Антонио Катифоро
Жизнь Петра Великого

Федор в возрасте двадцати двух лет принял в свои руки бразды правления и, взяв в супруги сестру князя Бориса Годунова [Boris Gudnow]¹³⁰, сделал шурина своим местоблюстителем. Бельский, опекун Димитрия, желая сам править государством, попытался силой возвести на престол своего подопечного под тем предлогом, что Федор был якобы не способен к правлению¹³¹. Однако этому воспротивились знатнейшие бояре («Гранды» – Grandi) и принудили его вместе с подопечным удалиться в Углич [Uglitz], маленькую крепость на землях Казанского царства¹³². Борис, видя, что у царицы, его сестры, нет детей, замыслил захватить верховную власть над Россией. Дабы устранить единственное препятствие, мешавшее его замыслу, с большим трудом и щедрыми посулами заставил приближенного к нему служилого человека принести в жертву невинного Димитрия. Убийца немедля исполнил этот преступный приказ, однако князь Борис, желая как можно надежнее скрыть свое преступное деяние, отплатил изменнику той же монетой, повелев убить его на обратном пути с места преступления. Некоторые говорят, что мать Димитрия, заблаговременно извещенная о намерении Бориса, спрятала своего настоящего сына и заменила его другим ребенком сходного телосложения. Отсюда и берет начало та – уж не знаю: комедия или трагедия – Лже-Димитриев, сыгранная на подмостках великого театра Российской империи, зрителями которой мы вскоре станем. При дворе действительно ходили слухи, что именно Борис был виновником оного убийства, однако этот хитрец сумел так искусно заставить всех молчать, что продержался у власти до смерти царя, своего шурина, последовавшей в 1597 году¹³³. Не обошлось без подозрений, что преждевременной этой смерти поспособствовала отрава.

С кончиной Федора прервалась древняя царская династия, восходящая к Рюрику, и знатнейшие люди царства собрались, чтобы выбрать нового монарха. Борис удалился в монастырь, сделав вид, будто желает оставить мир, хотя на самом деле более всего желал славы сего мира. Эта уловка ему удалась. К воротам монастыря стекались бояре и народ и усердными мольбами стали убеждать Бориса принять царский венец, которого он так желал тем более, чем решительнее от него отказывался. Ему не пришлось, однако, долго наслаждаться им в мире. В Литве нашелся юноша приятной наружности около двадцати четырех лет от роду, который утверждал, что он и есть тот самый Димитрий, сын царя Иоанна, которого Борис пытался убить и которому удалось избежать этой опасности благодаря предусмотрительности его матери и милосердия одного священника. В подтверждение своих слов он показывал золотой крестик, инкрустированный алмазами, который, по его словам, ему повесили на шею при крещении по обычаю, принятому у московитов. Польская республика сочла целесообразным встать на защиту интересов этого Димитрия и предоставить в его распоряжение достаточное по численности войско, чтобы возвратить ему престол его предков. Во главе этого войска, которое сопровождал казачий отряд, Димитрий вступил в пределы России, где многие города открыли ему врата, и на его сторону перешло множество служилого люда и бояр. Царь Борис, придя в замешательство от этих известий, послал против Димитрия армию, достаточную, чтобы остановить его продвижение. Зная, какой властью над душой его народа обладает религия, Борис заставил Патриарха Московского¹³⁴ отлучить от Церкви всех, кто встал на сторону Димитрия, и назвать его «вором, обманщиком и колдуном». Войска, направленные против польского войска, обратили его в бегство, так что Димитрий остался с одними казаками. Однако, так как стремящемуся к высшей власти не место посредине между горними высями престола и бездной смерти (Imperium cupientibus nihil medium inter summa aut praecipitia^{135 136}), Димитрий, воодушевленный самим отчаянием, с одними казаками атаковал русских с такой яростью, что смял пехоту и заставил конницу с позором обратиться в бегство. Счастливый для Димитрия исход этой битвы привлек на его сторону многие города, согласившиеся признать его своим государем. Когда Борис получил это печальное известие, с ним случилось сильнейшее кровотечение, от которого он спустя несколько дней и умер в апреле 1604 года после семи лет правления. Бояре незамедлительно избрали на царский престол его сына Федора, пятнадцати лет от роду, назначив регентшей при нем его мать. Однако Димитрий продолжал свой поход, и, когда он подошел к Москве, народ, всегда охочий до новизны, заполонил Кремль и заключил царя Федора и его мать в темницу. Вскоре после этого их нашли мертвыми: неизвестно, убили ли их изменники, надеявшиеся тем заслужить благоволение Димитрия, или они сами выпили яд, чтобы избежать унижений, которым мог подвергнуть их победитель¹³⁷. Димитрий прибыл в Москву шестнадцатого июня: россияне сразу же провозгласили его своим императором¹³⁸, и он с большой пышностью совершил торжественный вход в город и отправил в Польшу помпезное посольство, желая выразить этой стране свою признательность и попросить себе в жены дочь сандомирского воеводы¹³⁹, главного вдохновителя всего этого грандиозного предприятия.

Между тем, московиты почувствовали себя оскорбленными из‐за того, что Димитрий предпочел раздавать должности иностранцам, в особенности полякам. Главой недовольных стал некий Федор Шуйский [Teodoro Zuschi]¹⁴⁰: он надеялся возвыситься благодаря падению Димитрия. Тот узнал о заговоре, Шуйский был арестован и специально созданным для этой цели судом приговорен к смерти на эшафоте как виновный в оскорблении Его Величества. Четвертого июля, в момент приведения приговора в исполнение, Димитрий, желая произвести впечатление зрелищем царского милосердия, помиловал его и, думая, что этим даром совершенно его обезоружил, сделал его ближайшим своим доверенным лицом. Однако уже в самом скором времени стало ясно, сколь опасно для государя сохранять жизнь тому, кто однажды осмелился плести против него заговор. Думая, что ему больше нечего опасаться, Димитрий продолжил, как и прежде, оказывать благоволение полякам и привечать при дворе отцов-иезуитов. Он отдал им большой монастырь рядом с государевым дворцом и не скрывал того, что полагается во всех своих делах на их советы. Это поведение возбудило новый прилив ненависти к нему в сердцах всех московитов, заклятых врагов любой религии, кроме греческой. Бояре, и прежде всего Шуйский, воспользовались женитьбой Димитрия на сандомирской княжне, чтобы претворить в жизнь свои замыслы. Обряд венчания по греческому обряду провел тот же самый Патриарх, который за несколько лет до того подверг отлучению всех вставших на сторону того, кого он теперь торжественно благословлял¹⁴¹. Во время свадебных торжеств, продолжавшихся много дней, группа заговорщиков в полночь заняла дворец: исполненные ярости, они перебили всех попавшихся им на пути поляков или тех, кого они принимали за поляков. Царь Димитрий от шума проснулся и, осознав опасность, выпрыгнул из окна, ища спасения, однако люди Шуйского схватили его и привели в приемную залу. Шуйский, желая сохранить видимость закона посреди беспорядков и возмущений, повелел привести вдову царя Иоанна¹⁴², которая подтвердила, что ее сын был действительно убит по приказу Бориса, а человек, который находится в зале, вовсе не ее Димитрий. После этого он был изрублен на мелкие куски¹⁴³.

Не подлежит сомнению, что ни одному тирану не удалось убить своего преемника. Бояре тотчас избрали своим государем того же Шуйского, который на своем примере явил истинность оного речения Тацита: Summa scelera incipi cum periculo, peragi cum praemio^{144 145}. Он прежде всего повелел опубликовать манифест, чернивший память предшественника, в котором объявлялось, будто «в законном порядке установлено, что оный самозванец был монах по имени Гришка Отрепьев [Grisca Utropoia], исполнявший обязанности певчего в монастыре рядом с Императорским дворцом в Москве, а потом, пристрастившись к занятиям магией, воровством похитил российский престол. Желая обогатить поляков отнятым у московитов добром и доставить удовольствие иезуитам, своим советчикам, он попрал все обычаи Восточной Церкви и пообещал Папе искоренить в Российской империи древнюю греческую религию, как это следует из писем, направленных ему Папой. Однако Небо, разгневавшись на него, поразило его той карой, которой он заслужил». Когда этот манифест был опубликован, Шуйский приказал сжечь труп Димитрия, а пепел выбросить в реку: он полагал, что тем самым оправдал свой поступок и придал законный вид своему избранию на царство.

Однако другой самозванец¹⁴⁶, опираясь на поддержку поляков, испортил победителю его торжество. Он выдавал себя за царя Димитрия, который будто бы сбежал от московских смут, а Шуйский по ошибке приказал убить другого человека. На сторону самозванца встали многие города, и удача сопровождала его в трех битвах с Шуйским, во время которых было перебито множество московитов. Те, с одной стороны, не были уверены в исходе битвы, полагая, что Шуйский неугоден Небесам; а с другой – убеждены, что победитель действительно самозванец, поэтому решили предложить царский венец Владиславу [Ladislao], сыну Сигизмунда, короля Польши¹⁴⁷, который с готовностью его принял, но не слишком торопился отправлять сына в Москву. Тем временем Шуйский был низложен с престола и укрылся в монастыре, откуда его вместе с домашними насильно извлекли и выдали полякам. Произошло это одновременно с тем, как Димитрий был убит тартарами в Калуге [Coluga].

Но и третий Димитрий¹⁴⁸ не замедлил явиться. Этот человек, служивший в Москве дьячком в некоей канцелярии, имел наглость утверждать, будто он – тот самый Димитрий, который спасся в Угличе от убийц, посланных Борисом, в Москве – от нападения Шуйского, в Калуге – от засады тартар. К нему присоединилось некоторое количество солдат и людей низкого звания, и в скором времени ему стало казаться, что ему улыбнулась удача. Тогда он разослал по всей России манифест, в котором «повелевал своим верным подданным вспомнить о долге и покориться их законному государю». Великий город Псков [Plescovia] открыл ему ворота, однако, погрязнув в разного рода бесчинствах, он сделался столь ненавистен народу, что люди не просто его покинули, но выдали настоящему царю, желая стяжать его милость: тот вскоре велел повесить его за пределами Москвы¹⁴⁹.

Этим царем стал Михаил Федорович Романов [Michele Federovitz Romanof]¹⁵⁰, которого незадолго до того московиты избрали на место Владислава: на протяжении двух лет тот не объявлялся, чтобы принять предложенную ему корону, к тому же возникло подозрение, что поляки собираются превратить Московию в польскую провинцию. Тогда князья и бояре торжественно провозгласили московский престол вакантным и выбрали себе монархом вышеназванного Михаила, сына Федора Романова [Teodoro Romanof], в то время Патриарха Московского¹⁵¹. Этот иерарх был двоюродным братом со стороны матери царя Федора Ивановича: он сначала покрыл себя славой на посту верховного командующего, а затем вступил на стезю духовной жизни и достиг патриаршего сана. В действительности все единогласно желали избрать царем самого патриарха, однако почтенный старец решительно отказался, заявив, что «церковный сан, который он на себя принял, не позволяет ему заниматься мирскими делами», и предложил вместо себя сына, Михаила, который вскоре с общего согласия бояр [Senatori] и был провозглашен царем. В то время этому государю было семнадцать лет от роду, однако он был одарен всеми способностями, делающими юношу достойным владычествовать. Он сохранил почтительную любовь к своему отцу, иерарху, который заслуживает того, чтобы навсегда остаться в памяти русских, ибо от него в третьем поколении происходит наш герой: ведь до своего удаления от мира он произвел на свет царя Михаила, от Михаила родился царь Алексей [Alessio], а от Алексея родились три царя – Федор [Teodoro], умерший бездетным¹⁵², Иван [Giovanni], оставивший после себя двух дочерей¹⁵³, и Петр Великий, славную жизнь которого мы намереваемся описать. Из двух дочерей царя Ивана старшая, Екатерина [Catterina], к настоящему времени уже умершая, была герцогиней Мекленбургской, а младшая, Анна, вдова герцога Курляндского, счастливо правит обширной Российской империей.

Михаил, взойдя на престол, прежде всего направил свои усилия на то, чтобы подавить смуты, вызванные самозванцами. Чтобы навсегда искоренить самую их возможность, он силой золота склонил казаков отдать ему Калугу, в которой держал свой двор мнимый сын Димитрия II, и сделал так, дабы и сын этот, и его мать, несчастная княгиня Сандомирская, были утоплены в проруби¹⁵⁴. Он вел войну с Швецией, завершившуюся мирным договором. С поляками он также заключил перемирие на четырнадцать лет. Он взял в жены Евдокию Лукьяновну [Eudossia Lucanowna]¹⁵⁵, которая родила ему сына, будущего царя Алексея. Он столь мудро отправлял правосудие, что добился любви не только своих подданных, но и чужеземных: при дворе его можно было встретить послов большинства соседних держав, стремившихся поддерживать с ними добрые отношения. Даже Генеральные штаты Соединенных провинций¹⁵⁶ отправили к нему торжественное посольство, желая восстановить торговлю с Архангельском. Спокойствие его правления попытался возмутить четвертый самозванец, выдававший себя за сына царя Шуйского: он также надеялся сыграть роль царя на подмостках великого театра России, однако, узнав, что его же домашние собираются выдать его царю Михаилу, решил отправиться странствовать по свету, в каждой стране меняя платье под стать местным обычаям, а вместе с ним и религию. Он отправился сперва в Константинополь и там сделался турком; оттуда он переехал в Рим и объявил себя католиком; затем он появился в Германии и там представлялся то лютеранином, то кальвинистом. Наконец он угодил в руки герцога Голштинского, который и выдал его московитам. Те отправили его в Москву, где он был повешен и четвертован¹⁵⁷. Так завершилась в России печально известная трагикомедия самозванцев. Нельзя отказать этим людям в незаурядном мужестве и отваге. Они пытались ловить рыбку в мутной воде, стремясь хоть на краткое время вкусить сладость власти. Тот, кто обратится к историческим сочинениям древних, найдет в них сходные примеры. Так, в «Истории» Тацита мы читаем о Лже-Нероне, который, будучи обыкновенным музыкантом, имел дерзость выдать себя за настоящего Нерона, утверждая, будто тот, вопреки молве, вовсе не умер. Многие ему поверили или сделали вид, что поверили, и к нему присоединились почти все дезертиры и целые отряды солдат, из‐за чего его стали в самом деле опасаться. Множество народу примкнуло к восстанию под знаменами самозванца в силу общераспространенной склонности людей к новизне: Rerum novarum cupidine, & odio praesentium^{158 159}. Однако негодяю этому недолго суждено было смущать народ. Кальпурний Аспренат¹⁶⁰, военачальник императора Гальбы¹⁶¹, позаботился о том, чтобы несчастный, кем бы он ни был, был убит¹⁶²: interfectus, quisquis ille erat: corpusque in Asiam, atque inde Romam pervectum est¹⁶³. Но вернемся к царю Михаилу. После благополучного и долгого правления он скончался 12 июля¹⁶⁴ 1645 года.

На другой день князья и бояре возложили царский венец¹⁶⁵ на главу Алексея, которому было тогда шестнадцать лет. Господин Морозов¹⁶⁶, которому Михаил вверил воспитание будущего государя, сделавшись первым министром, управлял империей с излишним высокомерием. Он добился того, что царь взял себе в жены одну из дочерей Ильи Милославского [Elia Miloslauschi]¹⁶⁷. Сам он женился на второй из них и так стал свояком своего подопечного и монарха. Морозов и Милославский объединились с Плещеевым [Plesoff]¹⁶⁸, главным судьей Московского суда: они образовали своего рода триумвират, который решал все государственные вопросы по своему произволению. Народ, не в силах терпеть злоупотребления и притеснения, которые учинялись ими самими или происходили с их попущения, открыто восстал против них и не желал успокаиваться, требуя смерть двух главных министров, и царь с большим трудом сумел умолить народ сохранить жизнь своему воспитателю Морозову, который в дальнейшем вел себя с большей осмотрительностью. Усмирив мятеж, Алексей начал войну с поляками и в 1654 году после долгой осады взял город Смоленск [Smolensco], а потом и Вильно [Vilna]. В то же самое время он во главе другого сильного войска отвоевал Черниговскую область [Czernicovia] и важный город Киев [Chiovia], который позже, после заключения мира, поляки ему уступили. И те же поляки оказали ему помощь против Швеции в осаде Риги, однако эта цитадель оказала такое ожесточенное сопротивление, что московитам пришлось заключить перемирие, в конце концов превратившееся в прочный мир.

Спокойствие правления царя Алексея было возмущено восстанием Стеньки Разина [Stenco Rasino]¹⁶⁹, предводителя казаков, российских подданных, возмущенного тем, что генерал Долгоруков [Dolgoruchi]¹⁷⁰ приказал повесить его брата¹⁷¹ – решение это и в самом деле было слишком поспешным. Под этим предлогом Стенька стал подначивать казаков открыто выступить против гнета московитов. Они так и сделали и заняли многие города. Теснимые царским войском, они попросили взять их на казенный кошт. Когда это им было позволено, они пообещали впредь вести себя смирно. В скором времени, однако, Стенька снова сбросил с себя личину смирения и попытался провести среди казаков религиозную реформу, проповедуя им особый вид социнианства¹⁷². Ему удалось взять штурмом несколько городов, после чего он обратил свою ярость против Астрахани: там солдаты, стоявшие на часах, открыли ему ворота, пока назначенный из Москвы губернатор молился в церкви¹⁷³. Войдя в город, казаки безжалостно убили губернатора вместе с его детьми¹⁷⁴. Они пронеслись по городу, всё круша на своем пути, подобно неистовому потоку, и повсюду оставляя следы своей жестокости. Однако подоспевший со своими войсками генерал Долгоруков¹⁷⁵ загнал мятежников в ловушку, громя их отряды. Они рассеялись по городу, и предводитель их, не чувствуя себя в Астрахани в безопасности, попытался найти убежище в лесах. Однако, будучи арестован одним из своих же присных, он был отослан в Москву, где его подвергли суду как мятежника и приговорили к смерти в 1671 году¹⁷⁶.

На следующий год турки вознамерились вторгнуться в Польшу, и царь Алексей отправил посла в Константинополь, чтобы сообщить султану о союзе, который он заключил с поляками и по условиям которого был обязан вооруженной силой поддерживать своего союзника, если тому грозило нападение. И в самом деле, он не только оказал полякам требуемую помощь, но и, ревностно соблюдая союзнические обязательства, одновременно с этим отправил послов ко всем дворам христианского мира, и среди прочих к Верховному Понтифику Клименту X¹⁷⁷, стремясь, в меру возможности, составить лигу против свирепого недруга христианского рода. Все дворы любезно приняли этих послов. В Риме посланники испытали определенные трудности при исполнении церемониала: московский посол отказался целовать туфлю понтифика, указав на то, что подобное унизительное действие недостойно величия его государя. Причина ничтожная, ибо в то время даже и цари не считали для себя зазорным держать стремя Патриарха Российского и помогать ему садиться на коня и слезать с него. Вместе с тем папа не хотел в своем ответе Алексею титуловать его царем, опасаясь, что титул этот на иллирийском наречии¹⁷⁸ означает то же, что на итальянском языке – император. Посол совещался с разными кардиналами, но все эти переговоры закончились ничем – равно как ничем оказались и красивые слова и громкие обещания других дворов. Однако Алексей, совершенно не смущенный этими неудачами, а скорее, наоборот, преисполнившись рвения, решил лично остановить натиск турок: он уже приступил к исполнению своего замысла, когда Господь призвал его к себе в 1675 году¹⁷⁹ в возрасте 46 лет. Алексей был женат дважды. Первая жена его, которая была, как мы уже сказали выше, дочерью Ильи Милославского, родила ему двух сыновей – Федора и Ивана¹⁸⁰, и шесть дочерей¹⁸¹, среди которых особенно выделялась принцесса Софья¹⁸². Вторая жена Алексея, бывшая дочерью Кирилла Нарышкина [Cirillo Narischino], родила на свет Петра Великого и принцессу Наталью¹⁸³.

Федор унаследовал власть от своего отца в возрасте восемнадцати лет. Он продолжил войну с турками, подавил мятежи и вернул Украину; в конце концов он добился мира с Портой и решил заключить брак, взяв в жены даму из рода Заборовских [Sabarofschi]¹⁸⁴. Свадьбу сыграли в начале 1681 года. Через несколько месяцев супруга умерла, и царь женился во второй раз на другой даме из наизнатнейшего рода по имени Мария Апраксина [Maria Apraxin]¹⁸⁵. Но если первый брак оказался роковым для супруги, то второй – для супруга, которого за несколько дней убила горячка¹⁸⁶. Этот государь был, бесспорно, одарен великими талантами, о чем свидетельствует, не считая прочего, героический поступок, совершенный им за несколько лет до смерти. Он повелел всем знатным людям государства принести ему подлинные грамоты с указанием их титулов и привилегий – будто бы для того, чтобы подтвердить их. Те послушно явились в назначенный день и принесли эти грамоты царю. Он же, собрав их в огромную кучу, бросил в огонь, горевший в приемной зале, провозгласив при этом, что «привилегии и преимущества отныне опираться будут не на рождение, а на заслуги»¹⁸⁷. Благородная максима, которую впоследствии в полной мере претворил в жизнь в Российской империи наш Петр.

Однако самым важным доказательством того, что Федор поистине обладал великим талантом к управлению государством, следует считать принятое им решение относительно наследника престола. Он не оставил после себя сыновей; у него было только двое братьев – Иван и Петр. Вполне естественно было бы сделаться его преемником Ивану – первому по старшинству, и казалось, что и сам Федор должен бы отдать ему предпочтение, ведь он был рожден от его матери, в то время как Петр – от мачехи. Однако царь выше всего ставил благо своих народов. Он видел, что Иван, столь же слабый умом, сколь болезненный и немощный телом, не сможет полноценно управлять столь обширным царством. Напротив, глядя на лицо Петра, он заключал по блеску в глазах, по ловкости манер и живости речи, что в теле его заключена душа, рожденная править. Поэтому, вопреки праву первородства и обычаю всех монархий, против ожиданий всего двора, он объявил своим наследником младшего из братьев¹⁸⁸.

Петру было тогда всего десять лет¹⁸⁹: он родился от брака царя Алексея с Натальей Нарышкиной [Natalia Narischina] 30 мая 1672 года по старому стилю, которого благоговейно придерживаются московиты: в соответствии с более точным, григорианским, стилем это было девятое июня. Все сословия государства, неизменно послушные последней воле царей, беспрекословно признали Петра своим государем, однако властолюбие Софьи, старшей единоутробной сестры Ивана¹⁹⁰, привело к тому, что мудрое решение Федора не было исполнено. Эта женщина, наделенная живым и проницательным умом, желая не только участвовать в управлении государством, но и самой быть государыней, тотчас же замыслила заставить Петра разделить власть с братом: «Если на стороне Петра была последняя воля покойного царя, то на стороне Ивана были законы и обычай всего мира. Если бы на престол удалось посадить обоих братьев, то Петр был бы вынужден уступить первенство Ивану как старшему». Таким образом она надеялась незаметно удалить Петра от государственных дел и взять в свои руки управление страной.

Одновременно с тем, как Софья задумывала этот план, другой властолюбец стремился к той же цели независимо от нее. Это был Хованский [Covanschi], глава Стрелецкого приказа [Camera degli Strelizzi]¹⁹¹ – в России тот, кто занимает эту должность, имеет примерно такие же полномочия и обязанности, как в Турции ага янычар. Намереваясь воспользоваться малолетством Петра и слабоумием Ивана, он распустил слух, чтобы самому завладеть престолом¹⁹², будто царь Федор был отравлен. Подчиненные ему стрельцы собрались, чтобы отомстить за кровь государя, обвиняя придворных, влияния которых Хованский особенно боялся. Ничто больше не могло остановить алчности и жестокости этой солдатни, и меньше чем за сутки улицы Москвы покрылись трупами, дворцы знати были разграблены, лавки купцов опустошены, невиновные перебиты вместе с виноватыми. Царевна Софья, у которой нашли прибежище многие бояре вместе с Патриархом, видя, что дело плохо, оставила дворец и отправилась туда, где мятеж бушевал с особой силой. Ее появления оказалось достаточно, чтобы усмирить недовольство. Однако ей не удалось извлечь из этого никакой для себя выгоды: после того как возмущение улеглось, все дружно поспешили возложить венец [corona] на голову Петра¹⁹³, который был призван и объявлен Царем и Государем всея Руси [Czar e Signore di tutte le Russie].

Царевна Софья вынуждена была смириться с тем, чему не могла воспрепятствовать: несмотря на то что ей пришлось узнать на деле, какова польза от действий Хованского, она всё же стала подбивать его и его стрельцов на новый мятеж. Те, подстрекаемые своим начальником, стали угрожать вновь повергнуть весь город в хаос, если им не покажут царевича Ивана. Пришлось уступить и показать его им: тогда они, возложив на его голову другой царский венец, провозгласили его царем вместе с братом. Одновременно с этим бояре были вынуждены сделать царевну Софью регентшей, приставив к ней совет с великим канцлером Долгоруковым [Dolgoruchi] во главе¹⁹⁴.

Казалось, спокойствие было восстановлено. Царевна получила то, что хотела, и не могла рассчитывать ни на что большее, однако властолюбие Хованского не было утолено. Ему казалось, что он может достичь своей цели только посредством новых возмущений, поэтому он продолжил разжигать у своих солдат, которых насчитывалось примерно двадцать тысяч, тот мятежный дух, который он же в них и зародил. Он пустил слух, будто готовится заговор против общественного спокойствия и покушение на жизнь царей. Верные слуги царского дома умолили своих господ укрыть от опасности их священные особы. Они скрылись в Троицком монастыре, прекрасно укрепленном месте, расположенном на расстоянии пятидесяти миль от столицы. Граф Головин [Golovino] собственнолично увез туда царя Петра¹⁹⁵. Прошло всего несколько дней, и стрельцы вновь восстали, и, принеся множество невинных людей в жертву своей ярости, особенно жестоко расправились они с великим канцлером и его сыном¹⁹⁶. Подобную наглость со стороны стрельцов царевна Софья должна была публично осадить. Но то ли она не верила, что ей под силу будет их наказать, то ли рассудила, что стоит приберечь их для претворения в жизнь черных замыслов, которые тогда уже вынашивала, – как бы то ни было, она удовольствовалась тем, что обратилась к Хованскому с просьбой, «дабы он сохранил свои войска верными долгу, и заодно поблагодарила его за ревностное служение ее дому»: ведь всю эту резню он-де учинил для того, чтобы отомстить за смерть царя Федора. Между тем сделалось известно, что царя Петра в Троицком монастыре коварно пытались отравить, однако яд благодаря вовремя подоспевшей помощи верных слуг не оказал того вредоносного действия, на которое рассчитывал замышлявший это святотатственное убийство, кем бы он ни был. Тем не менее в членах тела Петра осталась от этого отравления некая склонность к болезни, на протяжении всей жизни его впоследствии проявлявшаяся в некоторых весьма необычных симптомах¹⁹⁷.

Поддержка царевны весьма воодушевила Хованского, который счел, что теперь всё готово для того, чтобы царский венец попал ему в руки – или, по крайней мере, в руки его сына. В царской семье существовал обычай – не выдавать принцесс замуж, а отправлять их для обитания в какой-нибудь монастырь, в котором, правда, они продолжали вести весьма приятную жизнь. Царевна Софья, не желая следовать этому правилу, добилась того, что ей было позволено оставить монастырь под предлогом помощи брату, царю Федору, в его болезни. Свободный дух, царивший при дворе, нравился ей больше, чем суровость монастыря, и она решила не возвращаться в обитель¹⁹⁸. Для того чтобы жизнь ее при дворе никому не показалась странной, она подговорила других принцесс, своих сестер и теток, оставить монастырское обитание и жить при дворе, как она сама. Хованский счел, что его замысел возвести собственную семью на царский престол может увенчаться успехом, если ему будет придана некоторая видимость законности, и решил женить своего сына на царевне Екатерине [Catterina], младшей сестре Софьи. Он надеялся, что при новом возмущении стрельцов цари будут убиты и тогда народ с готовностью передаст царский венец его сыну ради его супруги. Он опирался в этом своем намерении на пример царя Михаила: ему представлялось, что тот взошел на российский престол лишь благодаря тому, что происходил от княгини из рода древних царей¹⁹⁹. Поэтому он стал подначивать своих стрельцов совершить чудовищное убийство, постоянно отзываясь об обоих царях в самых пренебрежительных выражениях. Ивана он называл «немощным и слабоумным», а Петра – «ребенком, которому по летам впору питаться молоком кормилицы, а не царствовать». В этих своих речах ко всему этому он добавлял также, что, по всей вероятности, «Петр страдает тем же недугом, что и его братья». Увидев, что царевна Софья благосклонно восприняла прежние его дерзкие поступки, он более не боялся явно обнаруживать свои намерения и без обиняков посватал царевну Екатерину за своего сына. Тогда открылись глаза у Софьи: ей стали ясны цели властолюбивого полководца, однако в свойственном ее природе искусстве притворства она столь преуспела, что ей удалось без труда обмануть Хованского. Она сделала вид, что одобряет его замысел, а в действительности стремилась лишь выиграть время, чтобы успеть принять против него меры. В числе ее советников и сторонников был князь Василий Голицын [Basilio Galizino]²⁰⁰, особа весьма умная и ловкая, лучшая в этом роде из всех, кого только можно было найти в России. Этому министру она открыла свою тайну. Ловкий вельможа посоветовал царевне, не теряя времени, устранить Хованского, повинного уже во многих преступлениях, караемых смертью. Теперь эти двое вместе стали искать средство, чтобы исполнить задуманное²⁰¹.

Цари продолжали оставаться в Троицком монастыре. Тут случился праздник св. Екатерины, имя которой носила царевна. В то время и в России распространен был обычай торжественно отмечать праздники святых, имена которых носили цари, царицы и члены царской семьи. И вот начались широкие приготовления к этой церемонии: приглашены были многие бояре и сенаторы, и среди них – Хованский с сыном. Так как царевна Софья готовила задуманное ею в строгой тайне, Хованский ни о чем не подозревал: поэтому он вместе с сыном, без сопровождающих, направился к монастырю. Внезапно путь ему преградил отряд драгун²⁰² числом около двухсот, и он совершенно неожиданно для себя был схвачен и вместе с сыном препровожден в дом по соседству. Там им зачитали смертный приговор и без промедления обезглавили. Таков был конец первого изменника, злоумышлявшего против жизни Петра, о сохранении которой, как представляется, само Провидение заботилось с особым тщанием²⁰³.