Антон Чехов
Новая дача

– По дороге около Никитовой гречи того… инженер с собачкой… – начал Родион, отдохнув, почесывая себе бока и локти. – Платить, говорит, надо… Монетой, говорит… Монетой не монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень обижаем барина. Жалко мне…

– Жили мы без моста, – сказал Володька, ни на кого не глядя, – и не желаем.

– Чего там! Мост казенный.

– Не желаем.

– Тебя и не спросят. Чего ты!

– «Не спросят»… – передразнил Володька. – Нам ездить некуда, на что нам мост? Нужно, так и на лодке переплывем.

Кто-то со двора постучал в окно так сильно, что, казалось, задрожала вся изба.

– Володька дома? – послышался голос Лычкова-сына. – Володька, выходи, пойдем!

Володька прыгнул с печки и стал искать свою фуражку.

– Не ходи, Володя, – проговорил Родион несмело. – Не ходи с ними, сынок. Ты у нас глупый, словно ребенок малый, а они тебя добру не научат. Не ходи!

– Не ходи, сынок! – попросила Степанида и заморгала глазами, собираясь заплакать. – Небось в кабак зовут.

– «В кабак»… – передразнил Володька.

– Опять пьяный вернешься, ирод собачий! – сказала Лукерья, глядя на него со злобой. – Иди, иди и чтоб ты сгорел от водки, сатана бесхвостая!

– Ну, ты молчи! – крикнул Володька.

– Выдали меня за дурака, сгубили меня, сироту несчастную, пьяница рыжий… – заголосила Лукерья, утирая лицо рукой, которая была вся в тесте. – Глаза бы мои на тебя не глядели!

Володька ударил ее по уху и вышел.

III

Елена Ивановна и ее маленькая дочь пришли в деревню пешком. Они прогуливались. Как раз было воскресенье, и на улицу повыходили бабы и девушки в своих ярких платьях. Родион и Степанида, сидевшие на крыльце рядышком, кланялись и улыбались Елене Ивановне и ее девочке, уже как знакомым. И из окон смотрело на них больше десятка детей; лица выражали недоумение и любопытство, слышался шёпот:

– Кучериха пришла! Кучериха!

– Здравствуйте, – сказала Елена Ивановна и остановилась; она помолчала и спросила: – Ну, как поживаете?

– Живем ничего, благодарить бога, – ответил Родион скороговоркой. – Известно, живем.

– Какая наша жизнь! – усмехнулась Степанида. – Сами видите, барыня, голубушка, бедность! Всего семейства четырнадцать душ, а добытчиков двое. Одно звание – кузнецы, а приведут лошадь ковать, угля нет, купить не на что. Замучились, барыня, – продолжала она и засмеялась, – и-их как замучились!

Елена Ивановна села на крыльце и, обняв свою девочку, задумалась о чем-то, и у девочки тоже, судя по ее лицу, бродили в голове какие-то невеселые мысли; в раздумье она играла нарядным кружевным зонтиком, который взяла из рук у матери.

– Бедность! – сказал Родион. – Заботы много, работаем – конца-краю не видать. Вот дождя бог не дает… Неладно живем, что говорить.

– В этой жизни вам тяжело, – сказала Елена Ивановна, – зато на том свете вы будете счастливы.

Родион не понял ее и в ответ только кашлянул в кулак. А Степанида сказала:

– Барыня, голубушка, богатому и на том свете ладно. Богатый свечи ставит, молебны служит, богатый нищим подает, а мужик что? Лба перекрестить некогда, сам нищий-разнищий, уж где там спасаться. И грехов много от бедности, да с горя всё, как псы, лаемся, хорошего слова не скажем, и чего не бывает, барыня-голубушка, – не дай бог! Должно, нет нам счастья ни на том, ни на этом свете. Всё счастье богатым досталось.

Она говорила весело; очевидно, давно уже привыкла говорить о своей тяжелой жизни. И Родион тоже улыбался; ему было приятно, что у него старуха такая умная, словоохотливая.

– Это только так кажется, что богатым легко, – сказала Елена Ивановна. – У каждого человека свое горе. Вот мы, я и мой муж, живем не бедно, у нас есть средства, но разве мы счастливы? Я еще молода, но у меня уже четверо детей; дети всё болеют, я тоже больна, постоянно лечусь.

– А какая в тебе болезнь? – спросил Родион.

– Женская. У меня нет сна, не дают покою головные боли. Я вот сижу, говорю, а в голове нехорошо, слабость во всем теле, и я согласна, пусть лучше самый тяжелый труд, чем такое состояние. И душа тоже непокойна. Постоянно боишься за детей, за мужа. У каждой семьи есть свое какое-нибудь горе, есть оно и у нас. Я не дворянка. Дед мой был простой крестьянин, отец торговал в Москве и тоже был простой человек. А у моего мужа родители знатные и богатые. Они не хотели, чтобы он женился на мне, но он ослушался, поссорился с ними, и вот они до сих пор не прощают нас. Это беспокоит мужа, волнует, держит в постоянной тревоге; он любит свою мать, очень любит. Ну, и я беспокоюсь. Душа болит.

Около избы Родиона уже стояли мужики и бабы и слушали. Подошел и Козов и остановился, потряхивая своей длинной, узкой бородкой. Подошли Лычковы, отец и сын.