Аня Гучи
#НЕДОМУЖИКАМ вход воспрещен. Как оставить нездоровые отношения в прошлом

Надя после этого происшествия потеряла себя, она не знала, зачем жила и жила ли вообще. Несколько лет она пыталась поступить в институт, работала уборщицей, жила в общежитии. Через два года она все-таки смогла поступить, а еще через шесть лет познакомилась с отцом Ани…

Глава 3
Она обреченная

Надя и Леша познакомились на собрании: Надя была девушкой верующей, каждое воскресенье ходила туда и находила ту опору и поддержку, которой так не хватало в жизни. Алексей попал туда случайно – его пригласил друг. После знакомства по воскресеньям они ходили туда вместе – Надя в силу религиозного чувства, а Леша под воздействием банального любопытства: ему было интересно, как происходили богослужения у представителей различных конфессий. Они были очень разными людьми, будто с разных планет. Леша, будучи человеком амбициозным по натуре, всегда стремился к саморазвитию. Он не был создан для семьи, его карьера и получение признания в науке были для него дороже всего, он тянулся к знаниям и всему «высокому» – любил ходить в театры и музеи, на балет и оперу, хорошо разбирался в музыке и искусстве. Думал, если когда-нибудь у него родится ребенок, то он обязательно станет великим художником, или музыкантом, или кем-нибудь, главное – великим! Надя же была девушкой куда более приземленной – светские увеселения никоим образом ее не волновали, более того, даже не были интересны. Истинное удовольствие ей доставляло общение «с братьями по вере», сосредоточием ее жизни была религия, смыслом существования она считала привить эту веру всем вокруг, открыть глаза окружающим на «истину». При этом ее никогда не интересовали экзистенциальные вопросы о смысле жизни, предназначении человека, поиске настоящей истины. Судьба – вещь непредсказуемая: несмотря на все явные различия между этими персонажами, жизнь свела их вместе и далее они шли по ней уже одной дорогой.

Отношения между ними отнюдь не напоминали отношения между возлюбленными. Надя жалела его, ей хотелось как-то подбодрить этого закомплексованного нелепо одетого чудного парнишку, ведь все остальные от него, откровенно говоря, шарахались. Леша же испытывал к Наде физиологический интерес и желание взять над ней шефство, научить ее видеть мир его глазами, взрастить ее, слепить из нее подобного себе «дружка», чтобы она стала для него собеседником, товарищем, единомышленником. Он искренне считал ее недалекой и свято верил в свои педагогические способности, ведь, как он считал, заполнить пустое намного легче, чем изменить содержимое.

Леша был очень умным и начитанным парнем, с искрометным чувством юмора – этим он Надю и подкупил, – очень хотел стать известным ученым, чтобы доказать отцу, что он чего-то стоит. Про женщин же он думал, что они отбирают мужскую силу и энергию, которая так необходима для самореализации. Стоит ли говорить, что в сфере сексуальных отношений между мужчиной и женщиной у Алексея имелись особые предпочтения. Воспитываясь в семье староверов, мальчик с детства впитал нормы их пуританского воспитания, где любое проявление чувственной любви было предосудительным, страсть порицалась, а физическая любовь считалась греховной. Ни разу в жизни он не видел каких-либо проявлений чувств со стороны отца к жене – ни объятий, ни уж тем более поцелуев. С детства он считал подобные явления чем-то странным.

Уже во взрослом возрасте после секса с женой он испытывал чувство вины, о чем считал нужным каждый раз сообщить и ей, обвиняя в совращении и соблазнении. Помимо этого, он был человеком крайне тревожным и беспокойным – из совершенно пустой проблемы всегда раздувал настоящую трагедию, «накручивал» себя и всех вокруг и, вместо того чтобы решать трудности, всегда искал виноватого и перекладывал ответственность. Отвечать за что-то он не любил: «Мужчина никому ничего не должен», «Каждый сам за себя», «Это ты меня вынудила», «Это ты виновата», «Ты меня спровоцировала», «Моя жизнь не складывается из-за тебя» – эти фразы были ключевыми в его речи. Поведение жертвы в нем было развито сильнее всего. Он всегда себя жалел, мир казался ему несправедливым именно к нему. Считал, если у него чего-то не получается, то это потому, что ему не везет и он «не попал в волну», а не потому, что он что-то делает не так. Он был очень эмоциональным, что обычно не присуще сильному полу, вспыльчивым, а иногда даже жестоким. Причем жестокость эта проявлялась по отношению к слабым, например к Наде. Со своим начальством и с чужими людьми, разумеется, он всегда себя вел как душка, был максимально сдержан, любезен и рассудителен, поэтому Надины знакомые относились к нему очень тепло: «Он такой забавный, юморист, да еще и будущий ученый, как тебе с ним повезло», – говорили Наде подруги.

У Нади же из-за тяжелого детства было совершенно искаженное понятие о роли мужчины в семье, да и в принципе каким должен быть настоящий мужчина. Когда Леша в очередной раз жаловался на жизнь, она его жалела, жестокость и эмоциональную отстраненность принимала за силу, а во всех их проблемах в отношениях считала себя виноватой. Она работала на двух работах и помогала ему финансово, пока он писал диссертацию, и считала это нормой – хотела, чтобы ее любимый был счастлив и смог осуществить мечту. О своих мечтах в отношениях с ним она совсем позабыла. Ей было важно быть удобной, она боялась, что, если что-то будет делать не так, он ее бросит. Он всегда говорил ей: «Ты никому не нужна». Примерно через год таких отношений Надя узнала, что беременна. Не сказать, что Леша обрадовался этой новости, скорее, наоборот, но поскольку они ходили в церковь и исповедовались там, им было рекомендовано жениться и создать полноценную семью. Они так и сделали.

Через девять месяцев родилась Аня, а еще через несколько лет ее брат и сестра – Дима и Оля. Это было очень тяжелое время, 1990-е годы: в стране бардак, безработица, зарплату задерживали на несколько месяцев, нищета, голод и отсюда все вытекающие последствия – озлобленные люди, криминал, проституция и воровство процветали, развелось пьющих и наркоманов…

Семья Ани жила в четырехкомнатной коммунальной квартире в комнате 14 м на пять человек. Коммунальные квартиры – это драма и позор нашей страны! За одной дверью на одной жилплощади волею судеб и чиновников проживают ничем не связанные между собой чужие люди разных профессий, жизненных укладов и социального происхождения. Коммуналки – арена трагедии, развращения и преступления, убожество и нищета, жизнь, а точнее, существование в которых протекает по особым внутренним законам и правилам.

Дом, в котором жила Аня, был обшарпанный, по стенам его змеилась паутина трещин, ступеньки были протерты до дыр, всегда открытая парадная и никакого кода, наркоманы и бомжи в подвале. На двери квартиры висело четыре звонка и под каждым фамилии жильцов; длинный коридор, по периметру которого стояли коляски, санки, всякий хлам, у каждого жильца был свой кусок места коридора под личные вещи, которые не помещались в комнату; полы в квартире были деревянные и в некоторых местах проваливались.

В квартире проживало девять-десять человек, и туалет был один на всех. Он был грязный, сырой и с плесенью, каждый пользовался собственным стульчаком. В коридоре висел график дежурств по квартире, на холодильниках – замки. На кухне, в коридоре натянуты веревки, на них всегда сушилось белье. Плита была постоянно грязная, в раковине стояла чья-то немытая посуда, но так как раковина на кухне была одна, чтобы набрать воды для еды в «час пик» – вечером и утром, – надо было подождать. Один телефон на квартиру, график похода в душ. Тесная комната, в которой жила семья Ани, была разделена занавеской – в одной части жили дети, в другой родители. Двухъярусная кровать, диван, фортепиано, шкаф и маленький книжный стол – вся мебель, которая помещалась в комнате. Квартирное сообщество было прекрасно осведомлено о жизни каждого. В одной из комнат жила неадекватная и озлобленная бабка, которая постоянно стучала в комнату, потому что ей мешали дети, все ей было не так – то шумно, то свет кто-то не выключил, то долго в ванной купался, – она постоянно устраивала скандалы и доводила маму Ани до слез.

Во второй комнате жила асоциальная женщина. Она много пила и зарабатывала на жизнь проституцией. Это сказалось на ее внешности: в свои тридцать пять лет она выглядела на пятьдесят пять. В ее комнате периодически проживали разные подозрительные личности – ее подруги-проститутки, наркоманы, алкоголики. В третьей комнате жил бывший заключенный, который большую часть своей жизни провел в местах лишения свободы за серию тяжких преступлений. Он и женщина из соседней комнаты по-настоящему отравляли жизнь Аниной семье и бабке: они устраивали пьяные разборки по ночам, стучали по батареям, водили всякий сброд, курили прямо на кухне, пили горячительные напитки и там же громко слушали шансон. В ночные часы, когда квартира погружалась во мрак и тишину, из разных щелей выползали усатые хозяева ночи – здесь же они лакомились остатками еды и вольготно блуждали по немытой плите.

Тараканы были не единственной напастью: помимо них в квартире обитали мыши, а в кроватях домочадцев клопы. Бытие формирует сознание, каждый из людей этой квартиры был по-своему несчастен и сломан, поэтому они занимали, как правило, определенную социальную нишу, потому что на большее не способны. И даже если кому-то чудом удавалось вырваться из этой среды, под оболочкой успешного человека скрывалась осиротелая искалеченная бескрылая душа…

Семья Ани жила очень бедно. Алексей работал на двух работах, научным работником и подрабатывал по ночам сторожем, а Надя была модельером-конструктором и шила на дому, но денег все равно катастрофически не хватало – Леше задерживали зарплату, да и в научной среде платили очень мало. Места для жизни было немного, жили тесно – играть детям приходилось в комнате, мама Ани не разрешала им это делать в коридоре или кухне, да и сама старалась меньше выходить, так как дети мешали соседям, а вечно пьяный бывший зэк постоянно приставал. Ванную тоже нельзя было занимать – постоянно недовольная соседка-бабка, как зайдешь мыться, через пару минут начинала стучать и причитать: «Выходи из ванной, мне она нужна! Нарожали детей, и все должны слушать вопли ваших отпрысков. Ни помыться, ни поесть нормально, выходи, сказала!» Мыться получалось только ночью, когда она спала, – Надя будила детей по очереди и купала. Когда дети плакали, она их собирала и шла гулять, даже если на улице был дождь и холод, потому что бабке из соседней комнаты они мешали, она начинала ругаться и стучать в дверь. Проститутка и бывший уголовник тоже доставляли много хлопот: могли колотить в дверь ночью и просить денег на выпивку, пьяные разборки по ночам будили детей, они начинали плакать, и тут же прибегала бабка. Бабка боялась уголовника, поэтому всю злость она вымещала на Надю, с ним же была вежливой и покорной.

Прошло несколько лет, бабка умерла, и ее комнату отдали семье Ани. Туда поселился их отец: он не хотел жить с женой и детьми, так как они мешали заниматься наукой и развиваться. Да и к тому же он охладел к Наде, дети его доставали, весь этот быт, рутина, нищета, тревожная атмосфера – он жалел, что вообще женился и у него родилось трое детей, для него это было непосильной ношей. Уйти он не мог – некуда, ну и воспитанием особо заниматься не хотел, поэтому скинул все обязанности на жену, а сам работал над научными изобретениями. Когда в квартире накалялась атмосфера и сосед-уголовник буянил, отец уходил в свою комнату и предавался размышлениям о том, что ему не повезло с женой, детьми, соседями, судьбой, – сидел и жалел себя, он не пытался успокоить соседа, потому что боялся.

Обстановка в семье была очень нездоровой и напряженной. Каждое воскресенье утром в эту жуткую коммуналку подтягивались люди, которые собирались с целью «прославления небесного отца». Это были «братья» мамы Ани – так она их называла. Собрания эти очень отдаленно напоминали классическое богослужение в церкви: каждый член этого сообщества искренне верил, что экзальтированная молитва в окружении себе подобных способна зажечь в нем «факел веры». Они держались за руки, громко призывая имя Иешуа. Некоторые из них падали на колени, простирали руки к небу, слезы текли градом и с губ слетали фразы «О мой Иегова, зажги во мне свет Израиля», «Веди меня своей тропой, покажи мне свой путь». После того как каждый член этой секты впадал в транс, начиналась божественная вакханалия с громкими песнями религиозного характера, танцами, которые, как они считали, угодны Господу. Особенно впечатлительные члены этих собраний, находясь на пике эмоционального подъема, начинали общаться с «живым богом».

Уже тогда Аня понимала, что эти люди откровенно больны, что причина их неистового возбуждения далеко не бог, а глубокое повреждение рассудка. Однако мать Ани упорно пыталась внушить детям, что вот он, истинный путь, что подобные сборища ведут к очищению души, открывают глаза на жизнь, наполняют ее смыслом. Она заставляла детей принимать участие, хотела, чтобы во время их песнопений дети, кружась в танце, чувствовали такое же единение, какое чувствовала сама. По идеологии члены секты считали, что человек человеку брат и в случае нужды ближнего надо снять последнюю рубашку, предоставить ему кров и пищу, даже если такие действия ущемляют домашних. Так и делала мама Ани – жалела соседку-проститутку и отдавала ей последние деньги на выпивку. Когда друзьям этой женщины было негде спать, она могла их приютить. Дети, наблюдавшие за картиной этих богослужений, чувствовали страх, непонимание, смятение, и последние остатки надежды на то, что родители сильные, заботливые и надежные, покидали их. Было чувство отчуждения, они инстинктивно понимали, что все эти люди больны и им нельзя доверять, на них нельзя положиться. Все эти эмоции, ощущения одиночества, брошенности, тревожности и ненужности обострялись в детских сердцах, страх крепчал. Будучи ребенком, ты не в состоянии самостоятельно о себе позаботиться, а в случае Ани, Димы и Оли родители адекватно о них позаботиться не могли.

Несмотря на все происходящее вокруг дети росли умными и талантливыми, занимались музыкой, ходили в художественную школу. Аня в шесть лет уже читала и анализировала классическую художественную литературу Флобера, Гессе, Достоевского – эти книги были у них дома, так как их читал отец. Другого развлечения у детей не было – игрушки не покупались, телевизора тоже не было, поэтому все свободное время они читали. Аня в шесть лет писала стихи и хорошо играла на фортепиано, отец называл ее Вольфриком в честь известного композитора Вольфганга Амадея Моцарта, мечтал, чтобы она выросла известным музыкантом или художником. Из-за тяжелой атмосферы в семье Аня много болела, ей не хотелось жить дома, и она говорила, что у нее болит живот, – ее клали в больницу на обследование, и только там можно было отдохнуть от религиозных сборищ, пьянок соседей и нормально высыпаться. В свои шесть лет она была очень необщительной и закрытой, в садик не ходила, общалась только с братом и сестрой, а в больницах всегда были другие дети, с которыми можно было поиграть в куклы или шашки.

Вся эта атмосфера давила не только на Аню, но и на ее маму Надю, она разрушала ее день ото дня. Больше всего ее тяготило, что никакой поддержки от мужа не было, а детей становилось все больше и больше. Так проходили дни, недели, месяцы, вдобавок ко всему Алексей перестал проявлять к ней интерес как к женщине: переехав в другую комнату, он совсем отдалился. Женская сущность все-таки брала свое, хотелось утешения, сильного плеча, быть желанной и любимой. И на этой благодатной почве первый же мужчина, который обратил на нее внимание, стал ее любовником.

В тот день Аня лежала в больнице с очередным обострением гастрита. Когда мама пришла ее забирать, она сообщила новость: «У меня теперь новый муж, а у вас папа, и зовут его Миша. Он сильный, не то что ваш отец, настоящий мужик», – заявила мама. Аня попросила рассказать подробнее о нем, мама сказала, что познакомилась с ним через соседа Олега, бывшего зэка, он его друг, они вместе сидели, он недавно вышел из тюрьмы и будет жить с ними. Когда они пришли домой, Аня увидела его – физически развитый, он был выше мамы на полторы головы. Мама сказала, что ему тридцать три года, но выглядел он гораздо старше. Первое, что сразу бросилось в глаза, – все руки у него были в синих наколках, красное лицо, специфический тяжелый взгляд, бегающие глаза, манерное поведение. В разговоре чувствовалось явное подхалимство, он постоянно разговаривал по «фене», тюремном жаргоне, а запах, который исходил от него, был чужим и пугающим – дешевых папирос и крепкого мужского парфюма. Этот человек вызывал чувство опасности и недоверия, сама мысль о том, что он будет жить с ними, Ане казалась кошмарной. В этом человеке мама Ани увидела силу – жестокий, распущенный, пошлый и совершенно приземленный, он ей казался властным, сильным и могучим. «Не тряпка, как ваш отец», – так она про него говорила. В этот день детство Ани закончилось, так и не успев начаться…

Когда вечером с работы вернулся отец, Аня побежала к нему в слезах, она умоляла его выгнать этого мужика. «Папа, я не хочу, чтобы он жил с нами, умоляю, выгони его! Я боюсь его, он страшный, пожалуйста, папа», – беспомощно плакала Аня в комнате папы. «Аннушка, это не в моих силах. Этот человек очень опасен, твоя мать в него влюбилась, и теперь он будет жить с вами. Тебе надо быть сильной и взрослой, заботиться и защищать брата с сестрой. Вас, думаю, он не тронет. Твоя мама начала курить и пить, неделю назад, когда тебя не было, они ругались. Оля с Димой плакали, я вмешался и получил – он меня толкнул и сказал: “Еще раз влезешь, я тебя убью”. Я боюсь его, буду стараться разменять комнату и переехать, вас с собой заберу», – сказал отец. Ане было очень жалко отца, беспомощность и безнаказанность с тех пор она чувствовала всегда…

Мама менялась на глазах: из заботливой, любящей, но немного странной женщины день ото дня она превращалась в чужую, отстраненную, холодную. До встречи с этим человеком она ни разу не пробовала ни сигареты, ни алкоголь. Буквально за месяц общения с ним она стала пить, курить, слушать шансон, перестала готовить, ее друзьями стали бывшие зэчки, наркоманки, проститутки и алкоголички. Всю ночь они гуляли, пили, выясняли отношения, а днем спали. Тусовки они устраивали на кухне, музыка и крики стояли всю ночь. Дима был еще очень маленьким и всю ночь плакал, Аня его качала на руках, ложилась с ним вместе на первый этаж двухъярусной кровати и засыпала только под утро, когда пьяная мама с любовником вдоволь натешатся и заснут. По утрам в комнате стоял невыносимый запах – перегара, сигарет, рвотных масс… Анин папа весь день отсутствовал, либо работал, либо проводил время в библиотеках. Деньги на продукты он давал шестилетней Ане – она в этом возрасте уже могла и в магазин сходить, и умела приготовить первое и второе, и постирать, и с младшими братом и сестрой погулять.

Вынужденная находиться в подобном обществе и расти среди этих неполноценных людей, Аня с детства научилась держать эмоции при себе, угадывать настроение взрослых и адаптироваться. Она была вынуждена очень рано повзрослеть: ежедневное лицезрение пьянок, сцен домашнего насилия, деструктивного поведения родителей, а также их неспособность нести ответственность за жизнь и благополучие детей заставили ее в полной мере почувствовать ответственность за себя, младшего брата и сестру. Она с самого детства чувствовала на плечах ношу: «Если не я, то никто. Я у себя одна и должна рассчитывать только на себя», – думала Аня. Формирование характера и личности зависит не от обстоятельств вокруг, а от реакции на эти обстоятельства. Аня чувствовала, что она старшая и должна заботиться о брате с сестрой, должна их защитить, потому что больше некому. У нее выработалось обостренное чувство справедливости, она хотела вырасти и стать следователем, чтобы сажать преступников, которые обижают детей и женщин. Ответственность за свою жизнь, а также за своих родных ей пришлось взять слишком рано – ей приходилось быть родителем не только Диме и Оле, но и маме. Она была втянута в решение недетских проблем: когда мама с ее любовником выясняли отношения, она вмешивалась, заступалась за маму и пыталась его вразумить, взяла на себя заботы по дому и стала опорой для брата и сестру. Ее лишили радостей беззаботной жизни дважды: не только в детстве, но и во взрослом возрасте. Даже сейчас, когда она уже взрослая ей очень трудно расслабиться, она не умеет полноценно веселиться, до сих пор так и не смогла избавиться от чувства гиперответственности.

У Ани со словом «бедность» с детства была четкая ассоциация: «бедность» от слова «беда». Столько проблем было в их жизни из-за нехватки денег: не хватало еды, не было игрушек, да и мама с папой постоянно ругались и разошлись из-за нищеты. «Были бы деньги – можно было купить красивый большой дом, чтобы у каждого своя комната, было много еды, папе бы не приходилось работать по ночам, и мы могли бы проводить много времени вместе», – думала Аня. Что-то похожее она видела во всех нищих людях – это то, как они думают, какая-то ущербная тревожная психика, которая сформировалась из-за постоянного отсутствия денег. Эти люди не умели радоваться жизни, жили в вечном негативе, постоянно жаловались и этим себя разрушали. Все они были зажатые и постоянно боялись за будущее: «Как мы будем дальше жить, если меня уволят», «Мы умрем с голоду» и другие подобные фразы Аня постоянно слышала из уст отца. Ущербность их психики проявлялась во всем: они срывались на окружающих, детей, из-за собственного недовольства жизнью во всем видели обман и подвох. «У меня ничего не получится, это невозможно», – всегда говорил Ане папа. А еще одна отличительная их черта – они считают, что кто-то всегда виноват в том, что у них все плохо. Что отец и его окружение, что соседи вечно сетовали на жизнь и обвиняли всех вокруг в том, что они жили плохо. Все они ненавидели богатых и тех, кто жил в достатке, – папа Ане говорил, что они все наворовали, что они преступники и очень плохие люди. Но Аня очень тянулась к таким людям и уважала их – в музыкальной школе, куда она ходила, была девочка, которую встречал папа на красивой большой иномарке. Он был одет в дорогое пальто, от него всегда вкусно пахло, он был вежлив, спокоен и приветлив, приходил на все выступления дочери, дарил цветы учителям, после занятий разговаривал с преподавателем об успехах ребенка. Его все уважали – это чувствовалось. У него была очень красивая жена: она одевалась в модные платья, шубы, всегда ходила с красивым макияжем, была улыбчива и добродушна. Когда они появлялись, на них все смотрели с восхищением и думали, какая они красивая и гармоничная пара. Когда Аня смотрела на него, думала: «Вот бы мне такого папу – сильного, большого, который сможет меня защитить, будет приходить учителям цветы дарить». Ане было стыдно за родителей – что папа никогда не ходил к ней в школу и не интересовался успехами, не приходил на выступления, не говоря уж о подарках кому-то. Маме и вовсе было не до этого – один раз она пришла пьяная вместе со своим любовником к Ане на концерт, он начал вести себя неадекватно, приставал к другим родителям и предлагал выпить за здоровье детей. Охранник попросил их с мамой удалиться, Аня от стыда даже не смогла нормально выступить. После концерта над ней смеялись другие дети, а учителя смотрели с жалостью. Аня ненавидела это чувство – жалость, – оно ей казалось таким убогим, ущербным. Ей очень хотелось гордиться родителями, так же как та девочка гордилась своими, но кроме жалости и стыда ее родители не вызывали никаких чувств.

Анин папа часто в порыве злости и беспомощности говорил детям: «Зачем вы родились, ненавижу вас, вы обуза, мне тяжело с вами!» Аню эти слова очень ранили, она понимала и чувствовала, что он говорил это из-за слабости, потому что ему тяжело, он устал. Аня на это отвечала: «Я никогда не буду похожей на вас! Меня перепутали в роддоме, у меня сильные родители, мой папа ищет меня и скоро заберет из этого убогого дома, я с собой возьму Диму и Олю». Отец отвечал: «Аннушка, единственное, куда вас могут забрать, – это детский дом. И если ваша мать не бросит пить, так скоро и произойдет, боюсь что с Димой и Олей вас разъединят». Аня и правда очень боялась детского дома, а больше всего – что ее разлучат с братом и сестрой. Поэтому даже когда приходили из службы опеки – а примерно через год маминых гулянок к ним домой частенько наведывались из подобных служб, – Аня говорила, что все хорошо: дядя Миша хороший, мама не пьет, еды хватает, их никто не обижает. В дни проверки дома всегда был идеальный порядок, пахло вкусной едой, мама не пила, да и Миша был трезвый. Но когда службы уходили, все начиналось по новой.

Мама Ани глубоко увязла в этом болоте, ей казалось, что все под контролем, что наступит новый день и начнется новая жизнь без алкоголя, вечного жуткого похмелья и этих пьяных разборок. Она очень устала от такого состояния. Наутро ей всегда было плохо, а к вечеру все начиналось с самого начала… Она ненавидела себя, любила и боялась Мишу, но, несмотря на все негативные эмоции, которые испытывала, несмотря на чувство страха и осознание того, что ситуация никогда не изменится, разорвать отношения с Мишей она не решалась. Ведь каким бы страшным человеком он ни был, она была крепко к нему привязана и любила его нездоровой любовью.

Как-то раз днем после прогулки Аня пришла домой, зашла в комнату и увидела маму, которая после очередной попойки лежала и стонала.

– Мамочка, что с тобой? – спросила Аня и подбежала к кровати.

– У меня все болит, очень болит, мне страшно и тревожно. Хочется, чтобы все отстали, от вашего шума у меня судороги по всему телу. Я не хочу жить, хочу уснуть и не просыпаться. У меня нет сил вас воспитывать, я чувствую себя виноватой перед вами, мне очень плохо, – стонала мама, слезы катились по ее щекам.

– Мама, это все от алкоголя, зачем ты пьешь? Не пей, ты очень изменилась, как стала жить с Мишей, зачем вы столько пьете? Тебе же так плохо после этой водки, ты стала плохо выглядеть, спишь постоянно! Ты свою единственную жизнь закапываешь в могилу! Мама, я за тебя очень переживаю, – плакала Аня.

– Анечка, я потеряла себя. Мне так плохо в этом мире, я не хочу жить, и у меня нет сил бороться… Алкоголь меня уносит в мир иллюзий, где все хорошо и я нахожусь в согласии с собой. Вас надо кормить, заботиться, я очень устала, постоянная борьба за выживание меня сломала…

– Мама, я не понимаю! Это все началось еще до нашего рождения, вы с папой уже были сломаны, неужели вы думали, что, родив троих детей, вам станет легче? О чем вы думали? Как вы могли, будучи такими разрушенными, родить троих детей и обречь их на страдания? Ты не имеешь права сейчас сдаваться и жить, будто ты одна, у тебя есть мы, и ты обязана заботиться о нас, обязана быть матерью! Вы с папой повесили на меня брата и сестру, вы их рожали для себя или для кого? Почему вы с папой всегда говорите, как вам тяжело и как вы устали? А как нам, вы не думаете? Я тоже ребенок, и мне нужна забота! Мне нужны сильные родители, мне нужна поддержка, почему я должна смотреть на ваши пьянки, вмешиваться в ваши разборки? Я ребенок и хочу проживать свое детство, я не хочу быть взрослой! Вы виноваты в том, что мы страдаем, и только вы! – плакала Аня.