Анна Жнец
В плену. И после. История одного эльфа

Глава 1

Плен – что может быть хуже?

«Многое», – понял Фай, когда чужая ладонь с размаху шлепнула его по ягодице.

– Поторапливайтесь! – Одна из боевых ведьм, разбивших их маленький диверсионный отряд, подтолкнула его в спину.

Звук шлепка до сих пор стоял в ушах. Лицо горело от унижения: спутники эльфа видела, как его ударили по заднице. Они видели! Какой позор!

Теперь, если случится чудо и им удастся сбежать, он все равно будет считаться…

Даже мысленно Фай не мог заставить себя произнести это слово.

… обесчещенным.

Да, обесчещенным.

Только что своим интимным прикосновением проклятая дикарка нанесла репутации эльфа непоправимый ущерб.

Фай опустил голову и больше не отрывал взгляда от земли, боясь заметить на лицах товарищей презрение и брезгливую жалость.

Шаг. Еще шаг.

Руки были связаны за спиной. До крови стянуты зачарованными веревками. Под ногами с шелестом сминалась низкая трава, над головой шумели на ветру вековые сосны.

– Не трогай его.

Каждый раз, когда рядом раздавался грубый голос одной из дикарок, Фай с трудом сдерживал дрожь. Даже с мечом в руке он был беззащитен перед магией врага, а уж такой, связанный, обезвреженный, – тем более. Эти ведьмы могли сделать с ним все, что угодно. Множество слухов ходило о жителях Сумеречных земель. Об их невероятной жестокости, о безобразной распущенности, о постоянной жажде плотских удовольствий.

Что, если…

Не думай! Не представляй!

– Не трогать? Почему нет? – Ведьма, шлепнувшая Фая по заднице, приобняла эльфа за плечи назло той, что попыталась его защитить. – Они наши пленники. Захочу – отымею любого вон в тех кустах.

Кровь ударила в голову. Первым порывом было отшатнуться, уйти от неприятных прикосновений, но слова дикарки заставили Фая замереть – так замирает зверь в предчувствии опасности.

– Не можешь. Ни в тех кустах, ни в этих, ни в каких. Первой себе любовника на ночь выбирает эйхарри. И ей точно не понравится, если мы подсунем ей попользованную добычу.

Рука с плеча Фая исчезла, но он так и продолжил стоять истуканом под шумящими деревьями. Оглушенный. Неспособный осознать и принять услышанное.

Первой себе любовника на ночь выбирает эйхарри.

Любовника.

Теперь шлепок по заднице казался ему мелочью. На горизонте замаячила угроза куда более ужасная. Насилие хуже смерти. Если над ним надругаются, это будет конец всему. Всему! Законы эльфийского народа строги и безжалостны, традиции не допускают исключений: мужчины и женщины, потерявшие честь, становятся изгоями, а изгой никогда не найдет себе пару, не заведет семью, не родит детей. После насилия у эльфа одна дорога – в Кипящие болота. Не захочешь сам – заставят.

Его снова толкнули между лопаток, и он сдвинулся с места, пошел вперед, незряче уставившись перед собой и даже не осознавая, как передвигает ватные ноги.

Эллианна. Он думал об изящной златовласой красавице, оставшейся дома, в «Воль’а’мире». О своей возлюбленной, чистой и непорочной, которую из-за строгих нравов своего народа даже ни разу не подержал за руку.

Эллианна. Эллианна. Если он вернется в Троелевство эльфов опозоренным, униженным, любимая отвернется от него с брезгливым выражением на прекрасном лице. В ее огромных голубых, как небо, глазах он прочтет осуждение, упрек: «Почему ты это допустил? Почему не остановил их и позволил сотворить с собой такое?»

Почему? Почему?

Да потому что меч против магии бесполезен!

Они это поняли слишком поздно.

Одно заклинание – всего одно! – и стальной эфес в его руке раскалился докрасна. От неожиданности, от боли Фай разжал ладонь, уронив оружие на землю. В следующую секунду яростный порыв ветра поднял эльфа в воздух и швырнул в ближайшее дерево.

Фай вспомнил, как вышибло дух, когда с невероятной силой он впечатался спиной в широкий сосновый ствол. Как перехватило дыхание, а в глазах потемнело.

Глупо. Идти на разведку впятером было глупо. Пытаться произвести на любимую впечатление, вступив в отряд «Несогласных», было самым дурацким решением в его жизни.

«Может, все обойдется», – Фай попытался возродить в душе надежду, но, словно в ответ на эти мысли, чужая горячая ладонь огладила его по попе.

Шок. Гнев. Омерзение.

К плечу большой мягкой грудью прижалась женщина. В ноздри ударила смесь неприятных запахов: пот и кровь. Фай попытался отстраниться, но его удержали за веревку, связавшую запястья. Рядом с ухом раздался вкрадчивый шепот:

– Если эйхарри тебя не выберет, ты достанешься мне, красавчик. И не только мне. В лагере несколько десятков женщин, оголодавших без ласки. Но тебе понравится, обещаю. Наша травница приготовит для тебя и твоих приятелей специальное зелье. Поверь, ты будешь счастлив порадовать нас своим телом. Ты будешь просить еще и еще. Умолять.

Ведьма со смешком отстранилась, и Фая наполнил чистейший ужас.

Значит, правда… Вот что его ждет в лагере эйхарри. Позор. Смерть. Потому что изнасилованный эльф все равно что мертвый.

Картинка перед глазами поплыла. Деревья, фигуры его сородичей, идущих впереди со связанными руками, – все сливалось в размытое цветное пятно. Ноги сковала свинцовая тяжесть. В голове звенел нарастающий вопль отчаяния.

Нет! Нет! Нет!

Не верю.

Это не может случиться с ним.

Он найдет способ избежать насилия.

Он…

Эллианна. Эллианна. Если он вернется домой таким… поруганным, она его примет?

* * *

Фай до последнего не верил, что с ним может случиться нечто настолько чудовищное. Даже когда в лагере эйхарри – жестокой, кровожадной драконицы – с него и других пленников начали срывать одежду. Даже когда полуголых, связанных, их поставили на колени перед военным шатром. Даже когда королева, которую в эльфийских лесах называли Чудовищем из Сумрака, вышла из этого самого шатра наружу, пугающая, вся в черном, и принялась осматривать скованных мужчин, как лошадей на рынке.

Даже тогда он все еще надеялся: обойдется. Не верил. Не хотел верить. Не мог.

«Эллианна, Элианна», – шептал Фай свою молитву, свое главное заклинание, ощущая, как немеют руки, стянутые за спиной веревками. Воздух холодил обнаженную грудь, маленький острый камешек впивался в колено, ладонь, которой эльф до этого сжимал раскалившийся эфес меча, горела болью. Фай чувствовал, как надуваются на ней волдыри.

Краем глаза он косился на плененных сородичей – искал поддержку в том, что не одинок в своей беде. Эвер, Огласт – оба стояли на коленях с таким царским видом, словно именно они были хозяевами положения, а не окружавшие их варвары. Прямые спины, вздернутые подбородки, презрение во взгляде.

Фай был не таким. Он дрожал – с каждой минутой все сильнее – и никак не мог остановить эту нервную трясучку. Плечи его горбились, корпус наклонялся вперед, потому что иначе удерживать равновесие в унизительной позе, в которую его поставили, не получалось. Зато длинные волосы завесой закрывали пылающее от унижения лицо.

На коленях. С голой грудью. Перед толпой людей.

А толпа ревела, выкрикивая непристойности, и эти мерзкие, вульгарные словечки летели в Фая, словно комья грязи.

– Эй, жеребец, покажешь, что у тебя между ног?

– Эльфийские подстилки!

– Сорвите с них штаны!

Фай уже ничего не соображал: от страха подташнивало, в висках грохотала кровь. Этот грохот, ритмичный стук барабанов, в которые зачем-то били солдаты, треск костров, поднимающих горящие щупальца к темному небу, крики дикарей – мужчин и женщин – создавали какофонию и взрывали его несчастный мозг.

«Эллианна, Эллианна».

Он чувствовал себя моряком, чей корабль был разрушен во время шторма. Слабым юнгой, оказавшимся посреди сердитого океана, накрывающего его с головой гигантскими волнами.

Имя возлюбленной стало светом маяка, что пробивался сквозь шторм и мрак. Спасительным обломком павшего судна, в который он вцепился немеющими руками в попытке не уйти на дно. Не удариться в панику. Сохранить рассудок.

Неужели все, что происходит сейчас, происходит на самом деле?

Повернув голову, он заметил Чудовище из Сумрака. Из-за пота, бегущего по лицу и затекающего в глаза, королева варваров казалась ему размытым темным пятном. Она приближалась, шла мимо стоящих на коленях мужчин, ненадолго задерживаясь перед каждым. Вот она остановилась перед Эвером. А вот – перед Фаем.

Шум крови в ушах достиг апогея. За грохотом собственного пульса Фай уже не слышал ничего. Ни барабанов, ни пошлого улюлюканья толпы, ни слов, что говорила ему эйхарри.

«Если королева тебя не выберет, ты достанешься мне, красавчик. И не только мне. В лагере несколько десятков женщин, оголодавших без ласки».

«Может, сделать так, чтобы она выбрала меня? – вдруг подумал Фай и тут же покраснел от стыда за свое малодушие, за эту недостойную, трусливую мысль, но прогнать ее не смог. – Лучше с одной, чем со всеми. Что, если попытаться ей понравиться?»

Он презирал себя за то, что рассуждал таким образом. Прямо-таки ненавидел! Хотел бы он быть гордым, как его боевые товарищи. Как Эвер, от которого оскорбления варваров отлетали, словно от кирпичной стены. Как Огласт, с невозмутимым видом ожидающий своей участи и никогда бы не опустившийся до мыслей, что сейчас крутились в голове Фая.

«Ты омерзителен», – сказал он сам себе, а потом, когда длинный острый коготь драконицы коснулся его подбородка, заставив приподнять лицо, попытался изобразить на губах улыбку, заинтересовать угрюмую королеву.

Это было глупо. Унизительно. И, разумеется, ничего у Фая не вышло. Уголки рта дернулись, но не в улыбке – в кривой гримасе, в выражении то ли ужаса, то ли брезгливости, то ли и того, и другого одновременно.

Эйхарри его не выбрала. Она не выбрала никого. Назвала пленников худосочными уродцами и поспешила скрыться в своей палатке.

И как только полог шатра за ее спиной опустился, начался кошмар.

* * *

Фай до последнего не верил, что с ним может случиться нечто настолько чудовищное. Но, когда здоровенный бугай повалил Эвера на землю и раздался крик боли, поверил.

Он поверил!

Случится. Самое страшное, что можно вообразить. То, что обещала дикарка, шлепнувшая его по заднице по дороге в лагерь.

«Если королева тебя не выберет, ты достанешься мне, красавчик. И не только мне».

Хотелось плакать, кричать, но он пребывал в таком ужасе, что не мог ни того, ни другого – впал в оцепенение, остолбенел.

Толпа ревела. Эвер сопротивлялся. К Фаю, стоящему на коленях, подошла женщина – высокая, широкоплечая, в кожаном доспехе. Она остановилась перед ним, высокая, как скала, уродливая, как гоблин, и поднесла к губам стеклянный пузырек с жидкостью.

– Выпьешь добровольно или любишь, когда грубо и жестко?

«Наша травница приготовит для тебя и твоих приятелей специальное зелье. Поверь, ты будешь счастлив порадовать нас своим телом. Ты будешь просить еще и еще. Умолять».

Фай покосился на Эвера и не увидел его за широкой спиной бугая, а потом судорожно сглотнул и позволил дикарке влить в свой рот омерзительное пойло, кислое, как сок галийского дерева.

* * *

Эта ночь, наполненная стуком барабанов и треском исполинских костров, расколола жизнь Фая надвое. То, что происходило с ним после того, как во рту разлился кислый вкус возбуждающего зелья, он воспринимал как сон, нечто нереальное, но от этого не менее жуткое – вереница лиц, мешанина размытых образов, звуки, запахи, но главное, ощущения. Боль, которую не могло заглушить слабое навязанное желание, просыпающееся в его чреслах. Из всего случившегося с ним в лагере злодейки эйхарри это было, пожалуй, худшим. Постыдное возбуждение. Принятое пойло облегчило муки, но заставило Фая захотеть собственных насильников. Вскрикивать не только от боли, но и от позорного удовольствия, а еще – плакать от отвращения к самому себе.

Женщины на нем то и дело сменялись – грубые, мужеподобные великанши, одинаково уродливые.  Все люди, по мнению Фая, были омерзительными снаружи и гнилыми внутри. Он закрывал глаза, чтобы их не видеть. Если бы еще можно было их не ощущать! Не чувствовать прикосновения пальцев, зло сжимающих его мужское достоинство, жжения от царапин на груди, оставленных длинными женскими ногтями, бесконечных ударов, шлепков, укусов.

Ночь казалась бесконечной. Кошмар не заканчивался. Длился и длился. Не часы – месяцы, годы. Где-то в стороне, в двух-трех метрах от Фая, рычал, сопротивляясь насильникам, Эвер. Сам Фай лежал неподвижно, крепко зажмурившись и стиснув зубы до хруста.

Внутри своего тихого, молчаливого оцепенения он умирал, истекал кровью, корчился в агонии. Его гордость была растоптана, жизнь – кончена, на будущем поставили крест.

Как после всего, что с ним сотворили, он вернется домой и посмотрит в глаза любимой? Как прикоснется к ней этими грязными руками? К ней – чистой и непорочной. Он – оскверненный и обесчещенный, более того – наслаждающийся своим насилием, как шлюха. Проклятое зелье! Но без него Фай эту ночь не пережил бы. Он и так подобрался к самому краю безумия и сейчас балансировал на этом краю, готовый в любую секунду сорваться и рухнуть вниз.

Слишком много страданий.

Слишком много унижения.

Слишком, слишком.

В какой-то момент Фай решил, что хуже быть не может, все самое страшное с ним уже случилось, но потом женщины, насытившись, ушли, и свет от костров заслонили плечистые фигуры. Они подходили все ближе, смыкая вокруг Фая кольцо, пока окончательно не отрезали его от внешнего мира – от деревьев, шумящих на краю лагеря, от рассыпанных по земле палаток, от Эвера, притихшего и больше не издающего ни звука.

Руки, сильные, грубые, вздернули его, измученного, вверх и поставили на колени, перед глазами оказался мускулистый живот с кубиками пресса. Твердые пальцы взяли пленника за подбородок.

И Фай понял, что всегда может стать хуже, чем уже есть.

* * *

Он проснулся среди ночи от крика и не сразу сообразил, что лежит в собственной кровати. Темнота обступала со всех сторон. Из мрака жадными пальцами к нему тянулись призраки прошлого. Под бешеный стук сердца Фай зажег светильник на тумбочке и нервно оглядел комнату: никого, – и с облегчением упал обратно на подушку.

Сон. Всего лишь сон.

Пустой желудок скрутило, и уже через минуту Фай склонялся над умывальником, извергая из себя остатки позднего ужина. Едва успел добежать до уборной за дверью.

Тогда его тоже рвало. Под ноги своим мучителям. И каждый раз он получал оглушающие пощечины, такие, что в голове звенело, а из глаз сыпались искры.

Разогнувшись и вытерев рот, Фай посмотрел в зеркало.

– Ничего этого со мной не было, – сказал он своему отражению и поджал дрожащие губы.

«Мне всего лишь приснился кошмар», – добавил он мысленно, а потом плечи его сгорбились, руки затряслись, и по щекам побежали слезы.

– Ничего не было. Ничего не было, – упрямо твердил Фай в тишину ночи, и соленая влага собиралась в уголках его губ.

Полчаса понадобилось, чтобы взять себя в руки и загнать вереницу болезненных образов обратно в глубь подсознания.

Он дома. Дома.

Эйхарри, та самая злодейка из Сумеречных земель, помогла ему освободиться из плена и вернуться в Троелевство.

Судорожно вздохнув, Фай наклонился над чаном с водой и смысл с горящего лица слезы. Ни о каком сне больше не шло и речи. Он просто не мог заставить себя вернуться в кровать – бродил по спальне, переставлял на полке деревянные фигурки зверей, смотрел через оконное стекло на светлеющее небо. Никак не получалось поверить, что все осталось позади.

– Не было. Ничего этого не было.

Он подошел к тумбочке рядом с постелью и, воровато оглядевшись, достал из верхнего ящика надежно спрятанную под бумагами миниатюру – овальный портрет девы с огромными голубыми глазами и косами цвета спелой пшеницы. Эллианна. Этот портрет Фай давным-давно стащил из дома ее отца, когда вместе с родителями приходил к ним в гости на какой-то семейный праздник. Дурной поступок, но Фай ничего не смог с собой поделать: любоваться красотой Эллианны хотелось каждый день.

Завтра – Фай посмотрел на солнце, робко выглянувшее из-за деревьев, – вернее, уже сегодня он попросит у сурового Меливинга руки его дочери. И никто никогда не узнает его страшную тайну.

Глава 2

Чудовище из Сумрака – именно так Фай в мыслях называл жену Эвера – установила в «Воль’а’мире» свои порядки, и в целом это оказалось неплохо. По крайней мере, за один закон Фай был ей безмерно благодарен: эйхарри запретила топить опороченных эльфов в Кипящем болоте. Даже отправила в каждую из трех общин королевства по группе наблюдательниц, чтобы они следили за тем, как соблюдаются ее указы.

И дышать стало легче, ибо, сколько бы Фай ни твердил своему отражению в зеркале, что насилия не было, что увиденное во сне – всего лишь яркий ночной кошмар, а не воспоминание, правда висела над его головой заточенным топором. Если случившееся в лагере Иданн всплывет, Фай навсегда обзаведется клеймом изгоя, но хотя бы сохранит жизнь.

Впрочем, что это будет за жизнь? Без жены, без детей, постоянно под прицелом осуждающих взглядов. Он ведь даже на улицу выйти не сможет, чтобы не услышать за спиной порицающие шепотки.

Во время подобных размышлений Фай всегда возвращался к одной и той же мысли: в плен они попали впятером, троим удалось покинуть лагерь целыми и невредимыми, избежав насилия, но никто из этих счастливчиков до королевства так и не добрался. Ни Олли, ни Огласт, ни Азаэль.

Похоже, Мерида солгала, сказав эйхарри, что отпустила пленников. Что, если она отвела бедняг в лес и там убила, а тела закопала или закидала еловыми ветками? А может, эльфийские воины погибли по дороге домой? Встретили на пути зверя и, безоружные, не смогли ему противостоять?

Так или иначе, ни один из троих беглецов не вернулся к семье, а значит – Фай ненавидел себя за эту мысль – свидетелей его позора не осталось в живых. Не было никого, кто мог бы вытащить уродливую правду наружу и выставить на всеобщее обозрение. Бросить ее Фаю в лицо, как кусок червивого мяса.

«Смотрите, смотрите! Он лгун. Знаете, что случилось с ним в лагере врага? Думаете, он сопротивлялся? Стонал и подмахивал. Ему нравились все те мерзости, что с ним творили. Скажи-ка, Фай, почему ты еще не на берегу Кипящего болота?»

Олли, Огласт, Азаэль мертвы, а Эвер с ним в одной лодке, так что тайне Фая ничего не угрожает.

Хотел бы он сказать, что смерть сородичей его опечалила, что он скорбит по несчастным погибшим воинам вместе со всеми, но врать самому себе – дело неблагодарное. Когда Фай узнал, что единственный из всего отряда вернулся в «Воль’а’мир», то испытал облегчение, пусть оно и было изрядно приправлено стыдом за свою невольную секундную радость.

Фай себя не оправдывал. Он просто надеялся начать жизнь с чистого листа, а не закончить свои дни на дне Кипящего болота или погребенным под толщей чужого презрения.

Сейчас, полный энтузиазма и в то же время немного нервный из-за грядущей встречи с отцом Эллианны, Фай быстро шагал по улицам «Воль’а’мира» к дому избранницы. На нем была белоснежная туника с тонким кожаным поясом. Бежевые штаны он заправил в сапоги до колен. Ветер развевал за спиной накидку из легкой струящейся ткани. В руке Фай нес красную ленту. Если Меливинг, отец Эллианны, примет ее и завяжет на запястье дочери, помолвка будет считаться состоявшейся.

Фай ускорил шаг. Ленту он сжимал в кулаке как самое драгоценное сокровище, как собственное бешено стучащее сердце. Меливинг же не откажет? Он ведь не знает его ужасную тайну. Благодаря усилиям Эвера, вернее, его чудовищной жены, Фая здесь считали почти героем. Еще бы! С достоинством пережил плен (по легенде), сражался с дикарями, как лев (опять же по легенде), спас товарища от верной гибели, пусть тот в последствии и опорочил себя любовной связью с врагом. Словом, женихом Фай был завидным, особенно учитывая положение его семьи в обществе. Не было никаких оснований полагать, что сегодняшний визит закончится неудачей.

«Все будет хорошо», – подумал Фай и, мысленно улыбнувшись, свернул на лесную дорогу, мощенную серо-зеленым булыжником. Широкие листья галийских деревьев отбрасывали на тропу кружевную тень. Кружевную – потому что под кроны проникали яркие солнечные лучи и отдельными пятнами света ложились под ноги идущего Фая.

Все будет хорошо. Никто ни о чем не узнает. Они с Эллианной поженятся, и голубоглазая красавица подарит ему кучу шумных, таких же прекрасных, как их мать, ребятишек. И неважно, что эльфийские семьи редко бывают многодетными. Они с любимой станут исключением из общего правила.

Поглощенный приятными мыслями, Фай не сразу обратил внимание на звучащий за деревьями смех. В любой другой день он бы тут же насторожился, ибо его народ был скуп в проявлении эмоций. Никогда женщины их расы не смеялись прилюдно, за пределами собственного дома, тем более – не опускались до столь грубого, вульгарного хохота.

В общем, взволнованный и окрыленный предстоящей встречей, угрозу Фай заметил слишком поздно. Тогда, когда неприличный гогот стих и чужие холодные руки бесцеремонно прижали его спиной к стволу дерева. Перед лицом, близко-близко, возникли глаза – странные глаза с желтой радужкой и вертикальными кошачьими зрачками.

– Привет, красавчик! – улыбнулась женщина.

Красавчиком его называли, когда насиловали, и это обращение безжалостно швырнуло остолбеневшего Фая в прошлое. На миг ему показалось, что он снова там, в лесном лагере, лежит на земле под очередной похотливой гоблиншей или стоит на коленях с покорно открытым ртом и острым кинжалом, прижатым к горлу.

От ужаса эльф замер, не в силах пошевелиться. Все его мышцы окаменели, мысли превратились в колючие кристаллики льда. Женщина напротив – это была одна из наблюдательниц, присланных сюда Чудовищем из Сумрака, – что-то говорила, но Фай не слышал: видел, как двигаются ее губы, но не мог разобрать ни слова, погруженный в свой личный кошмар.

Сейчас, сейчас насилие повторится. Его опять…

Он затрясся.

– Эй? Что с тобой?

Руки с его груди исчезли, и незнакомка отстранилась, глядя на Фая с недоумением.

«Я дома, – мысленно произнес эльф привычную мантру. – Я дома. Эти женщины ничего мне не сделают. Они служат эйхарри. Их отправили в «Воль’а’мир» следить за порядком. Если эта ведьма причинит мне вред, Чудовище из Сумрака будет недовольно. Оно ее накажет. Да, накажет. Успокойся. Ты в безопасности».

Снова и снова он уговаривал себя успокоиться, но страх, панический, безотчетный, не отпускал. Разумом Фай понимал, что бояться нечего, и все равно не мог стряхнуть оцепенение, сковавшее тело. Незнакомка перед ним была так похожа на его насильниц! Так похожа! Высокая, грубоватая в чертах и движениях. Манеры, одежда, взгляд – все выдавало в ней бывшую воительницу. И этот шрам, рассекающий бровь, точно был получен в бою.

– Все в порядке? – Ведьма пощелкала пальцами перед его лицом. Ее голос доносился словно из-под земли. Звуки с трудом пробивались сквозь грохот крови в висках, сквозь бешеный стук сердца в грудной клетке. – Чегой-то ты такой шуганный?

– Ты бы с ним поаккуратнее, Грид. – К дереву подошла другая женщина, рыжая, вся в веснушках, и окинула Фая долгим, изучающим взглядом. Он ненавидел, когда на него смотрели так – оценивающе, с интересом, будто представляли без одежды. Смотрели как на красавчика. «Красавчик» – Фай терпеть не мог это слово.

– Поаккуратнее? – нахмурилась та, которую назвали Грид, и тряхнула косой челкой, падающей на глаз. Ее короткие волосы были черными, как воронье крыло, а единственная длинная прядь – покрашена в алый.

– Это же эльф, – объяснила рыжая, затем прижала большой палец к виску, остальные же – растопырила и покрутила ладонью в жесте, понятном даже чужеземцу. – Они все с приветом.

– С приветом? В смысле?

– Нельзя их трогать. Они от такого обращения могут кричать и падать в обмороки.

Грид прищурилась и покосилась на Фая с подозрением, будто опасаясь, что он и правда вот-вот заорет либо лишится чувств.

– Вообще что ли нельзя?

– Вообще. Не принято. Традиции такие. Дремучие. Вот ты его сейчас схватила за грудь, а завтра ушастый Владыка заявит, что несчастный обесчещен и заставит тебя на нем жениться. Ну, то есть взять в мужья. – И, видя, как вытянулось лицо собеседницы, рыжая рассмеялась.

– Да не… Сдурела? – Грид отшатнулась от Фая, спешно вытирая ладони о бедра. – Не трогала я его за грудь. За одежду – не за грудь. Как тут грудь нащупаешь под всеми этими тряпками?

– Испугалась? – продолжала глумиться рыжая. – Ты что, не изучила эльфийскую культуру, прежде чем сюда приехать?

– Вот еще. Я в этой дыре ненадолго. Максимум на месяц. Отработаю свои косяки, эйхарри остынет и разрешит мне вернуться к службе. Я – боевая ведьма, а не нянька ушастым девственникам. Здесь даже мужика не пощупать так, чтобы он от этого не хлопнулся в обморок. Не-не-не. Чур меня, чур.

И к огромному облегчению Фая, Грид потеряла к нему интерес. Вместе с другими наблюдательницами она двинулась вперед по тропе и вскоре исчезла за деревьями. Когда звук шагов стих, Фай наклонился и подобрал с земли упавшую к ногам красную помолвочную ленту.

Невероятная удача, что место было пустынным и никто из эльфов не увидел, как Фая лапают у ствола сосны. Не хватало еще прилюдно оконфузиться перед свадьбой! Он в очередной раз огляделся, чтобы убедиться: свидетелей его позора нет – и на негнущихся ногах продолжил путь.

Оставшиеся триста метров до дома любимой Фай проделал словно во сне. Его трясло, в голове звенела пустота. Уже подходя к крыльцу, Фай понял, что стискивает зубы до боли в лицевых мышцах и заставил себя расслабить челюсть.

«Я в безопасности. Своих псов Чудовище теперь держит на коротком поводке».

Десять раз повторенная мысль помогла успокоиться, но утреннее чувство окрыленности было потеряно безвозвратно. Встреча на лесной дороге выбила почву у Фая из-под ног, вернуло прежнее ощущение уязвимости.

«В безопасности. В безопасности», – повторяя про себя, Фай поднялся по лестнице и трижды ударил специальным молоточком о дверь. Та открылась почти сразу. В проходе нарисовалась величественная фигура Меливинга. Фай открыл рот, собираясь поприветствовать будущего родственника, но тут взгляд упал поверх его плеча, и дыхание перехватило, ибо за спиной эльфа на лестнице в голубом шелковом платье стояла, положив ладонь на перила, Эллианна. Она оказалась еще прекраснее, чем в его воспоминаниях. Изящная, как статуэтка, нежная, как лепесток розы.

Домой, в «Воль’а’ мир», Фай вернулся две недели назад, но свою возлюбленную увидел только сейчас. О Светлоликая, как же Эллианна была хороша! Эти золотистые локоны, гладкая алебастровая кожа, талия, которую можно обхватить двумя ладонями.

Как и положено целомудренной девице, Эллианна смутилась и опустила взгляд. Зачарованный ее красотой, Фай пробормотал все необходимые любезности и с разрешения хозяина переступил порог дома. Меливинг что-то говорил. Фай слушал краем уха и отвечал невпопад. Сердце в груди колотилось, как бешеное. Вселенная сузилась до одной-единственной комнаты, до ступеньки лестницы, на которой застыла самая обворожительная дева на свете. Его любимая.

Фаю показалось, что над головой, прямо под крышей холла, засияло солнце, что все птицы в мире пробудились ото сна и принялись весело щебетать. Эллианна. Он шел к ней, будто привязанный, шаг за шагом двигался в сторону лестницы – и вдруг остановился, будто с размаху налетев на стеклянную преграду.

Сердце, что еще секунду назад громко и болезненно стучало под ребрами, екнуло и сжалось до размера пылинки, кружащейся в воздухе перед его лицом. С площадки второго этажа на Фая смотрел Огласт. Один из троих эльфов, побывавших в плену и чудом избежавших насилия. Тот, кого Фай считал погибшим. Мужчина, знающий его постыдную тайну, способный рассказать эту тайну всем.