Анна и Сергей Литвиновы
Вижу вас из облаков

– Да откуда ты все это знаешь?

– Однажды муж ей звонил сразу после массажа и говорил про то, чтобы дом продать. А Женья кричала: «Нет, нет и нет». Назвала его chiortov nakhlebnik. Такие часто женятся на богатых, а потом идут к мастерам вуду, чтобы овдоветь.

– Слушай, Данг, но Россия – не Филиппины. У нас колдовство не настолько развито.

– Зато у вас почти все лекарства продаются без рецептов, – стояла на своем массажистка. – Они действуют сильнее, чем травы.

– Ну, хорошо. Прорвемся мы в больницу. Ты увидишь свою клиентку. И что? По ее внешнему виду определишь причину инсульта? Пойдешь в полицию и будешь там рассказывать про порчу? Данг, не смеши.

Карие глаза наполнились слезами:

– Я просто хочу посмотреть на нее. Может, смогу свою энергию ей передать. Или понять: выкарабкается или нет.

– И что, если нет?

– Тогда буду тебя просить, чтобы ты ее сыну помогла. На папу там нет надежды.

– Ох, Данг! – простонала Садовникова. – Насколько проще было, пока мы с тобой просто развлекаться ходили! Во что ты меня втягиваешь?!

Но отказать не смогла. И в их традиционный четверг, вместо ресторана или театра, поехали за шестьдесят километров от Москвы, в Истринский район.

Сама Татьяна лечиться терпеть не могла, поэтому понятия не имела, как современные больницы выглядят. Если судить по частной клинике, где она раз в год check-up делала, – все вроде нормально, современно, быстро, вежливо. Мама и отчим пользовали поликлиники государственные и признавали: недостатки имеются, но в целом лучше, чем при СССР.

Больница Зареченска, куда привезли Женю, издали выглядела даже романтично. Старинный дом из потемневшего от времени красного кирпича окаймлен вековыми деревьями.

Но чем ближе подходили, тем более зловещим казалось место. Парк неухоженный, заросший, урны переполнены. Дорожки в глубоких выбоинах. Одноэтажный сарайчик с зарешеченными окнами и вывеской: «Морг».

На главном здании красовалась табличка, что построено оно в 1869 году, и раньше здесь располагался странноприимный дом. Кирпич выразительно осыпался, ступеньки в приемное отделение полуразрушенные, крыша в заплатах. Только пластиковые окна и новенький пандус для инвалидов указывали на то, что на дворе все-таки двадцать первый век.

Внутри тоже – преданья глубокой старины с редкими вкраплениями современности в виде электронной очереди, которая все равно не работала. Линолеум на полу вздулся, каталки грохочущие, старинные.

Перед травмпунктом толпа, вперемешку взволнованные мамашки с детьми и нетрезвые дядечки с ободранными физиономиями.

Данг двинулась было к окошку с надписью «Регистратура», но Таня шепнула:

– Наш путь неофициальный.

Первый шок у нее миновал. Тоже наши реалии, ничего не поделаешь. Зато условностей меньше. В столице с тебя маску обязательно потребуют, бахилы, паспорт и вообще посещения в связи с эпидемией ковид-19 запрещены. А здесь санитарным мерам особого значения не придавали – видно, и без того забот хватало.

Указатель утверждал, что реанимация располагается на третьем этаже и вход туда категорически запрещен. Таня вытянула из кошелька несколько пятисотенных купюр, распределила по разным карманам. Обернулась к массажистке:

– Нужна легенда. Кто мы ей? Подруг – пустят вряд ли. На сестер тоже не тянем.

– Можно назваться волонтерами, – предложила массажистка.

– Предложить помощь в интенсивной терапии? – усмехнулась Садовникова. – Не поймут.

– Мы можем быть волонтеры для Митья, ее сына. И прийти сюда по его просьбе.

– А ты соображаешь!

Они поднялись на третий этаж. Заняли выжидательную позицию подле двери с кодовым замком. Посторонних вроде бы не допускают, но из реанимации уверенной походкой вышла бабеха с хозяйственной сумкой – по виду совсем не медик.

Тане к ней подкатила:

– Скажите, пожалуйста, а как туда попасть?

– Так главный врач пропуск дает. Или с сестричками договориться. За малую благодарность, – словоохотливо объяснила посетительница. – Они только рады будут: все равно ухаживать некому.

Сама надавила на звонок, попросила:

– Аленушка, пусти девочек! Вы к кому? К Сизовой они!

Аленушка оказалась пышнотелой, кудрявой, щечки румяные, губки бантиком, вид мечтательный – будто не в больнице, а в библиотеке работает. С удовольствием приняла две пятисотенных (Таня решила не мелочиться). Выдала бахилы с масками, велела надеть одноразовые (но на вид сильно бывшие в употреблении) халаты и шапочки.

Спросила почему-то с надеждой:

– Вы пациентке родственники?

– Не совсем, – осторожно отозвалась Таня.

– Жаль, – вздохнула Аленушка. – Никому не нужна она…

В реанимации духотища, больные все голые, мужчины, женщины – вперемешку, в одной огромной палате. Стонут, кричат, какой-то старичок Алену попытался за полу халата схватить. Но та и ухом не повела, руку молча стряхнула, мечтательный вид сохранила.

Провела их в дальний угол. Драматически объявила:

– Вот она, горемычная.

Недвижимое тело. Глаза запали, утопают в черной синеве. Губы ввалились. К лицу лейкопластырем приклеены трубочки, соединяют рот и нос с натужно шумящим аппаратом.

Данг ахнула. Тане тоже стало жутко. Она не знала, как выглядела Женя до болезни, но женщине здесь лет шестьдесят. И смотрится она совсем, ну, абсолютно мертвой.

– Седьмой день в коме, – печально прокомментировала Алена.

– В медицинской? – с умным видом уточнила Садовникова.

– Если бы, – вздохнула медсестра. – Уже привезли ее в таком состоянии.

– А что можно сделать?

– Надо было сразу, как инсульт случился, экстренные меры принимать, – печально сказала Аленушка. – Сейчас поздно уже. – Добавила шепотом: – Врачи между собой говорят, что надежды нет. Хотят от жизнеобеспечения отключать.

– То есть ее мозг мертв? – спросила Садовникова.

Данг поморщилась. Алена – не слишком уверенным тоном – объяснила:

– Пока не мертв. Но доктора ставят «минимальное сознание минус» – это состояние, близкое к вегетативному.

– Можно… можно нам побыть рядом? – почти без акцента попросила Данг.

– Конечно, – кивнула медсестра. – Поговорите с ней. Такие больные все слышат. И им очень важно внимание.

Но Тане даже подумать было страшно – остаться подле недвижимого, незнакомого, почти мертвого тела. Не ее ипостась – «с больным сидеть и день, и ночь». Лучше действовать.

– Где ее лечащий врач? – строго спросила она у медсестры.

– Домой ушел. Он после суток.

– А главный на месте?

– Должен быть. – Аленушка взглянула с опаской.

– Отведите меня к нему.

* * *

Садовникова представляла, что рулевой в захудалой больничке окажется пожилым, усталым, с мудрыми морщинками в уголках глаз. Но в ледяном холоде кабинета (в отличие от душной реанимации, кондиционер здесь имелся) ее встретил истинный выпускник Оксфорда. Ботинки сияли лаком, под безупречным халатом виднелись брюки в клетку, оправа очков блестела золотом.

Поначалу Тане доктор категорически не понравился. Но пригляделась: мужик не старый, а лоб весь в морщинах, глаза в красных прожилках. И наряд не из бутика. Брюки на пафосную марку «Burberry» только клеткой похожи. На глянце башмаков проступают более темные пятна – похоже, маркером цвет восстанавливали. Можно только уважать человека. Пижонить на гроши – нелегкое искусство.

И английскую марку старается держать. Учтиво предложил чаю, спросил, чем может служить.

– Я по поводу вашей пациентки Евгении Сизовой. Она в реанимации, в коме.

Тот сразу насторожился:

– Вы ее родственница?

– Нет. Я волонтер. – Очень кстати оказалась легенда. – У Сизовой сын семи лет. Отец целый день на работе, ребенок один. Мы взялись помогать семье. Вот, пришла узнать… каковы перспективы.

Доктор снял пенсне (конечно, не золотое), взглянул цепко, светски молвил:

– Вы понимаете, что я не вправе разглашать медицинскую тайну?

– Да все я понимаю. Но мне нужно знать: есть ли у нее шансы?

– Шансы, шансы, – скривился денди. – Вы нашу больницу видели? Много у нас тут возможностей – больных с инсультом выхаживать? Может быть, технологии новейшие? Или хотя бы нейрореанимация имеется?

Он сухо добавил:

– Ее привезли уже в коме. Мы сделали все, что могли.

– Но теоретически – очнуться она может?

– Теоретически все бывает. Описан случай, когда пациент через девятнадцать лет в себя пришел. Но иллюзий лучше не питать. Это только в кино: красавицы проспят полжизни, а потом просыпаются здоровы, молоды и прекрасны. Или сериал я американский смотрел – очнулся, с койки вскочил и сразу побежал с врагами драться. Реальная жизнь печальней. После дня в коме шансы на полное выздоровление еще есть. Но прошла уже неделя. Даже если она придет в себя – скорее всего, останется глубоким инвалидом. Парализация – полная или частичная. Психические нарушения. А муж там такой, – он поморщился, – что возиться с ней не станет.

– Это я уже поняла, – вздохнула Таня.

– Кстати. Из больницы мы будем вынуждены ее выписать.

– Ээ… то есть как? Куда? – опешила Садовникова.

– Куда родственники скажут. В частное лечебное учреждение. Или домой.

Таня вспомнила пациентку – с трубками во рту и носу, подключенную к аппарату ИВЛ, и в растерянности спросила:

– Но кто будет за ней ухаживать – дома?

– А кто за ней будет ухаживать здесь? – парировал врач. – У меня средний медперсонал на две ставки работает. А ей нужно раз в два часа положение тела менять. Специальные мази от пролежней накладывать трижды в день. Кормить парентерально. Подмывать, слизистую обрабатывать. Поймите, милая девушка, – он сердито отодвинул чашку, – в реанимации я ее больше двух недель по регламенту держать не могу, а в отделении смотреть за ней некому.

– Разве можно выписать из больницы человека в коме? – искренне удивилась Татьяна.

– Угрожающее жизни состояние мы купировали. Сейчас ей в первую очередь нужен хороший уход. А его обеспечить в условиях нашего стационара невозможно.

Тут он прав.

– А если нанять для нее сиделку?

– Предлагали супругу. У нас девочки подрабатывают, частным образом. Он отказался. Сказал, дорого.

– Скотина, – не удержалась Таня.

– Не судите опрометчиво, – укорил доктор. – У меня одна пациентка после автокатастрофы больше года в коме пролежала. Родные за нее бились. Сиделка круглосуточно, шарлатанов каких-то приводили, разговаривали с ней, любимую музыку слушать давали. Куча денег, сил и надежд. В итоге все равно умерла.

– А у Сизовой… сколько шансов в сравнении с ней?

– Никто вам не скажет. На боль реагирует, еще кое-какие реакции сохранены. Но с каждым днем надежд на выход в ясное сознание все меньше.

– Скажите, пожалуйста, – вкрадчиво спросила Татьяна. – Это вообще нормально, что у такой молодой – и вдруг инсульт?

– Мы же не знаем, что ему предшествовало. Возможно, у пациентки гипертония имелась. Не диагностированная или непролеченная. Плюс общие факторы: гиподинамия. Алкоголизация. Стрессы.

– А вы анализы брали у нее?

«Англичанин» посуровел:

– Вот это поворот. Проверить меня решили? Или в мисс Марпл сыграть?

– Может, я, конечно, дилетант, но считаю: если инсульт у человека до семидесяти – это явно не просто так.

– А вы статистику посмотрите. Тяжелые мозговые нарушения сейчас очень помолодели.

– Но ее точно не отравили ничем?

– Слушайте, почему я вас до сих пор не выгнал?

– Так брали анализы или нет?

– Естественно, брали. Никакого яда или иных подозрительных субстанций. Но муж сказал: она накануне очень сильно понервничала.

– Понятно.

По грозному виду доктора Таня поняла: время сматывать удочки. Спросила максимально кротко:

– Что сыну-то ее сказать?

Врач вернул на переносицу псевдозолотое пенсне. Шумно, безо всякого английского лоска, прихлебнул чаю. Ответил жестко:

– Не знаю, что для ребенка лучше. Запомнить маму красивой и молодой или смотреть, как у нее изо рта слюна капает.

– Но… вы пока не собираетесь отключать аппараты?

– Не имеем права.

– А как это вообще происходит?

– Должна наступить смерть мозга. Чтобы ее диагностировать, собирается консилиум. Оценивают клинические признаки, проводят дополнительные исследования, делают контрольную энцефалограмму.

– Мите можно будет хотя бы с ней попрощаться?

Доктор мягко сказал:

– Давайте пока что надеяться на лучшее.

Садовникова вытащила кошелек, вытряхнула всю наличность – тысяч пятнадцать, разными купюрами. Попросила:

– Давайте, пожалуйста, наймем для нее сиделку. За счет… нашей волонтерской организации.

Доктор взглянул проницательно, но ничего не сказал. Вдавил кнопку селектора. Потребовал:

– Машу пригласите ко мне.

Кивнул Тане:

– Деньги сиделке лично отдайте.

Хоть и не англичанин – но джентльмен.

* * *

Максим научился жарить яичницу в седьмом классе. Но сейчас, в свои тридцать девять годков, опять ее сжег. Просто затмение какое-то. Или Женька (хоть и лежит без сознания) на него порчу насылает?

Четыре хороших деревенских яйца пропали, вонь на всю кухню, и Митю чем кормить теперь? Он чертыхнулся.

Арчи вокруг стола крутится, колотит об пол хвостом. Тоже голодный. При Женьке было заведено, чтобы только специальные корма, но кому теперь ездить за ними? А доставка в деревню изрядных денег стоит. Так что пришлось Арчи перейти на простецкую собачью еду из сельпо – не нравилось, морду кривил, загребал, словно кот. И сейчас в миске завалялось со вчерашнего дня – опять выбрасывать.

Угольки из яичницы перестали шипеть. Прежде чем выбросить, отделил небольшую часть, кинул псу. Арчи смел в момент, глядит умильно, еще просит. Быстро элитная спесь слетела – вместо суперпремиума готов горелую яичницу глотать. Но больше давать не стал. Мало с Митькой хлопот – еще собаку придется лечить.

Соседка по выходным не помогала, и Максим с неудовольствием предвкушал очередную тоскливую субботу. Ковыряться на кухне, вести Митю гулять, слушать его бесконечное: «Когда мама вернется?»

Да, удружила жена, ничего не скажешь. Надо ж было: между землей и небом зависнуть! И что дальше делать? Врач вон вчера сказал – растением, в дреме, Женька хоть десять лет еще проживет. Но ему-то как быть? Работать, хозяйствовать, Митю поднимать. И безо всяких перспектив – формально считается женатым.

Жена, когда ребенка обсуждали, клялась – игрушку лично для себя заводит. И слово сдержала – бессонные ночи, колики и прочая хлопотня Максима вообще не касалась. С Митькой общался, только когда сам хотел, а едва сын начинал подхныкивать, Женька подскакивала, забирала. Вырастила в итоге тепличный цветок, плаксу. Кто мог подумать, классический маменькин сынок в итоге на его плечи свалится?

«Не буду ничего готовить. Хлеба в тостере пожарю, колбасы порежу – пусть ест», – решил Максим.

Но приготовить упрощенный завтрак не успел – звонок в калитку. Кого еще черти несут? Опять, что ли, из правления явились насчет борщевика вдоль забора ругаться?

Максим сунул босые стопы в дачные галоши, пошел открывать. Вот те ну те! У забора пижонский «Инфинити» стоит. А у калитки – фря. Вся такая столичная, гармоничная, сумка из крокодила. Но сиськи нормальные. Волнуется, взгляд заискивающий:

– Вы Максим Юрьевич?

– Ну.

Ладная девка. И, похоже, горячая.

– Меня зовут Таня. Ваш адрес дали в больнице, где Евгения лежит.

– И чего дальше? – насторожился.

Сглотнула, начала торопливо объяснять:

– Я из волонтерской организации. Мы помогаем семьям, кто в трудную ситуацию попал. Знаю, что вы один с ребенком остались, работаете, бабушек нет. Вот я и приехала. Могу обед приготовить. С Митей поиграть. Свозить его куда-нибудь, если нужно.

Он взглянул с сомнением:

– Ты ради нас – на «Инфинити» – приперлась из Москвы за шестьдесят километров?

Чутка расслабилась. В глазах искорки полыхнули:

– Имелись варианты поближе, но меня не привлекло. Зачем мне таджикские погорельцы или мать-одиночка с шестью детьми? Лучше до вас прокатиться. Все равно суббота.

Да, с кисломордой соседкой не сравнить. И помощь на халяву всегда кстати. Но нет ли подставы какой?

Максим посмотрел пристально:

– А как твоя волонтерская организация называется?

– Никак, – пожала плечами. – Это просто чат у меня на работе. Туда скидывают информацию о тех, кому помощь нужна. У сотрудницы тетка в Зареченской больнице, она про вашу жену и написала. Без фамилии: просто что семья в сложном положении. А детали мне главный врач рассказал.

– А сама где работаешь?

– Рекламное агентство «Ясперс энд бразерс». Креативный директор.

– Нехило. Я б в свой законный выходной лучше в тренажерный зал сходил.

Усмехнулась:

– Я когда людям помогаю – заряжаюсь лучше, чем на фитнесе.

Ну да, ну да. Если «Инфинити» и сумка за много тысяч – чего бы добренькой не побыть.

Не очень приятно уязвимой категорией населения себя чувствовать. Сказать бы ей гордо: «Не надо нам ничего». И пусть катится. Но тогда придется и сегодня самому по хозяйству колотиться.

Он строго попросил:

– Паспорт покажи.

Протянула. Садовникова Татьяна Валерьевна. Москвичка. Не замужем. Год рождения увидел – вообще обалдел, лет на пятнадцать моложе выглядит.

Но на его раздевающий взгляд обдала холодом. Типа, даже подступаться ко мне не смей, босяк. Гордая. Ну, пусть портит свой маникюр.

Он усмехнулся:

– Ладно. Раз приехала – иди, помогай. Обеда как раз нет. И завтрака тоже.

* * *

Валера всегда учил: если врать, то близко к тексту.

В Танином агентстве действительно имелся чат: «Нужна помощь!» Чаще всего там просили контакты хороших косметологов или репетиторов для детей, но иногда и серьезные проблемы описывали. Так что запросто могли упомянуть про больную в коме и ее маленького сына без присмотра. Не слишком правдоподобно, что главный врач якобы сказал адрес, но Максим, по счастью, поверил.

Супруг у Жени – на лицо загляденье. И фигура нормальная. Но в домашних декорациях, в переднике и галошах на босу ногу выглядел весьма жалко. И, похоже, тяготился своей ролью соломенного вдовца. В доме бесприютное запустение. Засохший букет полевых цветов (еще Женя, что ли, собирала?), в коридоре пустые пакеты, обувь на грязных газетках.

В коридор выбежал пес – джек-рассел. Грозно тявкнул, взялся с подозрительной мордой обнюхивать Танину брючину. Зубы показывал острые, но она бесстрашно потрепала собаку по загривку. Та взглянула с удивлением, лизнула ей руку.

– Ишь, ты. Признал, – оценил Максим. И заорал: – Митька! К тебе гости!

Со второго этажа скатился худенький, бледный мальчик. С надеждой бросился к Тане:

– Вы от мамы?

– Господи, да ты совсем, что ли, помешался? – разозлился Максим. – Это просто тетя. Пришла с тобой поиграть.

– А зачем ей со мной играть? – серьезно спросил ребенок.

Садовникова улыбнулась:

– Чтобы ты не скучал. Пока мамы нет дома.

– Вы какая-то дальняя родственница? Или папа вам деньги будет платить?

– Дмитрий, слишком много вопросов, – строго сказал отец. – Покажи тете Тане свою комнату.

– Ну… пойдемте.

Они поднялись на второй этаж. В детской полный шкаф книг, на тумбочке малышовый учебник английского и потрепанные «Денискины рассказы».

Таня с сомнением взглянула на кроху:

– Ты уже читать умеешь?

– Конечно. Я осенью в школу иду! – Он взглянул умоляюще: – А вы мою маму видели?

– Да, – кивнула Таня.

– И как она?!

– Она… она пока не пришла в себя.

– Но долго еще ждать?

Садовникова потупилась. Врать нельзя, правду сказать – совсем невозможно.

У Мити на глазах выступили слезы. Он прошептал:

– Я подслушал… папа говорил… мама скоро умрет?

– Ерунду ты подслушал, – взорвалась Татьяна. – Чего твоей маме умирать? У нее стабильное состояние. Просто без сознания пока.

– А когда же она наконец поправится? – требовательно спросил мальчик.

– Нужно время, – промямлила Садовникова.

– Лично мне мама говорит, что уже скоро.

– Это как она тебе говорит?

Митя взглянул насмешливо:

– Может, она и без сознания, но ко мне приходит. Почти каждый день.

– Во сне?

– Почему во сне? По-настоящему. Иногда только слышу ее. А бывает, что и вижу.

– Не поняла…

– Вчера я пускал бумажные самолетики, и один залетел на шкаф. Я стал доставать, но со стула дотянуться не мог. Тогда табуретку на него поставил, а она шатается. И тут голос: «Не смей туда лезть!» Прямо четко мамин! А позавчера я плакал ночью, и мама меня по спине гладила. Обернуться и посмотреть я испугался, но руки точно ее. Даже пахли кремом, которым мама всегда их мажет. Тогда она и сказала: «Потерпи совсем чуть-чуть, я уже поправляюсь».

Таня в мистику не верила, но силу материнской любви даже закоренелые материалисты признают. Есть документально подтвержденные случаи, когда умершие женщины своих детей реально оберегали от бед.

А у Жени – всего-то кома, поэтому какая-то ее субстанция запросто может присутствовать дома, приглядывать за сыном.

Садовникова поежилась. В присутствии (даже чисто гипотетическом) чьей-то души ей было неуютно.

Она спросила нарочито бодро:

– Во что будем играть?

Митя смущенно улыбнулся:

– А ты не можешь меня сначала чем-нибудь покормить?

* * *

Таня детей побаивалась. Кривилась, когда в супермаркетах или самолетах чьи-то отпрыски начинали скандалить, и очень боялась, что в первый же свой волонтерский день сбежит от Митиных капризов.

Но мальчик – хотя с виду совсем малыш – вел себя словно маленький старичок. Первым делом отправились на кухню. Митя показал, где лежит картошка, взялся чистить – получалось даже лучше, чем у нее. Вареную колбасу с подозрительно засохшими краями предложил обрезать и обжарить на сковороде. По всем правилам – как в ресторане – накрыл стол. Когда Таня, непривычная к хозяйству, разбила тарелку, тактично сказал: «Посуда к счастью бьется».

А когда поели, попросил:

– Поможете Арчи вымыть? Он весь в репьях, я один не справлюсь.

Пес идею воспринял с восторгом и даже не рычал, пока Таня решительно, но неумело выдирала из его шерсти колючки.

Митя объяснил:

– Он умный. Понимает, что больно, но надо. Мама его раньше каждый вечер купала. А сейчас уже больше недели грязный ходит.

– Чего папа не моет?

Мальчик хихикнул:

– Боится. Арчи может его укусить. У него мама хозяйка.

– А папа тогда кто?

– Папу он терпит.

– Как мама с папой познакомились? – заинтересовалась Таня.

– Мама замещала кассира, а папа пришел покупать абонемент в фитнес-клуб, – охотно объяснил Митя. – Уговорил ее вместе сходить потренироваться. А в качалке они поспорили, кто больше приседаний сделает, и мама выиграла. Тысяча сто одиннадцать против папиной тысячи.

– Да ладно! Это где она так научилась?

– Еще в школе. Тогда в стране были опасные времена, и мой дедушка говорил: надо иметь сильные ноги, чтобы убежать от проблем. Но сейчас мама уже не очень быстро бегает. Мы с Арчи ее обгоняем.

– Все равно здорово. А где твой папа работает?

– Нужно говорить, что он работает менеджером. Но на самом деле папа курьер, – простодушно ответил мальчик.

– А учился на кого?

– Учился на бизнесмена. И когда они с мамой познакомились, был главным директором в своей фирме. Покупал ей бриллианты. Но сейчас он ездит на машине «каблучок» и развозит клиентам всякие бачки, сифоны, тяпки и ведра.

– Маме, наверно, не очень это нравилось.

– Маме неважно, сколько папа зарабатывал. Но ей было обидно, что он давно перестал дарить ей цветы, делать массаж и вообще обижал.

– Что значит «обижал»?

– Ну, постоянно придирался. Что она поздно приходит с работы. Что не научила меня следить за порядком. Что отдала на английский, а не на карате.

И добавил с печалью в голосе:

– Сейчас папа тоже недоволен. Что мама отдыхает – в смысле, болеет, – а ему приходится со мной возиться.

– Да с тобой одно удовольствие возиться! – развеселилась Таня. – Картошку меня чистить научил!

– Так приезжай чаще. – Он с надеждой взглянул на нее. – Я тебя еще многому научу.

* * *

Таня прежде считала: идеальный вечер после работы – в тишине комфортной квартиры сидеть с бокалом вина и закусывать хорошим сыром. Но уже в понедельник она приняла совершенно спонтанное и нелогичное решение. Вместо того, чтобы отправиться домой, потащилась по пробкам в Истринский район.

Доехала к восьми вечера. Максим отсутствовал, помогавшая по хозяйству соседка тоже. Мальчик и пес сидели голодные. Митя объяснил:

– Тетя Люся сегодня сварила суп с чешуей, мы с Арчи такой не любим.

– А ему вообще можно суп?

– Тетя Люся сказала, что голод не тетка. Только Арчи все равно есть не стал. Он любит корм суперпремиум.

– Понятно. Совсем вы тут закисли. – Таня вспомнила, какие торговые центры видела по пути, предложила: – Может, в «Мираж» рванем? Там и бургеры всякие, и зоомагазин есть.

– Ой, давай! – просиял Митя. – Мы с мамой всегда туда ездили за вредной едой!

Садовникова позвонила Максиму. Тот явно обрадовался и разрешил «обратно не спешить». Взяли с собой Арчи да отправились. Ели пиццу, картошку фри и мороженое. В супермаркете накупили полную тележку вкуснятины – и для джека-рассела целую коробку его любимой еды. Посетили мини-зоопарк. Митя научил Татьяну играть в аэрохоккей, а она его – стрелять в тире по баночкам. Арчи твердо занял позицию по правую руку от Тани, Митя прыгал-подскакивал слева. Продавцы называли ее «мамочкой», Садовникова про себя злилась, но не поправляла и все ждала, когда наконец ребенок начнет ее бесить.

Но, хотя зевал и явно устал, Митя капризничать так и не начал. Дома дисциплинированно почистил зубы, переоделся в пижамку, спросил:

– Ты сказки знаешь?

– Жили-были два гуся, вот и сказка вся!

– Нет. Этого мало.

– Ну, могу тебе тогда реальную историю рассказать.

И поведала ему про уникальный красный бриллиант^[2].

Митя внимательно выслушал, с уважением сказал:

– А ты крутая!

Вернулся Максим. Погремел кастрюлями и немедленно прошествовал к телевизору. Перед тем, как уехать, Таня заглянула на кухню. Груда посуды, пол грязный. Убирать, конечно, не стала – в бесплатные горничные она уж точно не записывалась.

Но Митю продолжала навещать почти каждый день. Привозила лакомства, водила в кино, вместе с Арчи ходили в лес. Мальчик постоянно требовал от нее историй, и Садовникова с удовольствием пересказывала ему свои приключения, усмешливо думая: «Как бабка я стала. Ничего интересного в жизни не происходит – так хоть поболтать, молодость вспомнить».

Она старалась, чтобы в ее повествованиях было побольше приключений, экшна – раз слушатель мальчишка. Но Митя (иногда в самом интересном месте) прерывал стремительный сюжет про ядерные боеголовки и коварство красавца-шейха^[3], спрашивал:

– А Карибское море – оно какого цвета?

– У берега – бирюзовое, особенно если там песок или риф. На глубине – темно-синее.

– А морские коньки там есть?

– Мурену видела. Конька вроде нет.

– А вот я в Черном море конька сам поймал. Сачком.

Митя краснел, и Таня понимала: фантазирует, – но, конечно, не уличала.

Москву одолевала жара. Скромный Женин коттедж, кондиционерами не оснащенный, раскалился – дай боже. Таня, когда приезжала, обязательно водила мальчика за два километра, купаться в озере. Но вода там цвела, противно воняло рыбой, и у Садовниковой однажды вырвалось:

– М-да, не море.

А Митя робко сказал:

– Я так туда хочу.

Опустил голову, смутился, добавил:

– Мы с мамой каждое лето обязательно ездили.

И у нее вырвалось:

– Так давай мы с тобой слетаем!

– А можно? – просиял Митя.

– Ну… почему нет?

– Значит, папа был прав, – с удивлением сказал мальчик.

– Насчет чего?

– Он мне давно говорил на море с тобой попроситься. А я думал, ты не согласишься.

– Тебе повезло, – улыбнулась Таня. – Я вообще-то собиралась в Испанию, на серфе кататься, но там сейчас карантин. Так что я открыта для других интересных предложений.

Обычно она старалась сбежать до того, как неприятный Максим Юрьевич с работы явится, но сегодня специально дождалась. Изложила ему идею. Тот с воодушевлением отозвался:

– Да конечно! Езжайте! Мальцу перед школой надо сил набраться, витаминов. Я сам хотел попросить, но неудобно было.

Таня сначала разохотилась показать любознательному пареньку Занзибар или хотя бы Турцию, но быстро выяснила: чтобы за границу ехать, нужна доверенность от обоих родителей. Пришлось ограничиться курортами Краснодарского края. Садовникова в красотах родной страны не слишком разбиралась, но почитала отзывы, выбрала самое, на ее взгляд, интересное, и вместе с Митей они спланировали маршрут. Геленджик (сафари-парк, канатная дорога). Анапа (дельфинарий). Адлер (гоночная трасса и сумасшедшие аттракционы).

Митя заверил, что его не укачивает, поэтому планировали: прилететь на юг, сразу взять напрокат машину и по пути через все побережье заезжать на интересные пляжи. Купаться, ловить, а потом выпускать крабов, обязательно снова увидеть морского конька.

Танина мама вздыхала:

– Тебе бы со своим ребенком путешествовать!

Садовникова отбивалась:

– Брось! Готовый – куда лучше! Уже взрослый парень, не писается, не канючит. Воспитанный, умненький.

Максим Юрьевич, похоже, планировал загулять – каждый день спрашивал, купила ли Таня билеты.

Митя упросил еще и Арчи с собой взять, и Садовникова жаловалась отчиму:

– Валерочка! У меня, по-моему, что-то с головой. Чужой ребенок, чужая собака. Трачу законный отпуск, сама плачу за всех.

– А глаза-то у тебя горят, Танюшка, – усмехался Валерий Петрович.

Вылет был назначен на пятницу, шестнадцатое июля. За пару дней позвонила Данг, попросила робко:

– Мы можем Женью навестить – до того, как ты уедешь?

– Зачем?

– Я… просто хочу ее видеть. Но если ты занята на работе, я поеду сама.

– Ой, Данг. Я уже давно на работу забила. Между прочим, из-за тебя.

– Танья. Прости меня, пожалуйста.

– Ладно. Заеду за тобой в четверг утром.

Женя выглядела плохо. Бесстрастное, восковое, еще больше исхудавшее лицо и никаких признаков жизни.

Данг присела рядом, осторожно взяла руку пациентки в свою, скривилась печально.

– Что? – испугалась Садовникова.

– Ее сердце слабеет, – прошептала филиппинка.

Таня, конечно, сразу отправилась к главному врачу. Тот вздохнул:

– К сожалению, положительной динамикой порадовать не могу.

– Но мозг еще жив?

– Некоторые рефлексы сохранились, – уныло отозвался доктор. – Но пошла уже четвертая неделя… С каждым днем комы шансы снижаются. Очень большая вероятность, что сердце в ближайшее время остановится само.

– Митьку жалко, – сказала Таня, когда они вышли из больницы. – Если Женя умрет, Максим быстро мачеху приведет. А то и в детдом отдаст.

– Ты могла бы стать хорошая мама для Митья, – улыбнулась Данг.

– С ума сошла?

– Почему нет? Мне кажется, юридически это возможно: опеку над ним оформить. Его отец возражать не станет.

Садовникова фыркнула:

– Нет, это не мое. Я лучше волонтером.

На следующий день Максим Юрьевич привез Митю, Арчи и чемодан в аэропорт. Спросил:

– Вы когда возвращаетесь?

– Тридцатого июля.

– Билеты обратные есть уже?

– Конечно.

– Ну, хорошо отдохнуть!

До регистрации провожать не стал, поспешил умчаться на свободу.

Тане (бывалому пассажиру) на стойке предложили апгрейд до бизнес-класса. Сначала хотела отказаться – что там, всего два часа лететь, – но увидела, как загорелись Митины глаза, и сказала: