Анна Коэн
Маковый венец

– Мейер твой – харчок. Его на конце повертели и выкинули. Мейер! Он был вообще?!

Ответить Юнсону не позволили. В разговор вклинился другой новобранец:

– Молчи, морда. Мейер хоть и помер, а армию поднять успел!

– Ты-то откуда знаешь? Газет начитался? Так раскрой глаза пошире, тебе туда еще и нассут. Все Гильдии, попомните мои слова, все они воду мутят. И война им только фиалками карманы набьет. А нам – потроха пулями!

– Так чего ж ты добровольцем записался?!

– Дурят нашего брата, ой, дурят!

– Девки-королевы виноваты. У нас одна и у свенскеров вторая. Суки шелудивые.

Кто-то вступился за королеву Агнесс, помянули Иоганна Линдберга, и завязалась перепалка, грозившая перерасти в безобразную драку. Возня привлекла внимание интенданта корпуса, и конфликт погас быстрее, чем вспыхнул. Но Густав зарекся говорить с однополчанами о политике: слишком разнились взгляды тех, кому предстояло встать плечом к плечу. И в этом крылась опасность не меньшая, чем сама война.

Спустя месяц обучения, в их корпус прибыло командование. Учинили большой смотр. Полтора часа они только и делали, что козыряли, брали на караул и выполняли бессчетные приказы:

«Нале-во! Напр-раво! От кавалерии закр-ройсь!»

Мундир пропекся, как картофельная кожура. Пот стекал из-под фуражки и заливал глаза. Густав хотел бы оглянуться, удостовериться, что он справляется не хуже остальных, но нельзя. И он смотрел прямо перед собой, с усилием смаргивая с ресниц жгучую влагу.

Строевую подготовку принимало двое высокопоставленных господ с сопровождением. По слухам, которые ураганом пронеслись по столовой, прибыл сам генерал инфантерии Богельман, в пехтуре прозванный Богелем. Вторым был его адъютант, молодой человек с темными волосами и по-девичьи тонкими чертами. Он стоял за плечом Богельмана, заложив руки за спину; на бойцов глядел так пристально, будто пытался высмотреть в строю знакомое лицо. Этот одним только хлестким прозвищем не отделался.

Бывший шеф полиции Хёстенбурга, фаворит королевы, сын мятежного герцога. Клемент Спегельраф.

Густав читал в газетах, что зимой на него было организовано покушение, а весной его люди, наконец, отправили в тюрьму самого жестокого убийцу последнего десятилетия. Журналисты открыто зубоскалили по поводу того, что сделано это было не с первой попытки. О личности самого убийцы почти ничего не было сказано, кроме того, что он возмутительно, неправдоподобно юн.

Вскоре после того происшествия шеф Спегельраф сложил с себя полномочия.

О том, что брата собственного супруга пригрела королева, Густав слышал от матери, соседки которой предпочитали прессу иного сорта. Фрау Юнсон не раз пересказывала эту сплетню за ужином, то возмущенно, то растроганно, нисколько не смущаясь молчанием своих домочадцев.

Рядовой Юнсон с любопытством разглядывал этого мужчину, своего ровесника, который, казалось, был равнодушен к собственной славе с душком скандала. Или же его броня была толще и прочнее, чем у машин Йохансона.

После смотра новобранцам дали четыре часа вольницы до ужина. Неслыханная роскошь. Многие засобирались в ближайшую деревню, чтобы выпить в местном кабаке и вернуться в корпус до отбоя. Другие, хрипло перекликаясь, отправились на поле играть в кегли. Густав огляделся, но не увидел Ханса: ему не терпелось поделиться с кем-нибудь мыслями, а в плане надежности Ханс был подобен могиле – он не понимал и половины сказанного Густавом.

Настроения на выпивку у него не было, а поиграть в кегли его никто не звал, поэтому рядовой Юнсон в одиночестве отправился в казармы. Он с наслаждением опрокинул на себя несколько ведер подогретой воды, переоделся в чистое и вытянулся на койке. Но едва он начал погружаться в дрему, как кто-то схватил его за плечо и потряс.

Густав рывком сел на постели и увидел перед собой Ханса. Его форма была перепачкана желтоватой жижей, в воздухе висел запах разваренного гороха и шкварок. На Хансе не было лица.

– Что за..? Это что, суп?

Сын мельника скривился:

– Мы выступаем. Они сказали… сказали… мы едем на передовую.

– Конечно, мы едем на передовую, Ханс, – нетерпеливо бросил Густав. – Для этого мы и записались в добровольцы.

С этими словами он повернулся на другой бок. Своей идиотской выходкой деревенщина отбил у него желание общаться.

– Нет, нет! Не потом, сейчас! Уже завтра…

– Ты бредишь. Нам еще рано.

– Не брежу! Я слышал этими ушами, не должен был, а слышал, – Ханс заметался по узкому проходу между койками, его бормотание все больше напоминало скулеж.

Что-то в словах недоумка насторожило Густава, хотя в другой раз он бы просто посмеялся. Их, новобранцев, должны были обучать еще полтора месяца, а после распределить по батальонам и выдать назначение в разные части. Но вдруг планы изменились? Густав снова встал. В вещевом мешке под кроватью хранились картонные коробки с папиросами. Он достал пару, одну сунул себе в зубы, другую в руки Хансу. Тот мигом заткнулся.

Дымить в казарме запрещалось, но окна были распахнуты, а вокруг ни души. Докурив папиросу до половины, Густав выщелкнул ее на улицу.

– Рассказывай.

Ханс ссутулился на краешке опрятно заправленной койки. Одной рукой он методично подносил окурок к губам, а второй пытался сковырнуть приставшую к сапогам вареную морковь.

– После смотра меня перехватил интендант. Велел помочь поварам. Он принимал генерала Богельмана и майора Спегельрафа у себя, и надо было принести еду в его кабинет. Ну, я и пошел. А там услышал. Они говорили, в феодах олонцы взяли крепость Валликрав, наши пытались ее отбить, отбросить их назад, и не смогли. Герр Богельман идет на помощь, но ему не хватает людей. Интендант даже крикнул, что мы не годимся еще, а Богель как хватит по столу кулаком! Сразу видно, большой человек, начальство! Он сказал: «В расход пойдут, если надо». Мы отбываем завтра, дело решенное. Как услышал все это, то вот – расплескал, – Ханс провел ладонью по изгвазданной форме. – Интендант меня обругал, дескать, свинья косорукая, и отослал прочь. Я почти ничего и не понял, но мне… так страшно стало.

Что-то не складывалось в рассказе Хайнца. Крепость Валликрав находилась в сердце феодов и не имела связей с Кантабрией, кроме торговых. Валликравцы могли бросить клич о помощи могущественному соседу, которого и так вскоре должны были втянуть в военные действия. Но к чему генералам было швырять в это горнило совсем еще зеленых новичков, которым бы еще упражняться и упражняться? Бессмыслица.

– Что еще они говорили? Слова, фразы – что угодно. Повтори! – потребовал Юнсон.

Ханс долго молчал. Густав почти слышал, как проворачиваются шестеренки в его мозгу. Ему хотелось огреть Ханса по голове, спихнуть с койки, на которой он сидел, едва касаясь тощим задом, отвесить пинка. Но он ждал.

– Вспомнил, – сын мельника удивленно расширил глаза. Он и сам не ожидал, что память выдаст ему недостающий фрагмент. – Не Богель говорил, а майор Спегельраф. До того, как генерал стал по столу стучать, он тихо так начал объяснять интенданту, что страна не может себе позволить долгую кеп… кумп… кумпанию. Во! Потому как кризис продовольствия и что-то там еще. И что надо отбросить олонцев как можно раньше, до осени. А потом уж Богель прервал его и заорал про «пустить в расход». Кстати, что это значит? Я слова-то припомнил, а вот как их понимать?..

Густав и сам не до конца сознавал, что следует из слов майора. Хотел бы похвастаться знаниями, как делал это прежде, но не мог. Он ведь изучал не военное дело, а философию, и то не слишком прилежно, предпочитая лекциям собрания Комитета. Но кое-что все же давало зацепки, все как одна – безрадостные. Особенно ему не нравился «кризис продовольствия». Если уж все дело в нем, то жди проблем с обеспечением. С едой.

Он свысока покосился на Ханса, который глядел на него со смесью надежды и ужаса.

– А то и значит, мой необразованный товарищ по несчастью, что мы должны порвать свенскеров в клочья. И чем быстрее, тем лучше.

***

Андерсен, Юргенсон, Свенсен, Мадсон…

Густав отер лицо рукавом, в ушах стоял назойливый писк. Он дышал через рот, и вдохи отзывались где-то в глубине черепа.

Вольсен, Хендриксон, Карсен, Бергерсон, Юнсон…

И «сен» и «сон» на концах их фамилий значит «сын». «Сены» с севера страны, «соны» – с юго-востока. И все чьи-то сыновья.

Юнсон, Юнсон, Юнсон…

– Юнсон! Не спать! – рявкнул кто-то совсем близко. – Шевелись, бегом!

Густав оттолкнулся от проседающей от дождя земляной стены окопа, выкатился наружу, неуклюже поднялся и побежал.

Исполинская крепость Валликрав возвышалась над бывшей зеленой долиной. От его стен лучами расходились улицы пригорода. Когда-то они пестрели рынками и мастерскими. От них уже ничего не осталось. Там, где когда-то должно было пахнуть хлебом, теперь стояла вонь жженого мяса и резины.

Все ближе крепостные стены. Это вторая волна атаки за сегодня. Мышцы разрывало болью, ноги были как деревянные подпорки, которые чудом слушались тела. «Визель» из увесистого стал неподъемным, дождь стекал по тусклой стали штыка на его конце.

Они бежали вперед – размытые пятна серых кителей его однополчан не давали ему потеряться в этом безумии, где небо, земля, колючая проволока и лужи смешались в бессмысленной круговерти. Вспышки артиллерийских орудий мелькали где-то на периферии зрения.

– Ложись!

Он рухнул ничком, вжимаясь в разрытую сапогами дорогу. Громыхнуло. Близко, так близко! Волна прокатилась по воздуху, прошла сквозь землю, коснулась его живота, вмиг скрутив кишки узлом, перекликнулась с замершим сердцем. Заложило уши.

– Вперед, вперед!

Только фигуры других кантабрийских солдат вокруг него, только приглушенный голос, отдающий приказы, имеют смысл. И силуэт Валликрава впереди.

В одной из его стен зияет брешь, небольшая на фоне остальной махины древнего города – не один день, не одна сотня исковерканных тел была положена на то, чтобы проделать ее. Город-крепость замкнулся, ограждая и олонских захватчиков, и заложников-горожан. Тогда в ход пошли подрывники. Их убивали на подходе, но они снова и снова рвались туда с упорством муравьев, перебирающихся через струйку смолы.

И только сегодня на рассвете им удалось расколоть этот орех. Теперь пехотинцы, среди которых был и рядовой Юнсон – сын лавочника Юнсона, кто бы мог подумать! – с боем должны были взять крепость. Перешагнуть через тела других солдат, тех, кто уже застыл в смоле истории.

Густав промок насквозь. Не по-летнему холодный ветер хлестал бойцов водой с привкусом праха.

Капрал махнул рукой, и их отряд, один из многих, хлынул в следующее кольцо окопов. Не передышка, не затишье. Под сапогами чавкнуло дно траншеи, солдаты вскинули винтовки, примостили их на мешки с песком. Прильнули к ним телами в сером, замерли.

Через завесу стылых капель показались зеленые фигуры свенскеров. Они вышли из пролома, чтобы остановить атаку кантабрийцев. Среди них Густав увидел и несколько конных. Сверкнули их сабли, поднятые к небу. Офицеры.

– Огонь!

Онемевшие пальцы взводят курок, глаз ищет колеблющийся прицел, гладко щелкает спусковой крючок. Плечо уже привычно ноет в ответ на отдачу приклада. Выстрел, другой, третий, четвертый. Всего их шесть. Перезарядка. Десять секунд, а то и меньше. Быстрее, быстрее! Не думать, считать секунды и пули.

Только не думать!

Олонцы стреляют в ответ. Пули вгрызаются в песочную баррикаду, вязнут в костях, разрывают головы, как спелые ягоды. Красное расцвечивает как зеленую форму, так и серую.

Снова полный магазин. Стрелять. Не думать!

Юнсон, сын лавочника, недоделанный философ и столичный щеголь, что ты забыл здесь? Чего ты ждал?..

Перезарядка.

Олонцы падали в грязь. Его соотечественники падали в грязь. Шестой патрон выскользнул из покрасневших пальцев и нырнул в траншейную грязь.

Густав наклонился, чтобы подобрать его, но нащупал только носок солдатского сапога. Он вскинул глаза и увидел, что парень, который стоял рядом с ним, лежит с простреленной шеей. На его лице недоумение, а дождевая вода заполнила раскрытый рот и вытекает обратно, как у фигуры из фонтана. Как его звали?

Юнсон взял шестой патрон из поясной сумки. Всего лишь один пропал на дне окопа, их еще много.

Убивал ли он? Несомненно. Но не было в этом и сотой доли той радости, которой он ждал. Густав надеялся найти на поле боя веселую ярость Вальхаллы, а нашел ужас Преисподней.

– Вперед! Пошли, пошли! Шевелись, падаль!

Вновь голос капрала толкает его вперед. И вновь он рвет жилы, выдираясь из окопа, оставляя позади безымянные тела чьих-то сыновей, «сенов» и «сонов».

Провал в стене уже близко, так ослепительно близко! Густав будет там, он войдет в Валликрав в числе поредевшей роты, и город-крепость разведет перед освободителями колени.

Бойцы впереди колонны отстреливают свенскеров на бегу, а те все лезут, лезут, лезут из бреши; их лица все как одно, их черные глаза-прицелы ищут твое сердце.

Густав закричал, подав голос впервые с самого рассвета, и выставил «Визель» перед собой. Через тягучую секунду он услышал приказ «штыки к бою!», но уже был готов. К чему стрельба, если враг так близко, если до него можно дотянуться острием и колоть, колоть, колоть! Тепло разлилось по его венам, руки согрелись от пальцев до самых плеч. А может, их согрела кровь, брызнувшая изо рта олонца, которому он пропорол живот. Густав продолжал кричать.

Страшно! Страх хлестал из каждой поры, вился внутри недобитой змеей. Все вокруг будто плясали буйный шляйсер, вращаясь вокруг своей оси, с судорожными рывками и подскоками, но у партнерши не развевалась коса, не набухала теплым ветром нижняя юбка. Да и откуда им взяться у штыковой винтовки! Залпы артиллерии заменили им барабаны, а стоны раненых и умирающих – песни.

Ряды свенскеров, выступавших из крепости, заметно поредели. Кто-то издал победный клич, его подхватили, и тот понесся над долиной, как взрывная волна, нарастая с каждым витком. Густав утер рукавом пульсирующее лицо и увидел на ткани широкий бурый мазок крови. Своя? Тошнота толкнулась в горло, перед глазами дрогнуло и покачнулось. Но он только сильнее сжал приклад, приказав себе оставаться здесь.

– Вперед! На Валликрав! – донесся до него совершенно сорванный голос сержанта.

И рядовой Юнсон побежал вперед. Если бы из всей роты остался он один, он бы побежал все равно.

Густав уже мог различить очертания фасадов зданий, водопроводную колонку на углу безымянной улицы, выпуклости камней брусчатки, умытых дождем. Он убил еще одного свенскера. Другой упал на землю в двух шагах от крепостной стены, но Густав не стал его добивать – подохнет сам. Юнсон вступил под черную тень раскрошенной стены. Изнутри она оказалась не сплошной, а испещренной переходами, коридорами и лестницами. Но Густав недолго разглядывал устройство Валликравской крепости. Капрал время от времени хрипло кричал им пошевеливаться, кто-то толкал Густава в спину.

Они вступили в город.

Город был безлюден.

– Топор мне в ногу, – буркнул кто-то за спиной Густава.

Он обернулся, ища глазами лицо капрала. Растерянность тут же исчезла с лица военного, как только он почувствовал на себе взгляды подчиненных. Он рявкнул:

– Чего встали?!

И отдал приказ продвигаться вдоль крепостной стены изнутри. Цель была простой и ясной – убивать каждого рядового свенскера, который попадется на пути, и попытаться захватить в плен их офицеров.

Сзади на них напирали другие отряды, еще немного, и внутри окажется целый батальон, а то и полк. Оставаться на месте не было никакой возможности, и Юнсон с сослуживцами отправился исполнять приказ.

Передвигались бегом, улица разворачивалась пеньковой веревкой с узелками на память: дома и переулки, мастерские, лавки и крошечные постоялые дворы. Никто из валликравцев не выходил навстречу армии освободителей.

Они обнаружили несколько опорных башен по периметру стены. Вход в каждую был намертво замурован. Солдаты Кантабрии двигались дальше. Ни одного свенскера, ни рядового, ни, тем более, офицера. Схватка осталась где-то позади, и бойцов догоняла смертельная усталость. Дождь понемногу стихал.

Солнце, выглянув, обозначило время далеко за полдень, когда отряд Юнсона нос к носу столкнулся с другими кантабрийскими солдатами, которые обходили крепость в другом направлении. Их командир шагнул навстречу капралу Густава, и рядовой Юнсон с удивлением узнал в нем майора Спегельрафа.

– Докладывайте, – тихо, но властно приказал майор. Его холеное лицо дамского любимца покрывали брызги черной грязи, но галуны на мундире сияли, будто стягивая на себя весь скудный свет.

Капрал вытянулся в струнку и без заминки отрапортовал и о замурованных башнях, и о подозрительном запустении Валликрава. Майор Спегельраф выслушал его, опустив подбородок.

– Валликрав не безлюден, – вымолвил он в ответ на рапорт. – Полчаса назад шестнадцатый пехотный батальон обнаружил городскую стражу, и те заявили, что мирное население укрылось во внутренней крепости, где раньше был деловой центр города.

– А где же тогда все свенскеры? Убиты?

– Убиты, – кивнул майор, и как-то болезненно дрогнул его яркий рот. – Вот только, кажется, мы сражались не с олонской армией, а с валликравской стеной.

***

Контейнер с гремучим студнем заложили под массивными воротами в одну из опорных башен. Когда взрыв грянул, вместе с дверью разнесло и часть улицы. Густав вызвался добровольцем на осмотр башни и стены изнутри. Враг мог еще таиться внутри, а клинок «Визеля» никак не желал остывать. Но главной причиной, в которой Юнсон не хотел себе признаваться, было то, что операцию возглавлял сам майор. Густава глодало любопытство, ему хотелось рассмотреть знаменитого фаворита вблизи.

В Комитете по правам рабочих он впитал презрение к аристократам. Выродки ушедшей эпохи, они продолжали навязывать людям свою волю, кичась богатством, землями и предками. Густав уяснил для себя, что так называемые «высокородные» не отличаются от него ничем. Но находясь вблизи от Клемента Спегельрафа, он чувствовал, что тот принадлежит к совершенно иной породе существ, и это ощущение зудело, как клоп под рубашкой. Ему хотелось понять, в чем, в чем же разница между ними?

Незадолго до прибытия на восточный фронт до него дошел очередной слушок, слишком лакомый, чтобы не стать популярным: адъютант генерала Богеля участвовал в дуэли.

Говорили, его прилюдно обвинили в тайной связи с королевой, и он сам вызвал обидчика на поединок. Но оба были офицерами, победителю грозил трибунал, так что они сошлись на «иберийской рулетке». Барабан крутили лишь единожды. Говорили, что когда вмешались старшие по званию, оставалось всего два шанса из шести – спасительный и смертоносный. Клемент Спегельраф дважды подносил к виску револьвер и дважды спускал крючок, отстаивая честь своей королевы. Говорили, его противник был на грани помешательства. Брехня, конечно.

Ступени башни раскрошились, и разведчикам пришлось карабкаться на четвереньках. «Визель» болтался у живота, ранец тянул вниз. Густав полз, ежесекундно проверяя, как быстро он сможет перехватить винтовку и направить на врага. Но в башне царила тишина, нарушаемая только скрипом сапог, тяжелым дыханием и сухим перестуком камешков. В отдалении, приглушенная толстыми каменными стенами крепости, рокотала армия победителей. Те, кто оставался еще снаружи Валликрава, постепенно втягивались внутрь, как в воронку.

Лестница оборвалась внезапно, как песня. Густав подтянулся последний раз и поднялся на ноги. Поблизости стоял и озирался майор Спегельраф. Юнсон инстинктивно потянулся к нему. Тот скупым жестом указал направление, и все, сгорбившись, шагнули к массивной деревянной двери. Один солдат толкнул ее вполсилы, и она качнулась на петлях, не сдерживаемая засовом.

Когда она отворилась, стало ясно, что разведывательный отряд зря пытался соблюдать тишину. Слышать их было некому.

Густав в изумлении наблюдал кровавую картину: четверо олонцев расположились по углам, точно караульные. На стенах влажно блестели багровые кляксы и мазки чего-то розовато-серого, комковатого. Рука одного из олонских солдат до сих пор сжимала полированную рукоять пистолета. Другой так и не выпустил из пальцев квадратик мутной фотографии.

– Они застрелились, – тихо сказал один из кантабрийцев.

– Да, – коротко подтвердил майор Спегельраф. – Осмотреть помещение. Могли остаться карты, документы. Что угодно.

Повинуясь приказу, Густав направился к столу у окна. Бездумно выдвинул ящик, другой, третий. Пусто.

Но едва он повернулся к майору, едва открыл рот, как раздался новый взрыв. И он был в сто крат мощней того, которым они вскрыли башню.

Чудовищный спазм сотряс крепость, камни под ногами взбунтовались, на головы посыпалась колкая крошка. Густав упал на колени, закрыл голову, как учили в корпусе. В ту же секунду новая волна шума набросилась на них с другой стороны – что-то случилось за стенами Валликрава.

Клемент Спегельраф был первым, кто достиг узкого окна-бойницы. Он выругался коротко и крепко, как умеют только те, кто своими глазами видел настоящий крах.