Анна Пейчева
Несчастные Романовы

Законодатель моды

Молодому царю хотелось как следует встряхнуть патриархальную столицу. Начал он с косметических реформ – ввел что-то вроде дресс-кода для тогдашних офисных работников. Царский указ запрещал служилым людям носить популярные охабни – длиннополые кафтаны с откидными рукавами и отложным воротником.

Сам Федор наряжался на польский манер – верхний кафтан с короткими рукавами и нижний кафтан с длинными рукавами. Супруга его Агафья совершила переворот в женской моде – носила польскую же бархатную шапочку с меховой отделкой, волосы не прятала, а убирала их кружевом.

А-ля Людовик XIV

При Федоре центр Москвы превратился в большую строительную площадку. Царю надоели постоянные пожары, и он распорядился заменить все деревянные дома каменными. Горожанам предоставлялась десятилетняя рассрочка на строительство. Осознайте этот факт – в XVII веке Федор додумался до эффективных финансовых технологий XX века! Беспроцентные кредиты на недвижимость для физических лиц – разве не лучший показатель мудрого руководства и стабильности государства?

Но, конечно, в первую очередь Федора интересовала модернизация Кремля. Он нанял французского специалиста, который должен был воспроизвести в Москве нечто вроде Версаля. При Федоре Кремль сильно изменился, появились новые здания, галереи и переходы, не говоря уже про такие мелочи, как обои и фрески. Государь разбил Новый Верхний сад с редкими деревьями и цветами, богато украсил его колоннами, решетками, живописью, не пожалел денег на певчих птиц и даже попугаев.

Историк Андрей Богданов с горечью отмечает: «Федор начал и успешно проводил преобразования, не заливая, как Петр I, страну кровью, не сокращая ее население почти на четверть, не низкопоклонствуя перед Западом, не отводя могучему государству роль сырьевого придатка Европы – и одновременно не пугая европейского обывателя образом страшного и непредсказуемого «русского медведя»… Образованный, энергичный и богобоязненный царь за несколько лет настолько преуспел в реформаторской деятельности и так напугал оппозицию, что обрек себя на дворцовый переворот и злое умолчание после кончины»^[15].

Обиженные бояре мечтали поскорее женить юного царя, чтобы привязать его к тому или иному клану. Но восемнадцатилетний Федор и тут всех удивил – влюбился в случайную девушку из толпы. С которой потом и придумал лучшие свои проекты.

Как царь Федор в ангела влюбился

Федор шел за крестным ходом и вдруг увидел в толпе невероятную красавицу с золотыми волосами. Их глаза встретились – красавица вскрикнула – и упала в обморок. Все вокруг засуетились, заслонили девушку от царских глаз, а Федор невольно продолжил движение – свита увлекла его за собой. Как он искал потом эту девушку! Сколько гонцов разослал по всей Москве! Но прекрасная незнакомка исчезла – словно и правда Федору привиделся ангел. А между тем, это была вполне земная барышня, деятельная, умная и добрая, и звали ее Агата Грушецкая – в историю она вошла под русским именем Агафья.

Агата

Они никогда раньше не была в Москве – и вообще в большом городе. Агата Грушецкая выросла в настоящей глуши. Поместье ее родителей затерялось в непроходимой чаще на русско-литовской границе. До шестнадцати лет жизнь Агаты никак нельзя было назвать интересной, хотя отец Семен Федорович, знатный смоленский шляхтич, постарался дать ей лучшее домашнее образование. Денег родители не жалели – покупали Ганночке латинские, французские и русские книги. Не скупились на музыкальные инструменты – игра Агаты на клавесине скрашивала скучные лесные вечера.

Когда девушке исполнилось шестнадцать, ее отец получил новое назначение – чернавским воеводой. Семья наконец-то покидала унылое поместье – и путь к новому месту жительства лежал через столицу. Мать Агаты решила заглянуть в гости к своему московскому брату Семену Заборовскому, и прихватила с собой дочь. Конечно, девушка не могла пропустить такое интересное событие, как крестный ход в Вербное воскресенье! И конечно, она лишилась чувств, впервые в жизни увидев столько людей и царя Федора собственной персоной.

Увы, портретов Агаты не сохранилось. Но вот как описывает ее дореволюционный автор Александр Красницкий: «И в самом деле хороша была собою Ганночка Грушецкая! Предки-поляки передали ей типичную польскую красоту, растворившуюся в русской крови и слившуюся с русской красотой. Тонкие, словно точеные черты лица, русский здоровый румянец полымем во всю щеку, голубые с легкой поволокой глаза, нежно-золотистые волосы, непокорно выбивавшиеся кудряшками на высокий лоб, – все это было стройно-гармонично и притягивало жадный мужской взгляд, надолго оставляя резко вливавшееся в память впечатление»^[16].

Федор просто не мог пройти мимо такой красоты. Он буквально потерял голову от любви, а разве можно управлять страной, пребывая в таком тоскливом романтическом тумане? Приближенные забеспокоились. Поиск таинственной незнакомки стал делом государственной важности. Друзья Федора опросили всех поляков, живших в Москве, и спустя несколько недель вышли на дядю Агаты – Семена Заборовского. Но как убедиться, что в Вербное воскресенье царь видел именно эту девушку, племянницу Заборовского? (И тут мы снова сожалеем, что в XVII веке еще не было фотографий, кажется, из всех русских царей именно Федору фотоаппарат был нужнее всего).

Придумали проверку в духе рыцарских романов, которые Федор очень уважал. Царь инкогнито, в капюшоне, проехал на белом коне под окнами дома Заборовского, а Агата на секунду выглянула в окно светелки и тут же спряталась обратно. Но даже этого мгновения было достаточно. Царь сразу узнал своего ангела с золотыми волосами.

Потом было много пустых, но необходимых хлопот – организовали фиктивный смотр невест, на котором Федор выбрал Агату из множества претенденток. После – знакомство с многочисленной родней царя, и всем Агата понравилась, хотя угодить этой разношерстной компании было невозможно. А затем свершилась необычайно скромная свадьба – без гостей, без всенародного празднования и даже без застолья. Просто двое влюбленных навсегда скрепили свой союз.

Царица-полячка

После свадьбы Агата стала называться на русский манер – Агафьей. Однако порядки при дворе она ввела иностранные.

Рассказывает историк Даниил Лукич Мордовцев: «Грушецкая принесла много добра московскому царству: по ее влиянию, в Москве заложено было несколько школ польских и латинских; москвичи начали стричь волосы, брить бороды, носить польские сабли и кунтуши. Грушецкая уговорила царя снять с воинов позорные женские охабни, которые должны были носить ратные люди, бежавшие с поля сражения»^[17]. Да-да, не Петр I, а царица Агата первая затеяла брить боярам бороды!

При этом, как отмечает писатель Александр Красницкий, «умело действовала Агафья Семеновна. Она была истинной хозяйкой в государстве, но, любя своего слабого и хилого мужа, все-таки выдвигала его вперед; и выходило так, что действовал сам царь Федор, и это сильно возвышало его в глазах народа. Он был милосерд: ангельски чиста была его душа, и он действительно стремился сделать счастливым свой народ».

Счастье самого Федора и Агафьи продолжалось ровно год. Жена подарила царю сына и скончалась на третий день после родов. Младенец также не выжил. Федор так и не оправился от горя – все болел и болел. Его попытались женить снова, но царь так и не выбрался из депрессии. Через полгода ушел вслед за Агафьей. Ему был 21 год.

Яркие начинания царя-модника стали отправной точкой для больших реформ его младшего брата. Как пишет исследователь Павел Седов, «при Петре I не случилось ничего такого, что не имело бы своих истоков во время Федора Алексеевича».

Петр I и Кo

После кончины Федора Алексеевича в Кремле началась чехарда. Слишком много претендентов на престол, и все неподходящие. У Федора наследников не было, значит, трон полагалось передать кому-то из других детей царя Алексея Тишайшего – но кому? Остались одни девицы и двое мальчишек от разных жен: 16-летний Иван (сын Марии Милославской) и 10-летний Петр (сын Натальи Нарышкиной).

Доверить трон Ивану было никак нельзя. Царевич с рождения страдал тяжелыми болезнями. Он едва мог ходить и почти не говорил. Ну а Петр был еще просто ребенком, хоть и весьма бойким.

В конечном итоге короновали их обоих, при этом регентом при недееспособных царях назначили старшую сестру – 25-летнюю Софью. Во время коронации она стояла позади двойного трона и шепотом говорила братьям, что нужно делать. Для того, чтобы было лучше слышно, в спинке трона вырезали довольно большое окошко.

Так дальше и повелось. Пока Иван болел, а Петр взрослел, страной руководила 25-летняя Софья. Фактически в 1682 году Русь обзавелась сразу тремя правителями.

Софья тоже очень хотела получить корону, это было бы справедливо. Но русское общество XVII века было не готово официально отдать престол женщине при наличии сразу двух царей-мужчин. Так что Софья осталась в истории как первая некоронованная государыня, «серый кардинал» в кокошнике.

Царевна Софья – «умела поставить на место любого мужчину»

Вы, конечно, знаете эту картину – грозная царевна Софья стоит в темной келье, глаза безумные, волосы всклокочены. Но давайте разберемся – а так ли страшна была сестра Петра I, как нарисовал ее Репин? И неужели эта выдающаяся особа, успешно руководившая большим государством целых семь лет, не умела пользоваться гребнем? На самом деле Софья была умной, интересной, возможно, даже симпатичной женщиной, опередившей свое время лет эдак на сто. О ней высоко отзываются объективные историки и современники. И даже сам Петр Великий признавал, что гордится сестрой.

Царская дочь

Софья родилась в Кремле в 1657 году. Она была шестым ребенком в семье царя Алексея Михайловича и Марии Милославской, да еще и девочкой, а потому упоминаний о ней почти нигде нет. Просто еще одна затворница появилась на свет, вот и все. Малозначимое событие, не то что рождение наследника.

В те времена царевны почти ничем не отличались от монахинь. Никаких перспектив – ни в личной жизни, ни в общественной. Вокруг царских дочерей создавалась атмосфера таинственности и святости. Замуж их не выдавали. Русские зятья государю были не нужны – это дополнительные претенденты на престол. А иностранные принцы жениться на москвичках не хотели, невыгодная партия.

Так и сидела юная Софья в тереме, проводя время за молитвами и рукоделием. Бесплодное, бесцельное существование. Она почти не покидала пределы Кремля, разве что изредка посещала загородные храмы. За всю свою жизнь царевна не только ни разу не была за границей, но никогда не отъезжала от Москвы дальше, чем на 60 километров. Софья даже своего отца видела крайне редко. Австрийский посланник Августин фон Майерберг писал об Алексее Михайловиче, что «жена и сын никогда не обедают с ним, а тем менее сестры и дочери, и не показываются на глаза посторонних»^[18].

И все же было в детстве Софьи кое-что необычное. Во-первых, театр. Отец привез в Россию западные комедии и разрешал дочерям смотреть спектакли – но только из особой тайной ложи, сквозь щели в досках, чтобы не попадаться на глаза народу. Во-вторых, Алексей Михайлович заказал из-за границы новые интерьеры для Кремля. Царевну окружали шкафы и стулья из Германии, зеркала и гравюры из Франции, гобелены и музыкальные шкатулки из Англии. Конечно, иностранные игрушки были не только у Петра (об этом много писали историки), но и у его старшей сестры.

А самое главное, Софья, единственная из всех кремлевских девочек, получила наилучшее образование, доступное в ту эпоху. Ее наставником был талантливый поэт и богослов Симеон Полоцкий, которого называют представителем европейского барокко. Учитель занимался науками с сыновьями Алексея Михайловича, но взял в класс и 10-летнюю царевну, оценив ее способности. Забросив вышивание, Софья прилежно изучала латинский язык, драматургию, астрологию, географию, зоологию и минералогию, в то время как ее сестры болтали о золотых кружевах и телогрейках с «яхонтиками червчатыми».

Первая в истории правительница России

Широко известно оскорбительное описание внешности царевны Софьи, принадлежащее французскому дипломату Фуа де ла Невиллю: «Она ужасно толстая, у нее голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах, и ей по меньшей мере 40 лет»^[19]. По мнению француза, Софья всеми силами стремилась к власти, чтобы как-то компенсировать свое безобразие. При этом сам Невилль царевну ни разу в жизни не видел, а просто пересказал отзыв одного ехидного придворного.

Однако на всех портретах, кроме репинского, Софья выглядит если не привлекательной, то уж по меньшей мере не отталкивающей. Проницательный взгляд, роскошные темные волосы, благородный нос. Немного похожа на Петра, но еще больше – на отца. Художник Константин Маковский, большой ценитель русской красоты, изобразил строгую, задумчивую женщину, с которой хочется поговорить. Глаза опущены, ведь она перенесла столько тяжелых потерь – сначала лишилась матери, через год – старшего брата Алексея, который должен был стать наследником престола. Потом скончался отец, и спустя несколько лет – брат Федор, занявший трон после Алексея Михайловича. А потом стрельцы, воспользовавшись безвластием, затеяли кровавые бунты, на глазах Софьи погибали ее родственники и знакомые.

Позже недобросовестные историки будут обвинять царевну в сговоре с мятежниками. Но она была напугана так же, как и все остальные обитатели Кремля. Выхода из ситуации не было. Кого сажать на трон? Брат Иван слишком немощен, брат Петр слишком мал.

И когда Софья решилась. Для начала она заставила себя выйти из терема к народу – это был дерзкий и неслыханный поступок. Даже жены государей не смели показываться людям, ездили в зашторенных каретах. «Никто не может похвастаться тем, что видел Царицу с открытым лицом»^[20], – писал Якоб Рейтенфельс, немецкий путешественник. А тут – незамужняя девица взялась за переговоры с бешеными мятежниками. Софья придумала нечто оригинальное. Вспомнив рассказы своего наставника о диархии в древней Спарте, царевна предложила короновать двух братьев одновременно, чтобы никому не было обидно. А она присмотрит за государством, пока Петр не подрастет. Стрельцам идея понравилась. В Москву постепенно вернулся мир.

Дальнейшие указы Софьи были столь же мудры. При ней Россия наконец-то помирилась с Польшей. Царевной восхищались и консервативные стрельцы, и иностранные послы – не считая грубияна Невилля, конечно. Но, похоже, гадкие слова Невилля – не более чем обида уязвленного мужчины. Как пишет историк Линдси Хьюз, «образ Софьи – это образ женщины, умевшей поставить на место любого мужчину. Если не считать Екатерины Великой, которая даже не была русской по происхождению, царевна Софья являет собой самую решительную и способную женщину, когда либо правившую в России»^[21].

Романисты любят представлять Софью не более чем влюбленной марионеткой в руках князя Голицына. Но, как пишет историк Линдси Хьюз, «пресловутая связь с Василием Голицыным подтверждается только двумя шифрованными письмами, некоторыми косвенными свидетельствами и массой огульных обвинений». Екатерина II с уважением отзывалась о царевне Софье: «Я думаю, что ей не была отдана должная справедливость… Она в течение нескольких лет руководила делами государства со всей проницательностью, которой возможно желать».

И… обратно в терем

За время своего неофициального правления Софья, конечно, почувствовала вкус власти. Она пыталась узаконить свой статус, как можно чаще появляясь на официальных торжествах. Ее профиль уже стали чеканить на монетах – и тут подрос Петр. Формальных причин задерживаться в Кремле у Софьи не осталось.

Распространена версия о том, что Софья пыталась устранить младшего брата, призвав на помощь все тех же стрельцов. Однако Петру так и не удалось доказать связь между сестрой и заговорщиками. Как пишет Линдси Хьюз, «в конце концов, безжалостный Петр, который отправил на плаху и в тюремные застенки сотни стрельцов и приговорил к смерти собственного сына, удержался от расправы над своей сестрой». Отобрав у Софьи власть, он отправил царевну в комфортабельный Новодевичий монастырь, который во многом превосходил современные отели класса «люкс».

Софья взяла с собой бывшую няньку Марфу Вяземскую, двух казначей и девять постельниц. Каждый день из дворца в монастырь присылали хлеб, рыбу, мед, пиво, водку и прочие лакомства. Имя Софьи продолжало фигурировать в дворцовой «швейной книге», в которой велся учет платьев для членов царской семьи. У нее была собственная драгоценная посуда, ковш немецкой работы, много книг. И много денег – она продолжала делать большие вклады в монастырь.

Царевну часто навещали сестры и брат Иван. Пару раз заглянул даже Петр. Мемуаристы приводят уважительные, хоть и горькие отзывы царя о старшей сестре: «Софья наделена всеми телесными достоинствами и совершенным умом… Как жаль, что она преследовала меня в детстве и что я ни в чем не мог на нее положиться, будь по-иному, когда я уезжал за границу, она могла бы править дома»^[22].

В Новодевичьем прошли последние 14 лет жизни Софьи. Спустя полтора века поэтесса Евдокия Ростопчина посвятила царевне поэму «Монахиня»:

«Я вознеслась, междоусобной бранью

Упала! … Юный Петр, мой полубрат,

Возмужавши, на меня восстал грозою,

Торжествовал… Он стал Царем единым,

А я сюда в безмолвный монастырь

Заточена… и страстную мирянку

Неволею искусу обрекли,

И Господу насильно посвятили…»^[23]

В завершение приведу замечательную цитату историка Даниила Мордовцева: «Она первая из русских женщин… вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих русских женщин, как меньшой брат ее Петр прорубил потом окно в Европу… Одним словом, царевна Софья представляет переход от женщин допетровской Руси к женщинам Руси современной»^[24].

Иван V – 14 лет на одном троне с Петром Великим

Во время двойной коронации Петру («младшему царю») досталась копия шапки Мономаха, а Ивану («старшему царю») – оригинал. Все документы братья подписывали вместе, на торжественных церемониях тоже были вдвоем. Иван на протяжении четырнадцати лет правил вместе с Петром!

Диархия – настолько редкая форма правления, что ее можно назвать экзотической. Официальное двоевластие практиковалось в Спарте, в Древнем Риме. В современности диархов можно увидеть, например, в Сан-Марино, где правят два капитана-регента.

В истории России случай с Петром и Иваном – единственный пример диархии. Ну как тут не вспомнить про российского двуглавого орла! Летописцы XVII века так и сообщали, нахваливая саму идею двух царей на одном троне: «А и в наступлении на российское благочестивое государство коего-либо неприятеля всюду готовая будет оборона и правление чинное: аще убо един царь противу неприятеля изыдет, другой в царстве своем на престоле царском имать пребывати, и всякое благоразсудство стяжати имать российское государство во всем»^[25].

Как сложилась жизнь Ивана?

Отношения Петра с сестрой Софьей были сложными. А вот к бедному Ивану царь относился вполне дружелюбно. Называл его «государь братец», иногда писал ему письма. Ивана трудно было ненавидеть – был он тихим и несчастным. На официальные мероприятия часто надевал зеленую вуалевую повязку, скрывающую печальное лицо и тяжелые сонные веки.

Вот как описывает царский прием немецкий путешественник Энгельберт Кэмпфер: «Оба их Величества сидели на двух серебряных Епископских креслах, поставленных на возвышенном в несколько ступеней рундуке, который так, как и вся сия часть залы, обложен был красным сукном. Над каждым креслом повешена была икона… Старший сидел почти неподвижно с потупленными, совсем почти закрытыми глазами, опущенною низко шапкою… Младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, на коем при обращении к нему речи беспрестанно играла кровь юношества, дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что если б это была простого состояния девица, а не царская особа, то без сомнения все бы должны влюбиться в нее»^[26].

Несмотря на тяжелое состояние Ивана, его все-таки женили – царевна Софья расстаралась. Петр стремительно взрослел, он в любой момент мог лишить сестру регентства, а потому Софья искала повод остаться во власти еще на пару десятков лет. Таким поводом могло стать рождение наследника у немощного Ивана.

Сестра подобрала Ивану богатую, румяную Прасковью Салтыкову. Интересно рассказывает о ней дореволюционный историк Михаил Семевский: «Много говорить о воспитании царицы Прасковьи нам не приходится; то не было воспитание, а питание: ее выкормили полною, статною, с высокою грудью, открытым лицом и длинною косою; затем выучили довольно плохо русской грамоте (она и впоследствии, как мы увидим, не была мастерица писать); остальное же довершили семейные предания и обычаи. Она выросла в предрассудках и суеверии; верила колдунам, чудесам, вещунам и строго выполняла пустые обряды, не вникая в их сущность и значение… Царица занималась только своим «женским» делом, пересматривала полотна, скатерти и другие вещи, доставляемые из слобод, работавших на дворец; заведовала рукоделиями своих мастериц в светлицах, где производились всякие работы, даже шились куклы царским детям. Нередко и сама царица вышивала золотом и шелками в церкви и монастыри, изготовляла некоторые предметы из платья себе, государю и детям: ожерелья, воротники, сорочки, полотенца»^[27].

Прасковья родила Ивану пять дочерей, одна из которых, Анна, впоследствии стала императрицей. Иван полностью погрузился в семейную жизнь, лишь изредка появляясь на торжественных приемах в полном облачении. «Старший царь» прожил до 30 лет – и, кажется, был вполне счастлив со своей хозяйственной женой и деятельным братом, взявшим на себя все государственные вопросы.

6 января 1696 года Иван ходил «за крестами» из Успенского собора на иордань, устроенную на Москве-реке. День был чрезвычайно теплый, совершенно весенний, был дождь и молния; царь был с непокрытой головой, промочил ноги и сильно простудился. 29 января он скончался – за семь лет до основания Петербурга. Иван нашел успокоение в древней Москве, в Архангельском соборе Кремля.