Арчибальд Кронин
Вычеркнутый из жизни. Северный свет

Глава 14

– Вы что здесь делаете?

При этих словах Пола словно обдало ледяной водой, на секунду у него перехватило дыхание. Но он быстро взял себя в руки.

– Хотел повидать кое-кого из обитателей этого дома.

– Как же это вы собирались их повидать? Скрываясь среди кустов в темноте?

– Я вовсе не скрывался.

– Нет, скрывались. Я слежу за вами с тех пор, как вы сюда пришли. И скрывались вы намеренно.

– Ничего подобного, – возразил Пол. – Я могу вам все объяснить, если только вы меня выслушаете.

– Объясните сержанту в участке, – перебил его полисмен. – Пошли – и без сопротивления.

Сжав зубы, Пол посмотрел на стоявшего перед ним человека в форме. Худшей беды трудно было ожидать. Но ему оставалось только подчиниться. И он молча пошел рядом с полисменом.

Они долго шли к центру города по освещенным, заполненным народом улицам. А это уже само по себе кое о чем говорило. Пол понял, что его ведут не в ближайший полицейский участок. Наконец они вошли в подворотню, освещенную высоко подвешенной синей лампочкой, а затем – в приемную полицейского управления города Уортли.

Комната была маленькая, ярко освещенная и совсем голая, с окном, забранным решеткой, двумя дверями – в одной из них было квадратное оконце, тоже зарешеченное, – и двумя скамьями вдоль стен. У стойки, расстегнув воротник мундира, стоял могучий краснолицый сержант по фамилии Джапп – это было указано на табличке – и старательно записывал что-то, точно школьник, готовящий урок. Он был дороден, как владелец сельской гостиницы. Крупная голова его находилась в кружке света, падавшего от затененной зеленым абажуром лампы, и редкие, тщательно напомаженные и аккуратно разделенные пробором волосы не могли скрыть поблескивающей лысины.

Он заставил Пола простоять перед ним добрых пять минут, пока старательно выводил все крючки и закорючки, затем поднял на него глаза, перевернул страницу и спросил:

– Ну, что там еще?

Следуя обычному порядку, Джапп почти механически записал то, что сказал ему полисмен, время от времени он лишь покручивал свой навощенный ус и искоса, как-то странно поглядывал на Пола. Наконец он указал тупым пером на скамью:

– Думаю, что начальник захочет поговорить с вами. Посидите здесь, я вас позову.

Пол не стал возражать. Теперь он был уже убежден, что его забрали и привели сюда не случайно. Он просидел на скамье, должно быть, около часа. За это время привели двоих моряков – оба были пьяны и, казалось, успели вываляться во всех сточных канавах города, – а также ярко-рыжее крашеное существо с застывшим лицом и сломанным пером на шляпе – уличную девицу, обвинявшуюся в том, что она приставала к прохожим. Всех троих увели через левую дверь с зарешеченным оконцем. Когда она открылась, в комнату проник приглушенный, но не уничтоженный дезинфекцией кислый запах немытых человеческих тел.

Наконец сержант Джапп подал знак Полу. Тот поднялся и пошел за сержантом по коридору направо. Через обитую зеленым войлоком дверь они вошли в уютный кабинет, где стояли кожаные кресла, большой письменный стол красного дерева и высокая горка с серебряными кубками и прочими трофеями. На стенах в рамках висели многочисленные фотографии полицейских футбольных и спортивных команд, а также любопытная витрина со старинными полицейскими дубинками. На полу лежал толстый красный ковер. Но Полу не стало легче при виде этой веселой комнаты – все его внимание было приковано к человеку, сидевшему за столом. Он знал его по фотографиям и сразу понял, что находится перед начальником полиции Уортли – Адамом Дейлом.

– Присаживайтесь, мой мальчик. Вот сюда. Вам тут будет удобно.

Тихий голос с неожиданно теплыми, дружелюбными интонациями застал Пола врасплох, и он покорно опустился в кресло у стола. Взгляд его не отрывался от Дейла. Начальнику полиции было сейчас лет пятьдесят пять, и он находился, пожалуй, в самом расцвете сил. Это был богатырь с массивной шеей, отличавшийся такими бицепсами, что руки у него казались толще, чем ляжки у обычных людей. При этом ни грамма жира – одни кости и мускулы. Лицо его, словно высеченное из гранита, с прямым носом и резко очерченными скулами, пугало своей силой. Лоб говорил о наличии здравого смысла и, пожалуй, даже интеллекта, но подбородок, указывавший на железную волю и как бы вытесанный из камня, бросал вызов всему свету. Глаза были серые и холодные, точно лед.

– Я уже несколько дней хочу вас видеть, друг мой, – заговорил Дейл все тем же спокойным, уважительным тоном, – и данный случай показался мне вполне подходящим.

Пол призвал на помощь все свое мужество.

– Но я же ничего не сделал.

– Уверен, что нет. Но мы поговорим об этом позже. Сначала я хочу, чтобы вы знали, что мне известно, кто вы и чем занимаетесь. Вам Уортли, возможно, кажется большим городом. А для нас это деревушка. Мы знаем обо всем, что здесь происходит. Так или иначе все ведь становится известно. Это до какой-то степени входит в наши обязанности. Поэтому не успели вы приехать, как ко мне уже поступили сведения о вас. – Он отыскал телеграфный бланк в лаковой коробке, стоявшей слева от него на столе. – Ваши добрые друзья из Белфаста прислали нам телеграмму с просьбой выследить вас и уберечь от беды. Я знаю, где вы остановились, где работаете и что вообще делаете.

Начальник полиции взял эбонитовую линейку и задумчиво повертел в своих ручищах, которые в молодости, когда он выступал на ринге от Камберленда, уложили на мат не одного противника.

– Теперь вот что, мой дорогой друг… Я примерно понимаю, какие чувства вы должны испытывать ко мне. Вы полны ненависти. Я – тот зверь, который на всю жизнь закатал в тюрьму вашего отца и чуть не вздернул его на виселице. Так вы на это смотрите. Теперь я расскажу вам, как смотрю на это я. А смотрю я вот как. Я всего лишь выполнял свой долг. Факты были таковы, что иного выбора у меня не было. Через мои руки прошли сотни таких, как ваш отец. По правде говоря, я и думать о нем забыл, пока вы не появились. – Дейл снова помолчал и обратил на Пола стальные жерла своих глаз. – Я нахожусь на этом посту, чтобы охранять безопасность общества. А оно делится на две категории: на тех, кто творит добро, и на тех, кто творит зло. Моя обязанность – преследовать злоумышленников и оберегать порядочных людей. Вам это понятно? Если да, то я хочу спросить вас напрямик. – Он помолчал и ткнул линейкой в Пола. – К какой категории вы себя причисляете? Ну-ка? Если вы намерены восстать против сил закона и порядка, то навлечете на себя большие неприятности. Вы уже видите, к чему это привело. Вас обнаружили на территории большого особняка после наступления темноты, где вы бродили без согласия и без ведома владельца. Следующим вашим шагом будет проникновение в дом. Учтите, я ни в чем вас не обвиняю. Но мы здесь придерживаемся разумной политики и считаем, что лучше предупредить человека, чем потом исправлять. Поэтому я и пытаюсь для вашего же блага показать, чем все это может закончиться.

Наступила пауза. Пол сидел молча, не двигаясь. Сначала он намеревался раскрыть Дейлу душу, объяснить, как он смотрит на дело, спорить, возражать, убеждать. Но какая-то тайная сила, вернее, инстинкт уберег его от этого.

– Не мне давать вам советы. – Дейл говорил, безусловно, искренне, в его тоне звучало желание образумить, убедить собеседника. – Но послушайтесь меня и возвращайтесь к вашей матушке в Белфаст. Вас ждет там неплохое место и, насколько я понимаю, неплохая девушка. Не ходите по краю пропасти. Слышите? У меня ведь есть дети – я тоже человек. И мне бы не хотелось, чтоб вам искалечили жизнь. Вот и все. Теперь можете уезжать восвояси. И если вы человек умный, то никогда больше не возвратитесь сюда.

Он жестом попрощался с Полом – скорее сердечно, чем вежливо. Не произнеся ни слова, Пол встал, вышел из кабинета, беспрепятственно миновал коридор и приемную и очутился на свежем ночном воздухе. Он был свободен. Весь мокрый от испарины, он быстро зашагал прочь. Его глубоко потрясла прямота и откровенность начальника полиции. В том, что это человек честный и искренний, можно было не сомневаться. Однако Пол чувствовал, как где-то глубоко в нем невольно рождалось возмущение. Ведь он не сделал ничего дурного. В этой стране, где столько говорят о свободе, никто не имеет права навязывать ему свою волю, а он не может и не хочет подчиняться Дейлу. Наоборот, его требование и обстоятельства, которые ему предшествовали, вызвали в Поле жгучий протест, желание перейти к более активным действиям, о которых он думал вот уже несколько дней. Необходимо было немедленно с кем-нибудь посоветоваться, и, несмотря на поздний час, он в отчаянии решил:

«Надо повидать Сванна… Сейчас. Правда, он советовал не спешить… но ведь тогда… тогда он не знал того, что произошло теперь. Раз мне чинят препятствия здесь – в Уортли… придется… Что ж, придется брать быка за рога. В конце концов, ведь именно Сванн и сказал мне, что я могу чего-то добиться только в самых высших инстанциях». Пол быстро добрался до больницы по пустынным, гулким улицам.

Но там, когда он изложил свою просьбу, старик-привратник, проведя сломанным ногтем по списку больных, посмотрел на него сквозь очки и слегка покачал головой:

– Сванн… Джеймс Сванн. Мне очень жаль, молодой человек, но он вычеркнут из списка. Он с миром преставился сегодня… в четыре часа.

Глава 15

Член парламента от Уортли либерал Джордж Берли любил приезжать в свой избирательный округ, тем более в ноябре, когда так хороша охота на куропаток. Джордж Берли был уроженцем здешних мест, и карьера, которую он сделал в Лондоне, женившись на леди Урсуле Анкастер и таким образом породнившись с одним из наиболее влиятельных в Либеральной партии семейств, не уменьшила его приверженности к старым друзьям и любимому спорту. Он был весьма популярной фигурой в Уортли и в пятьдесят лет, румяный, гладко выбритый, добродушный, отличный рассказчик, тонкий ценитель сигар, всегда прекрасно одетый – ему доставляло истинное удовольствие на досуге заниматься своим туалетом, – в любую минуту готовый помочь приятелю и поставить свою подпись на листке пожертвований, стал своего рода олицетворением местного жителя, которого не способен испортить даже успех.

По правде говоря, его парламентская карьера не была особенно примечательной. Он аккуратно посещал заседания, честно голосовал в комиссиях и ежегодно принимал участие в состязаниях по гольфу – палата общин против палаты лордов. У каждого общественного деятеля есть недоброжелатели, а потому кое-кто утверждал, что Берли недостает ума и опыта для того положения, которое он занимает, что не всякий добрый малый может быть хорошим политиком, что он дрожит перед своей знатной супругой и, уж конечно, перед всем аристократическим семейством Анкастер, что его приветливое благодушие – всего лишь обратная сторона снобизма и, наконец, что, если бы не жена и ее связи в высших сферах, Джордж никогда бы так долго не удержался на своем высоком посту. В это утро Берли пребывал в отличнейшем расположении духа. Поездка в утреннем экспрессе оказалась весьма приятной, и теперь, сидя за завтраком в апартаментах, которые всегда оставляли для него в отеле «Квинс», и воздав должное внушительной порции яичницы с беконом, жареным почкам, а также бараньей отбивной, он уписывал поджаренный хлеб с джемом и допивал уже третью чашку кофе. Приятно было заглянуть и в «Курьер», лежавший у него на коленях: его партия лидировала на дополнительных выборах в Котсуолде, никаких забастовок не ожидалось, акции на бирже поднимались в цене. Вчера вечером подморозило, как раз настолько, чтобы подсушить почву, а сейчас проглянуло солнце.

Через десять минут ему подадут машину, а через час он уже будет вдыхать запахи своего детства, будет бродить по здешним лугам с тремя приятными спутниками. Они тоже хорошие стрелки, хотя и не такие искусные, как он. Ко всему у него еще новый спаниель, только что натасканный, который, надо думать, поработает на славу.

Вошел официант – пожилой человек с бакенбардами, весьма благообразный и почтительный. Джордж любил атмосферу этого отеля, где бережно хранили добрые старые традиции и остерегались новомодных глупостей, которых он терпеть не мог.

– Вас спрашивает какой-то молодой человек, сэр.

Берли поднял глаза от газеты и насупился:

– Я не могу его принять. Через десять минут я уезжаю.

– Он говорит, что вы назначили ему прийти, сэр. И передал вот это письмо.

Берли взял письмо, учтиво поданное официантом. Это было его собственное письмо на бланке палаты общин. Вот досада! Эту встречу Берли назначил давно, в ответ на довольно туманную просьбу о личном свидании, и тотчас же о ней забыл. Но так или иначе, он всегда гордился тем, что держит слово.

– Ладно, – сказал он. – Проводите его сюда.

Минуту спустя Пол уже стоял в комнате. Берли, который как раз закуривал пятишиллинговую сигару, с любезным видом пожал ему руку и пригласил к столу.

– Итак! – приветливо воскликнул он сквозь клубы дыма. – Я ждал вас с того дня, как получил ваше письмо. Не угодно ли чашечку кофе?

– Нет, благодарю вас, сэр.

Пол был бледен, но решительное выражение его лица и статная фигура произвели явно благоприятное впечатление на Берли, любившего оказывать помощь почтительным, хорошо воспитанным людям.

– Что ж, в таком случае перейдем к делу, молодой человек! – Берли говорил дружелюбно-покровительственным и чуть-чуть насмешливым тоном, на что был великий мастер. – У меня мало времени. Сейчас предстоит важное совещание за городом. И сегодня же вечером я должен выехать в Лондон.

– Я так и думал, что вы стеснены во времени, сэр. – Пол торопливо вынул из внутреннего кармана какие-то бумаги. – И потому заранее напечатал перечень фактов.

– Хорошо, очень хорошо! – вежливо одобрил Берли и в то же время протестующе поднял руку: он терпеть не мог читать прошения и, верно, потому держал двух секретарей в парламенте. – Изложите мне кратко суть дела.

Пол провел языком по губам, глубоко вдохнул:

– Мой отец пятнадцать лет сидит в тюрьме за преступление, которого не совершал.

Берли открыл рот и вытаращил глаза. Он смотрел на Пола так, словно перед ним вдруг возникло нечто весьма неподобающее. Но тот не дал ему заговорить и стал торопливо выкладывать все, что было у него на душе.

Поначалу казалось, что Берли вот-вот прервет его. Но он не сделал этого. Его лицо вытягивалось все больше и больше, он продолжал подозрительно, даже с отвращением поглядывать на Пола, но все же не прерывал его. И под конец даже перестал попыхивать сигарой.

Монолог Пола длился ровно семь минут, и, когда он закончил, у Берли был такой вид, точно его поймали в ловушку. Он откашлялся:

– Я не верю. Это похоже на басню. Но если даже я ошибаюсь… Это ведь очень старая история.

– Но не для человека в Стоунхисе. Для него она продолжается.

Берли сделал нетерпеливое движение:

– Я этого не допускаю. И не считаю возможным ворошить грязное болото. Во всяком случае, мне до этого дела нет.

– Вы член парламента и депутат от Уортли, сэр.

– Да, черт подери! Но не депутат от Стоунхиса. Я представляю порядочных людей, а не банду каторжников.

Он вскочил и зашагал по комнате, вне себя оттого, что ему испортили приятный день. И зачем только он позволил явиться этому юному сумасброду! Нет, совать голову в осиное гнездо он не станет. Ни один человек в здравом уме и доброй памяти не захочет копаться в такой грязи. И тем не менее, покосившись на Пола, неподвижно сидевшего у стола, он почувствовал угрызения совести.

– Хорошо! – вдруг изрек он, сердито взглянув на часы. – Оставьте мне эту чертову бумагу. Я просмотрю ее еще сегодня. Зайдите снова часов в семь вечера.

Пол, сдержанно поблагодарив, передал ему документ и спокойно вышел из комнаты. Очутившись на улице, он жадно вдохнул свежий утренний воздух. Если бы ему удалось принудить к действию этого человека в парламенте, в самом сердце правительства, весь клубок, несомненно, был бы распутан. Торопясь в «Бонанзу», он надеялся, что произвел некоторое впечатление на Берли.

День тянулся томительно долго. Понимая, сколь важные процессы происходят сейчас в мозгу Берли, Пол то и дело нетерпеливо посматривал на часы. Управляющий Харрис уже много раз подходил и наблюдал за ним, словно хотел подловить Пола и обвинить в безделье. Но вот наконец настал желанный час. Перед самым закрытием магазина Пол прошел в туалет и, чтобы освежиться, окунул голову в холодную воду. В четверть восьмого он был в отеле «Квинс», где, после недолгого ожидания, его провели наверх.

На этот раз Берли уже не светился приветливостью. Депутат от Уортли стоял спиной к камину, его чемодан был упакован и закрыт, тяжелое дорожное пальто небрежно брошено на стол. Он едва кивнул в знак приветствия и долго внимательно и недружелюбно смотрел на молодого человека, наконец заговорил:

– Я просмотрел ваши бумаги… очень внимательно. Читал в машине по дороге в деревню. Потом перечитал, когда вернулся. Надо признать, вы их неглупо составили. Но в любом деле имеются две стороны. Вы же изложили только одну.

– Правда здесь на одной стороне, – живо возразил Пол.

Берли нахмурился и покачал головой:

– У нас подобные истории исключены. Возможно, в какой-нибудь отсталой стране… но не в Англии. Разве у нас не лучшая в мире юстиция? В этом отношении, как и во всех других, мы стоим на первом месте. Да и что может быть беспристрастнее суда присяжных? Бог ты мой! У нас он существует уже семь веков!

– Это аргумент скорее против, чем за, – тихим голосом возразил Пол. – Я много думал об этом, сэр, что вполне понятно в моих обстоятельствах. Но разве в число присяжных не могут попасть глупые, невежественные, предубежденные люди, не разбирающиеся в технике судопроизводства, не имеющие представления о психологии, бездумно принимающие на веру свидетельские показания, легко поддающиеся выспренней риторике умного прокурора?

– Господи ты боже мой! – воскликнул Берли. – Уж не собираетесь ли вы облить помоями самого министра юстиции?

Странное возмущение, теперь день и ночь бродившее в Поле, заставило его ответить:

– Человек, чья карьера зависит от умения лишить жизни того, кто сидит перед ним на скамье подсудимых, по-моему, заслуживает не больше уважения, чем обыкновенный палач.

– Вы забываете, что нам нужны обыкновенные палачи.

– Зачем?

– Черт вас возьми! – вспылил Берли. – Понятно, чтобы вешать убийц.

– А должны мы их вешать?

– Конечно должны. Мы обязаны охранять интересы общества. Если бы не страх перед веревкой, первый попавшийся злоумышленник перерезал бы вам глотку впотьмах из-за пятифунтового билета.

– Статистика доказывает, что в странах, где отменена смертная казнь, преступность не возросла.

– Не верю! Повешение – лучшая мера безопасности. И это гуманная смерть, не то что гильотина или электрический стул. Было бы чистейшим безумием отказаться от этого традиционного наказания.

Горячая волна возмущения захлестнула Пола и заставила забыть об осторожности.

– То же самое говорил лорд Элленборо, наш министр юстиции, несколько лет назад, когда Самуэль Ромили внес предложение об отмене смертной казни через повешение за кражу свыше пяти шиллингов.

Кровь бросилась в лицо Берли.

– Вы просто дурак, молодой человек! – прошипел он. – Я-то тут при чем. Я либерал. Я стою за гуманность. Так же, как вся наша система. Нам не доставляет удовольствия вешать людей. Кажется, вы могли бы в этом убедиться на собственном опыте. Любой приговор может быть отменен.

– Ваша лучшая в мире правовая система сначала объявляет человека убийцей и приговаривает к повешению, затем идет на попятный и отправляет в тюрьму до конца его дней. Это что, акт милосердия, гуманности? Это, по-вашему, справедливость? – Пол вскочил на ноги, бледный, сверкая глазами. – Именно так и случилось с моим отцом. Он попал в Стоунхис из-за этой вашей системы ведения уголовного процесса, когда дело решают улики и показания заведомо недобросовестных свидетелей, системы, позволяющей сторонам произвольно манипулировать фактами, вызывать экспертов, находящихся на жалованье у государства и потому поддакивающих обвинению, и назначать прокурора, единственной целью которого является не установление справедливости, а уничтожение того, кто сидит на скамье подсудимых. – Не обращая внимания на Берли, одержимый своей идеей, Пол сдавленным голосом продолжил: – Преступление – продукт социального строя. Те, кто учредил этот строй, зачастую куда более виновны, чем так называемые преступники. Нельзя, чтобы к правонарушителям общество применяло те же принципы, которые сто лет назад заставляли вешать голодного мальчишку за то, что он украл каравай хлеба. Но если уж мы упорно стоим на том, что око за око, зуб за зуб, то закон должен быть по крайней мере гибок. А вместо этого что происходит? Мера наказания с незапамятных времен – виселица, на которой вслед за учтивой комедией молитвы разыгрывается последний акт отмщения. – Пол задыхался, но остановиться не мог. – Пора уже ввести новую, более справедливую систему, но вам не на руку, чтобы менялся ход вещей, пусть все остается, как в добрые старые времена. Возможно, вы хотели бы еще пойти назад, вернуться к феодальному строю, когда только зачинался суд присяжных. Что ж, вы вправе держаться этих взглядов. Но не забывайте, что вы представитель народа, что вы меня представляете в парламенте. Пусть вы не верите тому, что я здесь изложил, но ваша обязанность – позаботиться о пересмотре дела. Если вы откажетесь, я пойду и буду кричать об этом на всех перекрестках.

Вдруг он понял, что говорит, и прикусил язык. Ноги у него подкашивались, он опустился на стул и закрыл лицо руками. В наступившем молчании Пол не смел поднять глаза на Берли. Он чувствовал, что лишил себя всякой надежды на успех.

Но Пол ошибся. Если подобострастные мольбы оставляли Берли равнодушным, то энергией и отвагой его всегда можно было подкупить. Мужество восхищало его, и ему нередко случалось проникаться симпатией к тем, кто, по его словам, умел постоять за себя. Вдобавок он чувствовал, что за этим странным, неприятным делом и вправду что-то кроется. И наконец, взывая к чувству долга Берли, Пол задел его за живое. Берли и сам сознавал, что себялюбие и образ жизни, навязанный ему аристократической женой, за последние годы не раз побуждали его увиливать от наиболее неприятных обязанностей, связанных с занимаемым положением.

Он несколько раз прошелся по ковру туда и обратно, чтобы поостыть, и затем сказал:

– Молодежь, видно, воображает себя носителем всех добродетелей. Ну, это ваше дело! В других вы не в состоянии увидеть ничего хорошего. Я, например, не собираюсь строить из себя святого. Но, вопреки эпитетам, которыми вы меня наградили, я стою за некоторые принципы. И прежде всего за честность. Мне совсем не по душе ваше дело. Но, клянусь Богом, я не стану от него уклоняться! Я возьму его на себя, предам гласности, поставлю перед палатой общин. Более того: даю торжественное обещание сообщить об этом самому министру юстиции.

Пол взглянул на него. Так неожиданна была эта речь, так поразительна победа, что комната ходуном заходила у него перед глазами.

Он попытался пробормотать слова благодарности, но губы его не желали шевелиться, а предметы вокруг словно закружил вихрь.

– Бог ты мой! – Берли торопливо вытащил из кармана дорожную флягу, склонился над Полом и, разжав ему зубы, влил в рот несколько капель спирта. – Так, так! Уже лучше. Лежите тихо, не двигайтесь.

Он стоял с покровительственным видом, глядя, как краска возвращается на лицо Пола, и сам несколько раз приложился к фляге. Бурная реакция Пола, рассеяв последние остатки гнева, восстановила в Берли приятное чувство собственного достоинства. А впоследствии, когда ему удастся выяснить всю эту дурацкую, немыслимую историю, какой у него будет великолепный рассказ для клуба! Он уже слышал свой голос, говоривший: «Упал без сознания к моим ногам, желторотый птенец».

Время шло.

– Вам лучше теперь? Мой поезд уходит в восемь.

Пол поднялся, машинально пожал протянутую ему руку и через несколько минут уже шел по улице. Звон стоял у него в ушах и еще более ликующий – в сердце.