Аннэ Фрейтаг
Счастье рядом

Оскар

Я пытаюсь дышать, но улыбка не дает мне этого делать. Нет, Оскар меня не отпускает. Он превращает ночь в день, а мои мысли становятся легкими как перышко. Желудок как комок свинца в моем животе, слезы стекают из уголков глаз. Я смеюсь. Очень громко. От смеха у меня трясутся руки, и я ошибаюсь четыре раза, прежде чем допечатываю ответ до конца.

Тесса ван Кампен:

ХАХАХАХАХАХАХХАХАХА! Я больше не могу!

Оскар Зальцман:

Да, ты смеешься, но мне было не так весело…

Тесса ван Кампен:

Что она сказала?

Оскар Зальцман:

Ничего. Она сбежала.

Я вытираю ладонями слезы со щек.

Тесса ван Кампен:

Сбежала?

Оскар Зальцман:

А что бы сделала ты на ее месте?

Об этом я не могу думать. Если бы в реальной жизни я была смелее, то, наверное, съехала бы. Представив это, у меня бегут мурашки по коже.

Оскар Зальцман:

Тесс?

Тот факт, что он называет меня Тесс, заставляет меня глупо расхохотаться. Боже, я погибла.

Оскар Зальцман:

Тесс, ты еще тут? Скажи, ты заснула? Ты просто не можешь заснуть на такой истории!

Тесса ван Кампен:

Нет, нет, нет, я не заснула.

Я замечталась. Витаю в облаках посреди ночи. О сне и речи быть не может.

Оскар Зальцман:

То есть ты бодрствуешь?

Тесса ван Кампен:

Сон как рукой сняло.

Посторонними мыслями и мурашками. На часах 4:12, уже поют птицы. Повсюду тишина, только внутри меня шум, и небо еще прячется в темноте. Пока весь мир спит, я с каждым предложением все глубже тону в Оскаре Зальцмане.

Оскар Зальцман:

Тесс?

Тесса ван Кампен:

М-м?

Оскар Зальцман:

О чем ты сейчас думаешь?

О тебе.

Тесса ван Кампен:

Совсем ни о чем.

Оскар Зальцман:

Врушка.

Улыбка крадется по моему лицу подобно вору.

Тесса ван Кампен:

Оскар, а чем закончилась история?

В то время, когда я пишу это, я задумываюсь, имею в виду сейчас его или нашу историю, но тут же отгоняю все мысли прочь.

Оскар Зальцман:

Этого я тебе не расскажу.

Если бы я могла загадать желание, то бы вернулась в прошлое и нашла его раньше. В моей голове картинка нас двоих. Прекрасная иллюзия, которая выглядит как настоящие воспоминания. Резкие, острые и несвязные. Моя грудь сжимается, словно я тем самым напомнила себе, что это реальная жизнь и мои дни сочтены.

Тесса ван Кампен:

Оскар, уже поздно. Мне нужно идти спать.

Оскар Зальцман:

Все в порядке?

Тесса ван Кампен:

Да, все в порядке.

Небольшая пауза подсказывает мне, что он мне не верит, и это еще одна причина считать его классным.

Оскар Зальцман:

Точно?

Тесса ван Кампен:

Точно.

Мой разум побеждает, и я благодарна ему за это.

Оскар Зальцман:

Окей. НО. Еще кое-что.

И в эту же секунду появляется новая заявка в друзья.

Оскар Зальцман:

В общем, думаю, тот факт, что я рассказал тебе личную историю «Сцена в душе в стиле сумасшедшего», делает нас друзьями.

Тесса ван Кампен:

Дай угадаю, ты рассказываешь ее всем девочкам при первой переписке.

Оскар Зальцман:

Ты с ума сошла?!

Тесса ван Кампен:

Значит, это не уловка?

Оскар Зальцман:

Эм-м. Нет.

Я хочу ответить, но вижу «Оскар Зальцман набирает сообщение» и снова ухмыляюсь.

Оскар Зальцман:

Если бы это было уловкой, она бы подействовала на тебя?

Боже, ты даже представить себе не можешь.

Тесса ван Кампен:

Я же говорила! Уловка! Эта история вообще настоящая?!

Оскар Зальцман:

Настоящая. К сожалению. А сейчас, Тесс. Прими. Наконец. Меня в друзья.

Это заставляет меня рассмеяться. Нет, с Оскаром я немного не рассчитала. С ним и этой дрожью. Я сижу и пялюсь в экран, улыбаясь, плача, и слезы на глазах превращают его слова в темные пятна. Я выбираю иллюзию. Жизнь в мыльном пузыре. И то, что, возможно, он скоро лопнет. Курсор движется к маленькой иконке, и с улыбкой на губах я принимаю заявку Оскара.

Оскар Зальцман:

НУ НАКОНЕЦ-ТО… И почему я не удивлен тому, что ты знаешь, как зацепить парня?

Тесса ван Кампен:

Приятных снов, Оскар.

Оскар Зальцман:

И тебе, Тесс. До скорого.

Я лежу в кровати и смотрю в окно. Большие наушники закрывают уши, а в голове вертится Соната для фортепиано № 14 Бетховена. Я ее неоднократно играла. Она мне всегда нравилась. Но в данный момент я являюсь этим музыкальным произведением. Оно как мгновение. Тяжелое. Легкое. Меланхоличное. Не жди я смерти, этот момент был бы совершенным. Другим. Я бы наслаждалась бабочками в животе. Чуждые мысли и странные ощущения не дают мне уснуть. Он был бы не горько-сладким, а просто сладким.

Я сажусь и смотрю в небо. Первые лучи солнца освещают зелень и приветствуют день, который для меня начался уже давно. В предрассветных сумерках я вижу улыбку Оскара и его лукавое выражение лица. Вижу, как он убирает светло-каштановые волосы со лба. Снова и снова. Я тону в этой анимированной картинке, которая хочет беспощадно замучить меня бесконечно повторяющимся изображением взгляда Оскара.

Но на самом деле эти пытки я бы с удовольствием терпела всю жизнь. И, пока опускаюсь обратно на кровать под шуршание мягких подушек, я не отпускаю Оскара из головы ни на секунду. Фортепиано убаюкивает меня, а небо окрашивается в мягкий оранжевый цвет, в то время как песни становятся все тяжелее, и в конце концов усталость побеждает. Но последнее, о чем я помню, – желание снова проснуться.

Абстинентный синдром

Еще одно утро. Хотя сейчас я могла бы уже быть мертва. Или быть уставшей. Но мой наркотик действует. Я здесь, и я проснулась. Словно во мне зажегся свет. Оскар зажег его. Он ослепляет меня, как и мои плохие мысли. Сегодня все по-другому. Первый раз за несколько месяцев, проснувшись, я подумала не о смерти. Не о ней и не об урне, которую должны доставить сегодня. Все это перестало иметь для меня смысл. А ведь еще вчера в это же время урна была для меня ключевым моментом. Сегодня им является Оскар. Все, о чем я думаю, – вчерашняя ночь. Часы, которые казались минутами. Я ищу рукой шампунь, пока теплая вода струится мне на голову, стекает по лицу, и одних лишь мыслей о его сообщениях достаточно, чтобы по рукам побежали мурашки. От приятной дрожи и кома в желудке улыбка растягивается на лице. Я намыливаю волосы и задаюсь вопросом, любит ли Оскар запах ванили. В конце концов, ваниль нравится не каждому. Подношу баночку к носу и вдыхаю. Ну, вроде бы аромат легкий, в любом случае Оскара я сегодня не встречу.

Переписываться с кем-то – это одно, и совсем другое – видеться вживую. Мне кажется, вчера мне удавалось быть собой только потому, что я его не видела. Потому что в переписке моего шрама не существует. Там нет смерти, только момент и слова. Я думаю, что была забавной. Надеюсь на это. И я смеялась. Имею в виду по-настоящему. До слез.

Я стою в нижнем белье перед шкафом и глупо улыбаюсь сама себе. Не будь я такой счастливой, была бы себе неприятна. Но желание представить то, как Оскар, стоя под душем, очень удивился появлению своей гостьи по обмену, сильнее несчетных попыток думать о чем-то другом. Эта картинка как надоедливая мелодия, от которой я не могу избавиться. С ухмылкой стягиваю летнее платье в цветочек с вешалки над головой и ныряю в темно-синюю джинсовую рубашку, чтобы не видеть свой шрам. Затем сажусь на кровать и смотрю в окно. На голубом небе светит солнце, словно грозы и не было. Нет ни облачка. Ничего, кроме бесконечной синевы. Оно такое голубое, как глаза Оскара. Я собираю волосы в высокий пучок, беру ноутбук и ложусь обратно.

Я в сотый раз нажимаю на фотографию профиля Оскара, когда в мою дверь стучат, и мама просовывает голову в комнату.

– Как хорошо, что ты уже проснулась, – говорит она, и я замечаю на ее лице облегчение, которое перетекает в улыбку, когда она видит, что я не только проснулась, но и уже одета. – А ты… ты нарядилась, – констатирует она. – Что за повод?

– Нет никакого повода, – говорю я, застигнутая врасплох.

Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Мама входит в комнату, с любопытством рассматривая меня, и садится на край кровати. За спиной у нее какой-то пакетик.

– Что бы это ни было, ты выглядишь прекрасно.

– Мама, это действительно просто так, – отвечаю я и быстро закрываю ноутбук, прежде чем она успеет увидеть, что я делаю. Она бы начала задавать вопросы, а у меня нет на них ответов.

– Ну, тогда… – говорит она и кладет руку мне на плечо, – я просто хотела посмотреть на тебя и отдать вот это.

– Что это?

– Подарок Лариссе на день рождения, – говорит она с серьезным видом. – Полагаю, ты ничего не купила?

– Нет.

Сказать честно, я совсем забыла о ее дне рождения. Потому что была слишком занята своей урной, паспортом донора и мечтами об Оскаре.

– Я так и подумала, – она пытается не повышать тон, но у нее не получается. Мама встает и снимает сумку с бельем для стирки с крючка. – Если тебе интересно, что ты ей даришь, то это футболка…

– Спасибо, – шепчу я и улыбаюсь.

– Я подумала, что ты захочешь хотя бы упаковать ее.

День медленно тянется, и мое настроение с каждой минутой становится все хуже. Я ничего не сделала. Только размышляла. И упаковала подарок Лариссы. Он выглядит так, будто сделан без любви, хотя я приложила усилия, ну, по крайней мере, она будет думать, что он от меня. Я на секунду вспоминаю выражение лица моей матери, когда она вошла в комнату. Ей бы очень хотелось, чтобы ее дочери нашли общий язык. Жили душа в душу. Как раньше. Мне бы тоже этого хотелось. Но это давно в прошлом, сейчас в моем сердце дыра, да и Ларисса иногда заставляет меня задуматься, есть ли у нее вообще душа.

Я сижу на крыше у своего окна и надеюсь получить сообщение от Оскара. Мой ноутбук лежит рядом как верный пес, и каждые две минуты я проверяю, не написал ли он чего-нибудь. Но он не пишет. Рассерженно захлопываю ноутбук и смотрю вниз на сад, где моя мать копается в клумбах, а моя сестра вместе со своим парнем барахтаются в бассейне. Лично для меня это выглядит как прелюдия, хотя откуда мне знать? Я сижу тут на солнышке. Присутствую, но не привлекаю внимание. С того момента, как научилась думать, это стало моим любимым занятием. Отдаленно и незаметно. Здесь я думаю, витаю в облаках, читаю и слушаю музыку. В данный момент играет As Good As Gone^[4] Энди Берроуза^[5]. В точку.

Может быть, я должна написать Оскару? Все-таки он написал мне вчера. Что, если он думает, что теперь моя очередь? Но я не могу ему написать. Я даже не знаю что. Что-нибудь вроде того, что я не могу думать ни о чем другом? Что ситуация с душем не выходит у меня из головы? Что я вижу его лицо в небе? И между делом добавлю, что скоро умру. Отличная идея. Факты не испарятся только оттого, что я их игнорирую. Они останутся. Мое долбаное сердце прекратит биться, а мои дебильные легкие уже сейчас отказывают, стоит лишь пройти пару ступенек. Доза обезболивающего препарата на прошлой неделе была увеличена уже в третий раз.

Перед глазами до сих пор стоит сочувствующее лицо доктора Майнфельдера. Я знаю, он ненавидит ситуации, когда не может ничего предпринять, но в конце всегда выигрывает смерть. У нее козырь в рукаве.

Бороться с всемогущим противником – значит постоянно быть побежденным. Я знаю, о чем говорю. Доктор Майнфельдер действительно пробовал найти выход. Но его просто нет. Я дошла до максимальной дозы «Арсенола». Он говорит, что увеличивать больше нельзя. Еще бо́льшая концентрация препарата будет вредить другим органам. Прежде всего почкам. Я спрашиваю себя, какая, в конце концов, разница, хотя, может быть, это даже и хорошо. Так они лучше сохранятся, если их кому-нибудь пересадят.

Теперь остается один вопрос: как мне выдержать эти последние недели, если нынешней дозы недостаточно. Я ненавижу острые головные боли, потоотделение и внезапные головокружения, кошмары и раздражительность. Но это лучше, чем чувствовать, как сердце, зажатое в тиски, постепенно расплющивается. Мои врачи уже несколько месяцев ищут решение. Я знаю его: умереть. Фармацевтическая промышленность, конечно, не заинтересована в этом. Она хочет сохранить мне жизнь. Если бы за это начисляли бонусы, у меня бы уже была платиновая карта. «Постоянный клиент». Я приношу им не только деньги, на мне также испытывают многочисленные неопробованные препараты. Позади целых четыре клинических исследования, в том числе «Арсенола».

Иногда я задумываюсь, действительно ли все эти таблетки сохраняют мне жизнь, или они лишь продлевают мои мучения? Между первым и вторым очень тонкая грань. Как будто телефон читает мои мысли, он напоминает мне принять лекарство. Я собираюсь встать, но краем глаза замечаю лицо матери в открытом окне и, вздрогнув, снимаю наушники.

– Ты меня до смерти напугала! – фыркаю я.

– Я не хотела, дорогая, – говорит она спокойно и протягивает мне баночку с лекарством и стакан воды. – Я постучала два раза, но ты не слышала.

Молча беру шесть таблеток и большим глотком отправляю их внутрь. Сейчас я уже могу проглотить все. Мой рекорд – двенадцать зараз. Это было три месяца назад в больнице, и парень, который лежал со мной в одной палате, пошутил, что однажды я осчастливлю какого-нибудь мужчину. Да, точно. Чушь! Думая об этом, в голове всплывает Оскар с широкой ухмылкой.

– Тебе нужно еще что-нибудь, милая?

– Что, прости? – мой голос звучит так, как будто меня за чем-то застукали.

– Я лишь спросила, не нужно ли тебе еще чего-нибудь.

– А, нет, спасибо, ничего не нужно.

– Хорошо, – говорит она, улыбаясь. – Спустишься через час на ужин?

– А папа будет?

Я сама не поняла, зачем спросила это.

– Нет, ему придется задержаться на работе, – отвечает она, вздыхая. – Дело Петерсена.

– Было и так понятно…

Дело Петерсена тянется уже без малого два года, и его никак не закроют. Профессор доктор Хартмут Петерсен был уличен в растрате денежных средств в размере нескольких миллионов и в уклонении от уплаты налогов. Предположительно, на законных основаниях. Но кто-то должен представлять интересы Петерсена в суде. Жаль, что этим кем-то оказался мой отец. При хорошем раскладе у меня осталось всего пара недель, а он проведет их с Хартмутом Петерсеном. Но с другой стороны, что он может сделать? Отказаться от дела и целыми днями сидеть рядом со мной? Я люблю своего отца, честно, но иногда у меня возникают эти ужасные картинки в голове: он и я вместе пытаемся прочувствовать тишину. Но как бы там ни было, дело Петерсена словно красная тряпка для моей матери и словно дальний родственник для меня. Тот, о ком все плохо отзываются, но никогда его не видели. Как, например, мерзкий дядя Фред с пристрастием к молодым девочкам. Тот, кого никто не выносит, однако терпят, потому что он богат и рано или поздно умрет. Чего не сделаешь ради денег.

Иногда мне становится интересно, оплачивает ли Петерсен работу моего отца ворованными деньгами, но, когда я начинаю об этом думать, понимаю, что лучше не знать об этом. Он заботится о нас. Я имею в виду отца. На деньги своих клиентов он купил нам этот дом, бассейн и мой рояль. Благодаря ему мама все время находилась рядом с нами и заботилась о нас. Ларисса и я были ее работой. И скоро она перейдет на полставки.

Новости

Еда создает чувство тяжести в желудке. Она будто плавает в море из странных ощущений. Я думаю об Оскаре, и мои внутренности сжимаются. Как будто кто-то сдавливает их двумя руками как комок теста. Мои легкие протестуют, когда я вылезаю в окно, голыми ногами чувствуя исходящее от крыши тепло, облокачиваюсь на стену дома и ставлю ноутбук на живот.

Позавчера я еще была собой. Фанатик контроля с дыркой в сердце. А сейчас я сталкер. Оскар и его профиль – мои жертвы. Это мое новое хобби, жаль, что не единственное. Тессе, которой я была позавчера, стало бы стыдно. Но той Тессы больше нет. Она оставила одну лишь табличку с надписью: «Я НЕ ВЕРНУСЬ, НЕ ИЩИТЕ!» Во мне проснулись незнакомые раньше чувства, они переполняют меня, и я в который раз прокручиваю ленту Оскара. Вау! Резко поднимаюсь. Три новых фотографии! Я нажимаю на первую, и при виде его голубых глаз мое сердце замирает.

Он был на озере. С друзьями. С девочками, у которых нет срока годности. Он был на природе. А я? Уютно, по-домашнему обустроилась в его профиле в «Фейсбуке». Господи, я просто смешна. Я рассматриваю фотографию. Его смех на фотографии заразителен. Он выглядит непринужденно и свободно, смеется всем телом. Безоблачное небо на заднем плане бесконечно-голубое, но глаза Оскара еще более голубые. Он быстро загорает. Я рассматриваю его шею, кадык и широкие плечи. Всего один день на солнце, а его кожа уже выглядит как талая карамель. Ему идет такой цвет. Хотя, наверное, он понравился бы мне и усталым, и с черными кругами под глазами. Мне смешно над самой собой.

Только сейчас я заметила, что помимо Оскара на фотографии есть еще другие люди. Парень с короткими темными волосами, широкой ухмылкой и карими глазами. Они такие темные, что при ярком солнечном свете едва ли заметны зрачки. Его рука лежит у Оскара на шее. Они друзья. Может быть, даже лучшие. Я провожу курсором по фото, и всплывает отметка. Так, широкая ухмылка принадлежит Моритцу Риммеру. Но кто эти три девчонки, стоящие рядом с ними, остается загадкой. Ни одна из них не отмечена. Все, что я знаю, – они блондинки. И размытые – это что касается разрешения. На самом деле, они определенно модели Victoria’s Secret. Я ближе нагибаюсь к экрану, но могу разглядеть только то, что они смеются. Ничего больше.

Прекрасно. С другой стороны, наверное, это даже лучше – не знать, как выглядят девчонки, с которыми Оскар проводит свободное время. Меня это, в конце концов, не касается. Он может делать все, что захочет. Мне все равно. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь игнорировать нарисованные моей фантазией лица подруг Оскара, пока, скрипя зубами, перелистываю фотографию. Внезапно мне становится нечем дышать. Я с открытым ртом пялюсь на фото передо мной и вижу, как мои мечты рушатся словно карточный домик. Как кто-то может выглядеть настолько здорово? При виде его по телу проходит приятная дрожь. Оскар выходит из воды и прикрывает рукой лицо от слепящего солнца. Поверхность воды мерцает зеленым и бросает блики на его кожу. Пряди волос падают на лоб, капли воды блестят на его теле. Я сглатываю слюну. Пресс Оскара напряжен и четко прослеживается под кожей. Я пытаюсь прекратить смотреть, но не могу оторваться. Пару секунд просто сижу и рассматриваю его, а затем встряхиваю головой и заставляю себя перелистнуть фотографию.

А там они. Четкие лица, которые были размыты. В этот момент мне становится ясно, что моя фантазия абсолютно безнадежна. Три девчонки наигранно сложили губы уточкой и смотрят вызывающе-соблазнительно в камеру. «Господи, как дешево», – думаю я, оценивая их, и одновременно задаюсь вопросом, что, черт возьми, со мной не так. На меня это не похоже. Ни подобные мысли, ни ненависть. Я на мгновение закрываю глаза, делаю глубокий вдох и открываю их обратно. Ну, серьезно, кто ходит на пляж накрашенной? И что это, простите, за прически? Пф-ф. Могу себе представить, кому принадлежат эти губы уточкой. Только я, находясь в ярости, хотела захлопнуть ноутбук, как вдруг рядом во вкладке «Сообщения» всплывает одно новое. Я вздрагиваю. Это от него.

Оскар Зальцман:

Я сегодня весь день был на озере и ждал от тебя сообщения. А ты? Чем занималась?

Пару секунд я пялюсь в монитор, но затем читаю текст, и с каждым словом уголки рта поднимаются все выше.

Оскар Зальцман:

Ты тут?

Тесса ван Кампен:

Да, тут. Я думала о тебе.

Оскар Зальцман:

Я надеюсь. Другой ответ был бы неправдой.

Мое сердце колотится, но не болит. Ничего не болит. Ненависть испарилась. Я – это снова я. Только в виде куска ваты.

Тесса ван Кампен:

Неправдой? Почему неправдой?

Оскар Зальцман:

Без шансов, Тесс, я отказываюсь озвучивать очевидное.

«Снова Тесс», – думаю я и вздыхаю.

Тесса ван Кампен:

Будь уверен, это правда. Больше чем правда.

Оскар Зальцман:

Приятно слышать.

Я читаю надпись «Оскар Зальцман набирает сообщение» и замечаю сама, как начинаю от души улыбаться. Что я вообще делаю? Мой разум просыпается, но ватная оболочка изолирует меня от него и поглощает предупреждающие сигналы.

Оскар Зальцман:

Я еще кое-что запланировал на сегодня. С тобой.

Простите? Что?! Я вскакиваю и ударяюсь локтем о подоконник.

Оскар Зальцман:

Тесс?

Тесса ван Кампен:

Со мной?

Оскар Зальцман:

Да, с тобой.

Я не знаю, это сон становится реальностью или я сейчас упаду в обморок.

Тесса ван Кампен:

Хорошо, и что же это?

Любопытство заставляет меня нажать на Enter и наполняет каждую мышцу в моем теле мучительным ожиданием.

Оскар Зальцман:

Увидишь. Я буду у тебя через полчаса.

Знаю, нужно написать ему, что так не пойдет, но я не могу. Я не смогу справиться с ложью, потому что очень хочу его увидеть. Хочу, чтобы он был настолько близко, что я смогла бы вдохнуть его запах: эта незабываемая комбинация из его тепла и свежести постельного белья, которое сушится на утреннем воздухе. Я просто хочу увидеть его и утонуть в глубине его глаз.

Оскар Зальцман:

Поверь, тебе понравится.

Я и не сомневаюсь.

Оскар Зальцман:

До скорого.

Я вся в поту стою у шкафа. И удивительным образом это не связано с «Арсенолом». Летнее платье и джинсовая рубашка брошены на пол. Я в растерянности смотрю на свои шмотки. Но ведь не может быть, чтобы мне нечего было надеть? Вытаскиваю несколько платьев, бросаю их на кровать, меряю одно за другим, но останавливаюсь в итоге на голубых джинсах. И что я, простите, должна надеть наверх? У меня, на самом деле, много блузок, рубашек и футболок, но ни одна из них мне не нравится. Дело в том, что вся моя коллекция футболок кричит либо «Я скучная», либо «Я маленький ребенок».

Я иду в коридор, мимо ванной и захожу в комнату Лариссы. Если не найду ничего у нее, то просто забаррикадируюсь в своей комнате и больше никогда из нее не выйду. Я хочу постучать, но дверь открыта настежь. Лариссы нет. В комнате темно, шторы задернуты. Быстренько осматриваюсь и в сумеречном свете замечаю, что она сделала перестановку. Кровать теперь стоит у окна, постер висит над письменным столом, и появился пустой комод, который я еще не видела. Я не была в ее комнате целую вечность, к тому же мы с Лариссой избегаем друг друга уже несколько лет. Не знаю точно, когда это началось, но, когда общаемся, мы будто говорим на разных языках. А в конце всегда ссоримся.

Прохожу и осторожно открываю дверцу шкафа. Дерево предательски скрипит, и я оглядываюсь убедиться, не вошел ли кто в комнату. Боже, я такая трусиха. Качая головой, вытаскиваю пару футболок, но у них слишком большой вырез. Это было ожидаемо. Во-первых, у Лариссы нет шрама, а во-вторых, есть грудь. У меня нет ничего, что можно было бы подчеркнуть. Вздох разочарования прерывает тишину. Я отодвигаю пару кофт и нахожу темно-синюю блузку с кружевной отделкой. Она закрытая, узкого кроя и достаточно скучная. Так, во всяком случае, считает Ларисса. Возможно, поэтому я ни разу не видела ее на ней.

Была не была, тем более кружево – это то, чего нет на моих футболках. Я закрываю шкаф и смываюсь из комнаты. И только сейчас замечаю две ярко-красные вишенки на правой груди. Пофиг. Она лучше, чем мои шмотки.

Я иду со стучащим сердцем в ванную, пытаясь игнорировать, что все вокруг движется слишком медленно. Беспокойство заставляет мое сердце неровно биться, кончики пальцев покалывает, словно они вот-вот онемеют. Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, а затем иду дальше. Все кружится, я толком ничего не вижу, и свет от лампы в коридоре размазывается по стене с каждым шагом все больше.

У меня часто кружится голова, но нарушения зрения, слава Богу, нечастые. Обычно я боюсь их. Но не сегодня. Сегодня мой мозг слишком занят картинками и надеждами, которых у меня не должно быть. Я еще раз расчесываю волосы, подкрашиваю глаза тушью и наношу блеск на губы. Трясущимися руками беру духи, брызгаю ими на волосы и на футболку Лариссы. Еще пару минут, и я увижу Оскара. Он будет со мной каждое мгновение. Последний раз смотрюсь в зеркало. Несмотря на панику, я хорошо выгляжу. Окей. Я готова.

Звонок в дверь. Я слышала его столько раз, но никогда он на меня так не действовал. Бросаю телефон в сумку и сломя голову выбегаю из комнаты. Звонят второй раз, и я слышу шаги мамы. О нет! Я ничего ей не сказала, возилась с футболками и совсем забыла. Она приближается к входной двери, и я слышу, как она что-то бормочет, а затем слышится голос сестры. Пожалуйста, нет. Хоть бы они не встали там вдвоем. Я накидываю полосатую ветровку и максимально быстро сбегаю по лестнице, но все равно не успеваю. Дверь открывается.

– Оскар! – удивленно говорит моя мать. – Вот это сюрприз. – Я слышу ее смех. – Хочешь зайти?

– Нет, спасибо, я зашел за Тессой.

Услышав его голос, я чувствую, как по позвоночнику пробежали мурашки.

– За Тессой? – спрашивает Ларисса необычно резко.

– Да, за Тессой, – спокойно отвечает он. Я поворачиваю за угол и, когда наши взгляды встречаются, чувствую, словно меня ударили в живот. – А вот и она.

Я смотрю на него. Хочу отвести взгляд, но не могу. На нем темно-синие джинсы, скромная белая футболка без принтов и лукавая улыбка. Которую я чувствую всем телом. Его волосы до сих пор влажные. Может быть, после озера. Или он их только что помыл, и времени, занявшего путь до моего дома, не хватило, чтобы они высохли. Я стою перед ним, а Оскар улыбается и смотрит так пристально в мои глаза, что кажется, смотрит мне прямо в душу. Я хочу что-нибудь сказать, но слишком занята разглядыванием. Как будто хочу запомнить каждую маленькую деталь на его лице. Будто я смогла бы навсегда сохранить этот момент.

– Ты… ты идешь гулять? – спрашивает меня мама. Мне даже не надо смотреть на нее, чтобы понять, насколько она в замешательстве.

– Да, – отвечаю я и напряженно сглатываю слюну. Я стараюсь спокойно дышать, но быстрые, неровные выбросы воздуха, которые издают мои легкие, выдают меня. Это знак для Лариссы. Она нервно качает головой и исчезает в гостиной.

– И куда вы пойдете? – спрашивает мать, и я распознаю в ее голосе наряду с любопытством еще и радость.

– Этого я пока не могу вам сказать… – загадочно отвечает Оскар. – Это сюрприз. – Он смотрит на мою мать. – Но вы знаете это место, мы говорили о нем вчера вечером за ужином.

– За ужином? – спрашиваю я. – Когда?

– Пока ты переодевалась…

Большое спасибо. Я вспоминаю, как подавилась этим дурацким хлебом.

– А-а! – восторженно вскрикивает мама, и я вздрагиваю. – Нет, правда?

– Именно, – отвечает Оскар с кривой улыбкой на лице.

– Ну, тогда вам действительно уже пора идти.

Я смотрю то на маму, то на Оскара. Оба они ухмыляются как сообщники.

– По окончании я привезу Тессу обратно домой, – успокаивает маму Оскар, и в этот момент на ее лице, кажется, наконец появляется облегчение. Оскар делает шаг в сторону и показывает мне на выход. – Пойдем, Тесс, давай сбежим.