Анна Семироль
Одержизнь

Обугленные мёртвые стены. Выбитое окно. Остов опрокинутого стола, обгоревшие остатки кухонных полок. Хрустят под ногами осколки стекла. И – Жиль готов поклясться! – звякает в коридоре фарфоровый бубенчик.

– Конничива^[1], Кей-тян, – шепчет Жиль Бойер и вежливо кланяется.

А когда поднимает голову, перед ним на грязном подоконнике стоит маленькая жёлтая чашка. Жиль тянется к ней ободранными в кровь пальцами, бережно берёт и прячет в ладонях. И краем глаза замечает движение в осколке стекла под ногами. Тень улыбки.

– Домо аригато^[2]…

Бубенчик звенит этажом ниже. Жиль присаживается на подоконник, дышит теплом на чашку в ладонях. Закрывает глаза и пытается вспомнить эту маленькую кухню год назад. Низенький стол у стены, крытую посудную полку над жестяной раковиной, тумбу, в которой хранились нехитрые запасы продуктов. Горелый запах от стен мешает, возвращает в реальность. Он грустно качает головой, оглядывается по сторонам, ища взглядом тряпку или верёвку. Может, что-то сохранилось в спальне, но под ногами пол ходит ходуном, и передвигаться по квартире опасно. Жиль стаскивает свитер, отрывает широкую полосу ткани от рубашки, обвязывает чашку и крепит себе на спину, пропустив импровизированную перевязь через плечо.

– Кей-тян, ты меня не проводишь? – просит он. – Если честно, я ужасно боюсь спускаться.

Бубенец звякает за правым плечом. Жиль улыбается и приступает к долгому спуску вниз. На этот раз ему ни капли не страшно. Он точно знает, что доберётся до первого этажа в целости и сохранности. Потому что с ним Кейко Дарэ Ка и жёлтая чашка.

II
Горевестница

– Где ты был?

Ей очень хочется кричать. Хоть раз в жизни устроить настоящую истерику, но она держит себя в руках. Нельзя. Ксавье как-то сказал, что доверие подростка – стекло. Бьётся безвозвратно. Склеить можно, но трещины будут бросаться в глаза, исчезнет прозрачность.

– Жиль, пожалуйста…

– Я дома, ну чего ты?

И улыбается. Глаза довольные, в волосах цементная пыль, свитер безнадёжно испорчен, мешковатые штаны на коленях изорваны в клочья. В исцарапанных руках мальчишка бережно держит маленький свёрток.

– Тебя избили? – тихо спрашивает Вероника, присаживаясь в кресло.

– Не! Ты прости, что я задержался, Веро. Я сейчас вымоюсь и вернусь, хорошо?

Он бережно кладёт на стол маленький свёрток и убегает на второй этаж, оставляя на полу грязные следы. Вероника разворачивает тряпицу и с недоумением рассматривает жёлтую чайную чашку. Чашка не новая, пыльная, с сеткой трещин внутри и покрытым копотью боком.

«Что это? Зачем? Где его носило до позднего вечера? – с тоской глядя на чашку, думает Вероника. – Чем он живёт там, за порогом дома? Что с ним происходит? Мой самый родной человек страшно далеко от меня, даже когда я касаюсь его. Так быть не должно. Но как это изменить?»

Она проходит на кухню, щёлкает выключателем, ставит на электроплиту старенький чайник с эбонитовой ручкой. Достаёт из холодильника сыр, замороженные овощи, варёную курицу. Можно было бы разбудить Ганну и попросить приготовить Жилю ужин, но сейчас ей хочется это сделать самой. Мама Вероники никогда не готовила сама, всё доверяла слугам. Но юная мадам Каро, привязанная к няньке Ганне как к единственной в новой семье по-настоящему родной душе, привыкла много времени проводить на кухне. Так и переняла постепенно нянюшкины кулинарные хитрости.

Пять минут спустя в кухню заглядывает Жиль, привлечённый шкворчанием сковороды и запахом еды. Мокрые волосы встрёпаны полотенцем, одет парнишка в старые пижамные штаны.

– А что тут готовится? – любопытствует Жиль и косится в сторону электроплиты.

– Ужин для голодного братика, – весело откликается Вероника. – Скорее за стол!

Жиль послушно усаживается, ставит перед собой жёлтую чашку. Смотрит на неё как одурманенный, по лицу блуждает улыбка. Вероника перекладывает в тарелку курицу и жареные овощи с сырной корочкой, несёт еду на стол. Садится напротив, подпирает щёку ладонью:

– Что это за артефакт, расскажешь?

– Артефакт? – переспрашивает Жиль, быстро расправляясь с пищей.

– Ну… старая вещь, – поясняет Вероника.

Мальчишка бережно проводит по ободку чашки пальцами, задерживает руку над ней.

– Это очень дорогая вещь. Не такая уж она и старая, но очень ценная. Веро, если бы ты знала, куда я за ней лазил! Я расскажу, если ты обещаешь меня после этого не бить.

Его глаза сияют таким восторгом, что сестра торопливо кивает.

– В Третьем круге есть здание, которое пожрал лёд. Заброшенное, всех оттуда переселили. Веро, я залез на самый верх, туда, где всё разрушено! Прости за испорченные шмотки, но… я должен был однажды это сделать. Я несколько раз пытался, и сегодня получилось! – Он вглядывается в лицо Вероники, и его ликование сменяется растерянностью: – Что?

Вместо ответа она тянется через стол, берёт брата за руку, разглядывает покрывающие кожу ссадины. Встаёт, обходит вокруг, рассматривает его спину. Обнимает за плечи, целует над ухом.

– Жиль, ты весь ободранный. Даже поясница. Милый, мне так хотелось бы за тебя порадоваться, но я с трудом удерживаюсь от слёз. Мне страшно думать о том, чем это могло закончиться. Мой храбрый, ловкий, отважный… зачем ты так рисковал? Стоила бы эта чашка твоей жизни?

– Стоила, – отвечает он уверенно.

Вероника задумчиво перебирает мокрые пряди его волос. Что значит для него эта чашка? Он бы не полез ради трофея туда, где всё может рухнуть в любой момент. И на спор не стал бы. И если пытался не раз…

– Жиль. Чья это вещь?

Брат оборачивается, ловит её взгляд. И Вероника по выражению его лица уже знает, что сейчас услышит.

– Акеми. Она очень любит эту чашку. Веро, я точно знал, что найду её там. Она в огне уцелела и при обрушении крыши тоже…

Молодая женщина вздыхает и отходит к плите. Выключает конфорку под посвистывающим чайником, снимает его, перехватив ручку кухонным полотенцем. «Надо что-то сказать, обязательно надо. Слова, нужные слова, где же вы? – лихорадочно бьётся в голове. – Это мой родной человек, ему нужна поддержка, он ждёт от меня одобрения, но я не могу! Это сильнее меня, я не хочу лицемерить и лгать!»

– Чай будешь? – спрашивает она, не поворачиваясь.

Ответа нет. Лишь тихо цокают по фарфоровой тарелке зубцы вилки. Вероника стоит, держа на весу чайник, смотрит, как завитушки белёсого пара покидают изогнутый носик. В детстве они с братом любили зимой выносить чайник на крыльцо и наблюдать за паром. Веронике чудились в нём и восточные джинны, и жутковатые многоголовые змеи, и оперение сказочных птиц. Жиль был совсем мал и верил всему, что рассказывала сестра.

– А помнишь джинна, который насылал на нас из чайника плохие сны?

– Помню. Он поселялся там, когда родители ссорились, – отвечает Жиль с грустинкой. И добавляет: – Веро, я понимаю. Ты не обязана её любить.

Чайник опускается на металлическую подставку. Вероника пожимает плечами. «Ты прав. И тебе от этого плохо», – печально думает она. Лёгким ветерком на затылке ерошит волосы: это Жиль подкрался сзади и подул. Веро быстро опускает руки вдоль туловища, но поздно: брат пробегает пальцами по её рёбрам, щекочет.

– Ой, перестань-перестань! – шепчет она, пытаясь вырваться из его рук. – Прекрати, я сейчас завизжу! Амелию разбудим!

– Улыбнись – и я перестану, – просит Жиль.

Ей всё же удаётся вывернуться и отпрыгнуть в сторону. Вероника переводит дыхание, поправляет растрёпанные волосы. Улыбается – светло и уютно, как и хотел Жиль.

– Ты точно на меня не дуешься? – спрашивает он.

– О, да я отомщу! Я тебе крошек в кровать насыплю! – пафосно воздевает руки молодая женщина. – Или в туалете запру!

Жиль с усмешкой тычет ей пальцем в макушку:

– Какая же ты маленькая…

– Это просто ты высокий вырос, – возражает Вероника и смущённо добавляет: – И я никак к этому не привыкну.

– Ты меня простишь за свитер, штаны и рубашку? – виновато спрашивает брат.

– Конечно, подлиза… Что? Ты и рубашку порвал?! Жиль, нам завтра к Роберам на обед, а на тебе вещи просто не живут! Рубашка была одна из лучших папиных, – сокрушается молодая женщина. – Так. Быстро в кладовую, будем искать тебе хоть что-то, кроме этих пижамных штанов!

Пока Вероника энергично двигает тюки с тряпьём, Жиль сидит на стремянке в глубоком унынии.

– Ну вот что не так? – не выдерживает сестра, вороша очередной мешок с отцовскими вещами.

– Думаю о завтрашнем обеде. Тухляк.

– Прекрати ругаться! – строго сдвинув к переносице светлые брови, распоряжается Вероника. – Веди себя по статусу, юный Бойер!

– Что – и дома?! Веро, ну…

Она яростно швыряет в него отцовским жакетом и обещает:

– Ещё одно уличное словцо – и по губам! Ты когда-нибудь слышал, чтобы Ксавье так ругался?

Жиль закидывает руки на перекладину над головой, повисает на стремянке.

– Веро, Учитель – человек Бога. А я в какой только жопе не…

– Жиль!!! – рычит сестра. – Услышу хоть что-то подобное в гостях – запру дома и заставлю учить стихи классиков!

– Вот и буду молчать! – отрезает подросток и вскипает: – Думаешь, мне охота идти туда, где все только едят, пьют, натянуто улыбаются? Тебе самой-то уютно там? Легко поддерживать разговоры о том, какое милое колечко у одной дуры, красивая причёска у другой и какой божественный суп сварила служанка третьей? Лицо потом не болит столько времени улыбку держать?

С охапкой вещей в руках Веро подходит к стремянке, смотрит на брата снизу вверх. Внешне спокойная, но Жиль точно знает, что она может долго терпеть, а потом залепить такую затрещину, что в ушах звенеть будет.

– Значит, так, – коротко выдохнув, произносит Вероника. – Первое: я от улыбки не переломлюсь. Второе: ради моей маленькой семьи я буду часами выслушивать о причёсках и кольцах. И третье: это Ядро, Жиль. Если ты не выходишь в люди, не общаешься – ты никто. Слезай. Иди в комнату и меряй вещи.

Он повинуется, бурча под нос:

– Я тут куда большее никто.

– Да конечно! Ты хоть раз попробуй вжиться в этот круг, брат!

Вероника суёт ему в руки вещи, закидывает за плечо растрёпанные волосы.

– Учись общаться с теми, с кем тебе предстоит работать. Будешь строить из себя чужака – всю жизнь им и пробудешь! – заканчивает она строго и выпроваживает брата из кладовки.

Он возвращается в свою комнату и швыряет ворох одежды на диван. Подходит к окну, в сердцах распахивает его, впуская в спальню вечернюю прохладу. В саду шумит молодой листвой ветер, и если закрыть глаза, чудится, что где-то рядом море.

«Если бы не Веро, никаким чёртом бы меня сюда не заманили, – думает Жиль. – Здесь тоскливо. Отвратительно. Тебя щупают глазами, оценивают, обнюхивают, как крысы, готовые укусить. Права Акеми – это мерзкое место. Я не хочу быть здесь. Лучше голодать и не знать, где заночуешь, но быть свободным. Но здесь моя Вероника. И малявка, которая мне дорога. И ради них я должен… Я должен. Сколько я тут выдержу? Не знаю. Но пока силы есть и я помню, ради кого я тут, – я должен своей семье. Веро в этом права».

Он бросает взгляд на сваленные на диване вещи, и на губах появляется хитрая улыбка.

– А вот носить то, что мне вздумается, мне никто не запретит, – повеселевшим голосом говорит сам себе Жиль. – Папе эти шмотки уже не нужны, и никто не мешает мне их поменять на рынке. Тем более что они мне велики и не по росту.

Мальчишка сворачивает пару рубашек и брюк, заталкивает их в сумку, с которой ездит в Университет. Берёт с прикроватного столика будильник, заводит его на шесть. Садится за письменный стол, старательно выводит что-то на клочке бумаги, перечитывает написанное, решительно кивает и на цыпочках выходит в коридор. У спальни Вероники Жиль останавливается и осторожно подсовывает бумажку под дверь. Тут же полоска света, пробивающаяся из-под двери, тускнеет, и на пороге появляется Вероника в ночной сорочке. Она ловко хватает Жиля за руку, обнимает.

– Я тоже тебя люблю, братик, – улыбается она. – Но ругаться не разрешаю!

– Я и не собираюсь, – бормочет слегка придушенный Жиль и про себя добавляет: «Вот прям сейчас – не собираюсь».

Пожелав друг другу доброй ночи, брат и сестра Бойер расходятся. Жиль прихватывает из своей комнаты одеяло, подушку и будильник и поднимается на чердак. Здесь приятно пахнет сухими травами и слышно, как дышат во сне деревья в саду. Он устраивается в сломанном кресле, завернувшись в одеяло, и проваливается в зыбкий тревожный сон, в котором бесконечно падает со стола жёлтая чашка и летит двенадцать этажей вниз…

– Откуда элитарские шмотки спёр, а, дружок?

Хитроглазый невысокий меняла с ухмылкой косится на Жиля, перебирает разложенные перед ним на ящике вещи. Поглядывает на его белёсый от цементной пыли свитер, украшенный дырами с кулак, и рваные штаны, сквозь прорехи которых видны стёсанные колени.

– Спёр бы – не принёс бы сам. Не дурак. Берёшь?

– А беру! – решительно кивает меняла. – Тебе что надо-то?

– Свитер. Куртку лёгкую с капюшоном. Водолазку, – перечисляет Жиль. – Две пары штанов. Одни покороче, чтобы за велосипед не цеплялись, вторые… не, вместо вторых комбинезон. Вон тот, буро-зелёный.

Продавец выкладывает перед Жилем подобранную одежду, тот прикладывает вещи к себе, широко улыбается. Забирает две пары штанов, уходит за наспех установленную ширму мерять. Возвращается довольный, по пути выхватывает из кучи вещей безразмерную футболку:

– Тоже беру. В расчёте?

Меняла сгребает принесённые Жилем отцовские вещи, демонстративно рассматривает их по одной ещё раз. Жиль равнодушно заталкивает в сумку бóльшую часть вещей, сбрасывает старый свитер, надевает водолазку и куртку. Замечает, что на него глазеет продавщица кукурузных лепёшек и сладкого кипятка, накидывает на голову капюшон и идёт на выход с рынка Третьего круга, толкая перед собой велосипед. Прошлый год научил его бояться быть узнанным.

«Ладно ещё, когда натворил что-то и тебя полиция ловит, – думает Жиль, пробираясь между людьми, меняющими вещи и купоны на еду и наоборот. – Но когда тебя начинают хватать за руки незнакомцы и требовать чуда…»

Задетая неосторожным прохожим, с колченогого стола перед Жилем падает пластиковая коробка с початками варёной кукурузы. Парнишка ловко подхватывает её у самой земли и тут же получает оплеуху и пронзительный женский вопль:

– А ну верни, вор!

Он молча ставит контейнер на прилавок, уворачивается от второй затрещины. Торговка орёт, призывая на голову Жиля всяческие несчастья, а он проталкивается сквозь толпу дальше. Улыбается: не хватает ему этой суеты, жуликоватых менял, визгливых тёток, у которых уличные мальчишки считаются исчадьями преисподней. «Дура, – ухмыляется Жиль. – Захоти я что-нибудь украсть – ты бы и не заметила. А как спас твой товар – так вор. И всё равно ты честнее многих из тех в Ядре, кого я знаю».

Часы на стене между секторами позади рынка показывают девять. Жиль прикидывает: на дорогу от дома до Третьего круга он потратил два часа. Не особенно и спешил. Если сделать небольшой крюк и покрутить педали побыстрее, в Ядре он будет самое позднее в полдень. Как раз хватит времени привести себя в порядок и в очередной раз повиниться перед Вероникой за отсутствие.

«А потом в гости», – вздыхает Жиль.

На выходе с рынка он садится на велосипед и едет к КПП между секторами. Оттуда по прямой к воротам Второго круга. Дорога хорошая, ни кочек, ни выбоин. Бетон надёжен и гладок, тут можно и разогнаться, не боясь, что от старенького велосипеда что-то отвалится. Жиль отпускает руль, раскидывает руки в стороны, прикрывает глаза. Дорога впереди свободна, можно несколько секунд насладиться ощущением полёта. Словно нет незримых поводков, условностей, обязанностей… Чистый восторг. Амелия чувствует то же самое – и это удивительно роднит их с Жилем.

«Хорошо тебе, малышка, – думает он. – Ты пока абсолютно свободна».

От ворот КПП мальчишка едет по берегу Орба, минуя Собор, затем городской парк. Дорога раздваивается, Жиль проезжает поворот на жилой квартал, держится стены, разделяющей Второй и Третий круги. Лёгкость и ощущение свободы покидают его, уступая место нарастающей тоске и тревоге. Так происходит всякий раз, когда он приближается к городской тюрьме.

Тюремная ограда кажется бесконечной. Удивительно, каким отвратительным может быть самое крупное здание в Азиле. Или Ось всё же больше?

«Обе дрянь», – ставит точку в размышлениях Жиль.

У тюремных ворот он спешивается, подходит к окошку пропускного пункта, стучит.

– Опять ты? – скучно спрашивает пожилой охранник, завидев мальчишку.

Жиль молчит, старается не показывать раздражения. Знает, что ему скажут дальше. Но всякий раз надеется ошибиться.

– Посещения Акеми Дарэ Ка запрещены, – зевает охранник. – Если ты её родственник – пиши прошение на имя начальника тюрьмы в соцслужбе. И если ты забыл, то передачи не от родственников тоже запрещены. Иди уже отсюда!

Подросток отходит от ворот, пробегает метров тридцать вдоль ограды, переходит дорогу, останавливается на обочине и встаёт лицом к зданию тюрьмы. Восточное крыло, четвёртый этаж – это всё, что ему удалось выяснить о том, где содержат Акеми. Иногда охрана бывает благосклонна к светловолосому пареньку, который приходит к воротам вот уже двести семьдесят третий день.

– Акеми! – кричит Жиль так громко, как может. – Акеми, я здесь!

В ладони круглое зеркальце, утащенное ещё осенью из комода Вероники. Он вскидывает руку, ловит солнечный луч и отражает его в сторону узких окон четвёртого этажа тюрьмы.

– Акеми!

Солнечный зайчик мечется от одного запылённого стекла к другому, направлять его так трудно. Ещё труднее ровно удерживать зеркало больше двух минут. Медленно-медленно поворачивать кисть руки, ведя пятнышком света по окнам…

– Акеми!

Вероятно, она и не слышит, если окно закрыто. Отсюда не видно, есть ли там форточки. Стёкла могут быть такими толстыми и грязными, что отражённый лучик солнца может и не проникнуть внутрь. А охранник мог соврать, и её камера вовсе не здесь.

– Акеми!..

Голос срывается, бессильно опускается рука, держащая зеркальце. «Прекрати! – приказывает себе Жиль. – Всё не так! Она слышит меня, она видит моё солнце. Она знает, что я её жду. И не смей даже думать иначе!» Медленно бредёт через дорогу обратно.

– Я завтра приду, – обещает Жиль Бойер тюремной ограде. – Как всегда.

Он кладёт обе ладони на бетонную стену, с силой толкает, ощущая ладонями и кончиками пальцев каждую выемку и шероховатость. Маленький ритуал, всплеск отчаяния и чего-то вроде надежды. Плевок в пыль у ворот как завершение.

– Что, Акеми мама гулять не пускает? – ехидно несётся вслед. – Или муженёк под бок подгрёб?

До поворота Жиль идёт, гордо распрямив спину и не оборачиваясь. И лишь свернув за угол, бросает велосипед, садится на обочину и закрывает лицо ладонями:

– Китаи шимасу^[3]…

Лёгкий ветер обдувает ему затылок. Будто кто-то поглаживает. Кто-то, по чьим прикосновениям Жиль немо, жутко тоскует. Хочется закутаться в воспоминания, как в мягкое одеяло. С головой накрыться, уйти в прошлое. Но сейчас это непозволительная роскошь. Надо ехать домой.

Дома бледный вид и умоляющее «мне как-то не очень хорошо» не убеждают Веронику в том, что брата надо оставить в покое. В Жиля вливают чай на каких-то нянюшкиных травках, заставляют расчесать волосы (косичку Вероника заплетает ему сама, это её привилегия) и переодеться. Когда брат выходит в прихожую в мешковатом комбинезоне и в очередном безразмерно-растянутом свитере, у сестры опускаются руки.

– Я же тебе вчера нашла вещи, – в отчаянии напоминает она.

– Они мне коротки и широки, – пожимает плечами Жиль.

У ворот сигналит электромобиль – Роберы прислали за гостями личного шофёра. Вероника вздыхает и первая выходит из дома. За ней следует дочь, одетая в пышное платье малахитового цвета, и сосредоточенный тихий брат.

– Ты похож на садовника, – комментирует девчушка внешний вид Жиля. – И я тоже хочу столько карманов в штанах!

– Я тебе по секрету скажу, – подмигивает он, подсаживая её в машину. – На самом деле я и есть садовник. Никому не говори.

У Роберов Жиль сразу же забивается в угол дивана в гостиной – подальше от стола, за которым шумно общаются гости и хозяева. Ему хочется есть, но нежелание хоть на мгновение оказаться в центре внимания сильнее голода. Он сидит и наблюдает, как сияет его сестра, которой дали подержать маленького сына погибшего Советника Робера, как ползают под столом Амелия и чей-то мальчонка лет пяти, как курят на крыльце дома пожилой месье Робер и теперь уже бывший Советник Лефевр и как сидящая за столом спиной к Жилю Люси Кариньян трогает пальчиками босой ноги лодыжку Сельена Лефевра. Последних двоих считают лучшей юной парой Ядра: оба светловолосы, одинаково обворожительно улыбаются, всегда роскошно одеты и вечно собирают восхищённые взгляды.

– Привет, Жиль. – Рядом с ним присаживается Софи Робер. – Замечательные на тебе штаны. Ты чего тут один?

Пожалуй, Софи – одна из немногих элитариев, не вызывающих у Жиля неприязни. Даже невзирая на то, что она сестра Бастиана Каро. Она не пристаёт с вопросами, не пытается втереться в доверие. Она хорошенькая: приятно-округлые формы, яркие губы, живой взгляд карих глаз, задорный смех. С ней уютно и просто общаться. И Жиль очень сочувствует молодой вдове Робер. Он видел, как убили её мужа. И только спустя полгода понял, что Пьер Робер был очень неплохим человеком.

– У вас очень уютный диван, мадам Робер, – улыбается он. – Он меня не отпускает.

– Пойдём за стол? – предлагает Софи и мягко берёт его за руку. – Обед сегодня на редкость вкусен и разнообразен. У нас повар, которым можно гордиться.

«Ур-р-р-р-р-р…» – предательски подаёт голос пустой желудок юного Бойера. Софи качает головой:

– И не говори мне, что не голоден. Идём. Сядешь рядом со мной?

Приходится согласиться. Обижать Софи не хочется. Он следует за ней, поглядывая на Веронику, укачивающую маленького Мишеля. Вероника что-то говорит младенцу, улыбается так нежно, что Жиль невольно улыбается в ответ. «Их с Ксавье сыну было бы уже полгода. И даже чуть больше», – вспоминает мальчишка и снова грустнеет. Он садится возле Софи, коротко здоровается с присутствующими и снова ищет взглядом сестру.

– Жиль, тебе картошки или овощного рагу? – интересуется Софи, наполняя его тарелку салатами, мясом, соусом.

– Какая же она сейчас счастливая… – невольно вырывается у него.

– Кто – картошка? – удивлённо спрашивает молодая женщина, но, проследив его взгляд, смущённо поправляется: – Извини! Да, Веро очень идёт материнство. Я попросила её быть крёстной Мишеля.

Наступает очередь Жиля глядеть на собеседницу с недоумением.

– Мне кажется, ей будет приятно, – отвечает Софи на его немой вопрос. – Хочется сделать что-то, что поможет ей поскорее забыть всё то горе, что она вытерпела от моего брата. Она нравится мне, Жиль. И мне не хочется, чтобы она чувствовала себя одиноко.

– Месье Бойер, если не секрет: на что живёт ваша семья? – спрашивает пожилой невысокий толстячок, сидящий напротив Жиля. – Много ли слуг в доме?

– Живём на средства, которые Каро выплачивает после развода, – ледяным тоном отвечает Жиль, глядя поверх головы собеседника. – С хозяйством справляемся. С нами наша нянюшка и Матье, рабочий.

– Так Вероника же собирается устраиваться работать! – восклицает сухенькая миниатюрная мадам Робер – свекровь Софи. – Мы договорились, что по утрам наш шофёр будет отвозить её во Второй круг. Мадам Бойер, я правильно поняла, что вы будете обучать детей чтению и счёту?

– Да, всё верно, – радостно откликается Вероника. – Я провела несколько пробных уроков, и меня взяли преподавать в школе при Соборе.

Гости за столом смотрят на неё так, будто молодая мадам призналась при всех, что всем деликатесам предпочитает крысятину. Жилю нестерпимо хочется закрыть её собой от этих брезгливых взглядов. И почему она ничего ему не сказала о том, что собирается подрабатывать? Или он такой невнимательный, что забыл?

– А что не так? – громко спрашивает Жиль. – Есть какой-то закон, по которому женщины в Ядре работать не могут? Если я хорошо усвоил историю создания Азиля, город разрабатывали семьдесят две женщины-учёные. И я уверен, что на них никто не пялился с презрением. Ими восхищались.

Старший Лефевр незаметно толкает сына в бок локтем и, когда Сельен слегка склоняет голову, шепчет:

– Этот опаснее Ники Каро. Не возьмём в оборот сейчас – в Совете будет слишком поздно.

Сын кивает, встряхивая косо остриженной чёлкой, и Антуан Лефевр говорит, обращаясь к Жилю:

– Месье Бойер, вы пока очень юны и слишком долго взращивались в неподобающих условиях. То, что женщины Ядра не работают, это не блажь, а их привилегия. У нас принято, что семью содержит мужчина, а мадам хранит домашний очаг. И мне очень жаль, что в одной из наших семей мужчин не оказалось. В таком случае женщине с ребёнком было бы лучше вернуться в дом мужа, а не играть в независимость.

Договорив, он возвращается к приёму пищи. Жиль вспыхивает до корней волос, тут же бледнеет. Софи Робер хватает его за руку, не давая встать из-за стола.

– Тише-тише… – просит она шёпотом, склонив голову, чтобы никто не увидел. – Просто не реагируй.

Гости сдержанно шумят, как кажется Жилю – одобряя слова Лефевра. Вероника негромко воркует над сыном Софи, лицо её безмятежно и невозмутимо. Но когда они с Жилем встречаются глазами, он понимает, что сестра оскорблена до глубины души.

В этот момент в гостиную из коридора влетает растрёпанная Амелия в сопровождении всё того же мальчишки лет пяти и, сияя, выпаливает:

– В кабинете месье Пьера железная коробка пикает и бормочет! Мам, я честно, только ручку покрутила, а она заругалась!

Робер-старший и Софи обмениваются ошарашенными взглядами, оставляют гостей и почти бегом спешат туда, где стоит радиоаппаратура, которая безмолвствовала до сего момента почти полвека.

Город лихорадит. Кажется, в Азиле не осталось ни уголка, куда не проникла бы новость. «Мы не одни!» – кричат заголовки газет. Об источнике сигнала каких только предположений не выдвигают. В Университете разгорячённые известием студенты даже на занятиях по математике спорят, обсуждают, строят догадки.

– А могла и аппаратура засбоить! – сердитым шёпотом на весь лекторий отстаивает свою позицию Кристиан Меньер. – Дети крутанули что-то – и проскочила старая запись сигнала.

– Бред! – качает кудрявой головой Фабрис Русси с соседнего ряда. – Умные взрослые до них крутили и ничего не выкрутили? Сигнал пробился, это не остаток записи!

– А может, нет там никого? Ну, там, откуда сигнал пришёл. – Люк Марион, как обычно, настроен скептически. – Аппаратура сама посылает импульс, а люди померли давно…

Жиль не участвует в общем обсуждении. Сидит на задней парте у окна, подперев ладонью левую щёку, и решает задачки для Лили Ру. Лили в математике была кандидатом на отчисление, и Жиль потихоньку вызвался помочь. С блоком из десяти лёгких заданий девушка справилась сама, а в средних запуталась.

«Ничего сложного, это всего лишь цифры, – думает Жиль, вчитываясь в предпоследнюю задачу. – И в примерах они труднее, а тут просто надо себе представить, о чём идёт речь. Их легче понять, чем людей…»

Лили сидит на другом краю лектория и хмурится. Её подруга Рашель пишет ей записки на клочках бумаги и кидает на парту, когда лектор отворачивается. Лили читает их, нервно пишет ответы, передаёт через четыре парты вверх Рашель. Жилю кажется, что Лили поссорилась со своим парнем.

Бойер настолько погружается в решение задачки, что не замечает, как заканчивается лекция. Лишь только когда кто-то отвешивает ему подзатыльник, Жиль вздрагивает и озирается по сторонам.

– Кто последний уходит, тот моет полы! – кричит, сбегая по ступенькам, Фабрис.

Его друзья в дверях откликаются хохотом. Жиль собирает листки серой бумаги, что разлетелись по всей парте, бросает вещи в сумку, перекидывает её через плечо и спешит на выход. Надо успеть догнать Лили и отдать ей полностью решённое задание.

Девушка находится быстро: она стоит посреди коридора и ругается с Рашель.

– Я не буду этого делать! – вполголоса возмущается Лили. – Если у тебя виды на этого лощёного выскочку – сама и действуй!

– Так из всей группы ты одна с ним ладишь, – умоляюще ноет Рашель. – Ну Ли-и-или! Ну просто передай, что просили…

– Знаешь, что мне кажется? – вскипает Лили. – Что вы задумали какую-нибудь гадость. И я не…

– Лили, – окликает её Жиль. – Извини, что отвлёк. Вот задание. Только перепиши своей рукой.

Он протягивает ей исписанные листки, коротко кивает и уходит, оставляя подруг выяснять отношения. Ему надо успеть перекусить, вымыть три лектория, а после бежать по намеченным ещё неделю назад делам.

Покидая университетское крыло через час, усталый Жиль обнаруживает возле колоннады первого этажа Лили.

– Привет ещё раз, – весело машет рукой она. – Я подумала, что не сказать спасибо за помощь – это плохо. И решила тебя подождать.

Жиль смущённо улыбается:

– Спасибо за спасибо.

– А откуда ты так хорошо математику знаешь?

– Отец Ксавье научил. Я маленьким быстро всё схватывал.

– А почему не показываешь этого сейчас? Другим помогаешь, а сам только замечания от Сент-Арно выслушиваешь…

– Да мне оно как-то не нужно – показывать.

Лили ведёт себя странно. Нервничает. Поглядывает по сторонам, то и дело хмурится, но тут же принимается улыбаться, когда замечает, что на неё смотрят. Улыбка какая-то жалобная выходит. Хочется спросить: «А на самом деле зачем ты меня ждала?» – но Жиль оставляет этот вопрос при себе. Он поправляет перекинутую через плечо сумку и слышит:

– Можно я чуть-чуть с тобой пройдусь?

– Можно, – растерянно отвечает подросток.

Он забирает велосипед с парковки и медленно идёт в сторону моста через Орб, гадая, что же нужно Лили. Девушка следует за ним, молчит некоторое время, потом спрашивает:

– Тебе в Третий круг, да?

– Да. В соцслужбу.

– Ничего, что я с тобой увязалась?

– Я не против.

Жиль всё ждёт, когда из девушки посыплются вопросы, отвечать на которые ему совершенно не захочется, но, похоже, Лили нужно не это. Она просто идёт рядом. У ворот КПП трогает Жиля за локоть:

– Постой, пожалуйста. Дальше я не пойду. Я хотела поговорить, Жиль.

Он останавливается, прислоняет велосипед к стене и вопросительно глядит на Лили:

– Что-то случилось?

– Нет. Но у меня ощущение, что может.

Она набирается смелости и выпаливает:

– Рашель просила, чтобы я пригласила тебя на вечеринку.

– У тебя парень есть, – ровно отвечает Жиль. – А у меня девушка. Вот так вот.

– Дослушай. Я на эту вечеринку не пойду. Приглашение от старшекурсников. Просто хотели передать через меня. Кто-то из них знает, что мы с тобой дружим. Ты прости, но… Мне кажется, тебе надо быть осторожным. Ты самый младший в Университете, а они…

Жиль качает головой, улыбается: