Анна Потий
Иллюзия треснула

Глава 4

Война, изменившая мир

– Я расскажу тебе, что произошло, если ты не устала с дороги, – Грейс вяло улыбнулась. – Ханна, ты не могла бы приготовить нам чаю и принести что-нибудь перекусить? Заодно захвати рюкзак Эмилии и найди для нее комнату. В твоей, кажется, есть свободная постель?

– Да, третья кровать пустует, – Ханна с готовностью принялась за поручения. – Сейчас все устрою, Грейс.

Я устроилась поудобнее на диване, в ожидании долгого рассказа, который мне все прояснит. Грейс несколько минут меня с любопытством рассматривала, а потом начала говорить:

– Я так понимаю, ты уже знаешь, что последние 14 лет провела в иллюзии?

– Да, – я утвердительно кивнула. – Знаю, что была в иллюзии, но не знаю, сколько точно времени и какие мои воспоминания настоящие, а какие ложные.

– Настоящие – те, что были до погружения в иллюзию. Если тебе сейчас 22, то, получается, что в иллюзию тебя погрузили в 8 лет. Следовательно, все воспоминания до 8 лет настоящие.

– Хоть что-то. А почему я не помню, как меня приспали? – задала я один из нескольких самых важных для меня вопросов.

– Прежде чем погрузить в иллюзию, они перепрограммировали наше сознание, подчистили память, чтобы в иллюзии нас не преследовали страшные воспоминания, – пояснила Грейс. – Но ты скоро вспомнишь, как все было. Память о настоящих событиях восстанавливается в течение года вне иллюзии. У кого-то чуть раньше, у кого-то позже, но в среднем потребуется год.

– Понятно, – эта новость меня радовала. Возможно, воспоминания о погружении в иллюзию помогут мне в поиске родных. – Значит, сестра у меня все-таки есть, ее я не придумала. А кто такие эти «они»? И зачем мы оказались в иллюзии? Как я могу найти своих родных? В реестре в моем убежище их имен не было. И еще такой вопрос: все те люди, которые появились в моей жизни после погружения в иллюзию – ненастоящие?

– Не торопись, – Грейс мне снова улыбнулась. От нее исходило тепло и мягкость, как будто от мамы, но чувствовалась усталость и какая-то затаенная боль во взгляде. – Я тебе все расскажу по порядку, а потом сможешь задать вопросы, если что не понятно будет. Договорились?

Я кивнула. В этот момент в кабинет вошла Ханна с подносом. Поставив его на столе Грейс, она взяла себе один бутерброд и чашку с чаем.

– Я тут посижу, подожду Милли? – спросила она у Грейс.

– Да, конечно, – согласилась Грейс и обратилась уже ко мне, указывая на поднос. – Угощайся.

Я успела проголодаться, поэтому уговаривать меня не нужно было. Это были самые простые бутерброды с тонким кусочком жареного мяса на ржаном хлебе, но вполне вкусные.

– Мы не только охотимся на роботов, но и на животных, – кивнула на бутерброды Ханна. – Это во многом нас выручает и экономит деньги. У нас ведь большая община и всех надо сытно кормить.

Я только кивнула, не в силах оторваться от еды. Голод не давал мне отвлекаться на разговоры. Грейс же особо не спешила есть, сделала пару укусов и, отложив свой бутерброд, продолжила говорить:

– Ты была еще слишком мала, видимо, чтобы понимать, что случилось 14 лет назад. В те времена произошел конфликт между так называемыми прогрессистами (учеными и их приспешниками, которые развивали и поддерживали самые невероятные исследования и развитие технологий) и традиционалистами (людьми, которых задевали этические моменты некоторых экспериментов и которые не нуждались в таком стремительном развитии технологий). В целом, прогрессисты стремились помогать людям, создавая лекарства от смертельных болезней, улучшая жизнь человека таким образом. Благодаря им, жизнь становилась более простой и менее затратной. Традиционалисты же помимо того, что не могли принять многие эксперименты, злились на то, что прогрессисты забирают у них хлеб, так сказать. Коммерчески невыгодно резко улучшить человеку жизнь и давать ему только качественные товары, которые прослужат годами. К тому же, к традиционалистам относились многие люди Восточной культуры, которые все еще пытались подчинять женщин и ущемлять их права. Среди прогрессистов давно уже было исключительное равноправие полов. Казалось бы, прогрессисты делают доброе дело, но люди еще не готовы были к столь стремительным переменам, а они этого не понимали. Слишком погруженные в свои исследования, слишком верные своим идеям – они были просто слепы в своей жажде изменить мир к лучшему. Они не видели ничего, кроме науки и не понимали, куда могут завести их исследования. Это и дало начало боевым действиям. В 2107 году традиционалисты сбросили бомбы по всему миру на лаборатории прогрессистов, спровоцировав войну. Прогрессисты уже не стали этого терпеть и тоже ответили нападками. Вот только за них воевали роботы и машины, человеческое участие было сведено к минимуму. Поэтому многие ученые и их приспешники выжили, а большинство традиционалистов было стерто с лица земли. Нас же, обычных людей, которые не конфликтовали и просто хотели мирной жизни, прогрессисты перевезли в подземные бункеры. Они были построены еще 50 лет назад, на случай глобальных катастроф. Был большой риск радиации, поэтому нас и укрыли в них. Нам дали время обдумать наш выбор и предложили либо остаться в бункерах на неизвестный срок с сомнительными условиями (бесперебойного питания нам никто там не гарантировал), либо погрузиться в иллюзию (что гарантировало поддержание нашего тела в здоровом состоянии и отсутствие забот и тревог с нашей стороны). Многие прельстились иллюзией (а прогрессисты нарисовали нам весьма заманчивую картинку счастливой, беззаботной жизни) и отправились в Экспериментальные Убежища, где нам подчистили память и погрузили в длительный сон с весьма реальными сновидениями. Первые 5 лет все было тихо и спокойно. Люди мирно спали в своих капсулах, немногих оставшихся традиционалистов отыскивали и уничтожали, а прогрессисты и люди, которые на них работали, обосновались в крупных городах, более или менее уцелевших после войны. Они оградили себя надежной стеной от разрушенного мира и жили вполне припеваючи. Они же умные. Научились очищать воду и почву, распыляли по воздуху какой-то состав, нейтрализующий радиацию, разработали необходимые лекарства, создали роботов, защищающих их. Через 5 лет после погружения людей в иллюзию некоторые капсулы начали сбоить и люди стали пробуждаться. Тут-то все и началось. Паника, мятежи, бездумные поступки. Кто-то отключал людей толпами, другие искали родных, иные сходили с ума. Были даже самоубийства на этой почве. Очень сложно оказалось принять тот факт, что мир разрушен, а вся их счастливая жизнь была всего лишь приятным сном. И чем дольше человек спал, тем ему было сложнее. Также, серьезную роль во всеобщей панике сыграла потеря родных. Прогрессисты специально нас разделили, чтобы мы не собрались потом дружными группами, они стремились нас разобщить. Они боялись, что вспыхнет новая война. Их ученые всегда помещали в одно убежище людей близких по возрасту: растущие дети в одном, подростки в другом, взрослые (единственная группа, в которой был довольно большой диапазон по возрасту) в третьем, старики в четвертом. И почти никогда родственников или друзей не помещали в одно убежище, разве что по ошибке или неведенью. Они хотели, чтобы мы чувствовали себя одинокими, чтобы в случае поимки, мы хотели вернуться в иллюзию к друзьям и родным. Но нас все равно объединила общая беда. Мы умеем быть сильными, как бы нас не пытались сломить.

Грейс вздохнула и, сняв очки, устало потерла глаза рукой. Ее определенно что-то тревожило. Возможно, когда я узнаю ее ближе, то пойму. В любом случае, мне Грейс понравилась. От нее исходила забота, в которой я сейчас остро нуждалась.

– Родных и друзей найти не просто, – продолжила Грейс после краткого молчания. – Даже если ты знаешь их полные имена и дату рождения. Все, что у нас есть на компьютере – это базы распределения. Единственное, что ты можешь гарантировано узнать из них – были ли твои родные помещены в иллюзию или пережидали волну радиации и военных действий в бункере. В каком иллюзорном убежище или бункере они оказались – информации у нас нет. Равно как и той, где они сейчас. Разве что их кто-то видел или они где-то отметились. Руководители общин обычно заносят данные о тех, кто жил у них или кого они встречали. Но у нас нет интернета, чтобы поддерживать связь. Нам его обрубили, а прогрессисты свою сеть очень мастерски охраняют, и прорваться в нее невозможно. И по поводу твоего последнего вопроса. В большинстве случаев – да, люди, которых ты впервые встретила в иллюзии, ненастоящие, выдуманные твоим воображением. Но есть исключения.

– Какие? – я даже забыла дышать от волнения.

– Мы не всегда придумываем людей с нуля. Иногда те, кто нам приснились – это люди, когда-то встретившиеся у нас на пути. Они нас чем-то зацепили, понравились нам, и мы перенесли их образ в свою иллюзию. Иногда у них те же имена (если мы правильно их запомнили), даже бывают похожие привычки, но все же в реальной жизни они другие люди, не те, что в нашем восприятии. Мы ведь перестраиваем их по-своему. И даже родители, братья-сестры, дети могут быть другими, особенно если человек был маленьким и плохо их запомнил, да и многие, повзрослев и пройдя весь этот ужас отдельно от родных, меняются до неузнаваемости. Вот так-то, Милли. Или тебе больше нравится, когда тебя зовут полным именем?

– Без разницы, – я пожала плечами. Я любила свое имя целиком и полностью. – Мне нравятся оба варианта.

– Ты еще что-то хочешь узнать? Или пойдешь отдыхать?

– Могу я пробить по вашей базе имена своих близких? – я не хотела откладывать этот вопрос в долгий ящик.

– Да, конечно. Подходи ко мне, вместе посмотрим. Да и тебя нужно внести в нашу базу. Назови свое полное имя и дату рождения. Ты из Убежища №327, так ведь?

– Эмилия Альберта Джейн Грант, родилась 18 июня 2099, – раньше меня всегда забавляло, что я жила в двух столетиях, но после того, как я 14 лет провела, думая, что все это время был 2107 год, подобное уже не выглядело столь забавным. – Да, я оттуда.

– Я тоже в нем была, – вставила Ханна, до этого молча нас слушавшая. – Мы с тобой одногодки. Может, мы даже встречались до погружения в иллюзию.

– Я не помню, – я пожала плечами. Я не припоминала, чтобы была знакома с какой-то Ханной в детстве.

– Я тоже, – Ханна улыбнулась. – Но там было много детей. Может, мы просто видели друг друга, но не говорили. А может и не видели. Да и мы изменились с тех пор.

– Ханна, – Грейс устало улыбнулась, – давай вы потом поворкуете. Сейчас нам нужно решить с Милли важные вопросы. Напиши мне полные имена близких и их даты рождения. Или хотя бы год, – Грейс протянула мне ручку и бумагу.

Я помнила все даты. И все полные имена. Я записала родителей, сестру, семью дяди и на всякий случай Йена и двоих самых дорогих мне подруг. Больше у меня близких не было. Трое из четырех моих бабушек и дедушек умерли, когда я еще была совсем маленькая, а одна бабушка умерла в моей иллюзии. Не знаю, почему я решила дать ей там умереть. Может быть потому, что она умерла незадолго до войны или на войне, но у меня стерли это воспоминание. Подумав, я все же решила дописать и ее имя.

– Моя бабушка умерла в моей иллюзии, – пояснила я. – Это что может значить? Я ее любила и смерти ей точно не желала.

– Есть два варианта. Ты видела, что с ней что-то случилось на войне, но так как все воспоминания о военных действиях подчищались, то и событие это стерлось из памяти. Поэтому подсознательно ты дала ей умереть в иллюзии. Также, если она была достаточно стара, ты могла просто дать ей умереть, так как это естественно.

– Ну, ей должно было бы быть сейчас 74, – я быстро подсчитала в уме. – Старая, но не слишком. Люди часто дольше живут. А в моей иллюзии она умерла в 70.

– Течение иллюзии непредсказуемо. Иногда – это наши желания, иногда – стечение обстоятельств, – объяснила Грейс. – Если бы люди жили исключительно счастливо и до 100 лет, то это зародило бы подозрения. Видимо, тебя так запрограммировали.

– Я в последние годы постоянно подозревала, что тот мир ненастоящий. Даже с психотерапевтом пришлось общаться. Почему так?

– Видимо твоя капсула начала сбоить задолго до того, как полностью отключилась, – предположила Грейс. – Такое бывает. Правда, раньше я не слышала, чтобы находящиеся в стандартной иллюзии люди осознавали, что мир вокруг выдуманный.

– А бывают нестандартные?

– Да. В некоторых случаях люди добровольно соглашались на различные эксперименты. На плохую жизнь или слишком хорошую. За сложности им обещали открыть счет с приличными деньгами, которыми они смогли бы воспользоваться после пробуждения. Однако никто из них до сих пор не получил денег, так как официально не разрушено еще пробуждаться. Были иллюзии, в которых люди осознавали, что это нереально, но ничего сделать не могли, а были те, в которых они могли влиять на события своей жизни. Это как осознанные сновидения. Понимаешь?

Я кивнула. Я знала, что такое осознанные сновидения.

– Все, я закончила проверять твоих близких, – наконец, долгожданное сообщение.

– И? – я задрожала от волнения.

– Твой отец, дядя и тетя были помещены в бункеры, мама и сестра – в иллюзии. Двоюродная сестра в силу возраста, видимо, в одном из городов. В бункерах ее нет. Бабушку я в списках не нашла, подружек тоже. Точнее есть несколько совпадений по именам, но возраст и близко не тот, все намного старше. Так что вряд ли это они.

– А Йен? – Грейс как будто специально держала интригу.

– Есть Йен Калверт 2103 года рождения, есть Максвелл Йен Калверт 2100 года, Лиам Йен Калверт 2088 года, Йен Уильям Джулиан Калверт 2102 года, Йен Джонас Калверт 2075, Йен Джеремайя Калверт 2105, Айзек Йен Калверт 2082, и, наконец, есть Йен Юджин Калверт, 2091 года рождения. И только у него совпадает день и месяц рождения – 25 ноября. Ни одного Йена Калверта, неважно с каким средним именем, 2095 года рождения нет.

– Черт, – мое сердце упало в пятки. Я до последнего надеялась, что мой Йен – это не выдумка. – И больше никого нет?

– Если и есть, то они не были ни в бункере, ни в убежище. Тех, кто скрылся от блага прогрессистов, было мало и немногие из них смогли выжить. Радиация все же первые годы была высокой. Но шансы всегда есть. Я бы тебе рекомендовала обратить внимание на того, что 91 года рождения. У него все данные, кроме года, совпадают. Ты вполне могла его встретить, запомнить, а потом в нужный момент выдумать в удобном для тебя возрасте. Ну или посмотри на тех, кто ближе к твоему году рождения. Раз он был почти твоего возраста. Но я бы делала ставку на 91-й год.

– Мне тоже это кажется наиболее вероятным. Я точно помню, что второе имя у него Юджин, так как у моей мамы тоже второе имя Юджиния.

– Может, ты это просто придумала тогда. Тебе хотелось, чтобы он был родным. А может и правда он тебе встретился. Ему должно было быть 16 во время войны.

– А он в убежище или в бункере?

– В убежище.

– А среди ваших записей нет никаких упоминаний о нем или о моих родных? – спросила я с надеждой. – Как мне их искать вообще? У вас нет номеров убежищ? Сколько их было вообще?

– В личных записях твоих родных нет, они не посещали нашу общину. А в остальном у нас только общедоступные данные – списки распределения на убежище и бункер. Кто в каком убежище – секретная информация и есть либо у прогрессистов, либо в самих убежищах. Есть парочка карт памяти из нескольких убежищ и бункеров, которые мы добыли, но я уже прогнала через них твои фамилии. Никого не нашла. Убежищ было 500, а бункеров официально около 1000.

– Ого! – я удивилась подобному размаху. – Когда же их успели построить?

– Давно. Еще в прошлом веке начали. В целях безопасности было решено сделать их на всякий случай. Убежища также служили прогрессистам лабораториями. Но есть еще и много личных бункеров. Люди всегда чего-то опасаются и строят пещеры у себя под домами.

– Так как можно найти родных? Вы их ищите? – повторила я один из вопросов.

– Ищем, – тут Грейс особо тяжко вздохнула и потерла виски. – Но это не так просто. Если человек выбрался из бункера или убежища, отследить его практически нереально. Общин, таких как наша, тысячи. Кроме этого есть бродячие торговцы, открытые поселения, общины мятежников, банды рейдеров и, конечно, одиночки. Их больше всего. Мы общаемся, отправляемся в рейды, торгуем, расспрашиваем. Иногда удается узнать что-то о родных. Если же они в убежищах, то тут нужно пробраться в одно из них, добраться до их базы данных и проверить по ней. Но это очень рискованное занятие. Там стоит оповещение на взлом двери и, естественно, если отключить капсулу, то сработает тревога и наемники прогрессистов быстро приедут искать. За тобой, наверное, тоже выезжали.

– Да, я их видела, но сумела уйти незамеченной, – не удержалась я от хвастовства.

– Молодец, это хорошо. Они особо не церемонятся. Говорят, девушек могут даже изнасиловать, прежде чем подчистить память и погрузить обратно в иллюзию. Вот так здесь все происходит. Я внесла имена твоих родных в общий каталог поиска, так что наши торговцы и все, кто выходит за пределы общины, будут иметь этот список при себе и проверять в других местах. Если кто-нибудь из твоих найдется, мы сообщим. А теперь иди отдохни. Ханна тебе все покажет.

– Спасибо! – я от души поблагодарила Грейс за теплый прием. – Я рада, что здесь оказалась.

Грейс только улыбнулась мне своей мягкой материнской улыбкой, и я поспешила следом за Ханной сначала на кухню отнести поднос с пустой посудой, а потом в нашу комнату.

Глава 5

Первые дни в новом мире

В комнате, в которую привела меня Ханна, стояли три односпальные кровати, небольшой квадратный столик у окна с тремя же стульями, и один большой шкаф. По углам – несколько картонных ящиков с вещами и ширма, а стену украшало всего лишь потускневшее зеркало и какой-то выцветший плакат с городским видом. С потолка свисала одинокая лампочка без абажура. Ковров не было и в помине. Ханна указала мне на пустующую кровать:

– Это твоя, располагайся. В шкафу достаточно места, туда сложи свою одежду. Остальное можешь пока оставить в рюкзаке, потом разберемся.

Мебель в комнате знавала лучшие времена, но все же выглядела куда более комфортной, чем тот диван, на котором я спала в первую ночь. Я решила по-быстрому сложить вещи и сразу же лечь спать. День выдался напряженным.

– Переодеться можешь за ширмой, если стесняешься, – Ханна кивнула на стоявшую в углу ширму с выцветшим, полустертым цветочным рисунком. – Если нужен туалет или ванная, выходишь и идешь до конца коридора. Там на дверях висят таблички, не перепутаешь. Теплая вода в душе с 8 до 11 утра и с 18 до 21 вечера. Пользуйся как можно экономнее. Холодной тоже.

– Спасибо, – я кивнула Ханне, устало улыбаясь. Она была приятной и отзывчивой девушкой. Думаю, мы подружимся.

Переодевшись за ширмой в пижаму из убежища, я решила сходить в туалет, ополоснуть лицо и лечь спать.

– Знакомая пижамка! – в комнату зашла другая девушка. – Я Нэнси Кэллавей. А ты?

– Эмилия Грант.

– Уж не сестра ли ты Джо Бет?

– Ты знаешь, где моя Джо? – мои брови стремительно поползли вверх, а уголки губ невольно потянулись за ними следом.

– Не, – Нэнси пожала плечами. – Но мы с ней вместе ходили на занятия по танцам в детстве. Я в детстве носила всякие забавные банты и резиночки на хвостиках. Не припоминаешь?

Я напрягла память. Да, что-то такое было. Джо Бет ходила на танцы и я иногда приходила посмотреть. Она общалась с несколькими девочками и одна из них действительно носила необычные банты и украшения для волос – часто огромные яркие цветы.

– Да, кажется, вспоминаю, – я кивнула. – Так Джо Бет с тобой не было в одном убежище?

– Честно? Не знаю, – Нэнси мне виновато улыбнулась. – Меня разбудила соседка по капсуле, другая моя знакомая из детства, и мы решили быстренько смыться. Потом я, правда, возвращалась, чтобы пробить по базе родных, но друзей поискать не додумалась. Но если хочешь, я расскажу тебе, где находится это убежище, сможешь сама проверить.

– Буду очень благодарна, – я искренне ей улыбнулась и, не удержавшись, обняла.

– Не факт, конечно, что она там окажется, – Нэнси не хотела меня слишком обнадеживать. – Ведь знакомых и родственников часто распределяют в разные убежища, но проверить стоит. Ну и не забывай, что есть вероятность того, что ее разбудили. Тогда ищи ветра в поле.

– Да, я понимаю. Но лучше иметь хоть какие-то наводки, которые можно проверить, чем сидеть в бездействии и не знать, с чего начать.

– Верно, – согласилась Нэнси и записала мне на бумаге номер убежища и его местоположение. – Ладно, девчонки, вы как хотите, а я на боковую.

Я по-быстрому сходила в туалет и ополоснула лицо холодной водой, и тоже завалилась спать. Я так устала, что, похоже, сразу заснула. Проснулась я от того, что кто-то тряс мое плечо и звал по имени. Я нехотя открыла глаза – надо мной нависло голубоглазое личико Ханны.

– Эй, соня, просыпайся скорее, если не хочешь мыться под холодной водой, – Ханна улыбнулась, обнажив ровные белые зубки. – Уже половина одиннадцатого! Через полчаса теплую воду отключат.

От ее слов я резко села. Помыться определенно не мешало, я уже два дня не была в душе. Поэтому я прихватила чистое белье, одежду и одно из полотенец, которые я захватила на складе в убежище вместе с одеждой и отправилась в ванную.

– Если нужно что-то постирать, там есть машинка, – проинструктировала меня Ханна. – Закидываешь вещи, кидаешь одну капсулу с жидким средством для стирки, жмешь кнопку и через 10 минут достаешь чистые вещи. Как раз постирается, пока будешь мыться. Сушиться тащи сюда. Мыло-шампуни-зубные пасты общие.

Я кивнула и поспешила в ванную. За общей дверью находилось пять отдельных кабинок с душем и унитазом. Компактно, не очень красиво, но зато уединенно. Быстро закинув вещи в машинку, я залезла в душ. Как же приятно, наконец, освежиться! И пусть вода была даже не горячей, а всего лишь немного теплой, этого было достаточно для комфортного мытья.

После душа Ханна потащила меня в столовую. Похоже, с тех времен, когда школа использовалась по назначению, здесь ничего не изменилось. Множество столов, за которыми группами сидели люди, только школьников среди них почти не было. Маленьких детей я вообще ни разу не видела, максимум – подростки лет 15-16. Оно и понятно: наверное, мало кто рожал в нынешнее время, а те, кто погрузились в иллюзию младенцами, сейчас уже достигли 15 лет. Ведь я сама пробыла в иллюзии 14 лет! Хотя, может, где-то и рожают детей, но здесь я пока не увидела ни одного.

– Выбирай все, что нравится, – пояснила мне Ханна, – потом подходи к одной из женщин за стойкой, называй имя-фамилию и вперед за стол.

– А зачем имя? – поинтересовалась я.

– Учет продовольствия. Чтобы случайные бродяги из Руин не пробирались к нам за едой и чтобы жители по два раза не брали обед. Здесь нет бесплатной еды. Ее приходится отрабатывать определенными обязанностями на благо общины. После завтрака зайдешь к Грейс, она для тебя что-то придумает. А пока я за тебя поручаюсь. Ну и ты наверняка уже в базе.

– А та еда, которая у меня была с собой? Ее нужно отдать?

– Как хочешь, – Ханна пожала плечами. – Можешь сама все съесть, можешь отдать на общий склад. Обязательно отдают только те, кто специально ходит в рейд за едой. То, что ты добыла самостоятельно – твоя собственность. Если не планируешь у нас надолго задерживаться, то оставь у себя. Назад-то ее тебе вряд ли вернут.

Я понимающе кивнула и осмотрела столы с едой. Выбор был небогатый: вареные яйца, овсяная каша, сосиски, порезанные мелкими кусочками, немного нарезанных огурцов и хлеб. Я взяла всего по чуть-чуть на поднос и подошла вместе с Ханной к сидевшей за стойкой женщине. Мы назвали свои имена и она нас вбила в компьютер.

– Новенькая? – женщина мне приветливо улыбнулась. Я ответила ей тем же и утвердительно кивнула. – Я Нора. Чай или кофе?

– Мне кофе, – сказала Ханна. – Тебе тоже?

Я кивнула. Нора налила нам кипяток в чашки и добавила в него по ложке кофе и сахара. Мы проследовали за свободный столик.

– А ты до сих пор не завтракала? – удивилась я. Ладно я спала долго, но мне думалось, что Ханна не такая соня как я.

– Я по утрам на тренировку хожу, – объяснила Ханна. – Потом уже завтракаю. Тебе, кстати, тоже рекомендую. В этом мире важно держать себя в форме.

Заняться спортом определенно было хорошей идеей. Помимо того, что я повышу свою выносливость, я хоть чем-то себя займу, чтобы меньше думать о больном. Хотя кое-какой просвет в моей ситуации все же есть – Нэнси. Надеюсь, я найду сестру в том же убежище, где была она. Шанс небольшой, но попробовать нужно. После завтрака Ханна решила провести для меня экскурсию (так как Грейс была пока занята) и познакомила с некоторыми людьми. В частности, меня заинтересовал один мужчина, ученый, раньше работавший на прогрессистов и занимавшийся конкретно работой с капсулами. У меня были некоторые вопросы и я решила их сразу же озвучить:

– Скажите, Дэррил, а как так вышло, что мы пролежали столько времени без еды и питья и не погибли? И мышцы наши не атрофировались. И вообще, все эти физиологические процессы. Мне хотелось бы знать, как это работает.

– О, это сложная технология, над которой ученые работали не один год, – Дэррил начал с энтузиазмом объяснять. – Все основано на функции гибернации, но при этом все физиологические процессы, кроме роста и старения, приостановлены, а тело подпитывается при помощи электрических импульсов. Они же и воздействуют на мышцы, поддерживая их в тонусе. Огромный плюс в иллюзии в том, что человек в ней не поправляется, а может даже сбросить лишний вес.

– Очень любопытно, – все же, технология была интересная, надо признать. Хоть в ней и были изъяны. – Но зачем было стирать людям память о войне? И как вообще это удалось? А сама иллюзия как работает?

Дэррил улыбнулся. Похоже, ему не впервой было все это рассказывать.

– Иллюзия бы работала некорректно, если бы воспоминания о войне и погружении в саму иллюзию не были стерты, – начал он пояснять. – Человек бы не смог полноценно жить, стать счастливым и беззаботным, если бы помнил о том, что это все ненастоящее. Кто-то бы с ума сошел, другой начал бы творить что-то нехорошее…

– Но я чувствовала, что тот мир ненастоящий, – я перебила Дэррила. – И ничего плохого я не натворила, разве что тревожилась сильно. Правда, у меня не было никаких доказательств и воспоминаний тоже, просто невнятное ощущение.

– У тебя капсула начала барахлить, – объяснил это Дэррил. – В таких ситуациях люди часто начинают ощущать, что мир иллюзии нереален. Ты не первая. К сожалению, технология неидеальна и периодически дает сбои. Как оказалось, стабильная работа капсул гарантирована только на первые пять лет, потом часто начинают происходить различные технические неполадки. Причем, не всегда и не во всех капсулах, а как-то в случайном порядке, непредсказуемо. Собственно, когда я обнаружил все это, я предложил прогрессистам вывести людей из иллюзии, но они были не согласны. А я отказался с ними работать и вскоре присоединился к беглецам. Я бы, может, остался там работать, если бы прогрессисты продолжали действовать на благо человечества. Но сейчас они думают только о себе, на остальных людей им начхать. Меня это не устраивало. И вот я здесь. Что до остальных твоих вопросов, – продолжил Дэррил, – то на самом деле память не стирается, а блокируются некоторые воспоминания. Для этого человека помещают в специальную гипнотическую программу в капсуле, которая ставит необходимые блоки. После пробуждения память постепенно восстанавливается. Обычно в течение года иллюзийщики вспоминают все. А сама иллюзия – это проекция подсознательных желаний, трансформация их в контролируемый, реалистичный сон. Нам ведь в наших снах часто кажется, что все происходящее реально. При этом мы редко осознаем сон. На этом принципе построена иллюзия: это погружение человека в спячку, с поддержанием физиологических функций, и проецирование его подсознательных желаний, фантазий и некоторых вложенных прогрессистами установок в его мозг.

– Каких установок? – меня это сразу очень озаботило.

– Да ничего такого, – успокоил меня Дэррил. – Только установки на то, что войн и серьезных катастроф не должно случаться, и определенные учебные программы. Детям ведь надо было развиваться.

– А совсем маленькие что? – удивилась я. – Их что в иллюзии обучали ходить и говорить?

Дэррил вздохнул. Видно было, что ему тяжело об этом говорить.

– Детей младше 5 лет не погружали в иллюзию, – он сделал паузу, снова вздыхая. – Им подчищали память и отправляли в бункеры. Некоторых с родными, но многих, особенно, совсем еще младенцев, обманом забирали у родителей и помещали в специальные бункеры для малышей. За ними следили и воспитывали прогрессисты, многие из которых позже официально оформили над ними опекунство. Эти дети не знают своего прошлого. И многие родители не знали, что они отдают свое дитя не на иллюзию, а в чужие руки.

– Но почему? Как они так могли? Зачем? – во мне бурлили эмоции. Я представила себя на их месте. Выглядело ужасно.

– Потому что прогрессисты не знали, как обучить младенца ходить и говорить в иллюзии, это было недоступной задачей. И они не могли оставить всех родителей малолетних детей бодрствующими, им нужны были тысячи спящих, безобидных взрослых. Так они исключали дальнейшее развитие конфликта. Детей же они просто воспитывали в своем духе и те не видели другой альтернативы.

– А вдруг бы эти дети вспомнили своих настоящих родителей?

– Ты многое помнишь из 2-3-х летнего возраста? – Дэррил склонил голову, чуть улыбнувшись. Я отрицательно покачала головой. – Вот тебе и ответ. Даже если что-то всплывало в их памяти, приемные родители объясняли это игрой воображения, снами, придуманными историями. Детьми проще управлять, чем взрослыми.

– Жуть какая, – внутри горла сжался комок. Какие же все-таки бессердечные эти прогрессисты!

– Дочка Грейс одна из таких детей. Ей было два года, когда началась война, – сообщил Дэррил. – Грейс целый год искала ее по убежищам, пока не встретила меня. Тогда-то она и узнала правду. Бедная, она ведь была одной из тех, кто рано проснулся, через 5 лет. И вот уже 9 лет она безуспешно пытается найти свою малышку, которая уже не малышка, а 16-тилетняя девушка. Мужа тоже она до сих пор не нашла, знает только, что он такой же беглец, как и она. Мы с Грейс встретились через 6 лет после начала войны, тогда многие жили по одному, прятались, боялись. Мы начали собирать вокруг себя людей и со временем люди подхватили эту волну. Повсюду возникали все новые и новые общины, где любой беглец мог получить помощь и поддержку, а самое главное – защиту.