Артем Мещеряков
Последний рабочий день. Сборник рассказов

Рассказ "Общая картина"

«Общая картина».

Я получил приглашение на свою «физическую» почту. Бумажный конверт с рисунком и маркой. На ней был изображен молодой амурский тигр. Меня сразу обуяло приятное ощущение ностальгии по детству, нахлынувшее как от рассказов Рэя Бредбери. Если ты, мой дорогой читатель, так же, как и я, давно не имел удовольствия коснуться этого раритетного способа общения между людьми, то рекомендую попробовать. В прошлый раз, моя бывшая жена, похожим почтовым посланием, известила меня, что у нас больше нет шансов на общение, так как она вместе с Владиком, нашим сыном, переезжает в столицу, чтобы жить серьёзной жизнь, а я могу спокойно продолжить своё бестолковое графоманское существование. Эх… (томный вдох)

Вернусь, пожалуй, к истории. В конверте, полученном мною, лежало приглашение в гости, от известного на весь мир, художника – Жана Льюпье Караванова. Представь, в каком я был шоке, если учесть то, что за его искусством слежу еще с юности. Сначала мне подумалось, что это чья—то шутка, но потом я понял, что шутка —это скорее моя карьера. Присмотревшись, я заметил, что конверт весьма высокого качества. Кремовая бумага, на ощупь очень приятная, по верхней и нижней частях конверта тянется орнамент, называющийся Меандр. Использовался еще в древней Греции. Успел изучить орнаменты народов мира, когда интересовался мифами после университета. На марке, приклеенной в правом углу, была изображена картина Питера Брейгеля старшего «Падение Икара».  Конверт запечатан с помощью классической восковой печати. На ней красовалось изображение двух сорок. Письмо явно выглядело слишком дорого для шутки. Из содержания я вычитал, что Жан Люпье Караванов просит меня приехать к нему в резиденцию для того, чтобы познакомиться и обсудить совместную работу.

Ну как тут отказаться?! Это просто магия наяву. Мне представился шанс поговорить с живым гением. Его «Бархатный космос», картина, повествующая об угасании человеческого разума в космосе, заставила меня еще неделю чувствовать опустошение, даже большее, чем при получении письма от бывшей жены. Но, может, я, конечно, преувеличиваю. Людям свойственно превозносить случившееся недавно, над тем, что осталось в прошлом. Гравюра «Битва за солнечные лучи» перевернула моё сознание, дав осмысленное понимание того, что растения и люди неотличимы друг от друга, если смотреть на нас из далёкого-далёкого другого мира, откуда-то из соседней солнечной системы. Биологически, люди далеки от растений, но философски, и мы, и они, нуждаемся в заботе солнца.

Его произведения изобразительного искусства рассказывают о гуманистических идеях и ценности жизни людей, зверей, растений, грибов и роботов. Точные философские высказывания, запечатлённые в мгновении.

Крайние десять лет, Жан Льюпье ведёт жизнь затворника и не появляется на публике. Интервью, естественно не даёт.

И вот, я, писатель, не имеющий успеха, не купающийся во внимании читателя, да что уж говорить, даже не имеющий изданных книг, только цифровой самиздат, каким—то чудом получаю приглашение посетить дом художника Караванова. Мне всю жизнь не везло с работой и признанием, с любовью, кстати, тоже дела всегда были так себе, неужели, удача повернулась ко мне своим светящимся ликом?

Два дня спустя, я уже прибыл в маленький городок «Провидение». Население сорок тысяч человек, но туристов, что одуванчиков в конце мая. Каждый хоть сколько—нибудь уважающий себя любитель живописи, считает своим долгом приехать в Провидение, зайти в местное кафе, которое называется «Сад внеземных наслаждений» и выпить там чашечку кофе с булочкой с яблоком. Потому что так делал и сам Жан Люпье, раньше.

Вскоре, я добрался до дома Жана Люпье. Он выглядел, как симбиотический союз средневекового дворца и ультрасовременного умного дома. Внутри много винтажной мебели, созданной много людских жизней назад. На деревянных стенах висели картины Босха, Караваджо, Веласкеса, Эль Греко и Гойи. И вся эта красота тонула в море Пуаннсетий, Антуриум, Коланхой и Азалий. На небольших стендах и тумбочках повсюду стояли деревья, похожие на бонсаи, но больше, в масштабе три к одному.

К Жану Люпье меня проводил дворецкий, выглядевший, как человек, но во время нашей пешей прогулки до библиотеки, где у меня должна была состояться встреча, дворецкий обмолвился, что на самом деле он робот. Сей факт вызвало во мне странное чувство, неужели время, когда роботов невозможно отличить от людей уже наступило?! А я и не заметил…

Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение вылетал пар. Жан Люпье Караванов оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева, как бы кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.

За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом, началось… С вопроса:

– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?

У меня на этот счёт была теория.

– Знаете, сколько бы я не старался рассказывать своим друзьям детства, невероятные факты о картинах Босха, Гойи и Караванова, мне ни разу ни удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жен и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе, и я начал горячо рассказывать им обо всем, что намедни узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило меня писать. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и начинает писать истории —это вдохновляет. Так мне удалось настроить самого себя, что нет ничего важнее в жизни, чем белый и лист, и чёрные буквы. Но, мне кажется, никто не зарождал во мне тягу к писательству, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.

– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – очень мягким тоном спросил Жан Люпье.

– Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась небольшая бумажная библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить. Но, как—то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги.