полная версия

Арие Лев
Твои Возможности, или Реализация «ТРАНСЕРФИНГА»

Мы оба поступили в институт – я в Одесский политехнический, а Оля в Харьковский строительный. Об этом я узнал спустя год – на встрече выпускников, где мы встретились случайно. Наши взгляды пересеклись, и мне даже показалось, что Оленька кивнула мне чуть заметно, но поговорить нам так и не довелось.

Все бывшие выпускники рассказывали поочерёдно о своей первой «путёвке в жизнь», у большинства это был первый опыт самостоятельной жизни. Из Олиного рассказа я узнал, что она учится на экономическом факультете, что у нее много друзей и что Харьков чудесный город. Старшеклассники задавали много вопросов, а учителя гордо принимали благодарность за вложенный труд.

В этот раз мы расстались на два года – меня тупо забрали в армию. Тупо, потому что в 1986 году отменили «бронь» в вузах с военной кафедрой, а восстановили ровно через два года, как раз к сроку моей демобилизации. Так я попал в Краснознамённый Среднеазиатский Военный Округ, а поконкретней – на Байконур. В то время было принято считать, что армия делает из юноши мужчину, что это хорошая школа жизни. Но по мне, так лучше бы я закончил её заочно. Да я стал мужчиной, но с немного травмированной психикой. В то время «дедовщина» в Советской Армии дошла до своего апогея, и в 1987 вышел новый Уголовный Закон «о борьбе с глумлениями и издевательством в рядах Советской Армии». Как оказалось, советский космос был не совсем гражданским и как многие мега-проекты, обслуживался ценой самой дешёвой рабочей силы – солдатами.

Были на Байконуре и штатские – в основном учёные, но жили они в городе, вместе с офицерским составом. Город назывался Ленинск, но его почему-то не было на карте. До стартовых площадок они добирались железной дорогой и с солдатами практически не пересекались. Мы же, жили на «площадках» – в казармах, и условия этого проживания были похожи на тюремные. Оружие мы видели только на Присяге, там же были сделаны единственные фотографии на память. Фотографировать на Байконуре, было запрещено, так же, как и описывать в письмах род деятельности и место нахождения – письма проверялись спецслужбой.

Но не будем о грустном, «авторитет» я заработал довольно быстро, демонстрируя своё мастерство на спортивной перекладине. А главным событием, в личностном росте, послужил инцидент, связанный с несогласием отдать «деду» мои новенькие часы «Электроника» – подарок родителей перед призывом в армию. «Дед» уверял меня, что их все равно отберут, а ему, это был бы приятный подарок на «дембель». Правда, стоил мне этот поступок сломанного носа, но эффект был

непредсказуем. Первые полгода, весь спец-набор из высших учебных заведений, проходил в «учебке» подготовку к службе на космодроме. Размещалась она на первой стартовой площадке Байконура – Гагаринской. К концу обучения нас разделили на специалистов и командиров – я попал к электрикам высокого напряжения, со стажировкой на новой площадке, предназначенной для запуска ракеты-носителя «Энергия». «Носитель», означало – вынос в космос, первого в СССР, макета многоразового корабля. По окончанию стажировки, в «учебке» меня уже ждал заместитель командира части по политической подготовке – «замполит». Не знаю, откуда он узнал о том, что я умею рисовать – то ли из личного дела, толи кто-то донёс о портрете жены нашего старшины, который я рисовал в каптёрке – вместо дежурства по столовой. Разговор был коротким: «Через неделю получаешь звание младшего сержанта и отбываешь в штаб управления, в моё личное подчинение».

Так я стал командиром небольшого отделения, в состав которого входили талантливые ребята – мастера на все руки. Двое из них собирали огромную мозаику на стене актового зала, а с остальными я отправился в командировку по стартовым площадкам Байконура, для реконструкции Ленинских комнат. Такие комнаты были в каждой роте и служили агитационным алтарём коммунистической парии. Через полгода я получил сержанта, а через год: «О Боже!» – Мне было объявлено о предоставлении отпуска на десять дней, не включая дороги! На Байконуре такого удостаиваются не многие. К отпуску я был представлен за оформление аллеи, ведущей от «мотовоза» к смотровой площадке. Сроки выполнения этой работы были нереальные, из-за даты прибытия, на показательный старт, генерального секретаря КПСС – товарища Горбачёва.

Новогодняя ночь 1988 года выпала на середину моей «побывки» неслучайно – спасибо «замполиту». Мой приезд был неожиданным, да и сообщить родным я мог только с одной из попутных, железнодорожных станций, на которых было не пробиться к «междугородке». Было уже за полночь, когда мамуля открыла дверь – у неё заняло пару минут, чтобы узнать меня в военной форме и понять, что происходит. Когда мама успокоилась и, утирая слёзы, пошла на кухню стряпать мои любимые блины, я скинул, пропахшую плацкартам за три дня, форму, и в одних трусах заглянул к ней на кухню, чтобы узнать,

где моё полотенце.

– Боже! Тебя порезали! – Заскулила она, глядя на мой огромный шов в паху.

– Мамуля, это простой аппендицит, – попытался я её успокоить. Но было поздно, она мотала головой и слёзы опять хлынули в два ручья.

– Я тебе не верю, говори правду! Это ранение? Ты был в Афганистане?

Я совсем забыл про эту операцию по удалению аппендицита, которую действительно делал военный хирург в звании майора, служивший долгое время в Афганистане. Официальный вывод советских войск был запланирован на 15 февраля, но перераспределение специалистов началось намного раньше. Так, наш «мясник» – как мы нежно его называли, попал служить в больницу Ленинска, где проходили предстартовое обследование все космонавты. Мы – это больные «палаты № 6», в которой действительно находились странные пациенты. Одним из наших ярких представителей, был молодой боец – «дух», проходивший службу в строительном батальоне – «стройбат». Его сослуживцами были, в основном, выходцы с Кавказа и наш «дух», не выдержав издевательств, прогладил горсть швейных иголок. Накануне моего визита с воспалённым аппендицитом наш хирург целый день извлекал тонюсенькие иглы из его брюшной полости и внутренних органов. Об этом я узнал на следующий день и понял причину, столь грубого приёма у «мясника». Боли у меня начались в первой половине дня, но я, не придав этому значения, оставался в штабе нашей части и лишь отправил «посыльного» в «санчасть» за активированным углём. Таблетки не помогли и я, скрюченный от рези в животе, потащился к главному медику нашей площадки. Он сделал мне анализ крови дважды с небольшим перерывом и с грустью в голосе сообщил, что количество лейкоцитов быстро увеличивается и что мне нужно срочно в больницу. По ухабистой дороге в Ленинск меня так растрясло, что на приёме у хирурга я не мог точно сказать, где и как ощущаю боль. А за пару дней до этого, друзья побрили меня на лысо как «духа», в честь армейской традиции, которую приводят в исполнение за сто дней до приказа главнокомандующего об увольнении в запас. Поэтому на вопрос «мясника»: «Что, надоело служить? Домой захотелось?» – я

встал, скрипя зубами, и со словами – «Да пошёл ты…, у меня сто дней до приказ» – направился в сторону раздевалки. Уже, как сквозь сон, я услышал приказ майора: «Этого брить и на операционный стол!».

Своими «разборками», мы разбудили отца, и он, накинув на меня плед, присоединился к маме с вопросом: «Ну сынуля, рассказывай, где ты служишь?» Дело в том, что на призывном пункте, в Одессе, провожающих вовнутрь не пускали и лишь сообщили, что эта команда отправляется автобусами на железнодорожный вокзала, а оттуда поездом Одесса – Ташкент. Родителей я увидел на вокзале среди всех провожающих. Они шли за нашим строем да самого поезда, и только там, распределившись по вагонам, началось общение с передачей еды через открытые окна. Я, как и все, не знал, где мы будем служить – нам сказали, что это секретная информация. Тогда на это никто не обратил внимания, так как весь призывной пункт кишел военно-морской формой, а это значило – три года службы. Поэтому, когда «нарисовался» старший лейтенант, в обычной полевой форме и озвучил номер моей команды, я лишь спросил – На два года? – И услышав положительный ответ, поблагодарил бога и успокоился. Волнения начались уже на второй день пути, когда кто-то «ляпнул» по пьяни – Ну всё ребята, «афган».

Окончательно, родители расслабились, когда я вытащил из сумки, аккуратно замотанный в «портянку» – макет ракеты «Союз», сделанный из настоящей «ступени». Наконец-то, искупавшись, я зашёл в Женину комнату и был шокирован её ростом, легко определяемым по форме одеяла. Было ощущение, что за два года, моя сестра выросла в два раза. У неё начались зимние каникулы, поэтому мне удалось поспать до обеда, но, когда она проснулась и влетела в мою комнату с криком: «Лёвка приехал!» – Я чуть с кровати не свалился, ни сразу «врубившись», что я дома. Из моих друзей в Сороках никого не было, и я просто гулял по заснеженному городу после того, как встал на учёт в военкомате. На следующий день мы уехали в Кишинёв, к папиным родственникам – встречать Новый Год, а за праздничным застольем мамуля спросила меня – Ты с Олей, случайно, не переписываешься? – Я чуть не подавился.

– Нет. А почему ты вдруг спросила?

– Олина мать перевелась на наш завод и работает начальником

сбыта, её кабинет рядом с моим. Мы часто общаемся, и она просила передать тебе привет от Оли.

– Спасибо, – сказал я, сдерживая эмоции – Ты тоже передай привет.

Мне тяжело передать восторг, с которым я открывал конверт с Харьковским обратным адресом, полученный в армии, спустя пару месяцев. Это было дружеское письмо с описанием студенческой жизни, от человека, в которого я был тайно влюблён. В письме ещё было чёрно-белое фото. С него на меня смотрели две пары огромных глаз – Олины и большого плюшевого медведя, которого она обнимала, вольготно расположившись на диване. За оставшееся время службы в армии мы обменялись еще парой писем, в которых я не раз пытался излить свои трепетные чувства, но останавливал себя, убеждая, что могу всё испортить. Переписка была лёгкой и непринуждённой, с воспоминаниями и юмором, присущими общению двух старых друзей.

Демобилизовавшись, я вернулся в Одессу, в этот добрый, красивый и тёплый город. Ощущение было, как будто я перескочил с чёрно-белой киноленты на цветную. Скинув армейскую форму, я начал избавляться от налёта защитной кольчуги со своей души. Был солнечный конец июля. Погрузившись в приятные хлопоты, связанные с восстановлением на второй курс учёбы в «политехе» и поселением в «общагу», я не забывал радоваться каждому дню. Всех моих друзей призвали в армию после второго курса – им ещё год ходить в кирзовых сапогах. Я попал в группу, где учились в основном одесситы. В общежитии проживали только наши иностранные студенты, и они составляли половину нашей группы. С нашего потока по первому курсу, на общих лекциях факультета училось человек десять «армейцев». Один из них вернулся с войны в Афганистане, хромая на одну ногу и с тиком левой руки, он старательно пытался сосредоточиться на лекциях, но ему это удавалось с трудом. Я помню, как он агитировал нас пойти в ДОСААФ на прыжки с парашютом – сто процентов возьмут в «афган».

Я довольно быстро влился в новый коллектив, в котором был самым старшим и проучился в нём два года – до академического отпуска. Но не буду забегать вперёд, первым, что я сделал – это написал Оленьке письмо со своим новым адресом. На

«гражданке» переписка была на много быстрей – без армейской

цензуры и внутри одной республики Советского Союза, распад которого, как раз, начался в этом 1988 году. Закончился этот распад через три года, созданием Содружества Независимых

Государств – СНГ. На протяжении этих лет никто не мог даже догадываться о том, что произойдёт в этом огромном государстве с момента замены флага СССР над кремлём, на Российский флаг. Мой дедушка Давид, перед отъездом на «ПМЖ» (постоянное место жительства) в Израиль, сказал мне в шутку, что СНГ «эс-эн-гэ», в переводе с идиша означает, «кушать Г». Как оказалось, предсказание моего деда было прозорливым – бывшим советским людям пришлось «съесть ни один пуд соли», прежде чем появился минимальный порядок во всех этих новых независимых государствах. Но не буду забегать вперёд – пока ещё никто не знал, чем это закончится.

В ответном письме моя Оленька поинтересовалась – смогу ли я быть дома на ноябрьские праздники. Дело в том, что одной из наших школьных традиций, было – собираться после демонстрации в честь празднования коммунистической революции, у Оли дома, так как её день рождения совпадал с этим великим праздником. Я не только дал добро, но и устроился на овощной склад – подзаработать денег, чтобы обновить свой гардероб. Модными тогда были сильно потёртые джинсы «Levi`s» и, классической формы, кроссовки «adidas». Собраться нам тогда, получилось небольшой компанией – почти все «пацаны» служили в армии, а девчонки, ни все смогли вырваться с учёбы. Во время застолья я периодически ловил на себе Олин взгляд, который поднимал частоту моего сердцебиения. Повзрослев на два года, она очень похорошела – небольшая студенческая худоба сделала ещё выразительнее её большие глаза и подчеркнула, и без того, обворожительную фигуру. При встрече Оля повила себя так, как будто не было того, мучительно длинного периода – когда она меня просто игнорировала.

– Ура! Лёвка приехал, – вскрикнула именинница и повисла у меня на шее.

Во время празднования, за гостеприимной хозяйкой активно ухаживал её бывший партнёр по танцам – ему как-то удалось «закосить» от армии и он, так же как Оля, окончил третий курс одного из московских вузов. Они активно обсуждали учебные

события и новости светской жизни. Моё же красноречие постепенно приходило в себя от солдафонского жаргона. Кто-то кинул, – Хватит «жрать», пошли на перекур, – и толпа вывалилась на, довольно вместительную, лоджию. По пояс, свесившись с перил, все одновременно обсуждал разные темы, перекрикивая друг друга. Мы с Оленькой оказались рядом – между нами находился только «московский танцор» со своим очередным рассказом о важности знания сегодня, английского языка. Мне казалось, что Ольга внимает каждому его слову, и я, пользуясь этим, разглядывал любимые черты её лица. Но когда наш рассказчик повернулся ко-мне с вопросом о профиле нашей военной кафедры – Оля выпрямилась и, потянувшись в мою сторону, упёрлась рукой о спину одноклассника.

– Мне нужно сказать тебе кое-что на ушко.

– Извини «братан», – выпалил я и, выпрямившись, наклонился к ней.

– Я так давно мечтала об этой встрече, всё это время думала о тебе и скучала.

Я медленно повернул голову, и мы слились в бесконечном поцелуе. Следом за гибким «танцором», который буквально выскользнул из-под нас, одноклассники, шушукаясь и хихикая, оставили нас одних. Уже стемнело, когда мы зашли в опустевшую комнату. Ребята перемыли и убрали всю посуду, оставив на кухонном столе сладости – выложенные в форме большого сердца. Оленька закрыла дверь на замок и, со словами, – Родители вернутся завтра к обеду, – пригласила меня на «белый танец». Эта незабываемая ночь, стала важной вехой не только моей жизни, но и Олиной – первый секс, двух молодых и неопытных влюблённых. Мы были одни во всей вселенной, и энергия космоса пронизывала нас огромным потоком, доводя до оргазма… Прощаясь, нам было нелегко расстаться, хотя и ненадолго – следующая наша встреча состоялась во время новогодних каникул, в харьковском женском общежитии строительного института. Проживал я в нём полулегально – официальное разрешение мог получить только законный муж. Уже весной, я предложил Оле выйти за меня замуж, и она с радостью согласилась. Свадьбу сыграли летом – собрался почти весь класс. Многие пришли со своими будущими мужьями и жёнами, но наша свадьба была первой и самой полной по составу одноклассников.

Следующий год был последним учебным для моей жены. Я летал к ней в Харьков после каждой сессии, но Олин выпускной вечер выпал на середину моих зимних экзаменов, точнее, на «электронику». Моя жена была в курсе, поэтому не рассчитывала на то, что мы отметим это событие вместе. На подготовку к этому экзамену нашей группе выделили три дня. Сергей, который, кстати, был моим свидетелем на нашей свадьбе, «электронику» уже сдал, так как, вернувшись с армии на год позже меня, попал в другую группу. Он кропотливо работал над «ТММ» (теорией механизмов и машин), в наших кругах этот предмет, в шутку, называли – «Тут Моя Могила». Склонившись над чертежом курсовой работы, без которой не допускали к экзамену, Сергей гонял меня по вопросам моего экзамена.

– Ну, с «вольт-амперной характеристикой полупроводникового диода» ты справишься, но будь готов к его дополнительным вопросам. Это профессор обожает «генератор линейно-изменяющегося напряжения», а «коронка» у него – «дифференциальный усилитель».

– Серёга, мне в голову уже ничего не лезет.

– Понятное дело, все мысли о сегодняшнем Олином выпускном.

И тут меня осенило! Я схватил свою «зачётку» и принялся рассматривать крепление её вкладыша. Как оказалось, оценки в зачётной книжке ставятся на страницах, прикреплённых к «корочке», на которой фотография студента с печатью; названия института, факультета и специальности. И, к моей великой радости – имя-отчество и фамилия студента, были заполнены от руки на первой странице вкладыша.

– Ну-ка, тащи сюда свою «зачётку», – завопил я, сдерживая истерику. – Ты пойдёшь завтра сдавать «электронику» второй раз. Но звать тебя будут не Сергей Степанович Босак, а Лев Борисович Черетенко!

– Лёвка, ты с ума сошёл! Такого ещё не слышала студенческая изобретательность. А если «Дельфин» узнает меня, – так ласково мы называли профессора, за его форму лысины.

– Не узнает, ты сдал этот экзамен две недели назад. Представляешь сколько студентов на нашем «потоке»? Подстригись сегодня покороче и не брейся.

Мне не составило труда проделать иглой новые дырочки под скрепки в корочке «зачётки» моего друга детства и прикрепить

свой вкладыш.

– Держи «Борисыч», – вручил я Сергею, новоиспечённый документ. – Тяни билет первым и отвечай без подготовки. Нужно «сдаться» до обхода замдекана, уж он точно заметит «подставу». Удачи дорогой! Я в аэропорт…

Через два часа я уже «ошивался» возле касс. Все билеты на сегодняшние рейсы Одесса – Харьков были проданы, и мне оставалось надеяться только на чудо. А чудом являлось «досадка» – довольно приземлённое понятие, характерное для внутренних рейсов Аэрофлота. Это когда в последний момент кто-то отказывается лететь или просто опаздывает на рейс, и тебя досаживают на свободное место. Самолёт, которым я ещё успевал на «выпускной», улетел в полной комплектации пассажиров, но мне удалось подсесть на следующий рейс, и я прилетел, сюрпризом для жены, в Харьков. Когда я добрался до общежития, было уже за полночь. Я знал, что празднование «выпускного» проходило в актовом зале «интуриста» – эта гостиница находилась в километре от общежития. Поинтересовавшись у знакомой вахтёрши об окончании торжества, и получив отрицательный ответ – я устроился на кресле в вестибюле и уже начал прокручивать сцену неожиданной встречи, как вдруг услышал мотор подъехавшего такси. Из машины вышел водитель, открыл заднюю дверь и помог выйти девушке, которая с трудом стояла на ногах. Облокотив её о край машины, он начал вытаскивать другую, в бессознательном состоянии, выпускницу. Я выскочил из своей засады на помощь таксисту.

– Её в такси, от тёплого воздуха разморило, – буркнула вменяемая девушка.

– Твоя? – спросил водитель с благодарностью за помощь.

– Нет. Моя, наверное, ещё гуляет, – с тревогой ответил я водителю, и поинтересовался, собирается ли он возвращаться в «интурист».

– Да. Хочешь, подвезу? Мы там до утра дежурить будем.

Когда я начал мимикой и жестами объяснять швейцару, через входную стеклянную дверь, что ищу свою жену; тот же таксист, что подвёз меня, пояснил: «Ты прижми к стеклу «червонец» (десять рублей) ладонью – тут только так это работает». Я был шокирован количеством людей, когда оказался внутри. Громко играла музыка, и стоял «спёртый воздух», я огляделся – ни

одного знакомого лица. И тут буквально выскочила

на меня Олина подруга, которая была свидетельницей на нашей свадьбе. Мы были знакомы уже больше года – каждый мой приезд, Надя уступала мне свою кровать, и я придвигал её к кровати своей жены.

– Ты откуда здесь взялся?! – завопила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Я попытался объяснить благую цель своего сюрприза, но было плохо слышно. Надя схватила меня и потащила к выходу.

– Где Оля?! – уже не на шутку забеспокоился я.

– Она улетела к тебе в Одессу! Стой здесь, я заберу свою шубу, – выпалила наша свидетельница, стараясь не выдавать свою пьяную интонацию.

Мы решили прогуляться до общежития пешком – ночью ударил мороз, и это помогло протрезветь Надежде. Всю дорогу она возмущалась – как можно было мне сорваться во время сессии с экзамена.

– Никто из нас не мог даже такое предположить! Представляю себе, в каком шоке сейчас в Одессе Оля, со своим сюрпризом?! – не утихала наша свидетельница.

Надя отговорила меня звонить в это время на вахту моего общежития.

– Не волнуйся, Серёга о ней позаботится, завтра созвонитесь.

Завтра наступило для нас к полудню, с тяжёлым пробуждением и неожиданной констатацией происходящего – мы спали на сдвинутых кроватях, в обнимку, под одним одеялом и абсолютно голые. Дело в том, что у девчонок в холодильнике стояла бутылка «чачи», и, до этой злополучной ночи, я был убеждён, что этот напиток – подобие «самогонки», только гонят её в Грузии из винограда. Но я ошибался, это был, так называемый, «первак» – первые несколько литров самогона, в которых содержание спирта доходит до 70–80 процентов. Как оказалось, грузинские одногруппники передали девчонкам эту бутылку для обтирания – на случай простуды.

Так как я ничего не помнил, после принятого решения – сперва согреться, потом утолить печаль, то сомнений не было, что и Надежда, что-то помнит. Она геройски составила мне компанию. Приняв по две таблетки Анальгина, мы договорились, что никогда не будем вспоминать о случившемся – да никто бы и не поверил, что Надя могла так напиться. Дозвонившись до

Оленьки, я успокоился, что с ней всё в порядке и мне пришлось выслушать всё, что она думает о моём поступке.

– Так ведь, можно было и с института вылететь. Ладно, сам… Ты же и Сергея мог «подвести под монастырь», – периодически всхлипывания, упрекала меня моя жёнушка.

– Так что, у нас «прокатило»? – вспомнил я об экзамене и взглянул на часы.

– Да. Поубивать вас, мало! Есть у тебя «четвёрка» по «электронике», – шмыгнула Оля носом, – Серёга взял меня с собой на экзамен, и я стояла на «шухере» в коридоре.

Когда Оленька полностью успокоилась, я предложил ей вылететь в Харьков и только после встречи купить мой билет в Одессу. Я встречал её с букетом алых роз, и мы долго обнимались и целовались, прямо на глазах у встречающих и таксистов.

Но не всё в наших отношениях было гладко, даже в этот «букетное-конфетный» период. Под этим периодом я подразумеваю беззаботную жизнь двух влюблённых студентов, которые уже узаконили свои отношения, но пока ещё не имели малейшего понятия о совместной жизни. Спустя полгода после нашей свадьбы мой отец получил разрешение на гостевую поездку в Израиль к своей тёте – младшей сестре деда Давида. Та самая Геня, которая чудом спаслась от расстрела. Она со своей семьёй уехала в Израиль в 70-е, это была первая «алия» евреев из Советского Союза. В тот период разрешения ждали очень долго и получали его не все. Им повезло, что Генин муж не был коммунистом, хотя и занимал руководящую должность на одной из ГЭС (гидроэлектростанция). Мои же родители – убеждённые коммунисты, тщательно скрывали, что имеют родственников за границей. Но когда в начале 90-х «союз» распался, всем евреям разрешили уехать в Израиль – мой же отец поехал в «разведку». Вернулся он другим человеком – первое время много пил, оправдывая это состояние, как единственно-возможное для восприятия увиденного. А увидел мой отец, что всё это время, находясь за «железным занавесом», капитализм не «загнивал», а наоборот, очень неплохо развивался, и рабочий класс находится под защитой, с одной стороны законодательства, с другой стороны – под защитой профсоюзов.

– В Израиле даже коммуны есть! «Кибуцы» называются, -

возмущался он в пьяном угаре. – Мы всю жизнь коммунизм строили, а они в нём живут!

Выйдя из запоя, мой Борис Давидович пришёл на завод, швырнул свой партбилет на партсобрании и стал собираться в путь к «земле обетованной». Мне он тоже предложил поехать вместе с ним.

– Бросай это всё! Учёбу, жену… Начнёшь там новую жизнь. Какие твои годы?! – Кричал он с похмелья.

Я, конечно, не воспринимал его всерьёз – мне было жаль его. Но я навёл справки в Одессе у организации «еврейское землячество» о возможности выезда с женой не еврейкой и получил положительный ответ – Израиль принимает смешанные браки. До следующей встречи с Олей в Харькове, я изучил брошюры, полученные в «землячестве». Из них я понял, что Израиль находится в процессе изменения политики развития государства и, к аграрно-милитарному добавляется упор на новые технологии. Эти технологии коснутся всех отраслей и потребуют большого количества образованных людей. А здесь, в СНГ, в этом бывшем Советском Союзе случился вакуум – рушилась система, созданная искусственным методом, не отвечающим историческим стадиям развития цивилизации человечества. Подсознательно я чувствовал, что моё место там, в Израиле – среди людей, менталитет которых был близок мне на генном уровне. Но мой здравый разум, рассуждал иначе. Моя первая любовь, мои друзья, моя родина – я не могу пожертвовать ими в угоду личных интересов.

При встрече с Оленькой она, сама начала разговор о решении моих родителей уехать жить в Израиль. Почувствовав напряжение в её расспросах, я попытался сменить тему, но на следующий день Израиль вновь повис между нами – о чём бы мы ни говори. И тут я оговорился тем, что мне известна возможность выезда смешанным парам.

– Значит, ты готовишься к отъезду? Ты уже всё узнал! А меня… Почему ты не спросил, хочу ли я ехать с тобой?! – Вспылила Ольга.

– Я никуда не собираюсь уезжать. Возможность уехать вдвоём, я проверил на случай, если ты вдруг захочешь…, – попытался я пояснить.

– Я захочу?! Что? Бросить своих родителей и уехать в чужую страну, мыть за евреями унитазы, – уже со слезами на глазах

продолжала жена.

В интонации Оли я почувствовал манеру её матери и начел что-то возражать по поводу одинаковой абсорбции для людей разной национальности. Но было уже поздно, в истерике со словами, – Убирайся в свой Израиль! – Она выбежала из комнаты. Тот вечер мог оказаться определяющим этапом моей жизни, но произошло буквально следующее. Прождав Олю около часа, я постучался к соседке, где, вовремя моих побывок, проживает Надя – наша свидетельница.

– Они ушли гулять, – смущённо пояснила соседка, явно знавшая о нашей ссоре.

Не помню, что тогда творилось у меня в голове, но знаю точно – я был в состоянии аффекта. Собрав свои вещи, я написал прощальную записку. По дороге в аэропорт я спустился в метро. Было довольно людно, я стоял на краю платформы, ожидая свой поезд. Галопом проносились различные мысли и вдруг, когда густой и тёплый поток воздуха вместе с гудком приближающегося поезда вылетел из туннеля, я подумал: «Как было бы глупо попасть сейчас под поезд – все бы считали потом, что я покончил жизнь самоубийством». А ведь я, наоборот, пытаюсь начать новую жизнь. Но какой ценой? А вдруг, не дай бог, Оля сделает что-нибудь с собой?! Я интуитивно попятился назад, но не смог даже сдвинуться с места. Был час-пик, и толпа не собиралась расступаться. Из туннеля вылетел головной вагон с машинистом и я, перед самым его носом, развернувшись, со словами: «Извините…», «Простите…», «Мне срочно нужно…», – начал протискиваться между возмущёнными людьми. Они, как будто, бурчали: «Нет, дорогой – назад дороги нет».

«Только бы с Оленькой ничего не случилось!», «Мне нужно успеть раньше неё – порвать проклятую прощальную записку!», – повторял я, как заведённый, мчась в сторону общежития. Записки в комнате не оказалось. Я ещё раз заглянул к соседке, и она, уже с испуганным лицом сообщила мне, что они взяли такси в аэропорт – вдогонку за мной. Мне ничего не оставалось, как сесть не скамеечку у входа в общежитие и ждать их возвращения. «Всё, никакого Израиля. Забудь, даже не мечтай», – говорил я себе, успокаивая, – «С милым и рай в шалаше». Было уже за полночь, когда издали, я увидел два женских силуэта. Выйдя на тротуар к ним навстречу, я вдруг почувствовал, как

участилось моё сердцебиение. Одна из девушек вдруг

остановилась, а потом резко рванула с места в мою сторону. «Оленька, моя любимая Оленька – жива, с ней всё в порядке!», – мелькнуло в моей голове.

– Я уеду с тобой хоть на край света, только не оставляй меня! Слышишь?! Никогда не оставляй меня! – кричала она, повиснув у меня на шее.

– Обещаю, больше ни слова об Израиле, – пытался я успокоить свою любимую, перевозбуждённую жену.

Вскоре, успешно защитив диплом, Ольга вернулась в Молдавию к своим родителям, а мои родители уехали в Израиль, обменяв с доплатой свою четырёхкомнатную квартиру на однокомнатную. Родители жены с её старшим братом помогли нам сделать в этой квартире капитальный ремонт. А я по окончанию четвёртого курса, когда узнал, что скоро стану отцом, взял академ-отпуск, и мы въехали в эту «однушку», чтобы начать наш первый опыт совместного проживания – спустя два года после свадьбы. Я устроился электриком на завод, а Ольга, «прорабом» на стройку загородного дома своих родителей.

К этому времени бывший Советский Союз полностью развалился. Неудачная попытка силой удержать власть в Прибалтике закончилась кровопролитием с последующим признанием независимости Литвы – первой из республик бывшего «Союза». Следом за этим последовали Российские и Украинские референдумы с первыми президентскими выборами. Те, кто был ближе к власти, когда, почувствовав запах демократии и понял, что советский народ, привыкший к указам «сверху», ещё не знает что с этим делать, перефразировал этот этап во вседозволенность. Самые наглые, прорычав «моё», положили лапу на нефтегазодобывающие отрасли, на алмазные и золотые прииски, на угольные и урановые шахты. Следом за этим, вся эта «приватизация» была узаконена. Появились олигархи – взятки уничтожили правовую систему, а «беспредел» разрушил «воровские законы». Весь этот хаос с ураганной скоростью пронёсся по всем республикам бывшего «Союза». Произошла сильная коррекция рубля по отношению к доллару, а в новоиспечённых государствах начали печатать свою валюту. Встала промышленность, имевшая централизованную основу и управление.