Анна Кимова
Романолуние
Опять слеза потекла… Моя девочка… Подошел. Обнял.
– Даша… Я без тебя не смогу. Точнее… Смогу, наверное, человек со временем обо всём забывает, приспосабливается жить так. Но я не хочу. Ты мне очень нужна. Больная, бесплодная и, что там у тебя еще, что ты в себе держись, боясь, что это что-то изменит в моей голове. Не изменит. А если и так, то только усугубит. Мне так плохо, когда я думаю, что тебе сейчас больно из-за меня. Я бы всю твою боль забрал себе, если бы смог.
Мы молчали. А потом она прошептала:
– Я боюсь…
– Знаю, моя девочка. Давай бояться вместе. Так – менее страшно.
– Ром… Ты ведь… Ну зачем тебе это? Любую выберешь, она за тобой на край света пойдет. И детей нарожает.
– Уже выбрал. Тебя.
– Ты же потом сожалеть будешь, что на такое подписался. Если сценарий окажется не самым благоприятным. Это же боль, нервы, переживания. Постоянный напряг. Ну ладно, я. Это мое тело, к тому же я уже привыкла. Но даже мне иногда кажется, что я не справлюсь. А тебе-то это зачем? Тем более, сам говоришь, человек обо всём забывает. Просто надо немного перетерпеть.
Отстранился. Ушам не верю. То, что она сказала, прозвучало каким-то диким кощунством. В глаза смотрю. Между радужками перебегаю. А ведь она серьёзно! Нет, это не кокетство, Даша не пытается со мной заигрывать, чтобы почву прощупать. Она реально мне это предлагает!
– Даша, вот скажи мне… Что с тобой не так?
Обалдела немного. Непонимание мелькнуло. Не знает, чего дальше ждать. Нет, всё же сумасшедшая у меня женщина… Смотрит, будто ожидая, что я ее сейчас за дверь выдворю и там навсегда оставлю. Всё же соответствующих таблеточек пропить надо. Хотя бы коротким курсом. Для порядка.
– У тебя слабоумие? Вроде месяц работы с тобой говорит об обратном… Тогда, может, раздвоение личности? А? Ты между ними, как с канала на канал, что ли, переключаешься? Так ты мне сразу сообщи, сколько их у тебя. Чтобы я прикинул, к чему мне вообще готовиться.
Глазами хлопает. Рот раскрыла. Блин, опять начинается. Даже в такие моменты ее хочу. Вдруг прозвучал ее голос:
– Вообще-то да.
– В смысле?
– Фильм «ДМБ» смотрел?
Теперь я́ пару раз хлопнул. С ней, блин, точно не соскучишься…
– Да… а что?
– Сцену про суслика помнишь?
– Только её все и по́мнят. А…
– Вот у меня тоже самое. Только вместо суслика – гном.
Теперь моргнул раз пять. А, может, и больше. Времени считать не было. Просто стоял и фигел понемногу.
– Не понял?!?! …
Вздохнула. Будто слабоумный здесь я. Непонятливый тоже нашелся. Простые вещи, а надо объяснять.
– Внутри меня живет существо. Ну, это абстрактно, конечно. Но можно сказать, что в определенном смысле это похоже на раздвоение личности. Я его себе представляю в виде гадкого маленького гнома. Как две́рги в немецких Э́ддах. Он постоянно пытается убить во мне надежду. С самого детства, когда я его в себе впервые сформулировала. Но надежда всё равно пока живет.
Это нереальная женщина… Нет, просто невозможная… Она и об «Эддах» знает! И это в двадцать пять лет!
Минуточку…
Вашу мать…
Я же профукал ее день рождения!!!! Первого января!!! Моей девочке двадцать шесть!
– Дашка! Поехали тебе подарок покупать?
Опять брови съехались. Не поняла. Держись Ромка… Хотя… Зачем?
Поцеловал. Да, Дашенька, всё, как я умею. Хватит разговоры разговаривать. Пора гнома выселять. За сто первый километр.
1. Сценарий номер один. Пессимистический
Это случилось ночью. В день полнолуния. Наверное, всё же в этом явлении есть что-то мистическое. Не зря любовь всей моей жизни сравнивала меня с полной луной. И она выбрала именно этот день для своего ухода. Зарубку в календаре оставила. Пожизненную. И в моем сердце. Которое теперь больше никогда не будет биться о жизни. Оно набат будет стучать. До конца моих дней на этой поганой земле.
Я вышел на балкон. Здесь мы любили стоять с ней в обнимку. Одну руку я клал ей на шею, тонкую словно дальняя дорога моей жизни, если взглянуть на нее из космоса. Оттуда ведь постоянно кто-то смотрит на нас? И смеется. Такими мы ему кажемся… Недалекими… Со своими планами на будущее, пустыми надеждами и невыполненными обещаниями.
Я ведь обещал ей, что всё будет хорошо!
Я и себя убедил в этом… Дурак… Как же больно!!!!!!!!!!!!!!!
Жизнь теплилась в ней еще десять лет, если вести отсчёт от той точки, в которой сошлись две наши жизни, сплетясь в одну судьбу. Стремительные десять лет, будто я их и не прожил вовсе, настолько быстро они пролетели. Кто-то скажет – счастливец! Всевышний дал тебе десять лет невозможного счастья, а тебе и этого мало? Будет прав. Но мне всё равно. Радость про́житых вместе дней не способна компенсировать боль утраты. Лучше бы я и не знал вообще, что так бывает. Сравнивать было бы не с чем.
Даша всегда говорила, что мы, люди, в массе своей очень наивны в осознании себя и своего места на бренной земле. Она считала, что за одно только это над всеми нами и висит вечная кара Божия. Мы не можем уразуметь главного: жизнь – фатум, а люди – песчинки на рабочем столе бытия. Не более и не менее. А мы всё продолжаем жить иллюзиями. Причем у каждого они свои, но всё же суть не меняется. Это лишь заблуждения. Одни стремятся в космос, познать другие вселенные. Другие воюют друг с другом, ведя одну нескончаемую войну, истребляя себе подобных. Третьи строят планы на то, как провести отпуск с любовниками, пока мужья-жены в отъезде. А потом вдруг раз! И нет любовника. И отпуска нет. Или мужа. Что еще хуже. Ведь отпуск спонсировал как раз тот самый самоуверенный рогоносец. И не только отпуск, к слову, будет сказано. Поэтому при последнем раскладе любовников тоже резко сдувает со стола бытия. Как и хлеб насущный.
Дашенька всегда это понимала. Люди – вечные искатели истины, в своей массе не в состоянии ее постичь. А она проста как песня: живи и радуйся каждому дню, который тебе отведен, тогда будет тебе и космос, и твоя персональная война, и отпуск с любимым. Всё, что захочешь. Только выбирай.
Ее не стало под Рождество две тысячи тридцать третьего года. Любовь всей моей жизни умерла, не дожив всего часа до благословенного праздника. Причину никто определить не смог. Просто перестала дышать. Моя девочка… Я-то знаю в чём дело. Она устала от боли. Не смогла больше заставлять себя продолжать эту борьбу.
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
И нет конца! Мелькают версты, кручи…
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
Кажется, это Блок о битве с Мамаем писал, что же, у Дашеньки было своё Куликово поле. Длиною в жизнь… Она любила это стихотворение. Говорила, что оно про нее. Не смогла победить в себе татарского ига. И оно забрало к себе любовь всей моей жизни.
Слаб человек, когда стоит перед лицом судьбы-злодейки. Ничего не может противопоставить. Потому что ему нечего предложить соизмеримого. Чем ее заинтересовать? Как подкупить или хотя бы умаслить? Да что там, как хотя бы пощады вымолить? Никак. Всё в ее руках. Мы – лишь сторонние наблюдатели за своими собственными жизнями.
Мы так и не смогли найти причину болезни Дашеньки. Моя девочка просто продолжала разрушаться. Дважды в год мы клали ее в стационар на физиопроцедуры. Это сильно помогало откатить боль, загнать ее под половик, как Даша любила выражаться. Но процесс был неумолим. Она терпела. И почти никогда не жаловалась. Но иногда в глазах появлялось то самое, невыносимая вселенская грусть, от которой мне хотелось, разбежавшись, прыгнуть со скалы. Но я тоже терпел и виду не подавал. Ей и без меня хватало нервов. Лучше было лишний раз состроить непонятливого. И я каждый раз разбегался… мысленно. А ей лишь улыбался и целовал.
Иногда она всё же не сдерживалась и вдруг, ни с того ни с сего начинала реветь. Резко, порывисто, разразившейся бурей. Это так боль выходила, когда ее скапливалось слишком много. Потом Даша успокаивалась. Также резко. Я снова обнимал. И целовал. А потом, когда боль отступала, делал ее своей. Снова и снова. Я ведь так и не перестал ее хотеть. Как можно было, когда каждый день не покидала мысль о том, что когда-нибудь во вполне обозримом будущем это может кончиться? И я брал всё что мог, пока у нас было время. И отдавал. Всего себя. Боже Всевышний, какое это было счастье!
Иногда она тихо плакала. Я слышал. А порой даже чувствовал, как это хрупкое тело, сравнимое разве что с ломким весенним льдом, тело, которое я удерживал в своих руках, начинало тихо содрогаться. И мне хотелось завыть. Но я делал вид, что сплю и не слышу. А утром принимался отважно сражаться со злобным гномом, в выселении которого мне так до конца и не удалось преуспеть. Едва у меня что-то начинало получаться, болезнь снова давала о себе знать. И это мерзкое существо возвращалось на свое законное место: в голову любви всей моей жизни.
А иногда Дашенька прижималась ко мне всем телом, крепко обнимала и начинала говорить глупости. Что-то вроде того, что она глупая и некрасивая, хотя умнее и красивей я никого никогда больше так и не встретил. И начинала плакать прямо при мне, не таясь. Значит, хотела, чтобы я утешил. Тогда я утешал. Потому что в такие моменты ей было нужно именно это. Всё же я сумел познать сложный организм по имени Даша. И всегда делал всё правильно. Потому что любил ее больше жизни. А она любила меня. Наверное, за это.
В последний раз ее глаза закрылись на больничной койке. Она не хотела уходить вот так. Я знал это. Но песчинкам не дано решать, где и как закончится их гостевой визит на этой планете. Она просто уснула. Немного более глубоким сном, чем спала прежде. Теперь ей больше не будет больно. А мне… Что ж… Я более насущно смогу прочувствовать то, что моя Даша чувствовала всю свою жизнь: состояние боли, которая не отпускает ни на минуту.
Я сидел на краю койки и держал ее за руку. Хотел, чтобы Рождество мы встретили вместе. Вдруг мне показалось, что с ней что-то не так. Прислушался. Не дышит? Проверил пульс. Позвал дежурную. И она подтвердила.
Я вышел на улицу и заорал:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!
В последний раз я так орал тогда, в Варзуге, в поле.
– Да-а-а-а-аш-а-а-а-а! Да-а-ше-е-ньк-а-а-а-а!
Я проснулся. Резко. Весь холодным потом покрыт. Быстро перевернулся на другой бок. Спит, зазноба. Жизнь моя целая, в одеяло укутанная. Вся жизнь, заключенная в маленькой хрупкой оболочке. Как смерть Кащея, иголка в яйце. Только еще более ломкая. И я – такой-растакой, ее даже не обнимаю! Совсем сдурел, братишка? А ну-ка, давай, иди потрудись! Отрабатывай свое счастье, пока беды не накликал.
– Дашенька!
Тихо прозвучало, мягко. Чтобы не разбудить. Но держать в себе не могу. Надо выговориться.
– Девочка моя ненаглядная! Как же я люблю тебя! Ты себе не представляешь…
Поцеловал, к виску прижался. Моё любимое место. После шеи. И груди, и сосков. И пупка, и пальчиков. Всю ее люблю. Не разобраться даже, где любимое место.
Не проснулась. А у меня опять друг напрягся. Ничего. До утра потерпит. Нет ничего более святого, чем сон зазнобы. Он – это ее здоровье. А ее здоровье – это для меня целая жизнь.
2. Сценарий номер два. Оптимистический
Это произошло днем. Солнце стояло в зените. Было ясно, тепло и зелено, ничто не предвещало беды. Раздался крик. Я напряглась всем телом. Сережа? Или Игорь? Нет, всё же Серёжа. Побежала. Не помня себя от беспокойства.
Да, не послышалось. Сережа лежал на земле, придавленный лошадью. С этой точки не было видно, насколько всё серьезно.
– Что придавило? Только ногу?
– Да, мама, но не переживай, я в порядке. Помоги Мамаю встать. Он себе что-то повредил. И это же надо было, за два дня до чемпионата!
– А как нога?
– Пока не понял. Но не думаю, что что-то серьезное. Мамаю, похоже, больше досталось.
Со стороны уже бежал тренер.
– А ты-то как услышала? Ты же далеко была?
– Ох, Серый, ты меня когда-нибудь всё же доведешь до инфаркта… Не успели тебе левую ногу залатать, как ты за правую взялся… А Игорь где?
– Ускакал, лохматый! Переиграл меня. Я ему проспорил.
– Как же вы достали со своими спорами! Уж лучше бы на девушек спорили, как все нормальные мужики в вашем возрасте. А вы всё – на собственные головы.
– Нет, маман, на девушек спорят только свиньи.
– Знаю. Но я бы сейчас, пожалуй, не отказалась от сына-свиньи. Зато с головой на положенном месте.
– Врёте, маман, не предпочли бы. Лукавите-с.
– Ох, и обалдуй ты, Серый, волчара недобитый. Весь в отца.
Вечером вместе ужинали. Рома вернулся из командировки. Двое обалдуев больше веселились, чем ели. Хотя веселиться было нечему. Мамай действительно получил травму, не очень серьезную, но всё же Сережа этот старт пропускал. Ох, и легкомысленный же у меня первенец! Весь в Евгению так ее Анатольевну! Надо было Женей называть, но кто же знал… Одно точно: по описаниям Ромы его отца – этот субъект на того похож не был. А вот Игорь был просто вылитый мой папа. Хоть здесь угадали. И как такое возможно, что два однояйцевых детеныша, вылезших из меня с разницей всего в полчаса, так сильно друг от друга отличались? Пробирочные, наверное, поэтому. Других объяснений я не нахожу.
А на счастливого отца посмотрите! Даже не пожурил для порядка! Хотя, справедливости ради, журить их было не за что. Обычная тренировка. В спорте всегда что-нибудь случается. Тем более госпожа Чернова им это постоянно долдонит. Практически рта не закрывая! Приучила к мысли, что они никогда ни в чем не виноваты. Просто овечки! Только шкура волчья всё равно из всех щелей вылезает. Особенно у Сережи. Всё же на его фасад это имя хорошо натянулось. На деда, может, он и не очень похож, зато вылитый Серый. Волчара нагломордая. Клевый, зараза.
– Теперь вся надежда на Тохтамыша. Не подведи, Игорь.
И всё-таки, судя по этой реплике, Рома волнуется. Зря, что ли, столько вкладывал в заводчицкую ферму? Два этих жеребца – тоже двойняшки. Первой руки. Чемпионами им, конечно, не быть, но всё же за подиум могут попробовать зацепиться.
– Не подведу, не беспокойся. Достало вечно быть вторым.
Серый усмехнулся.
– Смотри не надорвись!
– Ты ешь давай, лузер. Тебе только есть в жизни теперь и осталось.
Нет, всё же здоровая конкуренция – это здо́рово. Классные у нас с Ромой лбы выросли. Если что – порвут друг за друга. Потому что любят. И с детства знают, что нет ничего дороже семьи. Моя орда! Хан Роман и два его сына. Моих сына. До сих пор не верится! Им уже по двадцать пять! Почти столько же, сколько было мне самой, когда я их родила. Мы же с Ромой с первой попытки экстракорпорального оплодотворения вот этих лоботрясов на свет воспроизвели. И теперь у меня трое мужчин. Три белых коня. Святая троица. Как в юности. Моя всё же это цифра. Сакральная, данная свыше. Спасибо Всевышнему, что отпустил. Не отдал на растерзание Мефистофелю. Болезнь после родов отступила. Почти не беспокоит теперь.
Наверное, надежда побеждает всё. Только надо верить по-настоящему. И бороться:
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
Моя орда. Мамай и Тохтамыш. Возможно, кто-нибудь их них всё же станет чемпионом. А если нет, не беда. Мы всё равно семья чемпионов: отец – генеральный директор, мать – победила смерть, а двое сыновей – родились, хотя и не должны были родиться ни при каких раскладах. И все мы любим друг друга. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь итогом жизни господина Чернышева станет такая вот картина? Мой любимый такого точно не предполагал. Странная вещь, фатум. Судьба не всегда бывает злодейкой.
3. Сценарий номер три. Промежуточный. От лица автора
В моем любимом фильме по роману Джейн Остин «Гордость и предубеждение», мини-сериале производства тогда еще сносной конторы под названием Би-би-си, ведь в те времена они не перекрашивали главных персонажей классических романов в негров, педофилов и представителей сексуальных меньшинств, финальная сцена – эталон счастливой развязки художественного произведения. Две только что обвенчавшиеся молодые пары выезжают из церкви в свадебных каретах, и главные герои, любовно заглядывающие друг другу в глаза – целуются. Занавес!
А я вот думаю… И всё? Это ли конец? И где он вообще, конец истории?
Надо поразмышлять. Итак…
Он – явно не подарок. Характер у товарища тот еще, хоть он там что-то и осознал. Она, скажем прямо, – тоже не идеал своего времени. Жесткая, непримиримая, прямолинейная до такой степени, что ни в чём себе не отказывает. А нравы современников за пояс не заткнуть. Тогда так принято не было. Да, в обще́м-то, это и сейча́с не очень принято. Сегодняшний мужчина тоже не отказался бы, если бы его пронесло мимо такого экземпляра прекрасного пола. Сговорчивые – они всегда предпочтительнее. Просто не всегда проносит. А там уж ничего не поделаешь…
Так вот эти двое начинают совместную жизнь. Она – со всем набором своих родственников, которые после благословенной даты венчания никуда не делись, он – со своим багажом. И что ждёт молодых в ближайшем будущем?
Попробуем представить.
Не столь удачливые сестры в полном составе плавно переезжают со всем своим скарбом в поместье мистера растак-его Дарси. Плюс внушительным довеском – мать. Да, возможно, не на пожизненной основе, но их там – три плюс одна, так что расписание гостевых визитов можно составить таким образам, чтобы гостить можно было, не пересекаясь, двадцать четыре на триста шестьдесят пять. Сначала у одной из удачливых сестер, а потом и у другой. И если недалекий мистер Бингли, возможно, даже не заметит этих «гостевых визитов», хотя и в его случае там собственные сестры осатанеют, так что и этому облаку в штанах может достаться, то в случае с мистером растак-его Дарси сомневаться не приходится: он в восторге не будет точно. И то, что казалось ему всеобъемлющим счастьем на первых порах, постепенно может перестать доставлять радость. Ведь человек, как известно, ко всему привыкает. Он уже получил свою ненаглядную Лиззи, да, пусть это казалось невыполнимой задачей, недостижимой мечтой, но когда-то тогда, в недалеком прошлом, сейчас же тот период превратился в историю. Каждый новый день совместной жизни притупляет чувство желания, осознания бесконечной ценности и ощущения непостижимого счастья. Они вместе. А, значит, так и должно было быть. И все ее качества, которые муж так ценил в начале, постепенно переходят в разряд повседневности. А вот раздражение, которое он испытывает от ее родственников – это совсем другое. К такому не привыкают. Так что наш прекрасный герой вполне может начать охладевать. Не потому, что он козел, или недостаточно ценит свою Лиззи. А просто потому, что так устроена жизнь. Он ведь в этом не виноват?
Но у нас на рабочем столе бытия есть еще и его́ родственники, которые от Дарси отказались. А еще – общество, которое его поведение осудило. Он пошел на неравный брак, а это преступление против человечества, ведь нельзя покушаться на многовековые английские моральные устои. Сейчас нельзя, с их насаждением нам всех возможных непотребств от ювенальной юстиции до закрепления педофилии на законодательном уровне как нормального явления, и тогда было нельзя. Они просто – главные на этой планете. Главнюки́, как однажды их назвал ушедший из жизни юморист-философ Михаил Задорнов. Все должны подчиняться их воле просто по умолчанию. И чужие, и в особенности свои. Такие расклады тоже не облегчат молодым их совместной жизни.
Теперь Лиззи. Достаточно вспомнить только одну сцену: как она пережила разговор с леди Кэтрин. Ее колотило. Потому что девушка уродилась не английского толка. Не зря это произведение так любимо в России, оно близко нашему чувственному менталитету. У девчонки тахикардия зашкаливала, небось несколько ночей потом на таблетках сидела, чтобы хоть как-то уснуть. А нервы – это разрушение организма, от них мы потом болеем. И что? Кто-то наивно полагает, что тот разговор с тёткой Дарси был в ее жизни единственной неприятной стычкой с представителями света? Вряд ли. Скорее, он лишь предварял новый сезон дискуссионного клуба, где главной темой была неосмотрительная связь достойного представителя общества с искательницей легких денег. Конечно же недостойной. Ведь в ее внутренностях там никто копаться не собирался. Происхождения Лиззи было достаточно для того, чтобы поставить на ней пожизненное клеймо.
Ну и как наши молодые будут жить? Счастливо? Возможно. Да, бывают пары, которым удается наплевать на все условности и просто жить своим закрытым мирком. Но на этих двоих я бы не поставила. Дарси слишком похож на типичного представителя английского света, но даже его я не сделала бы слабым звеном в этой паре. Он – влюбился, и вполне мог остаться верным этой любви. А вот Лиззи… С ее склонностью к размышлениям, самокопанием и излишней эмоциональностью, не принятой в том мире, куда она попала… Нет, она, наверное, стала бы страдать. Каждый день. Наблюдая за тем, во что превратилась жизнь ее любимого из-за того, что он остановил свой выбор на ней. Но это лишь частное мнение вашего покорного слуги, не претендующего на то, что оно – истина в последней инстанции.
В те времена разводов не было, так что существовало два варианта развития событий: ранняя смерть одного из супругов, освобождающая второго от брачных уз, что уже само по себе не больно оптимистично, или долгая совместная жизнь. Более вероятно, что они продолжали жить вместе. Другой вопрос, была ли эта жизнь счастливой, или она постепенно начала тяготить их обоих. Я для себя ответа на этот вопрос так и не нашла. По крайней мере, из того, как мисс Остин прописала нам данных героев, однозначного вывода у меня не вытекало. Так что финальная сцена в карете лично для меня не является развязкой данной истории. Мне думается, что конец там не столь очевидный.
Например, он мог быть таким:
После семи лет брака муж и жена стали отдаляться друг от друга. Появились дети, которых они очень любили, но всё же большую часть времени с ними проводила она. Он же предпочитал уединение в собственном кабинете, где имел возможность отдохнуть от постоянного гвалта: невыносимого коктейля из голосов троих детей, трех сестер, гувернанток и возлюбленной матери своей возлюбленной. В свет он почти не выходил. Жене было не до того, она постоянно рожала, да их и не принимали. С родственниками он отношения прервал. Оставался лишь Бингли, но и с тем они виделись редко, ведь семейство Дарси жило в Пемберли, а Бингли в основном обитал в Лондоне.
Как итог: одиночество для мужа и вечный долг перед своей семьей для жены, от которого она бы предпочла отказаться. Так – эти двое жили вместе, но при этом непостижимо порознь. Родства душ так и не произошло.
Или вот еще один сценарий:
Дарси, ставший отцом, настолько размяк, что превратился в образчик человеколюбия. Теперь он души не чаял в своих теще, тесте, как там называют сестер жены – не знаю и не хочу знать, так что пусть остаются сестрами жены. И в своих детях тоже. Всех обожал. А однажды поехал к тётке мириться и с той. Она сильно сопротивлялась, но Дарси был настойчив: он привязал родственницу к стулу и насильно увез ее в Пемберли, где сделал частью их ежедневных семейных собраний. Та однажды умерла от разрыва сердца. Так она понесла наказание за свою гордыню. Правда, оно настигло ее в очень уже преклонных летах, но лучше поздно, чем никогда. Тогда на замену жестокосердной тёте, Дарси привёз ее дочь. К тому моменту девушка со слабым здоровьем всё же умереть не успела. Себе на беду. Так она и стала частью их большой и дружной семьи.
Лиззи, нарожавшая десятерых, располнела, смягчилась и сделалась добрее своей ангельской старшей сестры Джейн. В общем, семейство Дарси переплюнуло даже блаженных Бингли. Они купили одно поместье на два клана, и стали жить большой недалекой семьей.
Занавес!
Даже если кто-то из читателей заподозрит меня в излишнем скептицизме, надеюсь, после прочтения обеих версий развития выбранного мною классического сюжета, никто не поспорит с тем, что второй вариант выглядит абсолютно неправдоподобным. Хотя в жизни возможно всё. Но даже самые яростные оптимисты согласятся, что на его фоне мой первый вариант, не совсем радужный, смотрится достаточно правдоподобно.
А теперь к истории Романа и Дарьи, не вполне выдуманной и даже частично имеющей место быть. И к промежуточному варианту развития событий, который может сочетать в себе любой набор оттенков из первых двух сценариев. Жизнь – не беговая дорожка. Никто из нас не пробегает свою дистанцию по строго обозначенным правилам. Иногда она – это спринт, иногда – марафон. Бег с препятствиями, эстафета, и всё в рамках одного и того же забега. Соревнования с самим собой.
Даша – больна. Или не очень. Она бесплодна. Или неокончательно. Любит Романа. Или ненавидит его окружение. Может с этим жить. Или точно нет.
Роман – влюбился. Или это не навсегда. Они поженятся. Или разведутся. Будут жить дружно. Или однажды убьют друг друга. Останутся счастливы. Или охладеют.
Исход всегда зависит от двоих: любовь – это игра, но только обоюдная. Финальный счет этого поединка определяется только тем, как играла каждая из сторон. И, конечно же, никто не отменял третьего игрока, того, кто и дергает всех нас за ниточки. Фатум. Помните об этом, влюблённые! Всё только в ваших руках! Хотите быть счастливыми – будьте. И цените каждый день жизни, который вам отведен. Если это закончится, то, возможно, никогда уже более не повторится. Ведь жизнь – не книга. Ее нельзя переписать как вздумается. И фатум тоже никто никогда не отменит. Его не переиграть. Так что не надо с ним заигрывать.