меня усадили на кушетку, и на край присел человек в белом халате, рядом стоял отец.
–А где мой брат, почему его нет, – спросила я тихим голосом, так как вся атмосфера меня немного сковывала.
Не то, чтобы мы с ним были близки, но он всегда был рядом. Иногда, чтобы заступиться, если дворовые мальчишки дразнили, а иногда, чтобы ещё пуще позлорадствовать.
Врач накрыл мою руку своей ладошкой. Она источала тепло, и мой взгляд опустился на наши скрепления рук.
–Он в порядке, Дороти, – подтвердил человек в белом халате спокойным тоном, не отпуская моей руки.
–Мама? -я посмотрела на отца, который тут же отвернулся, потом взглянула на сидящего человека передо мной, а тот перевел взгляд на отца, словно ждал одобрения. Я поймала их переглянувшиеся взгляды, чувствуя напряжённость момента. Человек в халате был сбит с толку и от незнания, куда двигаться дальше, замолчал. Отец кивнул, и доктор начал:
–Понимаешь, твоя мама…-он помедлил, – уехала.
–Уехала? – голос сорвался, от досады я поджала нижнюю губу, и она стала тоньше обычного, подбородок задрожал, я была готова разрыдаться.
–Да… далеко-далеко, – человек немного мялся, пытаясь тщательно подобрать слова. С этим«далеко-далеко» я резко выдернула свою руку из-под руки человека в халате, оскорблённая его правдой.
–Расскажи, какое твое самое яркое воспоминание с мамой? Закрой глаза и представь этот момент, -голос человека звучал успокаивающе, словно проникал в меня, гладя мое взволнованное сердце, которое начинало замедляться. По моей щеке невольно покатилась слеза.
Я закрыла глаза и слышала только голос человека, и шум вращающихся полостей вентилятора, что погружали меня в гипноз.
– Тепло, мне семь, и мы с мамой на маленькой лесной тропинке. Она учит меня кататься на велосипеде.
–Хорошо, что еще?
–Мы крепим на заднее колесо велосипеда трещотку, что смастерили вместе из бумаги.
–Ты счастлива?
–Очень, – я озарилась улыбкой и тут же смахнула капельку слезинки, которая достигла подбородка и стала пощипывать. Моё тело обмякло и провалилось в умиротворение, в голове тут же зазвучал треск велосипедной трещотки, сквозь спицы просачиваются лучи солнца, мама смеётся, хлопает в ладоши, и я отдаляюсь вглубь по тропинке всё дальше и дальше, выкрикивая: "у меня получилось". Трещотка на скорости усиливает свой звук, треск в ушах нарастает, и вскоре сливается в один сплошной гул. Он так близко, словно у меня в голове вот-вот произойдёт взрыв. В сознании всё вразмутнеет, и я оказываюсь посреди огромного тёмного пятна и не могу ничего ощутить или нащупать, словно нахожусь в чужом, совершенно незнакомом мне месте, без какой-либо поддержки или ориентиров. Из памяти исчезает мои двенадцать лет.
Сквозь сновидения и чуть приоткрытые глаза я слышу шёпот и вижу расплывчатые силуэты. На меня смотрит человек в белом халате с какой-то настороженностью. В голове мелькают белые вспышки, я пытаюсь избавиться от них, встряхнуть образ мыслей, но они навязчиво лезут, наслаиваются друг на друга, их уже невозможно разобрать. Дом, улица, лестница, белый саван, праздничные гирлянды, пони, дым: всё слилось воедино и тут же пропало из памяти. Мы в тот день переехали, как мне сказали, и лишь остался взгляд отца, так как он не имел местадействия, он нёс какое- то дурное значение, которое зарождало опасения в сердце.
С тех пор я была рассеянна, чувствовала потерю и пустоту. Мой мозг, словно перемкнуло, и до какой-то части было не добраться, не доходили импульсы, и я не могла в полной мере ощутить себя. Иногда создавались искорки, но как только я пыталась прорваться дальше в воспоминаниях, в моей голове слышался проклятый звук велосипедной трещотки, и всё исчезало, подобно миражу. После возвращения брата из Штатов, спустя четыре года, нам сообщили о смерти матери. До этого я её знала лишь по фотографиям и по рассказам от экономки, которые тут же пресекал отец, поскольку она не была удостоена чести носить звание "матери", бросившая своих детей. Все считали, что это из-за шока я позабыла маму, но отец заверил в скором моём восстановлении, и что время – самое лучшее лекарство. Пустоты в моей душе прибавлялось, и с каждым годом ее становилось больше. Она так же росла и развивалась, как неотъемлемая часть меня, и я чувствовала, как живу бесцельно, словно из под ног убрали опору, и я бултыхаюсь в невесомости, как узник на казни, пытающийся нащупать выступ.
Глава 4
День близился к обеду, и медлить со встречей было нельзя. Я надела плащ, расправила плечи, взяла зонтик на случай дождя и встала у зеркала, оглядеть свой внешний вид. Тяжело понравиться человеку, которому никогда не нравилась. Мой отец был довольно стар и неплохо выдержан жизнью военного. В своё время он мог заткнуть за пояс любого, стоило лишь насупиться ему. А сейчас что? Приезжая в отцовский дом, подле него трое мелких сорванцов, которых подарила жена брата, тем самым став ему роднее дочери. Ну, что сказать? Хорошая, молодая человеческая валюта всегда в приоритет старости. Да и, откровенно говоря, родной я ему никогда не значилась. Так эти молочные щенки, избалованные бездельем, резвятся в его дряхлости, растягивая ворох его бороды в разные стороны, науживая придуманные звёзды, отщипывая петлю за петлей тонкие нити старости, подобно кипу сладкой ваты. Другой раз наберут сухих палок, усядутся возле седого клубка и вяжут рубаху милосердия для его сердца. Он и не шелохнётся вовсе на их терзания, будто старый пёс, не в состоянии оскалиться, только водит белёсыми бровями в направлении их шалостей. Будь перед ним солдафон какой, он бы лихо отвесил ему словесной оплеухи. А эти неопытные щенки, то и дело растаскивают его на сотни нежных кусочков. Мне казалась, что в жизни только две вещи способны сблизить человека- старость и неоговорённая любовь. А на деле выходило, что лишь кровоточащий орган в сокращениях скрашивает одиночество людей, извергая плод. Отвратительно.
С другой стороны, в защиту отца, могу сказать, что старость отличный шанс снова почувствовать себя молодым родителем. Я знаю, какого это, когда тебя любят, чувствуешь защищённость, ничего не хочется скрывать, и внутри спокойствие, даже мысли нет о предательстве. Только вот, когда в последний раз любовь присутствовала в моей жизни? Не знаю, откуда берутся секреты после. Я перестала общаться с отцом, когда мне исполнилось тринадцать, причину сейчас и не вспомню. С возрастом, скореевсего, появляются чужие секреты, но так или иначе связанные и со мной, и просто язык не поворачивался раскрыть чужую тайну при этом, не упомянув о себе. Так оно и выходит, что мы просто связываем свою жизнь с кем-то ещё, и, конечно, нам неохота предавать другого, при этом, не обманув родителей. Странно всё это, но в жизни приходиться убеждаться на собственном опыте, как одно вранье следует за другим по цепочке.
Ладно, пора идти! Всегда волнительно! Я принялась застёгивать пуговицы, аккуратно разглаживая оборку плаща. Одна из многих нашлась смелее остальных, не считая себя виновной, не желала лезть в петлю. Я злилась, она упиралась. Вдруг резко выскочила, упала на пол, ударилась и юркнула куда- то прочь, ускользнув от моего взгляда. Я завертелась по сторонам, оглядывая грязный затоптанный пол осенней слякотью.
–Ну, где же ты? Этакая зараза!
Она всегда была упрямее других. Я, конечно, могла пойти и без неё, будь она первая по счёту, прикрывая оплошность шарфом, но эта упрямица выбрала самое почётное место посередине. И идти без неё довольно неопрятно.
Я встала на колени, умоляя её вылезти ко мне. И вот, где свет тускней обычного, маленькая пугливая пуговка забилась под шкаф прихожего угла. Она лежала и отдыхала от моих настырных усилий. Я улыбнулась быстрой находке и потянулась к ней. Навстречу ко мне потянулся незнакомый мужской запах. Я отклонилась. Нахмурилась в недоумении, не почудилось ли. Вскоре снова потянулась, и снова запах. Я встала, потормошила вешалку, нет ли на ней чего чужого. Среди двух кепок, пару платков и перчаток, что обнюхала я, не оказалась ничего схожего с ароматом. Я снова упала на колени и наклонилась еще ниже, подчиняясь искушению. Пошарив глубже в темноте, вытащила лоскут ткани и развернула его. Он был мятым и запачканным. Я поднесла его к лицу и вкусила чей-то плотский, насыщенный запах пота вперемешку с желанием, спелости сладкого нектара кожи, что тут же проник в меня. Я облизала губы от острого, ощутимого исступления, ударившего меня ниже пояса. Во мне насилием отозвалась порочная связь труда, масла грязных тел, словно этот край плоти принадлежал богу войны, возжелавшего святую деву. Я так бы и осталась перед ним на коленях, повинуясь грехам, что очернили мою душу проклятием жажды похотливого борца в излишестве удовольствий. Я с натугой смогла соскрести себя с пола и подняться. Мой взгляд резко бросился на циферблат часов. Я опаздывала. Откинув клочок в сторону, ринулась бегом к трамвайной остановке.
Глава 5
Всё прошло, как и предполагалась. Ужасно. Я была не удел. Будь я мамаша, вымазанная в какой гадости, все восторженно бы восхищались, а так сплошные сочувствия по поводу возраста, отсутствия мужа, детей, самодостаточности и в дополнении- мой внешний неряшливый вид. Возвращаясь домой, я прихватила в местном баре бутылку красного вина. Оно всегда помогало пережить неудачи. Этакая чудная барышня в красном, с которой и поплакать не стыдно. Молодой сомелье был довольно мил и любезен, от этого я купила вино чуть дороже обычного. Мне не хотелось еще неодобрения и с его стороны. Выйдя из бара, я погрузилась в размышления. Мои обсуждаемые достижения и, правда, были малы. Подумаешь, квартира, работа на пару часов, трижды в неделю- и всё это в то время, когда мне уже тридцать. Почему женщине обязательно нужен муж, дети, когда успела единица так подскочить на рынке жизни, преумножая желания с помощью этих двух составляющих? Мне вот нравится читать лекции по ботанике, а искать стоящий заработок довольно тяжело. Да и зачем он мне нужен? Наша семья никогда не нуждалась в деньгах, а в мужьях тем более! Но поскольку мне перевалило за тридцать, мне просто необходимо было обзавестись мерой стыда, которая не позволяла брать деньги у отца, а отказывать себе в покупке дорогих вещей я не могла, и изредка уповала на отцовское расположение и при удобном случае просила денег. Он всегда вздыхал так тяжело, меняясь в лице, а я притворялась,будто не замечаю его возмущения, и так наивно, словно маленькая девочка, демонстрировала непонимание, но это тоже не всегда срабатывало. Его строгий взгляд ставил меня в тёмный угол, в самую страшную часть души, давя своим гневом, что стыдно было глаза поднять, не то, чтобы открыть рот. Я не любила семейные посиделки, чувствовала себя чужой, но тешила себя надеждами о том, что сегодня отец более благосклонен ко мне и мне не придётся унижаться и выпрашивать у него денег, ведь средств к существованию мне не хватало. Мои надежды гасли с каждым годом, так как я давно уже повзрослела и должна сама себя обеспечивать или уповать на плечо мужа, которого не было.
Добравшись до дома, я открыла бутылку вина и плюхнулась на диван от бессилия. Стянув с себя туфли, почувствовала легкое освобождение. Проклятые лодочки держали мои ноги в напряжении, будто целый вечер я проходила под дулом пистолета.
–Боже!– Выпустила я воздух.
Я откинула голову на спинку дивана, уперев взгляд в потолок, приглаживая волосы руками, подобно гребню. Выпив бокал, поморщилась и взглянула на прихожую. Кажется, этот запах одолевал меня не один день, только сейчас он стал более навязчивым, до изнеможения. Быть может, если закрыть глаза, можно пересилить тишину вокруг, почувствовать свою мысль, переместить её в пункт возможного и всё время обтачивать, пока не случится срыв. Пока не придёт понимание, что мы поменялись местами. И теперь эта самая мысль думает обо мне. Что я слаба, а она настолько сильна, что моё желание находит один верный путь- действовать. С этими соображениями я прикрыла глаза, раздвинула слегка свои ноги, опустилась, соскользнув с подушки дивана, и принялась медленно ласкать себя пальцами, наслаждаясь истомой. Запах мужской плоти обволакивал мое сознание и приобретал различные очертания мужчин, то симпатичного водителя такси, то прохожего и даже того милого сомелье из бара, что невольно выбрался из-под корки и начал нависать надо мной своим телом, проникая внутрь меня и теперь волна удовольствия усилилась приливом возбуждения, и я участила движения. Я напрягла и свела ноги, сжимая бедра для более яркого оргазма. По мне промчалась дрожь наслаждения, и кончики пальцев на ногах онемели. Наконец, я расслабилась. Ноги ослабли, тело стало мягкое и отдохнувшее. Я не заметила, как задремала.
Проснувшись до полуночи, я поднялась с дивана, надела тапочки и спустилась вниз к комендантше, тётушке Золушки. Прозвали её так за скрупулёзность, и редко кто звал её Антониной Исааковной. Антонина являлась довольно крупной женщиной, ширококостной, в годах и, на мой взгляд, ей самое место работать вышибалой в каком-нибудь заведении, причём в таком, где драки завсегда.
У стойки я поинтересовалась.
– Подскажите, вы знали того кто жил до меня в квартире?– во мне горела надежда найти прежнего хозяина. Шансов,конечно, было мало, что я отыщу нужного мне человека лишь по одному запаху.
–А тебе что за дело? – не отрываясь от своих забот, буркнула тётка.
Я решила схитрить, старые люди уж очень щепетильны к порядочности.
–Вещи остались, может ничего такого, бумаги и бумаги, но тем они и ценные, что чужие.
Я вытянула шею, с любопытством заглядывая через стойку.
–Может, есть карточка выписки?– произнесла я чуть ли не умоляющим голосом.
–Верно, говоришь! Ценные вещи надо возвращать!
Женщина натянула очки, облизала пальцы и принялась перебирать стопку картонных папок, что были всюду в маленькой тесной коморке, а она сама походила жадную купчиху, что неуклюже ворочала своими боками. Ее косившийся взгляд, полный сомнения, изредка переключался на меня. Может, её смутил мой запах алкоголя? Я отпрянула чуть назад, как бы уловив её вербальный посыл недовольства.
–Вот оно! -вытащила она нужный лист.
–Аркадий В.В
– А фамилии там нет?
–Ну, вот, что имеется, – женщина пожала плечами.
–Ладно, спасибо, – я грустно опустила глаза.
–Постой!– я поспешно вернулась.
–Ты ведь из двадцать второй?
Я кивнула в подтверждении.
– Значит, квартира принадлежала этому чудику, который всё опекал свои чертежи. Бегал с ними, как ошпаренный, и вечно бормотал себе под нос какую-то неразбериху, будто из ума выжил,– тётка помолчала, после добавила:
–На благо – его переезд, – и она отмахнулась, выдворяя из памяти остатки неприятных воспоминаний.
– А фамилия у него такая высокая, – женщина закатила глаза и мялась в сознании, выискивая нужное.
–Горный?
Я предложила первое, пришедшее на ум.
–Не-а!А, Вершилов! Аркадий Вершилов!
–А где мне его сейчас найти, знаете?
–Так он переехал вниз по улице, в большой красный дом. Он там живёт и работает. Поговаривают, домом этим дед его раньше владел, а до него прадед получил за какие-то там заслуги перед родиной. Небось, померли все. И распорядители сразу нашлись, -она ревностно проговорила, словно это ей должны были отписать дом. Ведь самой ей ничего не досталось ни от покойной матери, ни от сестры, которую хватил удар. С тех пор минуло, как лет пять, и всё нажитое отошло государству, так как в свое время никто из них не позаботился о присвоении земли, всё на потом откладывали. Ладно, хоть, их сбережений хватило на покупку квартиры во, вполне себе, престижном районе, и одну из комнат она сдавала в сезон наплыва туристов.
–Работает? – переспросила я с интересом.
–Ой, этого я не скажу, больно мудрёный он.
–Хорошо, спасибо!– я удалилась второпях.
Тётушка надменно сквасила губы.
Дело оставалось за малым. Я набрала имя, фамилию в графу поиска, принялась всё читать про «высокого» человека. Там оказалось много подробностей, кроме тех, что интересовали меня. В основном, доктор психологических наук владел умом. Прием вёл ежедневно с десяти до шести. Он – почти, что современная мать Тереза воплоти. Только дороже в раскаяньях. Жаль, фотографии нет, но мне он, почему-то, представлялся высоким и солидным мужчиной в костюме, вдоволь надушенным и обожаемый всеми женщинами, но нудный и скучный. По факту, я ненамного ошиблась в размышлениях.
– Боже, с таким и в постели будет, о чём поговорить, – мелькнуло у меня в мыслях, и я ободряюще усмехнулась.
Я не жалую умных мужчин. Они то и дело ковыряются в женщинах, подобно во вкусном блюде, но с излишками к его вкусу. Долго присматриваются, взвешивают все качества, там и любви нет места, скорее здравомыслящий расчёт.
Я замахнула ещё бокал вина, как-бы приглушив своё воодушевление. После ещё бокал. Следующее, что я помню, как оказалась в компании соседок. Как вообще можно докатиться до такого состояния, в котором не пошутить по поводу своей личной жизни, и любое слово звучит, как упрёк самой себе. По крайней мере, среди них я чувствовала себя в своей тарелке, такие же никчёмные, изгои собственной жизни, борцы за выживание. Они каждый вечер обсуждали весь дом. Я и сама порой не прочь исправить чужую жизнь пьяным волокущим языком в сторону правильных дел. Тем не менее, я не считалась с мнением других, а вот с собой вела активный счет в разногласии поступков. И вот, три девицы, выказывающие абсолютное равнодушие к каждой, о чём-то болтали. В основном они насмехались над мужчинами. Бурно обсуждая их достоинства и недостатки. Соседка справа, то и дело, маячила мимо меня своим силуэтом, прикрытом одной лишь маечкой, которая то и дело скользила по ее груди внушительных размеров. При хихиканье бултыхалась в разные стороны. И, как только часть её выпадала, я выпячивала глаза в надежде, что в этот момент меня никто не видит. В голове моей было скорее недоумение мужского неведения о том, как это возможно? При такой огромной груди- не замечать ее огромный нос. Левая же соседка поддакивала правой. Лиля, та, что с грудями, работала в табачной лавке среди дорогих сигар и всяких приспособлений, что напоминали скорее что-то интимное, хотя вот название " гильотина" было из разряда пыток и, судя по выражению лица самой Лили, когда она шла на работу, название полностью оправдывало этот аксессуар. Слово "пробойник" звучало вообще пошловато, на мой взгляд, или, быть может, у меня был такой взгляд на вещи, не могу сказать точно. Лиля часто нам рассказывала о богатых клиентах и их чудных пристрастиях.Помню, однажды напившись, она рассказала о случае, что произошёл с ней на одной из вечеринок, где она в костюме Мальвины разносила на подносе сигары в элитном мужском клубе, и ее попросили взять в рот толстую сигару, да не одну, а сразу три, конечно, я тут же представила, как это выглядит со стороны, и мне стало жаль бедную Лилю, хотя опыт у неё в подобных ситуациях имелся, если вы понимаете, о чем я. Ну, а что она хотела? Специально ведь пошла работать туда, дабы выйти замуж за престижного мужчину, и поэтому выучила все сорта и марки табака, чтобы впечатлять своих претендентов на её сердце, но пока у нее выходило плохо. Это тоже самое, как если бы женщина разбиралась во всех тонкостях карбюратора и могла с закрытыми глазами перебрать коробку передач, тем самым утерев мазутный нос любому хорошему технику в сервисе, а еще отсосать бензин из бензобака через шлаг, в знак уж совсем своей профессиональности, как и Лиля, что прикуривала по три сигары за раз. От неё всегда выходили солидные мужчины, от них пахло табаком то со вкусом темного шоколада, то спелой вишни, или просто крепкой горечью, они проносились по нашему тусклому коридору, как по подиуму, и ещё ни один мужчина не задерживался дольше, чем на одну ночь.
Другая соседка просто восхищалась Лилией и пережитыми ей бедами. Про неё я знала лишь то, что она приехала из какого-то захолустья, мечтая увидеть красоту города, больше особо её ничего не интересовало. Я готова спорить, что именно такие тихони в разы выбиваются в люди, чем те, кто горбатятся всю свою жизнь, не покладая сил. Я вообще не встречала в нашем доме счастливых людей с хорошими историями, будто тут собрались одни жалкие дезертиры жизни, имея за спиной множествопричин, остаться именно здесь. Наше сборище разошлось по домам ближе к ночи. Моя голова шла кругом, перед глазами до сих пор вертелись груди Лили. Пошарив по шкафам, найдя плотные полиэтиленовые пакеты, я наполнила их углы водой, закрутив толстым, тугим узлом. Эти две висячие грозди стали напоминать подобие грудей. Я повесила их на видное место возле прихожей. Такая атрибутика позабавила меня. Возможно, даже сама соседка стала мне менее ненавистной. Такие посиделки мне обходились головной болью, в прямом смысле этого слова, и взамен их я предпочитала бары. Интересное общество, будто спиртное пробуждает некие способности и помогает каждому бороться с чем-то своим. С виду всё выглядит одинаково громко, но непременно найдется доброволец, кто будет публично смеяться, словно он смеётся перед лицом ужаса. Такой бесстрашный смех, хоть и малость придурковатый, будто в нем отсутствует понимание, но зато он возносил его в глазах посетителей, и таких героев на неделе был не так уж и много, в основном все сидели, скучно погрузив свои головы в зыбучие мысли, от этого все они подпирали свои тяготы руками, приложив руки к подбородку. Одинокие бары это тоже подобие психоанализа, только рассказчик один, и слушатель и, как правило, оба после молчат.
–Вот видите, Аркадий Вершилов. У вас психология! У кого-то груди, а у меня шиш. Ну, не считая, конечно, отцовского обеспечения. Папенька-то у меня щедрый, особенно на брань, а уж потом и монеткой побалует, – я была изрядно пьяна, и мое тело качало по сторонам, словно я стояла на краю отвесной скалы, а в спину дул ветер. Я доковыляла до дивана, и рухнула лицом в подушку.