Артак Оганесян
Дедо
– Да, здесь горы добрые, но не для всех, – вздохнул Дедо.
– А для кого они не добрые? – поинтересовался я.
– Для тех, кто пришел завоевывать. Неспроста же турки назвали эти горы Карабахом. «Кара» – это черный на их языке, а «бах» – это сад.
– Черный сад?
– Да, черный сад, обгоревший, обугленный, окутанный дымом. – Дедо жестом показал поднимающийся дым пожарищ.
– А зачем сжигать деревья?
– Захватчики уничтожали все подчистую, каждый раз… Много раз…
– Теперь-то советская власть, сейчас никто не посмеет на нас напасть, – по-пионерски задорно заявил я.
– Не знаю, не верится («чгидам, хаватс кям чи»), – еще раз вздохнул Дедо, потрепал меня по голове и направился вниз по склону.
Только когда мы преодолели вторую гору и подошли к подлеску, Дедо сказал, что можно приступать к сбору кизила. Невысокие ветки услужливо клонились под весом ягод. Не на всех кустах они созрели, срок придет в сентябре. А сейчас мы собирали его не для того, чтобы поесть, а для варенья, поэтому выбирали более-менее покрасневшие плоды. Бывало, попадались кончики веток, где кучковались уже набравшие темный оттенок ягоды. Их кожица была настолько нежной, что лопалась на языке, обдавая нёбо терпким кисло-сладким фонтанчиком. Когда уже язык скукоживался от вяжущего сока кизила, хорошо было приложиться к бутыли и отпить пока еще прохладной воды.
Мы шли дальше в поисках другого урожайного места.
– Дедо, а как ты определяешь, где искать кизил?
– Он любит прятаться под высокими деревьями, но боится чащи. Кизиловому деревцу нравится начало леса. А дикая ежевика любит побольше солнца, поэтому она предпочитает расти под открытым воздухом.
– А ты не боишься заблудиться?
– Нет, я же тут с малых лет все исходил.
– Ты помнишь все эти горы?! – поразился я.
– Те, что вокруг нашей деревни – конечно, еще добирался до того перевала, во-он, видишь седло? И до Степанакерта пешком ходил.
– Это же невозможно запомнить.
– Так кажется. Местные мальчишки облазили тут все горы. Возьми с собой сына Гого в Ереван или в Москву – и он там потеряется, для него все эти улицы и площади, утыканные зданиями, будут одинаковы, особенно многоэтажки. А для тебя в городе все просто и понятно, ты же там повсюду ходил, бегал, ездил на велосипеде… – и тут Дедо перешел к делу: – А вот и ежевика.
Мы оказались на поляне с зарослями ежевики. Но я не кинулся туда сломя голову, а опасливо приблизился. Ветви у этих кустов коварные, руку позволяют просунуть вглубь, чтобы сорвать ягоды, а вот при движении обратно загнутые вовнутрь шипы впиваются в кожу. Я уже не первый день провел в деревне, успел исцарапать руки, поэтому сейчас старался двигаться очень плавно и осторожно.
Так мы, продвигаясь от одного скопления кустов к другому, пересекли всю солнечную сторону склона и вновь приблизились к вершине холма. Здесь-то я и увидел хищную птицу, которую принял за орла, а Дедо в ней сразу признал ястреба.
Здесь мы с ним и обсуждали лошадей и ишаков. И я все допытывался:
– Дедо, я все равно хочу знать: правда ли, что орлы могут не моргать, когда глядят на солнце?
Поняв, что я не отстану, дедушка остановился, опустил ведра на землю, размял пальцы и посмотрел вдаль. Молчал долго. Взляд его застыл. Я терпеливо ждал, потому что был уверен, что дедушка знает все, и ответ на этот вопрос тоже. Просто он решал, пора ли мне открыть тайну или еще рано.
– Почему орлы могут смотреть на солнце и не моргать, да? – переспросил Дедо. – Потому что они летают высоко в небе и живут высоко в горах. Там им не с кем и нечего делить, там они не знают ни горестей, ни боли («дард у цав чунен»). А люди на земле все делят ее, землю несчастную. Как люди после этого могут смотреть на огненное солнце и не вспоминать сгоревшие деревни? Вот слезы и застилают глаза.
– Выходит, что люди – плаксы и слабаки? – возмутился я, не поняв сути дедушкиных слов. Да и как мне было их понять в мои двенадцать лет?
– Да, человек слаб, может и заплакать. Но и силен тоже. Он может… многое…
Дедо не нашел нужных слов или решил по-другому объяснить:
– Понимаешь, мальчик мой («хохас»), человек способен и на дно ущелья спуститься, – дедушка показал вниз в ложбину между склонов, а потом поднял руку к далекому хребту, – и на вершину горы взобраться. А орел, если упадет на землю, едва ли встанет.
Дедо поднял ведра и поторопил меня:
– Но мы все – и люди, и ослы, и даже орлы – должны прятаться от солнечного удара. Смотри, как припекает. Давай спустимся в тень, к роднику. Устроимся на привал, перекусим и отдохнем.
Дедо издали выглядывал по каким-то ему известным приметам место источника. И безошибочно вывел нас к довольно-таки полноводному для середины августа ручью. Мы ускорили шаг, двигаясь по течению выше, пока не вышли к озерцу под кронами высоких деревьев. Весь берег был залит свежей грязью.
– Я твою… («Ес ку…»), – начал было ругательство Дедо, но сдержался.
– Дедо, что случилось?! – Я не понимал, что его так разгневало.
Дедо обошел по траве размокший участок и обнаружил то, что искал. Точнее, того, кого он искал. Это был человек, который спал, полусидя прислонившись к стволу дерева. На глаза была натянута видавшая виды вязаная шапочка, из-под нее торчала борода.
