Артур Александрович Капелько
Лоскутки Эверетта, или Заблудившиеся дети

1. В комнате мальчик лет пяти собирал из деталей конструктора танк. Из кухни через приоткрытую дверь до него доносились голоса матери и отца.

– Ой, как глаза щиплет! – вскрикнула его мать.

– Я же тебе говорил, что перед тем, как резать лук, намочи его в воде. Да нож в воду почаще окунай. Поняла? – долетел голос отца.

– А вот возьми и порежь сам по своей технологии, советчиков то советчиков что-то много развелось!

– Щас, только штаны подтяну! Тебе, понимаешь ли, как лучше хочешь сделать, а ты сразу наехать норовишь.

– «Тебе, тебе»! Для вас все стараюсь! А ты – «тебе»!

– Ну, ладно, ладно. Скажи лучше, какое сегодня число?

– А зачем тебе?

– Раз спрашиваю, значит надо.

– Раз надо, тогда и вспоминай сам.

– Ну, а день недели какой? Среда что ли? А?

– Ну, среда. А что?

– Да, так, просто думаю.

– Думаешь? Ну и думай.

– Ну и буду.

– Ну и думай. Думальщик. Мусор бы вынес.

– Да уж не тебе думать.

– Если все будут умные, как ты, некому метлой махать будет, и город утонет в дерьме.

– Вот именно.

– Ну, так что насчет мусора?

– Прямо схватил и побежал?! Яволь?!

– Да, прямо схватил и побежал!

– Все командиры! Все командуют! На одного раба – три прораба!

– Только один.

– Значит, ты – «прораб»?!

– А что, ты?!

– Нет, Вася-сосед!

Мальчику хотелось, чтобы родители так не разговаривали. Что

из-за ерунды ссориться? Он оторвался от своего занятия и пошел на кухню, чтобы взять и самому вынести мусор. Он хотел, чтобы это все прекратилось. Не надо так, зачем?

– А, ты очень кстати. Давай, хватай пакет и вперед к мусоропроводу, – сказал ему раздраженный отец.

И неожиданно для самого себя мальчик тихо ответил:

– Не пойду.

– Что-о-о?! – взвизгнул отец. –       Не пойдешь?! Да я тебе сейчас знаешь, что сделаю?!

– А ну, не трожь ребенка! – грозно закричала мать.

– С вами авторитет хрен когда заработаешь!

– В другом месте зарабатывай!

– Да, пошли вы все!

– Сам пошел!

– Ты это мне?!

– Тебе, говнюк!

– Ах ты, коза драная! – замахнулся отец.

– Только попробуй! – Мать схватила длинный кухонный нож.

– Что, зарежешь?! – шагнул он к ней.

Она махнула ножом и слегка задела кончиком лезвия руку мужа. Показались первые капли крови, и одна из них упала на пол, превратившись в кляксу, похожую на взъерошенную, изогнувшуюся, готовую к броску кошку.

– Ну, сука! Ну, сука! – Отец присосался губами к запястью.

– Хва-а-а-тит!!! – закричал малыш. – Хватит! – и разрыдался.

– У, провокатор, – зашипел на сына отец. – Из-за тебя все!

– Не мог мусор спокойно вынести! Надо заняться твоим воспитанием! – накричала мать на мальчика и взяла за руку мужа, осматривая неглубокую рану. – Больно? Больно?

– Да, отстань ты.

– Бедненький… А ты – иди спать!

Мальчик пошел к себе, еще всхлипывая. Но он знал хорошо, что этой ночью диван будет долго скрипеть… А дня через два начнется все сначала…

2.      Макс очнулся от беспокойного сна на островке среди болот, когда пять человек накинулись на него и намертво придавили к земле. Даже шевельнуться он не мог: четыреста килограммов живого веса – не шутка.

Он невольно закричал от продолжения кошмара наяву:

– Суки! Ну, убейте, убейте меня! Пусть вам станет легче! Для вас грохнуть человека ничего не стоит! Козлы вонючие!

Один из державших его отпустил связанные руки, приподнялся, взял автомат и замахнулся прикладом. Видимо, визг пленника, действительно похожий на поросячий, чертовски надоел ему, и он решил прекратить этот бесплатный, по-дилетантски сымпровизированный «концерт».

Макс непроизвольно зажмурился, напрягся – сейчас последует удар, и он «вырубится». По крайней мере, он надеялся на это. Кошмар прекратится хотя бы на время. На время. Ему хотелось этого.

Перед глазами вынырнуло лицо его первой учительницы Натальи Владимировны. Ухмыляясь, она говорила:

«Не ходите, дети в Африку гулять… В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы… Будут вас кусать, бить и обижать… Не ходите дети в Африку гулять…»

Он услышал все возрастающий смех чернокожих мужчин. Макс чуть приоткрыл один глаз. На корточках перед ним сидел человек в «хаки» и, улыбаясь, пристально смотрел на него. Заметив движение зрачка в щелочке приоткрытого века, он поднес длинный указательный палец к толстым большим губам и, почему-то, погладил пленника по голове. Голова Макса инстинктивно дернулась в сторону, но он не издал больше ни звука.

Чавкая по болоту, на островок выбрались еще двое. Они принесли толстую жердь, метра четыре длиной, с привязанным к ней подобием гамака. Сидевшего на корточках окликнули. Тот поднялся, уперев узкие ладони с длинными пальцами в колени. Посмотрел на принесенное приспособление и кивнул своим бойцам.

Макса бесцеремонно подхватили за плечи и ноги и бросили в импровизированный гамак. Четверо чернокожих – по двое с каждого конца – подняли жердь, положили ее себе на плечи. Макс, как рыба, пойманная в сеть, взметнулся и повис в воздухе. Все гуськом двинулись в неизвестном для пленника направлении.

А под хлюпанье грязи, обрывки скупых фраз и мерное покачивание из памяти вылезали события вчерашнего дня…

3. Мина разорвалась совсем близко. Брызги вонючей грязи малярийного болота падали на лежавших на редких кочках молодых парней в камуфляже.

– Бу-у-у! Бу-у-у! – раздалось еще два минометных взрыва.

Перед Максом шлепнулась в грязь чья-то оторванная кисть.

«Еще один. Прямое попадание, – мелькнуло у него. – Так нас и перешлепают до ночи. Скорей бы она наступила. Ирония судьбы – одной из первых пуль повредило рацию. Помощь придет…но будет поздно… Эти «совимбовцы» опять прорвались, нарушили перемирие…»

Слева возникла фигура повстанца. Макс два раза нажал на спусковой крючок АКМа. Два одиночных резких хлопка. «Фигурка», схватившись за голову, упала в воду.

«Допрыгался. Скорей бы ночь. Часа два ждать точно.

Блин!.. Мы разминируем, они минируют. Ну на х… это?! Что я забыл в этой сраной Анголе?! Интернациональный долг. Социализм строить помогаем. У нас свой догнивает. А тут межплеменные разборки. Алмазы, нефть. И никакого порядка. Никакого. «Верхотура» грабит, а «пушечное мясо» дохнет, дохнет и дохнет. За что? За кого?»

– Саня! – позвал Макс. – Саня! – Он оглянулся и увидел безжизненно распластавшееся тело сослуживца с разорванным животом.

– Блядь! Блядь! Блядь! – забил кулаком по грязи в истерике Макс. – Ну, держитесь! – Он подскочил на ноги и ринулся в сторону, где засели повстанцы. – Вашу мать! – бежал, не разбирая дороги. – «Только не останавливаться! Только не останавливаться!» – кричало все в нем.

На его пути из кустов выскочил ошарашенный боевик. Макс сбил его с ног. Нет, просто снес всей массой своего тела, помноженной на скорость. Тот отлетел, ударился о дерево. Вскрикнул. Замолк. Где-то справа бумкнул миномет.

«За что?! Мы же с мирной миссией!»

Через две минуты он выскочил на островок.

– Ну, здорово! – окликнул Макс трех «совимбовцев», копошащихся у миномета, и, не раздумывая, полоснул по ним двумя длинными очередями. – Писец! – Он споткнулся и сходу налетел на корчащегося повстанца. Тот судорожно схватил его за ногу. – А ну! – Макс приставил к кисти дуло автомата и отстрелил ее.

Сзади и впереди слышались приближающиеся, шлепающие по воде шаги, а силы были на исходе.

Он успел отползти метров на тридцать и погрузился по уши в болото у двух деревьев, когда на островок выскочили двое, потом еще человек десять. Осмотрев трупы соплеменников и быстро посовещавшись, они разделились по двое. Внимательно осматривая все вокруг, начали медленно расходиться в разные стороны. Один прошел так близко, что Макс из-за корней, свешивающихся в воду, разглядел вырезанный на прикладе АКМа витиеватый орнамент.

Пошарив минут двадцать, повстанцы снова сошлись на островке, разобрали миномет, забрали трупы и медленно удалились. Вскоре все стихло.

4. Смеркалось. Сквозь одинокие деревья на небе просвечивали звезды. Они смотрели на вылезшего на уже известный островок грязного, мокрого, трясущегося от нервного перенапряжения и усталости молодого мужчину безучастно. За свои миллиарды лет существования они видели много чего, и судьба этой искорки жизни была похожа на массу других, ярко вспыхивающих и моментально гаснущих раньше времени.

«Нам что, места на Земле не хватает?» – подумал, почти засыпая, Макс. И вдруг всплыл диалог пленного казака и мальчишки из кинофильма «Чапаев»:

«Дядя, а за что люди убивают друг друга?» – спрашивал мальчик.

«За жизнь. Всем лучшей жизни хочется», – отвечал казак.

– Лучшая жизнь… Скотство…

5. Они шли часа два. Болото с одиноко стоящими деревьями сменилось густым лесом, лес через какое-то время поредел, и, наконец, невдалеке послышался шум работающего автомобильного мотора.

Немногочисленная группа вынырнула на открытую местность. Солнце ослепительно ударило Максу в глаза. Он на несколько секунд зажмурился, а когда открыл веки, его уже опустили на землю. Два бойца лихо подхватили под руки и поволокли к старенькому джипу, издававшему чахоточные звуки.

6. Спокойно кинув пленника назад, вся команда набилась в машину. Один из боевиков уселся прямо на Макса. Двигатель взревел, и джип с натугой тронулся с места по какой-то узкой, совершенно неровной так называемой дороге.

Это Макс почти сразу же ощутил на себе. Задок автомобиля, встречаясь с очередной ямой, ухал вниз. Тело Макса и тело сидящего на нем подлетали вверх, а потом следовал двойной удар – пленника о непокрытое ничем железное днище и чернокожего о пленника. Иногда два удара совпадали, и тогда «приятные» ощущения от такой езды учетверялись. Но это никого не интересовало. Компания лениво перекидывалась репликами.

7. Когда солнце начало клониться к закату, джип въехал в какой-то поселок. Макс услышал множество человеческих голосов, перекликавшимися с сидящими в машине. Пахнуло дымком, ноздри обжег запах жареного мяса и вареного риса.

Наконец они остановились. Бойцы покинули поднадоевшее транспортное средство. Первая звездочка подмигнула Максу. Вдруг на нее наползла черная туча – не туча, а чья-то голова. Показалась другая, третья, четвертая, пятая… Над ними еще и еще. Головы шумели. Несколько рук тыкали лежащее тело пальцами, видимо, так изучая объект.

Макс приподнял голову:

– Гав! Гав! Гав! – сорвался он и резко откинулся, сильно ударившись затылком о днище.

Раздался дружный смех, как реакция замещения от неожиданного испуга. Кто-то крикнул. Послышались шлепки десятков босых ног о землю. Четыре сильные руки подхватили Макса и резким рывком вытащили из джипа. Попытались поставить на ноги. Но тело так затекло, что он сразу начал валиться набок.

Поволокли. Носок ботинка больно ударился о какой-то выступ. Бум – искры из глаз. Еще раз бум.

8. Скрипнула дверь какого-то сарая. Макса развязали и закинули внутрь. Стало полегче. Нет, он ощутил почти блаженство. Как мало нужно человеку для счастья. Дверь захлопнулась. Скрипнул засов…

«Ну, как тебе новое жилище? Квартирка что надо, со всеми удобствами. Жаль, что казенная. Да и поселился ты здесь ненадолго – наверно до утра. Ночью все спать хотят. Какое тут шоу? А завтра при большом скоплении народа…

– Покупайте билетики! Услаждающие слух вопли белого! Выколотые глаза! Отрубленные руки! Море крови! Мольбы о пощаде!.. Присутствие беременных и детей приветствуется!..

Проходите, мэм. Вам, будущей матери, отведено место в первом ряду. Малыш, иди тоже в первый ряд, а то из-за дяденькиных голов тебе плохо будет видно. Дедушка, вы во второй – мы уважаем старость».

Макса эта картинка даже развеселила.

«Какой великий юморист погибает, блин!»

Внутри воцарялось необычное спокойствие. А откуда-то, будто из бездны, донеслось могучее:

«Все будет хорошо-о!..»

– Ну, это вряд ли, – ухмыльнулся Макс и свернулся калачиком.

9. Я поднимался на лифте один на четвертый этаж районной больницы, чтобы навестить своего хорошего знакомого.

Из его поджелудочной железы недавно удалили приличных размеров каменюку. И он успешно шел на поправку, клянясь уже в который раз соблюдать диету всю оставшуюся жизнь. В это слабо верилось, потому что люди устроены в большинстве своем так, что стоит миновать опасности, как они берутся за старое, мгновенно забыв или стараясь таким образом забыть прошедшие невзгоды.

Мой знакомый был чревоугодником до мозга костей. Еда, вкусная, разнообразная и в большом количестве была его страстью и вдохновением. Причем вдохновение его посещало именно в моменты наивысшего накала специфической страсти.

И что ж, идеи так и сыпались из него по мере того, как пустел стол. И вот когда он отправлял в желудок последний глоток пива (а он очень любил пиво), то иссякали и идеи.

Разочарую тех, кто уже представил себе портрет этакого чрезмерно упитанного или даже толстого, обрюзгшего, лысеющего мужчины средних лет, естественно с заплывшими поросячьими глазками и отдышкой. В смысле средних лет вы угадали, а в остальном все в точности до наоборот: высок, строен, жилист, с в меру развитой мускулатурой и очень подвижен – просто стайер со скоростью спринтера.

И вы уже видите волевой подбородок, два ряда сверкающих акульих зубов и искры, сыплющиеся из голубых глаз. Остановитесь и «не лезьте поперед батька в пекло». Размытая каревизна с зеленым оттенком и приторно-слащавое лицо, правда, на мощной шее – тут вы правы, во второй своей попытке.

Итак, я поднимался к нему. Двери лифта открылись. Я вышел, оглянулся, сделал два неуверенных шага, потому что почти сразу понял, что попал не на тот этаж. Да и огромная цифра «5» на стене у входа в лифт свидетельствовала об этом.

Я пожал плечами, усмехнулся и только хотел нажать на кнопку вызова, как у меня кто-то умыкнул лифт, причем прямо из-под носа. Рука с торчащим указательным пальцем так и замерла у пластмассового загоревшегося кружочка.

Ну что ж, мне не привыкать сбегать по лестнице на один этаж ниже своими ногами. И только я…

– Мужчина, отойдите в сторону.

Я отошел. Что-то очень громоздкое десяток пыхтящих людей поднимали по лестнице, загородив ее на всю ширину. Еле-еле.

– А на грузовом? – спросил я.

– А разбирать-собирать? – ответили мне. – Да наладь потом…

– А-а-а-а, – многозначительно протянул я, – оборудование…

– Знаете что? – несколько раздраженно сказал мне изрядно вспотевший мужчина в белом халате и очках. – Если не хотите ждать лифт, то спуститесь через боковой выход – прямо по коридору и направо.

– О’кей, – сказал я, – удаляюсь.

– И слава богу, – услышал я за спиной.

10. Я шел, а с левой стороны вместо стен и дверей в палаты шло сплошное стекло – от пояса и выше. За стеклом на специальных койках лежали люди, каждый с кучей трубок, шныряли медсестры, аппаратура мигала и что-то показывала.

– Реанимация, по-моему, – почему-то вслух произнес я, и в этот момент мой быстролетящий взгляд буквально натолкнулся на чьи-то открытые глаза, там, за стеклом, да так, что не смог сдвинуться дальше, словно приклеили. Нога, чуть не нарушившая равновесие тела, вернулась назад.

Эти глаза с мольбой смотрели на меня. Рука мужчины с трудом оторвалась от поверхности кровати и потянулась в мою сторону, а пальцы колыхнулись пару раз туда-сюда, будто приглашая меня подойти к нему. Я моргнул – а почему бы и нет, если просят. Может, действительно, что-то надо, и вообще… И пошел к двери, отодвинул створку…

– Вы к кому? – услышал я.

Передо мной выросла медсестра.

– А-а-а, простите, во-о-он к тому мужчине.

– Кто он вам?

– Э-э-э, друг, школьный, – соврал я. – Сема на месте! – помахал я ему рукой, продолжая игру.

– Ар-тем то-же на… на месте, – проскрипел он и улыбнулся, и закашлялся.

– Да тише вы, тише, – чуть ли не затыкая мне рот ладонью, прошипела медсестра. – И вообще, в каком вы виде? Почему не переоделись? У нас же… сами понимаете.

– Понимаю, понимаю, – многозначительно произнес я и сунул в ладонь девицы купюрочку, сжав ее пальцы. – Переоденусь, у вас, – подмигнул я ей.

– Ну, ладно, так уж и быть, пойдемте, подберем что-нибудь.

11. Мы зашли в ее кабинет, и я быстро облачился во все необходимое в таких случаях и набрал номер своего знакомого.

– Что ты так долго? – услышал я. – Шахматы расставлены. Я жду.

– У меня одно маленькое дельце. Я скоро буду. Не переживай, успеешь еще пару раз обставить меня.

– А ты где?

– Уже недалеко. Могу и забежать даже. Но тебя пару минут моего присутствия не устроят, я знаю. Так что…

– Хорошо, доделывай свое «дельце» делец, – хмыкнул он и отключился.

Медсестра подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

12. Мы вошли.

– Ну, здорово, Артем, – тихо сказал я, памятуя указания, и легко похлопал незнакомца по руке. – Держишь хвост пистолетом?

– Держу, – улыбнулся он. – Видишь, стоит на полдевятого.

– Это как? – опешил я. – Впервые слышу.

– Свисает со стороны задницы.

Я чуть не разоржался, но вовремя спохватился, прикрыв рот рукой.

– Юмор на месте, значит, все будет хорошо, выкарабкаешься.

– А зачем?

– Ну-у-у… – неопределенно описал я рукой круг.

– Семен, – обратился он ко мне, – ты слышал про теорию Хью Эверетта третьего?

«Естественно, только вчера слышал, черт побери! Именно Эверетта, и именно третьего, да еще и Хью. Второй Эверетт-то другую теорию придумал, а первый – третью!» – Честно говоря, я не совсем понимаю, о чем ты, Артем.

– Это английский физик такой был. Он еще в 1957 году выдвинул теорию, где говорится, что Вселенная каждый миг расщепляется на бесчисленные параллельные миры…

– Ну, и…

– В каждом из таких миров реализуется один из возможных сценариев развития событий во Вселенной.

Вот смотри, если, например, в одном мире серый волк съел Красную Шапочку, то в другом параллельном мире он ее не ел, а в третьем Красной Шапочки вообще не было, а была только сказка о ней.

– И… так далее, – махнул я рукой вдаль.

– Да, и так далее, – улыбнулся Артем. – Ты… понял.

– Хм… В общем, все ясно, посмотрел я на него видимо подозрительно.

Он заметил и улыбнулся.

– Ты не думай, я не гоню, просто…

– Я думал, что тебе что-то нужно… Ты так смотрел на меня…

– Нужно.

– Что? – оживился я.

– Чтобы ты выслушал меня… Мне скоро конец, а…

– Ну-ну-ну, перестань, зачем так мрачно. Лежишь, говоришь…

– Я знаю…

– Да никто не знает…

– А я знаю…

– Артем, ты что, исповедоваться мне хочешь?

– Вроде того. И не только…

– А почему мне?

– Потому что так должно быть…

– Почему?

И тут я вспомнил, как ошибся этажом, как угнали лифт, как перекрыли лестницу, как направили меня… как… Боже!.. Как будто какая-то сила толкнула меня к этому человеку.

– Ты понял, почему? – улыбнулся Артем.

– Не совсем, но… Хорошо, я посижу с тобой… Знаешь, у меня один знакомый этажом ниже. Я, собственно, его проведать пришел, а тут лифт, этажом ошибся – кнопки-то рядом, вот и…

– Лифт, все правильно…

– Что правильно?

– Все правильно. Ты сходи, а я подожду. Еще есть время…

– Ой, какой молодец, – вмешалась в разговор уже знакомая медсестра. – И пульс в норме, и температура, и давление ничего. Значит, не зря ваш друг пришел. Но переутомляться нельзя, а то… Завтра, завтра приходите, – почесала ладонь медсестра.

– Послушай, сестричка, мне надо. Он через часик снова придет. Проведает еще одного нашего коллегу и придет. На четвертом этаже.

– Мишу, – подсказал я.

– Да, Мишу…

– Не положено, – отрезала девушка. – Я и так… Сказала «завтра», значит, завтра. Все-все, скажите друг другу «до свидания» и пошли на выход.

Я развел руками:

– Ну, до завтра, брат. Держись.

– Значит, я ошибся. Опять ошибся, – услышал я. – Прощай.

– Завтра я приду, не расстраивайся. Обязательно.

– «Завтра» не будет, если не будет «сегодня».

– Пока, – сконфузился я.

Он молчал…

13. – А что с ним? – спросил я в кабинете медсестры, скидывая «одеяния».

– Что??? Вы не знаете??? Вы не знаете, что с ним?.. Мужчина?..

– Семен, – напомнил я.

– Кто вы такой, Семен?

– Мы только хотели поговорить об этом… А я не хотел его лишний раз…

– Вы не друг.

– И не враг, – попытался я перевести все в шутку.

– Вы совершенно посторонний человек. Вы что-то здесь вынюхиваете.

– Очень надо.

– Так, куда вы собирались? На четвертый этаж? Вот и идите на четвертый. Быстренько. И больше не появляйтесь. И бумажку свою… Ой, вы денежку обронили.

– Это не моя «денежка».

– И не моя. Значит, ваша, – зло сверкнув глазами, засунула она мне знакомую купюру в карман. – В следующий раз охрану позову.

– Так что с ним, скажите на прощанье?

– Разбился он…

14. – Вот такой вот странный случай, – сказал я и посмотрел на своего знакомого Михаила.

– Да-а-а… – растянул он. – Тебе «шах», а следующим ходом «мат», дорогой мой! – воскликнул Миша.

– Ты меня что, не слушал?

– Что?

– Не слушал, говорю?

– Почему? – разбился, значит… Щас бы курочку-гриль, а?

– Блин, кому что!

– Да, не кипятись ты на ровном месте, чего ты?.. Вообще, про этого Эверетта интересно, хоть он и третий. Если призадуматься, – мечтательно произнес Михаил, – то ты только представь, что все, все, все, что мы не осуществили в этом, так сказать, варианте жизни, осуществилось где-то там или еще где-нибудь. Какой же тогда я многогранный. А что, мне нравится. Тысячи, нет, миллионы, да что там говорить, бесконечное число меня…

– Ну, во-первых, не «многогранный», а «параллельный». Так что ты не тешь себя иллюзиями. Если и есть куча Михаилов, то это к тебе не относится. Параллельные вы все, параллельные. И живете параллельно, и умрете параллельно, то есть независимо друг от друга, не пересекаясь. Что тебе за дело до тех «сценариев».

– Это ты брось, «что тебе за дело». Это меня точно задело. Ты что, ничего не понимаешь?

– А что я тут должен понимать?

– Просто удивительно! Ну почему, почему нельзя допустить, что…

– Но миры-то параллельные, непересекающиеся…

– О-о-о.

– Что «о»?

– Охренеть, да и только с тебя можно. Усвоил Евклида и думаешь достаточно? Не пересека-а-аются, – передразнил он меня. – И идем так по жизни миллиардными толпами, и кричим: «Не пересекаются параллельные прямые! Не пересекаются!..» Тьфу! Что за каменный век в головах у людей?

– Я, вообще-то, гуманитарий…

– А школьную программу «гуманитарий» освоил или сразу вузовский диплом получил?

– Я ведь и обидеться могу…

– Вот так все. Нет, чтобы оторваться от своей персоны и обсудить вопрос отвлеченно. Скажи: не знаю, подзабыл – и делу конец.

– Ладно, извини, человеческий фактор сработал…

– Эт другое дело, – улыбнулся Михаил. – Теперь можно и потрепать языком.

– Можно, – согласился я и улыбнулся тоже.

– Я давно думаю о том, можно ли как-нибудь сдвигать стереотип представлений, мышления человека? Он же не просто стереотип, а динамический, то есть двигающийся, сдвигающийся.

– И каковы твои выводы на этот счет?

– Выводы? – плачевные.

– То есть?

– То есть движение отсутствует напрочь. Вся получаемая информация преломляется через определенный алгоритм поведения и служит не во благо, а только во вред.

– Почему?

– А потому, что «параллельные прямые не пересекаются» – и хоть кол на голове теши. Умный человек в связи с этим действует ниже уровня ребенка, да что там – скотины.

– Прие-ехали…

– Ты не обижайся, пожалуйста, – это к каждому в той или иной степени относится.

– И к тебе?

– А чем я хуже? – рассмеялся Михаил. – Отстранимся от наших личностей и пойдем дальше?

– Пойдем.

– Ах, сейчас бы по паре шашлычков с «сухеньким», м-м-м… Твои «параллельные», между прочим, навели на такие ассоциации.

Лежат они на мангале один к одному, дымок снизу их окутывает, жирок лениво так кап… кап, лучок золотистый, помидорчик, баклажанчик. Опахальцем фу-фу-фу, фу-фу-фу, винцом наполовину с уксусом побрызгиваешь. Шипение, легкое такое, что слух ласкает, аж слюнки текут в предвкушении благодати земной…

– Нагнал оскомину.

– Мы, литераторы, это умеем. На второй сигнальной системе паразитировать. А то ты не такой? Помнится у тебя…

– Ладно, ладно, – смущенно улыбнулся я. – Эксплуатирую и я образы жратвы в своих опусах.

– Не прибедняйся – это я насчет «опусов». Вот у Хайнлайна в его «Фрайди» если не завтрак, то обед с ланчем или ужин. Подсчитал – треть романа про что едят, как сервируют, как едят и как надо потреблять то или иное блюдо. И между делом так – о политике и кому шею надо свернуть, и с кем потрахаться.

– И не лень было считать-подсчитывать?

– Ну должен же я с кем-то себя сравнивать. Я ж не в вакууме нахожусь, а в информационном поле, лучше сказать, потоке.

– И куда несет нас «поток»?

– К параллельным мирам, брат, к ним.

– Лихо закрутил, в смысле, вернулся на исходную.

– Что могем, того даже медицина при всех ее стараниях не отнимет.

– Логично.

– Вот. Это и есть твой творческий подход к «писанине». Набросал схемку: он, она, оне –и вперед к счастию али трагедии.

А я, брат, как ты знаешь, сажусь за компьютер, кладу десять пальчиков своих на клавиатуру, а рядом столик накрыт, а в голове – тишина, жду… И, как известно, кое-что тоже выходит.

Встаю – все, нахер героев и героинь с персонажами вместе, весь этот вещный мир с психологизмами и тем, что к этому прилагается. И ни одной мысли до следующего сеанса. Пусть мои создания сами по себе «поварятся», параллельно, по-Евклидовски, а потом… Ты ж своих, небось, ни на минуту не отпускаешь? Все переживаешь за них, думаешь, следуешь, направляешь, увещеваешь. Как нянька. По ночам не снятся?

– Бывает.

– Смотри, так и до шизы недалече. Растворишься в образах – и привет, поминай, как звали. Был Семен, а стал – как там у тебя в последнем-то? – а, Виктория.

– Хватил, однако.

– А что, в жизни еще не то бывает. Что и представить невозможно, что в голову не укладывается.

– Вот поэтому ты «фэнтэзер», а я больше на реализм опираюсь.

– Евклидовский.

– Может тебе в критики податься?

– Боюсь, многие не поймут-с. Я, с точки зрения твоего читателя, для «долбанутых» стараюсь. Таких, судя по моим тиражам, тоже немало.

– Хорош, а то… Давай, чего я там подзабыл про Евклида?

– «Про Евклида» ты как раз ничего не забыл, а, наоборот, очень даже хорошо освоил его, намертво, так сказать. Забыл ты Лобачевского. Может, болел тогда или любовь какая приключилась, а потом все недосуг – пишется слитно, в конце «г».

В бытовухе оно, вроде, и не надо, но это как посмотреть. Она ж – эта «бытовуха» с поножовщиной – из этого Евклида и проистекает, будь он трижды неладен.

– Не томи, ближе к делу.

– К делу… – задумался Михаил. – К делу, так к делу.

Как ты знаешь, вся болтовня основывается на аксиомах, то есть на том, что принимается без доказательств. Черное – это черное, белое – это белое и так далее.

Тот самый Евклид применил метод аксиом для построения геометрии. Первичными у него были точка, прямая и плоскость. А потом аксиома о непересекающихся параллельных прямых. То есть аксиомы – это наша вера и не более того, что это так. Но почему мы верим в них? Что вселяет в нас веру в их истинность?

– Ну-у-у, не знаю… Видимо то, что практика подтверждает…

– Самоочевидность?

– Именно так.

– Человек верит не в аксиомы вообще, а в применимость конкретной аксиомы в конкретной ситуации.

– А я тебе что говорю?

– Забыл уже, как назывался художественный фильм – помню, что он был польским, – но суть не в этом. Так вот, в фильме мы видим семью крестьянина этак конца девятнадцатого века. Земля, лошадки, коровки, жена и куча деток. Один из сыновей получил образование, остальные так и остались неграмотными.

Этот «образованный» приехал домой и за обеденным столом «ляпнул», что Земля имеет форму шара. Его отец сначала захохотал, а потом предложил всей семьей взобраться на высокий холм.

Пошли, поднялись. И глава семейства, озирая, так сказать, горизонт с высоты, спросил у сына-«всезнайки», мол, покажи, где она закругляется? И братья, и сестры с матерью дружно засмеялись.

И смеясь над «умником», как ты понимаешь, смеялись на самом деле они над собой, думая при этом, что прав отец… Яркий пример самоочевидности подкачал, но в рамках их хозяйства это нисколько не мешало им успешно крестьянствовать и дальше.

Так и с аксиомой Лобачевского о пересекающихся параллельных… Пока скорости маленькие, механика Ньютона работает неплохо. Но чем больше скорость, тем ближе мы к теории относительности. Относительности, понимаешь? Допуск. Динамика. Но нам так мил наш стереотип, так дорог, что мы готовы умереть за него, даже если чувствуем внутри себя ложь.

Вера, мой друг, любая, тоже должна быть динамична, иначе – «белка в колесе». Туринская плащаница, например. Радиоуглеродный анализ показал, что она моложе на тысячу лет, чем Христос? Показал. Дальше. У ткани савана, который нашли в Иерусалиме, переплетение нитей простое? Простое. А в плащанице – диагональное, которое появилось лишь во втором тысячелетии. И что, я спрашиваю? Верят! Верят уже вопреки, «евклидиане».

– Куда хватил.

– А ты думал. Я же «фэнтэзер». Так что если твоего Эверета «скрестить» с Лобачевским, то получается очень занятная вещь. Выходит, что Вселенная может не только расщепляться на параллельные миры, но эти миры еще и постоянно пересекаются друг с другом в дальнейшем. Про Красную Шапочку можно прочитать, но есть вероятность увидеть своими глазами процесс ее поедания Серым волком.

– Ну мы и зашизили тут с тобой, – засмеялся я.

– Я ж не призываю слепо верить, но ДОПУСТИТЬ можно вполне.

– Допуск – это удобная позиция для отступления.

– Вот, извини, балда. Когда ты что-то куда-то наливаешь, то одновременно и выливаешь откуда-то. «Наливание-выливание» – один процесс…

– Извините… Извините, Семен, – неожиданно выросла медсестра перед нами.

– А-а-а, это вы, – узнал я «реаниматоршу». – Что-нибудь случилось?

– Случилось. Пойдемте скорее наверх, к нам.

– То гоните, то снова зовете… Ничего не пойму.

– Пожалуйста… Артем…

– Что?

– Он умирает. Он просил, чтобы…

– Пойдемте, конечно пойдемте, – подскочил я с кресла и поддел коленями столешницу с шахматными фигурками, которые тут же разлетелись и запрыгали по полу.

– Скорее! – уже крикнула медсестра.

– Миша…

– Да, беги ты. Я соберу, интеллигент сраный.

Мы рванули вверх по лестнице.

15. В реаниматорской над Артемом склонились врачи.

– Ничего не помогает, – услышал я. – Пульс почти на нуле.

– В-вот, привела, – выдавила, задыхаясь, медсестра.

– Д-да, вот он я, – волнуясь, выпалил я.

К нам резко повернулся мужчина лет пятидесяти.

– Видимо, поздно, – развел руками он. – Он что-то вам хотел сказать, по-моему. Вы его брат?

– Нет, совсем нет.

– Странно, – кивнул головой врач.

– Друг детства он, – сказала медсестра.

– Друг так друг. Что ж… Готовьте «шокер»! – тут же отдал он распоряжение. – Хотя… – повернулся снова он к нам, – медицина, как говорится, здесь уже… – махнул рукой врач, не договорив.

– Мне можно к нему подойти? – спросил я.

– Подойдите, – скептически-устало произнес врач. – Да-с-с… Где «бахилы», зараза? – посмотрел он строго на медсестру, указывая на мои туфли.