Артур Конан Дойл
Сэр Найджел Лоринг
Глава VI
Леди Эрментруда открывает железный сундук
Удивительные, невероятные слова доносились до Найджела словно во сне. И, словно во сне, он видел, как пригнулся ризничий, как отряд лучников раздвинул закупорившую было проход в капитул пеструю толпу и расчистил путь для него и для королевского посланца. Спустя минуту он уже шел рядом с Чандосом мимо мирных келий. Перед ним высилась арка распахнутых настежь ворот, а дальше, через зеленые луга, шла широкая песчаная дорога. Пережив леденящий ужас от ожидания бесчестья и тюрьмы, который только что сжимал его сердце, Найджел с особой остротой почувствовал, как сладок и прозрачен весенний воздух. Они уже миновали главный вход, как вдруг кто-то тронул Найджела за рукав. Он обернулся и увидел перед собой славное загорелое лицо кареглазого лучника, который так неожиданно пришел ему на помощь.
– Ну, сэр, что же вы мне-то скажете? – спросил Эйлвард.
– А что я могу сказать, добрый человек? Только от всей души поблагодарить тебя. Клянусь святым Павлом, будь ты мне даже кровным братом, ты не мог бы сделать для меня больше, чем сделал.
– Ясное дело. Только этого мало.
Найджел так и вспыхнул от стыда и досады, тем более что разговор этот, чуть улыбаясь, слушал Чандос.
– Если бы ты слышал, что говорили в суде, ты бы знал, что я не из тех, кто осыпан земными благами. Черная смерть заодно с монахами совсем разорила мои земли. Я охотно дал бы тебе за помощь пригоршню золотых, если это то, чего ты хочешь, да только у меня нет золота, а посему тебе придется удовольствоваться моей благодарностью.
– Не нужно мне вашего золота, – отрезал Эйлвард, – и вам никогда не купить моей верности, даже если б вы наполнили мне суму ноблями с розой[21], не придись вы мне по душе. Я видел, как вы укротили соловую лошадь и как без всякого страха говорили с настоятелем. Мне как раз и нужен такой хозяин – я с радостью стану вам служить, если только у вас найдется для меня место. Посмотрите на ваших слуг – сразу видать, крепкие были ребята при вашем деде. А кто из них сейчас натянет тетиву до самого уха? Я вот из-за вас потерял службу в монастыре, – где мне ее искать? Если я останусь тут, пропадать мне, как истертой тетиве.
– Ну, место тебе найдется, – вмешался Чандос. – Такой храбрый и дерзкий лучник не останется без дела за французским рубежом. У меня две сотни таких, и я буду рад, если среди них окажешься и ты.
– Благодарю вас, благородный сэр, за предложение, – ответил Эйлвард. – Я тоже встал бы под ваше знамя охотней, чем под чье-либо еще, – все ведь знают, что оно всегда впереди. К тому же я довольно наслушался о войне и знаю, что отстающему мало что перепадает. Но все же, если б сквайр Найджел взял меня к себе, я пошел бы воевать под розами Лорингов: хоть я и родился в Изборнской общине в округе Чичестер, вырос-то я в здешних краях, здесь научился управляться с луком и, как сын свободного землепашца, хотел бы лучше служить своему соседу, чем чужаку.
– Добрый человек, – повторил Найджел, – я уже говорил, мне нечем платить тебе за службу.
– Вы только возьмите меня на войну, а там я сам позабочусь о плате. А пока что дайте мне место в углу вашего стола да шесть футов пола, не то за сегодняшнюю услугу монастырю я наверняка получу плеть на спину да колодки на ноги. С этого часа Сэмкин Эйлвард – ваш человек, сквайр Найджел, и, клянусь всеми своими десятью пальцами, пусть дьявол утащит мою душу, если вы когда-нибудь пожалеете, что взяли меня на службу.
Говоря это, он поднес руку к стальному шлему, закинул за спину желтый лук и двинулся вслед за своим новым хозяином.
– Pardieu! Я, кажется, прибыл a la bonne heure[22], – сказал Чандос. – Я прискакал из Уиндзора к вам в дом и увидел, что там никого нет, кроме славной старой леди, которая рассказала мне о ваших бедах. От нее я пошел в монастырь и поспел как раз вовремя – дело принимало скверный оборот, стрелы уже были готовы, чтобы поразить ваше тело, а колокол, Библия и свечи поджидали вашу душу… Но вот, если не ошибаюсь, и сама старая леди.
И верно, в дверях дома показалась грозная фигура леди Эрментруды; иссохшая, согбенная, она шла, тяжело опираясь на палку. Узнав о поражении, которое потерпел аббатский суд, она хрипло рассмеялась и погрозила серой громаде палкой. Затем они проследовали в залу, где в честь знаменитого гостя на стол было выставлено все лучшее, что сыскалось в доме. В жилах хозяйки тоже текла кровь Чандосов. Она прослеживалась через родство с де Греями, де Малтонами, де Валенсами, де Монтегю и другими знатными и славными родами. Они успели поесть, а слуги убрать со стола, прежде чем леди Эрментруда описала все хитросплетения браков и родственных связей, все геральдические подробности – поля, стропила, перевязи, – которые позволяли по гербам установить их общее происхождение. Леди Эрментруда знала все о каждой ветви и каждом отпрыске любого благородного родословного древа не только после Завоевания, но и до него.
Когда столы были убраны и они остались в зале втроем, Чандос передал леди Эрментруде поручение короля.
– Король Эдуард всегда вспоминает о вашем сыне, благородном рыцаре сэре Юстасе. На будущей неделе он отправляется в Саутгемптон, и я – его вестник. Он поручил мне передать вам, благородная и высокочтимая дама, что поедет он не спеша и по пути из Гилдфорда проведет ночь под вашим кровом.
При этих словах старая леди сначала вспыхнула от радости, но тут же побледнела от огорчения.
– Это большая честь для дома Лорингов, – сказала она, – но кров наш теперь так жалок, а пища, как вы сами видели, так скудна! Король не знает, что мы совсем обеднели. Боюсь, мы покажемся ему просто скупцами.
Но Чандос успокоил ее. Свита короля проследует дальше, в Фарнемский замок. Дам с ним нет, а сам он, хотя и король, выносливый солдат и мало думает об удобствах. Во всяком случае, раз он объявил о своем намерении, они должны повиноваться. Наконец, самым деликатным образом Чандос предложил воспользоваться его кошельком. Но к леди Эрментруде уже вернулась присущая ей невозмутимость.
– Что вы, что вы, милый родич, не нужно! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы принять короля как подобает. Он поймет, что, хотя в доме Лорингов ему не могут предложить угощение повкуснее, зато их кровь и жизнь принадлежат ему одному.
Чандос должен был ехать обратно в Фарнемский замок и еще дальше, но он выразил желание сперва принять ванну в Тилфорде, ибо, подобно многим рыцарям, любил попариться в такой горячей воде, в какой только мог усидеть.
Поэтому в комнату для гостей внесли большую бочку, крепко стянутую обручами, – чуть пошире и чуть пониже маслобойки, а Найджел был приглашен составить гостю компанию, пока тот парился, изнемогая в почти кипящей воде.
Найджел примостился на краю высокой кровати и, болтая ногами, с интересом и удивлением взирал на изысканные черты лица знаменитого воина, его всклокоченные желтые волосы и мускулистые плечи, едва видные в столбе густого пара. Чандосу хотелось поговорить, и Найджел нетерпеливо засыпал его вопросами о войне, жадно впитывая каждое слово, долетавшее до него из облака пара, подобно прорицаниям древних оракулов. Чандос был старый вояка, для него война давно утратила былую привлекательность. Поэтому, слушая торопливые, сбивчивые вопросы Найджела и видя, с каким вниманием и восхищением тот ловит каждый ответ, он заново переживал пылкие дни своей юности.
– Расскажите мне еще о валлийцах, досточтимый сэр, – просил сквайр. – Они хорошие солдаты?
– Валлийцы – храбрые воины, – отвечал Чандос, плескаясь в чане. – Если по их долинам проезжать с небольшим отрядом, стычки будут на каждом шагу. Их рыцари вспыхивают в один миг, как сухой вереск от огня. Но если ты можешь немного переждать, случается, они и остывают.
– А шотландцы? Вы ведь с ними воевали?
– Нет на свете лучше воинов, чем шотландские рыцари. И тому, кто устоит в бою с лучшими из них – Дугласом, Марри или Ситоном, учиться больше нечему. Будь ты как угодно силен, но если отправишься на север, то всегда повстречаешь рыцаря, не уступающего тебе в силе. Если валлийцы подобны сухому вереску, то, pardieu, шотландцы больше походят на торфяник – они дымятся не переставая, и конца этому нет. Я не раз бывал там с войском, потому что даже в мирное время эникские Перси или коменданты Карлайла не могли обойтись без распрей и стычек с пограничными кланами.
– Мне помнится, отец говорил, что они отменные копейщики.
– Лучшие в мире. Копья у них длинные, футов по двенадцать, и они очень плотно смыкают ряды. Зато их лучники никуда не годятся, кроме разве людей Эттрика и Селкерка, те – уроженцы лесов. Пожалуйста, Найджел, открой окошко, стало слишком парно. А вот валлийцы, наоборот, плохие копейщики. Лучшие лучники во всем Уэльсе – из Гуэнта. Луки у них страшной силы, их делают из древесины вяза. Я знал одного рыцаря, так лошадь его убило стрелой, которая сначала прошла через его кольчугу, ногу и седло. И все же разве можно сравнить стрелу, даже пущенную с огромной силой, с этими новыми железными шарами, которые выбрасывает порох и которые разбивают латы, как камень яйцо!
– Тем лучше для нас! – воскликнул Найджел. – Значит, есть хотя бы одно славное дело, которое предстоит совершить только нам.
Чандос коротко рассмеялся и бросил на раскрасневшегося Найджела быстрый, сочувственный взгляд.
– Твоя манера говорить напоминает мне речи стариков из моего детства, – сказал он. – В те дни еще доживали свой век настоящие старые странствующие рыцари, и они говорили совсем как ты. Хотя ты и очень молод, ты – из прошлого века. Откуда у тебя такие мысли и слова?
– У меня был только один источник – леди Эрментруда.
– Pardieu! Она отлично натаскала ястребка: он уже готов к охоте на благородную дичь. Но было бы лучше, если б во время первой охоты ты сидел у меня на руке. Ты хотел бы отправиться со мной на войну?
У Найджела на глаза навернулись слезы, и он крепко сжал худую руку, протянутую ему из ванны.
– Клянусь святым Павлом, лучше этого не может быть ничего на свете! Только я боюсь оставить леди Эрментруду – о ней больше некому позаботиться. Если бы это можно было как-нибудь устроить…
– Король сам все уладит. А до его приезда не будем больше говорить об этом. Но если ты хочешь поехать со мной…
– Разве можно мечтать о большем? Во всей Англии не найдется сквайра, который не захотел бы служить под знаменем Чандоса! А куда вы отправляетесь, высокочтимый сэр? И когда? В Шотландию? В Ирландию? Во Францию? Впрочем, увы…
Его сияющее лицо омрачилось. На миг он позабыл, что носить доспехи ему так же не по средствам, как есть с золотого блюда. В мгновение ока рухнули все его радужные надежды. О, эти низкие житейские заботы! Почему они всегда стеной стоят между мечтой и ее воплощением? Ведь оруженосец такого рыцаря должен быть одет во все самое лучшее. А всех доходов от Тилфорда еле хватило бы на одни только латы.
Умудренный житейским опытом, Чандос проницательным своим умом тотчас понял, почему у Найджела вдруг изменилось настроение.
– Если ты будешь воевать под моим знаменем, о твоем снаряжении позабочусь я сам, – сказал он. – И пожалуйста, не возражай.
Найджел грустно покачал головой.
– Это невозможно. Леди Эрментруда скорее продаст этот старый дом и последний клочок земли вокруг него, чем позволит мне принять ваш щедрый дар. Но я не отчаиваюсь – только на прошлой неделе я раздобыл себе благородного боевого коня, не заплатив ни пенса. Быть может, мне так же повезет и со снаряжением.
– А как ты добыл коня?
– Мне его подарили монахи из Уэверли.
– Чудеса! Pardieu! По тому, что я видел в монастыре, от них ты мог получить только проклятье.
– Конь был им не нужен, вот они и отдали его мне.
– Значит, остается найти человека, которому не нужны доспехи, и он отдаст их тебе. И все же надеюсь, ты еще подумаешь и позволишь мне снарядить тебя на войну – тем более что добрая леди считает меня твоим родичем.
– Благодарю вас, благородный сэр. Если бы я и обратился к кому за помощью, то только к вам. Но сначала я попробую кое-что другое. А теперь прошу вас, добрый сэр Джон, расскажите мне что-нибудь о ваших славных копейных потехах с французами – вся страна только и говорит о ваших подвигах, и я слышал, что как-то в одно утро от вашего копья пали разом три рыцаря. Это правда?
– Подтвердить это могут вот эти шрамы у меня на теле. Но это все сумасбродства молодости.
– Почему вы говорите, что это – сумасбродства? Разве не так добиваются почестей и прославления своей дамы?
– Хорошо, что ты так думаешь, Найджел. В твои годы у мужчины должна быть горячая голова и возвышенная душа. И я был такой же и сражался за перчатку своей дамы, или по обету, или просто из любви к бою. Но когда повзрослеешь и под твоей командой оказываются люди, приходится думать о других вещах. Тут уж не до почестей – надо позаботиться о безопасности армии. Ведь не от твоего копья, меча или руки зависит исход боя; зато твоя холодная голова может спасти почти проигранное сражение. Армии нужны не Роланд, Оливье и другие паладины, а люди, которые знают, когда надо атаковать в конном строю, а когда спешиться; как надо расставить лучников между копейщиками так, чтобы одни прикрывали других; как придержать резерв и ввести его в дело в тот единственный миг, когда он может изменить ход битвы; как сразу распознать, где топь, а где твердая земля.
– Но ведь если рыцари не станут делать свое дело, такому человеку никакой ум не поможет.
– Верно, Найджел. Поэтому пусть каждый сквайр отправляется на войну с таким же горячим сердцем, как у тебя. Однако мне нельзя более мешкать, надо исполнять королевскую службу. Теперь я оденусь, попрощаюсь с благородной леди Эрментрудой и поеду в Фарнем. Мы снова увидимся, когда я прибуду сюда с королем.
Вечером Чандос уехал. Лошадь спокойно шла шагом по мирным тропам, а он бренчал на гитаре – Чандос любил музыку и славился своими веселыми песнями. Обитатели хижин выходили на порог и со смехом аплодировали ему. Глубокий чистый голос Чандоса то взлетал вверх, то падал под веселое треньканье струн. Не многие из тех, мимо кого он проезжал, узнали бы в этом изысканном одноглазом человеке с желтыми волосами искуснейшего полководца и храбрейшего воина во всей Европе. Только раз, когда он въезжал в Фарнем, к нему бросился старый, изувеченный солдат и обнял его лошадь, как собака обхватывает лапами хозяина. Чандос что-то ласково сказал ему и бросил золотой.
Найджел и леди Эрментруда остались наедине со своими заботами и сидели, печально глядя друг на друга.
– Подвал почти совсем пуст, – подал голос Найджел, – там осталось всего два бочонка легкого пива да бочка вина с Канарских островов. Ну как подашь это на стол королю и придворным?
– Нужно раздобыть бордоского вина. Тогда подадим бордоское, теленка от пестрой коровы, кур и гусей, и еды хватит – если он проведет у нас только одну ночь. А сколько с ним будет людей?
– Не меньше дюжины.
Старая леди в отчаянии заломила руки.
– Ну полно, не принимайте все так близко к сердцу, дорогая госпожа. Стоит сказать слово, и король с придворными остановится в Уэверли, где найдет все, что пожелает.
– Ни за что! – воскликнула леди Эрментруда. – Стыд и позор падут на наш дом, если король минует нашу дверь, после того как милостиво пожелал войти в нее. Ну, делать нечего. Выход у меня один. Не думала, что мне когда-нибудь придется пойти на это, но знаю, что он был бы доволен, и я это сделаю.
Выбрав из связки ключик, она направилась к железному сундуку и отперла его. Пронзительно заскрипели заржавленные петли, и крышка откинулась. Старой леди нечасто доводилось заглядывать в священный тайник, где хранились ее сокровища. На самом верху лежало несколько предметов былой роскоши: шелковый плащ, усеянный золотыми звездами, расшитый серебром чепец, кусок венецианского кружева. Ниже лежали завернутые в шелк реликвии; их старая леди вынимала особенно бережно: мужская охотничья перчатка, детский башмачок, бант из бледно-зеленой ленты, несколько писем, написанных грубым неровным почерком, и нерукотворный образ св. Фомы. С самого дна она извлекла еще три предмета, обернутых шелковой тканью, положила на стол. Это был грубый золотой браслет, усыпанный неограненными рубинами, золотой поднос и высокий, тоже золотой, кубок.
– Ты уже слышал от меня про эти вещи, Найджел, только никогда их не видел. Я не открывала сундук, чтобы в трудную минуту не впасть в искушение и не превратить все это в деньги. Я старалась не только не видеть, но и не думать о них. Но сейчас взывает честь дома, и мы должны с ними расстаться. Этот кубок мой муж, сэр Нэл Лоринг, выиграл во время осады Белграда. Он и его друзья от зари до зари бились на турнирах против цвета французского рыцарства. Поднос подарил ему лорд Пембрук на память о его храбрости в битве при Фолкерке[23].
– А браслет, дорогая госпожа?
– Обещай, что не станешь смеяться.
– Нет, конечно, с какой стати мне смеяться.
– Этот браслет был призом королевы красоты. Мне преподнес его сэр Нэл Лоринг перед лицом всех высокопоставленных дам Англии за месяц до нашей свадьбы. Подумай только, Найджел: я, вот такая согбенная старуха, была королевой красоты. Пять доблестных рыцарей пали от его копья, прежде чем он выиграл для меня эту безделицу. И вот, под самый конец жизни…
– Нет, нет, дорогая госпожа, эту вещь мы не отдадим.
– Отдадим. Он был бы этим доволен. Я слышу, что он шепчет мне на ухо. Честь была для него все, остальное – ничто. Возьми браслет, Найджел, пока я тверда сердцем. Завтра ты отправишься с ним в Гилдфорд, найдешь там золотых дел мастера Торолда и получишь довольно денег, чтобы заплатить за все, что нам нужно к приезду короля.
Она отвернулась, чтобы Найджел не увидел, как задрожало ее изрезанное морщинами лицо; стук захлопнувшейся железной крышки заглушил рыданье, вырвавшееся было из ее измученной груди.
Глава VII
Как Найджел поехал за покупками в Гилдфорд
Утром Найджел отправился выполнять возложенное на него поручение. Шел июнь месяц, стояла прекрасная погода. Найджел был молод, и на душе у него было легко и радостно, когда он ехал из Тилфорда в недальний городок Гилдфорд. Он сидел на своем огромном соловом боевом коне, а конь то играл под ним, то становился на дыбы, такой же горячий и веселый, как его хозяин. Вряд ли в то утро во всей Англии нашлась бы еще такая красивая, жизнерадостная пара. Справа песчаная дорога вела через ельник, и мягкий ветерок обдавал их смолистым запахом хвои, потом пошли вересковые холмы, они тянулись далеко с юга на север, безлюдные, невозделанные: земли на склонах были почти бесплодны и сухи. Найджел миновал Круксберийские луга, потом пустошь близ Патнема, и, следуя по песчаной тропе, углубился в заросли папоротника и вереска – он хотел выбраться на дорогу паломников там, где она от Фарнема и Сила сворачивает на восток. Рукой Найджел то и дело проверял седельную сумку, куда, надежно ее перевязав, он уложил бесценные сокровища леди Эрментруды. Перед его глазами мерно покачивалась крепкая рыже-бурая шея коня, всем телом он ощущал плавное, свободное движение животного, слышал глухой стук его копыт и готов был петь и кричать просто от переполнявшей его радости жизни.
Позади Найджела, на маленьком гнедом пони, еще недавно его единственной верховой лошади, ехал Сэмкин Эйлвард, лучник, принявший на себя обязанности слуги и телохранителя. Его могучий торс с широченными плечами, казалось, вот-вот перевесит и опрокинет маленькую лошадку, но он спокойно трусил, насвистывая веселую песенку, и пребывал в таком же прекрасном расположении духа, что и его хозяин. Встречные мужчины приветливо кивали веселому лучнику, женщины улыбались; сам же он ехал, большей частью повернув голову через плечо и провожая взглядом каждую юбку. Один только человек ответил ему не слишком любезно. Это был высокий седой старик с красными щеками, которого они повстречали на болоте.
– Доброго утра, дорогой отец! – закричал при виде его Эйлвард. – Как там у вас в Круксбери? Как новая черная корова и овцы из Элтона? А молочница Мэри? И вообще, как дела?
– Не тебе спрашивать, бездельник, – ответил старик. – Ты разорил уэверлийских монахов, у которых я арендую землю, и они хотят теперь выгнать меня с фермы. Правда, у меня есть еще три года сроку, и пусть они делают что угодно, только раньше я оттуда не уйду. Вот уж не думал, что когда-нибудь потеряю свой очаг из-за тебя, Сэмкин. И смотри, появись ты хоть раз в Круксбери, я выколочу пыль из твоей куртки здоровой орешиной, хоть ты вон какой вымахал.
– Тогда тебе придется заняться этим делом прямо завтра утром, добрый отец, – завтра я приеду к тебе. Только в Уэверли я не сделал ничего такого, чего не сделал бы ты сам. Посмотри мне в глаза, горячая ты голова, и скажи по совести: неужто ты стоял бы сложа руки и смотрел, как по приказу жирных монахов убивают последнего Лоринга? Вон он едет – голова гордо поднята, а душа витает в облаках. Если бы ты так поступил, я отказался бы от такого отца.
– Что ты, Сэмкин! Если все было, как ты говоришь, тогда ты и впрямь поступил как надо. Только ведь нелегко терять старую ферму, когда ты душой прирос к этой доброй, плодородной земле.
– Ну-ну, отец! Впереди еще три года, чего только не случится за это время! Я вот пойду на войну, а когда взломаю во Франции пару сундуков, ты сможешь купить сколько угодно доброй плодородной земли и хорошо посмеяться над настоятелем Джоном и его стряпчим. Чем я хуже Тома Уитстефа из Чэрта? Когда, через полгода, он вернулся, карманы у него были набиты золотом, а на руках висело по французской девке.
– Упаси нас Господи от девок, Сэмкин. Ну а что до денег, так если их там можно добыть, ты изгребешь их не меньше всякого, кто идет на войну. Ладно, сынок, поезжай. Твой хозяин уже перевалил за вершину холма.
Получив такое напутствие, лучник помахал отцу рукой в латной рукавице, пришпорил лошадь и скоро догнал сквайра. Найджел бросил взгляд через плечо и придержал коня, пока голова пони не поравнялась с его седлом.
– Говорят, лучник, в здешних местах погуливает разбойник?
– Да, добрый сэр. Это крепостной сэра Питера Мэндевила, он взбунтовался и бежал в лес. Его прозвали Патнемским волком.
– А почему его до сих пор не изловили? Если человек грабит и разбойничает, то избавить округу от такого зла – поистине дело чести.
– Королевские сержанты уже дважды наезжали из Гилдфорда, чтобы его поймать, но у этой лисицы много нор, и вытравить его оттуда не так-то просто.
– Клянусь святым Павлом, если бы не спешное дело, я свернул бы с дороги и поискал его. Так где, говоришь, он живет?
– За Патнемом есть большое болото, а дальше – пещеры. Там он и прятался со своими людьми.
– С людьми? У него что, целая шайка?
– Несколько человек.
– Похоже, это достойное дело. После того как король приедет и снова уедет, мы посвятим денек Патнемскому разбойнику. Не думаю, чтобы нам довелось встретить его сегодня на этом пути.
– Они грабят паломников на Уинчестерском тракте, а здешних не трогают, тем же, кто им помогает, щедро платят. Их тут очень уважают.
– Легко быть щедрым, если деньги краденые, – возразил Найджел. – Думаю, они не станут нападать на людей вооруженных, как мы с тобой, и нам от них не будет проку.
Они проехали пустынное болото и вышли на главный тракт, по которому паломники из Западной Англии направлялись к национальной святыне – Кентербери. Из Уинчестера дорога поднималась по живописной Иченской долине до Фарнема. Тут она разделялась на две: одна тянулась вдоль Хогзбекского гребня, другая вьющейся лентой убегала на юг, к холму Св. Катарины, на котором некогда стояла церковь паломников, многолюдная, богатая, сиявшая великолепием; теперь же на этом месте виднелась лишь груда серых развалин. По этой дороге и поехали Найджел с Эйлвардом, направляясь в Гилдфорд.
Попутчиков у них не оказалось, зато навстречу попалась толпа паломников, возвращавшихся с богомолья. На шляпах у них были изображения св. Фомы и свинцовые сосудики или раковины улиток с миром, а за плечами – котомки с покупками. Мужчины шли пешком, женщины ехали на ослах. Толпа была грязная, оборванная, покрытая дорожной пылью. И люди и животные брели, еле переставляя ноги, словно уже потеряли надежду снова увидеть родной дом. До деревни Патнем они так и не встретили никого, кроме этой толпы да нескольких нищих и менестрелей, сидевших в вереске по обочинам дороги в надежде на случайный фартинг прохожего. Солнце стояло уже высоко, легкий ветер гнал по дороге пыль, и, въехав в деревню, они с наслаждением промочили горло кружкой эля на постоялом дворе. Когда они уезжали, трактирщица простилась с Найджелом очень холодно, потому что он не оказал ей должного внимания, зато Эйлварду отвесила пощечину – за слишком усердное внимание.
По ту сторону Патнема дорога шла густым смешанным дубовым и буковым лесом, под пологом которого буйно разрослись папоротники и терновник. Здесь им встретился дозор – несколько сержантов, высоких малых на хороших лошадях, в кожаных куртках и шапках, с копьями и мечами. Они медленно ехали по теневой стороне дороги. Когда путники приблизились, дозорные спросили, не было ли у них на дороге каких неприятностей.
– Будьте осторожны, – добавил один из них, – разбойник и его жена вышли на промысел. Только вчера они убили одного купца с запада из-за сотни крон.
– Вы говорите, его жена?
– Да, сэр. Она всегда с ним и не раз его спасала, потому что он хоть и силен, а мозгами-то раскидывает она. Надеюсь, на днях мы увидим их головы на зеленой траве.
Дозор направился в сторону Фарнема, и, как оказалось, прочь от разбойников, которые, по всей видимости, следили за ним из гущи кустарника, росшего по обе стороны дороги. Найджел и Эйлвард поехали дальше и вдруг за поворотом увидели высокую миловидную женщину, которая сидела у дороги, заламывая руки и горько плача. Увидя рыдающую красавицу, Найджел пришпорил коня и в три скачка оказался возле несчастной дамы.
– Почему вы плачете, прекрасная дама? – спросил он. – Могу ли я вам хоть чем-нибудь помочь как добрый друг? Неужели нашелся такой жестокосердный человек, что мог вас обидеть?
Она встала, с надеждой и мольбой обратив к нему лицо.
– Ох, спасите моего отца! – воскликнула она. – Вы, случайно, не встретили дорожный дозор? Они уже прошли здесь, и я боюсь, что теперь их не догнать.
– Да, они поехали дальше. Но мы тоже можем вам помочь.
– Тогда умоляю, скорее! Ведь они, может быть, убивают его! Они потащили его вон в тот лес, и я слышала, как голос его замер вдали. Скорее, умоляю, скорее!
Найджел спрыгнул с лошади и бросил поводья Эйлварду.
– Э, нет, сэр. Мы пойдем вместе. Сколько там было разбойников?
– Два здоровенных детины.
– Тогда я тоже иду.
– Нет, Эйлвард, ни в коем случае, – сказал Найджел. – Но такому кустарнику лошади не пройдут, а бросать их тут, на дороге, нельзя.
– Я постерегу их, – вмешалась дама.
– Нет, Поммерса вам не удержать. Оставайся здесь, Эйлвард, пока я не позову. Ни с места! Это – приказ.
Говоря так, Найджел, с глазами, горящими от радости в ожидании приключений, выхватил меч и бросился в лес.
Он бежал быстро и долго; пересек одну поляну, другую, продрался сквозь густой кустарник, с легкостью оленя перемахнул через заросли терна, вглядываясь то в одну, то в другую сторону, изо всех сил напрягая слух; но до него доносилось лишь воркованье диких голубей. Однако он упорно продвигался вперед, в мыслях видя перед собой то рыдающую женщину, то ждущего спасения мужчину. И только когда заныли ноги, он, задыхаясь, остановился и вспомнил, что ему еще нужно уладить собственные дела и что пора вернуться на Гилдфордскую дорогу.
Между тем Эйлвард по-своему старался утешить женщину, которая рыдала, уткнувшись лицом в седло Поммерса.
– Ну-ну, не плачьте, красавица, – говорил он, – а то, глядя на вас, я и сам заплачу.
– Увы, добрый лучник, он был лучший из отцов, такой нежный и ласковый. Если бы вы знали его. Он бы и вам полюбился.
– Ну-ну, полно! С ним ничего не случится. Сквайр Найджел приведет его обратно.
– Ах нет, я больше никогда его не увижу! Держите меня, лучник, не то я сейчас упаду.
Эйлвард крепко обхватил ее гибкую талию. Теряющая сознание женщина прильнула к нему, закинув руку ему на плечо и обратив бледное лицо назад.
Вдруг Эйлвард увидел, что выражение ее глаз изменилось: в них мелькнула надежда, потом неистовая радость и торжество победы, – и понял, что надвигается какая-то опасность. Он живо оттолкнул ее от себя и отпрыгнул в сторону – и как раз вовремя: на него едва не обрушился удар дубины, которую держал в руках человек еще более высокого роста, чем он сам. Он успел увидеть сжатые в бешеной ярости страшные белые зубы, взметнувшуюся всклокоченную голову и сверкающие звериные глаза. В следующий миг он, резко уклонившись от нового сокрушительного удара дубины, бросился на противника.
Обхватив обеими руками разбойника, прижав лицо к его косматой бороде, Эйлвард, задыхаясь, едва переводя дух, стал сжимать его огромное тело. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Они топтались на пыльной дороге, то подаваясь в сторону, то отступая в другую. Дважды под натиском невероятной мощи разбойника Эйлварду едва удавалось удержаться на ногах, и дважды сила и ловкость молодости помогли ему устоять и еще крепче сдавить противника. Наконец ему повезло, он сумел подставить ногу и одним могучим рывком повалить разбойника на землю. Падая, тот хрипло закричал. Едва он коснулся земли, как Эйлвард придавил его коленом и, погрузив свой короткий меч в густую бороду, прижал острие к горлу.
– Клянусь своими десятью пальцами, – вымолвил он, с трудом переводя дух, – только шевельнись, и тебе конец.
Разбойник лежал неподвижно, оглушенный падением. Эйлвард оглянулся. Женщины нигде не было – при первой же схватке она исчезла в густом лесу.
Тогда Эйлвард забеспокоился о судьбе хозяина. Ему пришло в голову, что Найджела заманили в ловушку и там прикончили. Но, к счастью, его опасения были напрасны, вскоре хозяин показался на дороге – он вышел на нее недалеко от места встречи с незнакомкой.
– Клянусь святым Павлом! – воскликнул он, подходя. – На ком это ты сидишь? А где женщина, которая удостоила нас просьбой о помощи? Увы, я не нашел ее отца.
– Тем лучше для вас, сэр, – ответил Эйлвард, – боюсь, что отец у нее сам дьявол. Она же, видно, и есть жена Патнемского волка. А вот это – он сам. Он напал на меня и чуть не вышиб мне дубинкой мозги.
Разбойник, открывший к тому времени глаза, перевел злобный взгляд со своего победителя на вновь пришедшего.
